Страница:
то время как Родон на Мон-Сен-Жанском биваке, завернувшись в плащ, под
проливным дождем, только и думал, что об оставшейся в городе малютке-жене.
Следующий день был воскресенье. Миссис О'Дауд с удовлетворением
убедилась, что после короткого ночного отдыха оба ее пациента чувствуют себя
лучше. Сама она спала в большом кресле в комнате Эмилии, готовая вскочить по
первому же зову, если ее бедной подруге или раненому прапорщику понадобится
помощь. Когда наступило утро, эта неутомимая женщина отправилась в дом, где
они с майором стояли на квартире, и тщательно принарядилась, как и подобало
в праздничный день. И весьма вероятно, что, пока миссис О'Дауд оставалась
одна в той комнате, где спал ее супруг и где его ночной колпак все еще лежал
на подушке, а трость стояла в углу, - горячая молитва вознеслась к небесам о
спасении храброго солдата Майкла О'Дауда.
Когда она вернулась, она принесла с собой молитвенник и знаменитый том
проповедей дядюшки-декана, который неизменно читала каждое воскресенье, быть
может, не все понимая и далеко не все правильно произнося, - потому что
декан был человек ученый и любил длинные латинские слова, - но с большой
важностью, с выражением и в общем довольно точно. "Как часто мой Мик слушал
эти проповеди, - думала она, - когда я читала их в каюте во время штиля!"
Теперь она решила познакомить с ним паству, состоявшую из Эмилии и раненого
прапорщика. Такое же богослужение совершалось в этот день и час в двадцати
тысячах церквей, и миллионы англичан на коленях молили отца небесного о
защите.
Они не слышали грохота, который встревожил нашу маленькую паству в
Брюсселе. Гораздо громче, чем те пугают, что взволновали их два дня назад,
сейчас - когда миссис О'Дауд своим звучным голосом читала воскресную
проповедь - загремели орудия Ватерлоо.
Джоз, услышав эти зловещие раскаты, решил, что он не в силах больше
терпеть такие ужасы и сейчас же уедет. Он влетел в комнату больного, где
трое наших друзей только что прервали свои благочестивые занятия, и
обратился со страстным призывом к Эмилии.
- Я не могу больше этого выносить, Эмми, - воскликнул он, - и не хочу!
Ты должна ехать со мной. Я купил для тебя лошадь, - не спрашивай, сколько
это стоило, - и ты должна сейчас же одеться и ехать со мною. Ты сядешь
позади Исидора.
- Господи помилуй, мистер Седли, да вы действительно трус! - сказала
миссис О'Дауд, отложив книгу.
- Я говорю - едем, Эмилия! - продолжал Джоз. - Не слушай ты ее! Зачем
нам оставаться здесь и ждать, чтобы нас зарезали французы?
- А как же *** полк, дружище? - спросил со своей постели Стабл, раненый
герой. - И... и вы ведь не бросите меня здесь, миссис О'Дауд?
- Нет, мой милый, - отвечала она, подходя к кровати и целуя юношу. -
Ничего плохого с вами не будет, пока я возле вас. А я не двинусь с места,
пока не получу приказа от Мика. И хороша бы я была, если бы уселась в седло
позади такого молодца!
Представив себе эту картину, раненый рассмеялся, и даже Эмилия
улыбнулась.
- Я и не приглашаю ее! - закричал Джоз. - Я прошу не эту... эту...
ирландку, а тебя, Эмилия. В последний раз - поедешь ты или нет?
- Без моего мужа, Джозеф? - сказала Эмилия, удивленно взглянув на него
и подавая руку жене майора. Терпение Джоза истощилось.
- Тогда прощайте! - воскликнул он, яростно потрясая кулаком, и вышел,
хлопнув дверью. На этот раз он действительно отдал приказ к отъезду и сел на
лошадь. Миссис О'Дауд услышала стук копыт, когда всадники выезжали из ворот,
и, выглянув в окно, сделала несколько презрительных замечаний по адресу
бедного Джозефа, который ехал по улице, сопровождаемый Исидором в фуражке с
галуном. Лошади, застоявшиеся за несколько последних дней, горячились и не
слушались повода. Джоз, робкий и неуклюжий наездник, выглядел в седле отнюдь
не авантажно.
- Эмилия, дорогая, посмотрите, он собирается въехать в окно! Такого
слона в посудной лавке я никогда еще не видела!
Вскоре оба всадника исчезли в конце улицы, в направлении Гентской
дороги. Миссис О'Дауд преследовала их огнем насмешек, пока они не скрылись
из виду.
Весь этот день, с утра и до позднего вечера, не переставая грохотали
пушки. Было уже темно, когда канонада вдруг прекратилась.
