Мей Лев Александрович. Ярмарка тщеславия

их двери были наглухо закрыты для нашей маленькой авантюристки.
Что касается мира светских женщин и их обычаев, то автор может говорить
о них, конечно, только понаслышке. Мужчине так же трудно проникнуть в этот
мир или понять его тайны, как догадаться, о чем беседуют дамы, когда они
удаляются наверх после обеда. И только путем настойчивых расспросов удается
получить кое-какое представление об этих тайнах. Проявляя подобную
любознательность, всякий гуляющий по тротуарам Пэл-Мэл или посещающий
столичные клубы узнает, как из личного опыта, так и из рассказов знакомых, с
которыми он играет на бильярде или завтракает, кое-что о высшем лондонском
обществе, - а именно, что, подобно тому как есть мужчины (вроде Родона
Кроули, о положении которого мы только что упоминали), представляющиеся
важными особами лицам, не знающим света, или неопытным новичкам, еще не
осмотревшимся в Парке и постоянно встречающим озртченных джентльменов в
обществе самой знатной молодежи, точно так же есть и леди, которых можно
назвать любимицами мужчин, поскольку они пользуются успехом решительно у
всех джентльменов, хотя и не вызывают никакого доверия и уважения у их жен.
Такова, например, миссис Файрбрейс, леди с прекрасными белокурыми локонами,
которую вы каждый день можете видеть в Хайд-парке, окруженную самыми
знатными и прославленными денди нашей страны. Другая такая леди - миссис
Роквуд, о вечерах которой постоянно пишут великосветские газеты, ибо у нее
обедают посланники и вельможи. Да и многих других дам можно было бы назвать,
если бы они имели отношение к нашей повести. Но в то время как скромные
люди, далекие от светской жизни, или провинциалы, тяготеющие к высшему
кругу, любуются в общественных местах на этих дам в их мишурном блеске или
завидуют им издалека, лица более осведомленные могли бы сообщить, что у этих
особ, которым так завидуют, не больше шансов войти в так называемое
"общество", чем у какой-нибудь мелкопоместной помещицы в Сомерсетшире,
читающей о них в "Морнинг пост". Людям, живущим в Лондоне, известна эта
печальная истина. Сколько раз вам приходилось слышать, как безжалостно
исключаются из "общества" многие леди, казалось бы, занимающие высокое
положение и богатые. Их отчаянные попытки проникнуть в этот круг, унижения,
которым они под- ^3 вергаются, оскорбления, которые терпят, ставят в тупик
всякого, кто изучает род человеческий или женскую его половину; это
стремление невзирая ни на что попасть в высший свет могло бы послужить
благодарной темой для писателя, обладающего умом, досугом и превосходным
знанием родного языка, необходимым для того, чтобы написать такую повесть.
Те немногие дамы, с которыми миссис Кроули встречалась за границей,
теперь, когда она вернулась в Англию, не только не пожелали бывать у нее в
доме, но при встрече намеренно не узнавали ее. Удивления достойно, как все
светские леди вдруг забыли ее лицо, и, конечно, самой Ребекке было не
очень-то приятно в этом убедиться. Когда леди Бейракрс встретила ее в фойе
оперы, она собрала вокруг себя дочерей, как будто они могли заразиться от
одного прикосновения Бекки, и, отступив на шаг или на два и устремив
пристальный взгляд на своего маленького врага, заслонила их своей грудью. Но
не так-то легко было смутить Ребекку; для этого требовался поистине разящий
взгляд, а не то тупое оружие, какое представляли собой тусклые, холодные
гляделки старухи Бейракрс. Когда леди де ля Моль, часто скакавшая верхом
вместе с Бекки в Брюсселе, встретила открытую коляску миссис Кроули в
Хайд-парке, ее милость вдруг ослепла и оказалась решительно не способна
узнать свою прежнюю приятельницу. Даже миссис Бленкинсоп, жена банкира,
отвернулась от нее в церкви. Теперь Бекки регулярно посещала церковь; и
назидательное это было зрелище - как она появлялась там вместе с Родоном,
который нес два больших с золотым обрезом молитвенника, и затем покорно
высиживала всю службу.
Вначале Родона сильно задевали оскорбления, которые наносились его
жене. Он хмурился и приходил в неистовство, грозился вызвать на дуэль мужей
и братьев этих дерзких женщин, которые отказывали в должном уважении его
жене, - и только ее строжайшие приказания и просьбы удерживали его в
границах приличия.
- Не можешь же ты ввести меня в общество выстрелами! - говорила она
добродушно. - Вспомни, дорогой мой, ведь я как-никак была гувернанткой, а
ты, мой бедный глупый муженек, пользуешься незавидной репутацией - тут и
долги, и игра, и другие пороки. Со временем у нас будет сколько угодно
друзей, а пока изволь быть хорошим мальчиком и слушаться своей наставницы во
всем. Когда мы узнали, что тетка почти все завещала Питту с супругою, -
помнишь, в какое ты пришел бешенство? Ты готов был раструбить об этом по
всему Парижу, и если бы я тебя не удержала, где бы ты был сейчас? В долговой
тюрьме Сент-Пелажи, а не в Лондоне, в чудесном, благоустроенном доме. Ты был
в таком неистовстве, что способен был убить брата, злой ты Каин. Ну и что бы
вышло, если бы ты продолжал сердиться? Сколько бы ты ни злился, это не
вернет нам тетушкиных денег, - так не лучше ли быть в дружбе с семейством
твоего брата, чем во вражде, как эти дураки Бьюты. Когда твой отец умрет,
Королевское Кроули будет для нас удобным пристанищем на зиму. Если мы вконец
разоримся, ты будешь разрезать жаркое за обедом и присматривать за
конюшнями, а я буду гувернанткой у детей леди Джейн... Разоримся? Глупости!
Я еще найду для тебя хорошее местечко; а может случиться, что Питт со своим
сынком умрут, и мы станем - сэр Родон и миледи. Пока есть жизнь, есть и
надежда, мой милый, и я еще намерена сделать из тебя человека. Кто продал
твоих лошадей? Кто уплатил твои долги?
Родон должен был сознаться, что всем этим он обязан своей жене, и
обещал и впредь полагаться на ее мудрое руководство.
И в самом деле, когда мисс Кроули переселилась в лучший мир и деньги,
за которыми так усердно охотились все ее родичи, в конце концов попали в
руки Питта, Бьют Кроули, узнав, что ему оставлено всего лишь пять тысяч
фунтов вместо двадцати, на которые он рассчитывал, пришел в такое бешенство,
что с дикой бранью накинулся на племянника, и вражда, никогда не затихавшая
между ними, привела к форменному разрыву. Напротив того, поведение Родона
Кроули, получившего по духовной всего сто фунтов, изумило его брата и
восхитило невестку, которая была доброжелательно настроена ко всем
родственникам мужа. Родон написал брату откровенное, бодрое и веселое письмо
из Парижа. Он знает, писал он, что из-за своей женитьбы лишился расположения
тетки; и хотя крайне огорчен тем, что она отнеслась к нему так безжалостно,
но все же рад, что деньги останутся во владении их семейства. Он сердечно
поздравлял брата с удачей, посылал свой нежный привет сестре и выражал
надежду, что она отнесется благосклонно к миссис Кроули. Письмо
заканчивалось собственноручной припиской этой леди: она просила присоединить
ее поздравления к поздравлениям мужа. Она всегда будет помнить доброту
мистера Кроули, который обласкал ее в те далекие дни, когда она была
беззащитной сиротой, воспитательницей его маленьких сестер, благополучие
которых до сих пор близко ее сердцу. Она желала ему счастья в семейной жизни
и просила разрешения передать привет леди Джейн (о доброте которой много
слышала). Далее она выражала надежду, что ей будет позволено когда-нибудь
представить дяде и тете своего маленького сына, и просила отнестись к нему
доброжелательно и оказать ему покровительство.