Все мы читали о том, что произошло в этот день. Рассказ этот постоянно
на устах каждого англичанина, и мы с вами, бывшие детьми во времена
знаменательной битвы, никогда не устаем слушать и повторять историю нашей
славной победы. Память о ней до сих пор жжет сердца миллионам
соотечественников тех храбрецов, которые в тот день потерпели поражение. Они
только и ждут, как бы отомстить за унижение своей родины. И если новая война
окончится для них победой и они, в свою очередь, возликуют, а нам достанется
проклятое наследие ненависти и злобы, то не будет конца тому, что зовется
славой и позором, не будет конца резне - удачной то для одной, то для другой
стороны - между двумя отважными нациями. Пройдут столетия, а мы, французы и
англичане, будем по-прежнему бахвалиться и убивать друг друга, следуя самим
дьяволом написанному кодексу чести.
Все наши друзья геройски сражались в этой великой битве. Весь долгий
день, пока женщины молились в десяти милях от поля боя, английская пехота
стойко отражала яростные атаки французской конницы. Неприятельская
артиллерия, грохот которой быт слышен в Брюсселе, косила ряды англичан, по
когда одни падали, другие, уцелевшие, смыкались еще крепче. К вечеру
бешенство французских атак, всякий раз встречавших столь же бешеное
сопротивление, стало ослабевать, - либо внимание французов отвлекли другие
враги, либо они готовились к последнему натиску. Вот он наконец начался;
колонны императорской гвардии двинулись на плато Сен-Жан, чтобы одним ударом
смести англичан с высот, которые они, несмотря ни на что, удерживали весь
день; словно не слыша грома артиллерии, низвергавшей смерть с английских
позиций, темная колонна, колыхаясь, подступала все ближе. Казалось, она
вот-вот перехлестнет через гребень, но тут она внезапно дрогнула и
заколебалась. Потом остановилась, но все еще грудью к выстрелам. И тут
английские войска ринулись вперед со своих позиций, откуда неприятелю так и
не удалось их выбить, и гвардия повернулась и бежала.
В Брюсселе уже не слышно было пальбы - преследование продолжалось на
много миль дальше. Мрак опустился на поле сражения и на город; Эмилия
молилась за Джорджа, а он лежал ничком - мертвый, с простреленным сердцем.
в которой родственники мисс Кроули весьма озабочены ее судьбой
Пока отличившаяся во Фландрии армия движется к французским пограничным
крепостям, с тем чтобы, заняв их, вступить во Францию, пусть любезный
читатель вспомнит, что в Англии мирно проживает немало людей, которые имеют
отношение к нашей повести и требуют внимания летописца.
Во время этих битв и ужасов старая мисс Кроули жила в Брайтоне, очень
умеренно волнуясь по поводу великих событий. Несомненно, однако, что эти
великие события придавали некоторый интерес ежедневной печати, и Бригс
читала ей вслух "Газету", в которой, между прочим, на почетном месте
упоминалось имя Родона Кроули и его производство в чин полковника.
- Какая жалость, что молодой человек сделал такой непоправимый шаг в
жизни! - заметила его тетка. - При его чине и отличиях он мог бы жениться на
дочери какого-нибудь пивовара, хотя бы на мисс Грейнс, и взять приданое в
четверть миллиона, или породниться с лучшими семьями Англии. Со временем он
унаследовал бы мои деньги - или, может быть, его дети, - я не спешу умирать,
мисс Бригс, хотя вы, может быть, и спешите отделаться от меня... А вместо
этого ему суждено оставаться нищим, с женой-танцовщицей!..
- Неужели, дорогая мисс Кроули, вы не бросите сострадательного взора на
героя-солдата, чье имя занесено в летописи отечественной славы? -
воскликнула мисс Бригс, которая была чрезвычайно возбуждена событиями при
Ватерлоо и любила выражаться романтически, когда представлялся случай. -
Разве капитан, то есть полковник, как я могу его теперь называть, не
совершил подвигов, которые прославили имя Кроули?
- Бригс, вы дура, - ответила мисс Кроули. - Полковник Кроули втоптал
имя Кроули в грязь, мисс Бригс. Жениться на дочери учителя рисования!
Жениться на dame de compagnie (потому что она ведь была лишь компаньонкой,
Бригс, только и всего; она была тем же, что и вы, только моложе - и гораздо
красивее и умнее!). Хотелось бы мне знать, были вы сообщницей этой
отъявленной негодяйки, которая околдовала его и которою вы всегда так
восхищались? Да, скорей всего вы были ее сообщницей. Но, уверяю вас, вы
будете разочарованы моим завещанием... Будьте столь любезны написать мистеру
Уокси и сообщить ему, что я желаю его немедленно видеть.