Питт Кроули принял письмо очень милостиво, - более милостиво, чем
принимала мисс Кроули прежние письма Ребекки, переписанные рукой Родона. Что
касается леди Джейн, то она была очарована письмом и ожидала, что муж сейчас
же разделит наследство тетки на две равные части и одну отошлет брату в
Париж.
Однако, к удивлению миледи, Питт воздержался от посылки брату чека на
тридцать тысяч фунтов. Но он обещал оказать брату поддержку, как только тот
приедет в Англию и захочет ею воспользоваться, и, поблагодарив миссис Кроули
за ее доброе мнение о нем и о леди Джейн, любезно выразил готовность быть
полезным при случае ее маленькому сыну.
Таким образом, между братьями состоялось почти полное примирение. Когда
Ребекка приехала в Лондон, Питта с супругой не было в городе. Она не раз
проезжала мимо старого подъезда на Парк-лейн, чтобы узнать, вступили ли они
во владение домом мисс Кроули. Но новые владельцы еще не появлялись, и
только от Реглса она кое-что о них узнавала: все слуги мисс Кроули были
отпущены с приличным вознаграждением; мистер Питт приезжал в Лондон только
один раз, - он на несколько дней остановился в доме, совещался со своими
поверенными и продал все французские романы мисс Кроули букинисту с
Бонд-стрит.
У Бекки были собственные причины желать прибытия новой родственницы.
"Когда леди Джейн приедет, - думала она, - она введет меня в лондонское
общество; а что касается дам... ну, дамы сами начнут приглашать меня, когда
увидят, что мужчинам со мной интересно".

Для всякой леди в подобном положении принадлежностью, столь же
необходимой, как коляска или букет, является компаньонка. До чего же
трогательно, что нежные эти создания, которые не могут жить без
привязанности, нанимают себе в подруги какую-нибудь на редкость бесцветную
особу, с которой и становятся неразлучны. Вид этой неизбежной спутницы в
выцветшем платье, сидящей в глубине ложи, позади своей дорогой приятельницы,
или занимающей скамеечку в коляске, обычно настраивает меня на
философический лад; это столь же приятное напоминание, как череп,
фигурировавший на пирах египетских бонвиванов, - странное сардоническое
memento {Напоминание (лат.).} Ярмарки Тщеславия! Что и говорить: даже такая
разбитная, наглая, бессовестная и бессердечная красавица, как миссис
Файрбрейс, отец которой умер, не снеся ее позора; даже прелестная смелая
мисс Вампир, которая возьмет верхом барьер не хуже любого мужчины в Англии и
сама правит парою серых в Парке (а мать ее до сих пор держит мелочную
лавочку в Бате), - даже эти женщины, такие дерзкие, что им, кажется, сам
черт не брат, и те не решаются показываться в обществе без компаньонки. Их
любящие сердца просто зачахли бы без такой привязанности! И вы иначе не
встретите их в публичном месте, как в сопровождении жалкой фигуры в
перекрашенном шелковом платье, сидящей где-нибудь поблизости в укромном
уголке.
- Родон, - сказала Бекки как-то раз поздно вечером, когда компания
джентльменов сидела в ее гостиной (мужчины приезжали к ним заканчивать
вечер, и она угощала их кофе и мороженым, лучшим в Лондоне), - я хочу
завести овчарку.
- Что? - спросил Родон, подняв голову от стола, за которым он играл в
экарте.
- Овчарку? - отозвался юный лорд Саутдаун. - Милая моя миссис Кроули,
что за фантазия? Почему бы вам не завести датского дога? Я знаю одного -
огромного, ростом с жирафу, честное слово. Его, пожалуй, можно будет впрячь
в вашу коляску. Или персидскую борзую (мой ход, с вашего разрешения), или
крошечного мопсика, который вполне уместится в одну из табакерок лорда
Стайна. У одного человека в Бэйсуотере я видел мопса с таким носом, что вы
могли бы (записываю короля и хожу)... что вы могли бы вешать на него вашу
шляпу.
- Записываю взятку, - деловито произнес Родон. Он обыкновенно весь
отдавался игре и вмешивался в разговор, только когда речь заходила о лошадях
или о пари.
- И зачем это вам понадобилась овчарка? - продолжал веселый маленький
Саутдаун.
- Я имею в виду моральную овчарку, - сказала Бекки, смеясь и поглядывая
на лорда Стайна.
- Это что еще за дьявол? - спросил его милость.
- Собаку, которая охраняла бы меня от волков, - продолжала Ребекка, -
компаньонку.
- Бедная невинная овечка, вам действительно нужна овчарка, - сказал
маркиз и, выставив вперед подбородок, с отвратительной улыбкой уставился на
Ребекку.
Именитый лорд Стайн стоял около камина, прихлебывая кофе. Огонь весело
пылал и потрескивал за решеткой. На камине горело штук двадцать свечей во
всевозможных причудливых канделябрах, золоченых, бронзовых и фарфоровых. Они
восхитительно освещали Ребекку, которая сидела на софе, обитой пестрой
материей. Ребекка была в розовом платье, свежем, как роза; ее безупречно
белые руки и плечи сверкали из-под тонкого газового шарфа, которым они были
полуприкрыты; волосы спускались локонами на шею; маленькая ножка выглядывала
из-под упругих шуршащих складок шелка, - прелестная маленькая ножка в
прелестной крошечной туфельке и тончайшем шелковом чулке.
Свечи освещали и блестящую лысину лорда Стайна в венчике рыжих волос. У
него были густые косматые брови и живые, налитые кровью глаза, окруженные
сетью морщинок. Нижняя челюсть выдавалась вперед, и, когда он смеялся, два
белых торчащих клыка хищно поблескивали. В этот день он обедал с особами
королевской семьи, и потому на нем был орден Подвязки и лента. Его милость
был низенький человек, широкогрудый и кривоногий, но он очень гордился
изяществом своей ступни и лодыжки и постоянно поглаживал свое колено,
украшенное орденом Подвязки.
- Значит, пастуха недостаточно, чтобы охранять овечку? - спросил он.
- Пастух слишком любит играть в карты и ходить по клубам, - ответила,
смеясь, Бекки.
- Боже мой, что за распутный Коридои! - сказал милорд. - Только свирели
не хватает.
- Бью тройкой, - произнес Родон за карточным столом.
- Послушайте-ка вашего Мелибея, - проворчал благородный маркиз. - Какое
в самом деле буколическое занятие: он стрижет барашка, невинного барашка.
Черт возьми, какое белоснежное руно!
Глаза Ребекки сверкнули презрительной насмешкой.
- Но, милорд, - сказала она, - вы тоже рыцарь этого ордена.
На шее у милорда и вправду была цепь ордена Золотого руна - дар
испанских государей, вернувшихся на свой престол.
Лорд Стайн в молодости слыл отчаянным бретером и удачливым игроком.
Однажды он два дня и две ночи просидел за игрой с мистером Фоксом. Он
обыгрывал многих августейших особ Англии, и говорили, что даже свой титул
маркиза он выиграл за карточным столом. Но достойный лорд не терпел намеков
на эти грехи молодости. Ребекка заметила, что его густые брови угрожающе
сдвинулись.
Она встала с софы, подошла к нему и с легким реверансом взяла у него
чашку.
- Да, - проговорила она, - мне нужна сторожевая собака. Но на вас она
лаять не будет.
И, перейдя в соседнюю гостиную, она села за рояль и запела французские
песенки таким очаровательно звонким голоском, что смягчившийся лорд быстро
последовал за нею, и видно было, как он, склонившись над Ребеккой, в такт
кивал головой.
Между тем Родон и его приятель продолжали играть в экарте, пока им
наконец не надоело это занятие. Полковник выиграл; но хотя он выигрывал
часто и помногу, вечера, подобные этому, повторявшиеся несколько раз в
неделю, - когда его жена была предметом общего поклонения, а он сидел в
стороне и молчал, не принимая участия в беседе, ибо ни слова не понимал в их
шутках, намеках и аллегориях, - такие вечера доставляли отставному драгуну
мало радости.
- Как поживает супруг миссис Кроули? - приветствовал его лорд Стайн при
встречах.
И правда, таково было теперь положение Родона. Он больше не был
полковником Кроули, - он был супругом миссис Кроули.

Если до сих пор ничего не было сказано о маленьком Родоне, то лишь по
той причине, что его сослали на чердак, и он только иногда в поисках
общества сползал вниз в кухню. Мать почти не обращала на него внимания. Все
дни ребенок проводил с француженкой-бонной, пока та оставалась в семье
мистера Кроули, а когда она ушла, над малышом, плакавшим ночью в кроватке,
сжалилась одна из горничных: она взяла его из опустевшей детской к себе на
чердак и там утешала, как могла.
Ребекка, милорд Стайн и еще один-два гостя сидели как-то после оперы в
гостиной за чаем, когда над их головами раздался плач.
- Это мой херувим горюет о своей няне, - сказала Ребекка, но не
двинулась с места посмотреть, что с ребенком.
- Вы лучше не ходите к нему, а не то еще расстроите себе нервы, -
сардонически заметил лорд Стайн.
- Пустое! - ответила она, слегка покраснев. - Он наплачется и заснет.
И они снова заговорили об опере.
Однако Родон, выскользнув украдкой из гостиной, пошел взглянуть на
своего сына и наследника и, только убедившись, что верная Долли занялась
ребенком, вернулся к обществу. Туалетная комната полковника помещалась в той
же горней области, и там он потихоньку встречался с мальчиком. Каждое утро,
когда полковник брился, у них происходили свидания: Родон-младший взбирался
на сундук подле отца и с неизменным увлечением следил за операцией бритья.
Они с отцом были большие приятели. Родон-старший приносил ему сласти,
утаенные от собственного десерта, и прятал их в старом футляре для эполет, и
ребенок ликовал, разыскав сокровище, - смеялся, но не громко, потому что
маменька внизу спала и ее нельзя было беспокоить: она ложилась очень поздно
и редко вставала раньше полудня.
Родон покупал сыну много книжек с картинками и завалил его детскую
игрушками. Стены ее были все покрыты картинками, которые отец приобретал на
наличные деньги и приклеивал собственноручно. Когда миссис Кроули
освобождала его от обязанности сопровождать ее в Парк, он приходил к сыну и
проводил с ним по нескольку часов; мальчик, усевшись к нему на грудь, дергал
его за длинные усы, как будто это были вожжи, и неутомимо прыгал и скакал
вокруг него. Комната была довольно низкая, и однажды, когда ребенку не было
еще пяти лет, отец, высоко подбросив его, так сильно стукнул бедного малыша
головой о потолок, что, перепугавшись, чуть не выронил его из рук.
Родон-младший уже приготовился громко заплакать - удар был так силен, что
вполне оправдывал это намерение, - но только что он скривил рожицу, как отец
зашикал на него: "Ради бога, Роди, не разбуди маму!" И ребенок, очень
серьезно и жалобно посмотрев на отца, закусил губы, сжал кулачки и не издал
ни звука. Родон рассказывал об этом в клубах, за обедом в офицерском
собрании и всем и каждому в городе.
- Ей-богу, сэр, - говорил он, - что за мальчишка у меня растет! Такой
молодчина! Я чуть не прошиб его головенкой потолок, ей-богу, а он и не
заплакал, боялся обеспокоить мать.
Иногда - раз или два в неделю - Ребекка поднималась в верхние покои,
где жил ребенок. Она приходила, словно ожившая картинка из модного журнала,
мило улыбаясь, в прелестном новом платье, изящных перчатках и башмачках.
Изумительные шарфы, кружева и драгоценности украшали ее. У нее всегда была
новая шляпка, отделанная неувядающими цветами или великолепными страусовыми
перьями, кудрявыми и нежными, как лепестки камелии. Она покровительственно
кивала мальчугану, который отрывался от обеда или от раскрашивания
солдатиков на картинках. Когда она уходила, в детской еще долго носился
запах розы или какое-нибудь другое волшебное благоухание. В глазах ребенка
мать была неземным существом - гораздо выше отца... выше всего мира, - ей
можно было только поклоняться издали. Кататься с матерью в экипаже казалось
ему священнодействием: он сидел на скамеечке, не осмеливаясь произнести ни
слова, и только глядел во все глаза на пышно разодетую принцессу, сидевшую
против него. Джентльмены, гарцующие на великолепных конях, подъезжали к
экипажу и, улыбаясь, разговаривали с нею. Как блестели ее глаза, когда эти
кавалеры приближались! Как грациозно она помахивала им ручкой, когда они
проезжали мимо! В таких случаях на мальчика надевали новенький красный
костюмчик; для дома годился и старый, коричневого полотна. Изредка, когда
мать уезжала и горничная Долли убирала ее постель, он входил в спальню. Ему
эта комната казалась раем, волшебным царством роскоши и чудес. В гардеробе
висели чудесные платья - розовые, голубые и разноцветные. Вот отделанная
серебром шкатулка с драгоценностями и таинственная бронзовая рука на
туалете, сверкающая сотнями колец. А вот трюмо - чудо искусства, - где он
мог видеть свое удивленное личико и отражение Долли (странно измененное и
витающее на потолке), когда она взбивала и разглаживала подушки на постели.
Бедный, одинокий, заброшенный мальчуган!
Мать - это имя божества в устах и в сердце ребенка, а этот малыш
боготворил камень!
Родон Кроули, при всем своем беспутстве, обладал некоторым душевным
благородством и еще был способен на любовь к женщине и любовь к ребенку. К
Родону-младшему он питал тайную нежность, которая не ускользнула от Ребекки,
хотя она никогда не говорила об этом мужу. Это не раздражало ее - она была
слишком добродушна, - но только увеличивало ее презрение к нему. Он сам
стыдился своих родительских чувств, скрывал их от жены и, только когда бывал
наедине с мальчиком, давал им волю.
По утрам они вместе гуляли; сначала заходили в конюшни, а оттуда
направлялись в Парк. Юный лорд Саутдаун - добрейший человек, способный
отдать последнее и считавший своим главным занятием в жизни приобретение
всяких безделушек, которые он потом раздавал направо и налево, - подарил
мальчику крошечного пони, немногим больше крупной крысы, как говорил сам
даривший, и на этого вороного шотландского пони рослый отец маленького
Родона с восторгом сажал сынишку и ходил рядом с ним по Парку. Ему
доставляло удовольствие видеть старые казармы и старых товарищей-гвардейцев
в Найтсбридже, - он вспоминал теперь холостую жизнь с чем-то вроде
сожаления. Старые кавалеристы также были рады повидаться с прежним
сослуживцем и понянчить маленького полковника. Полковнику Кроули приятно
было обедать в собрании вместе с собратьями-офицерами.
- Черт возьми, я недостаточно умен для нее... я знаю это! Она не
заметит моего отсутствия, - говаривал он.
И он был прав: жена действительно не замечала его отсутствия.
Ребекка очень любила своего мужа. Она всегда была добродушна и ласкова
с ним и лишь умеренно выказывала ему свое презрение, - может быть, он и
нравился ей оттого, что был глуп. Он был ее старшим слугой и метрдотелем,
ходил по ее поручениям, беспрекословно слушался ее приказаний, безропотно
катался с нею в коляске, отвозил ее в Оперу, а сам развлекался в клубе, пока
шло представление, и возвращался за нею точно в надлежащее время. Он жалел,
что она недостаточно ласкова к мальчику, но мирился и с этим.
- Черт возьми, она ведь, знаете ли, такая умница, - пояснял он, - а я
неученый человек и все такое, знаете...
Как мы уже говорили, чтобы выигрывать в карты и на бильярде, не
требуется большой мудрости, а на другие таланты Родон и не претендовал.
Когда в доме появилась компаньонка, его домашние обязанности
значительно облегчились. Жена даже поощряла его обедать вне дома и
освободила от обязанности провожать ее в Оперу.
- Нечего тебе нынче вечером сидеть и томиться дома: ты будешь скучать,
милый, - говорила она. - У меня соберется несколько человек, которые будут
тебя только раздражать. Я бы их не приглашала, но, ты ведь знаешь, это для
твоей же пользы. А теперь, когда у меня есть овчарка, ты можешь за меня не
бояться.
"Овчарка-компаньонка! У Бекки Шарп - компаньонка! Разве не смешно?" -
думала про себя миссис Кроули. Эта мысль очень забавляла ее.

Однажды утром, в воскресенье, когда Родон Кроули, его сынишка и пони
совершали обычную прогулку в Парке, они встретили давнишнего знакомого и
сослуживца полковника - капрала Клинка, который дружески беседовал с
каким-то старым джентльменом, державшим на коленях мальчугана такого же
возраста, как и маленький Родон. Мальчуган схватил висевшую на груди капрала
медаль в намять битвы при Ватерлоо и с восхищением рассматривал ее.
- Здравия желаю, ваша честь, - сказал Клинк в ответ на приветствие
полковника: "Здорово, Клинк!" - Этот юный джентльмен - ровесник маленькому
полковнику, сэр, - продолжал капрал.
- Его отец тоже сражался при Ватерлоо, - добавил старый джентльмен,
державший мальчика на коленях, - верно, Джорджи?
- Да, - подтвердил Джорджи. Он и мальчуган, сидевший верхом на пони,
пристально и важно рассматривали друг друга, как это бывает между детьми.
- В пехоте, - сказал Клинк покровительственным тоном.
- Он был капитаном *** полка, - продолжал не без гордости старый
джентльмен. - Капитан Джордж Осборн, сэр. Может быть, вы его знали? Он пал
смертью храбрых, сэр, сражаясь против корсиканского тирана.
Полковник Кроули вспыхнул.
- Я знал его очень хорошо, сэр, - сказал он, - и его жену, его славную
женушку, сэр. Как она поживает?
- Это моя дочь, сэр, - отвечал старый джентльмен, спустив с рук
мальчика и торжественно вынимая визитную карточку, которую и протянул
полковнику. На ней стояло:
"Мистер Седли, доверенный агент компании "Черный алмаз, беззольный
уголь". Угольная верфь, Темз-стрит и коттеджи Анна-Мария, Фулем-роуд".
Маленький Джорджи подошел и стал рассматривать шотландского пони.
- Хочешь прокатиться? - спросил Родон-младший с высоты своего седла.
- Хочу, - отвечал Джорджи.
Полковник, смотревший на него с некоторым интересом, поднял его и
посадил на пони, позади Родона-младшего.
- Держись за него, Джорджи, - сказал он, - обхвати моего мальчугана за
пояс; его зовут Родон!
И оба мальчика засмеялись.
- Пожалуй, во всем Парке не найдется более красивой пары, - заметил