Мисс Кроули имела теперь обыкновение чуть не каждый день писать своему
поверенному мистеру Уокси, потому что все прежние распоряжения относительно
ее имущества были отменены и она была в большом затруднении, как
распорядиться своими деньгами.
Старая дева, однако, значительно поправилась, что видно было по тому,
как часто и как зло она стала издеваться над мисс Бригс; все эти нападки
бедная компаньонка сносила с кротостью и трусливым смирением, наполовину
великодушным, наполовину лицемерным, - словом, с рабской покорностью,
которую вынуждены проявлять женщины ее склада в ее положении. Кому не
приходилось видеть, как женщина тиранит женщину? Разве мучения, которые
приходится выносить мужчинам, могут сравниться с теми ежедневными
колкостями, презрительными и жестокими, какими донимают несчастных женщин
деспоты в юбках? Бедные жертвы!.. Но мы отклонились от нашей темы. Мы хотели
сказать, что мисс Кроули бывала всегда особенно раздражительна и несносна,
когда начинала поправляться после болезни; так, говорят, и раны болят всего
больше, когда начинают заживать.
Во время выздоровления мисс Кроули единственной жертвой, которая
допускалась к больной, была мисс Бригс, но родичи, оставаясь в отдалении, не
забывали своей дорогой родственницы и старались поддерживать память о себе
многочисленными подарками, знаками внимания и любезными записочками.
Прежде всего мы должны упомянуть о ее племяннике Родоне Кроули.
Несколько недель спустя после славной Ватерлооской битвы и после того как
"Газета" известила о храбрости и о производстве в высший чин этого
доблестного офицера, дьеппское почтовое судно привезло в Брайтон, в адрес
мисс Кроули, ящик с подарками и почтительное письмо от ее
племянника-полковника. В ящике была пара французских эполет, крест Почетного
легиона и рукоять сабли - трофеи с поля сражения. В письме с большим юмором
рассказывалось, что сабля эта принадлежала одному офицеру гвардии, который
клялся, что "гвардия умирает, но не сдается", и через минуту после этого был
взят в плен простым солдатом; солдат сломал саблю француза прикладом своего
мушкета, после чего ею завладел Родон. Что касается креста и эполет, то они
достались ему от полковника французской кавалерии, который пат от его руки
во время битвы. И Родон Кроули не мог найти лучшего назначения для этих
трофеев, как послать их своему любимому старому другу. Разрешит ли она
писать ей из Парижа, куда направляется армия? Он мог бы сообщить ей
интересные новости из столицы и сведения о некоторых ее друзьях, бывших
эмигрантах, которым она оказала так много благодеяний во время их бедствий.
Старая дева велела Бригс ответить полковнику любезным письмом,
поздравить его и поощрить к продолжению корреспонденции. Его первое письмо
было так живо и занимательно, что она с удовольствием будет ждать
дальнейших.
- Конечно, я знаю, - объясняла она мисс Бригс, - что Родон столь же не
способен написать такое отличное письмо, как и вы, моя бедная Бригс, и что
каждое слово ему продиктовала эта умная маленькая негодяйка Ребекка, - но
почему бы моему племяннику не позабавить меня? Так пусть считает, что я
отношусь к нему благосклонно.
Догадывалась ли она, что Бекки не только написала письмо, но собрала и
послала трофеи, которые купила за несколько франков у одного из бесчисленных
разносчиков, немедленно начавших торговлю реликвиями войны? Романист,
который все знает, знает, конечно, и это. Как бы то ни было, любезный ответ
мисс Кроули очень подбодрил наших друзей, Родона и его супругу: тетушка явно
смягчилась, значит, можно надеяться на лучшее. Они продолжали развлекать ее
восхитительными письмами из Парижа, куда, как и писал Родон, они имели
счастье проследовать в рядах победоносной армии.
К жене пастора, которая уехала лечить сломанную ключицу своего мужа в
пасторский дом Королевского Кроули, старая дева была далеко не так
милостива. Миссис Бьют, бодрая, шумливая, настойчивая и властная женщина,
совершила роковую ошибку в отношении своей золовки. Она не только угнетала
ее и всех ее домашних - она надоела мисс Кроули; будь у бедной мисс Бригс
хоть капля характера, она была бы осчастливлена поручением, данным ей
благодетельницей, - написать миссис Бьют Кроули и сообщить ей, что здоровье
мисс Кроули значительно улучшилось с тех пор, как миссис Бьют оставила ее, и
чтобы последняя ни в коем случае не трудилась и не покидала своей семьи ради
мисс Кроули. Такое торжество над дамой, которая обращалась с мисс Бригс
весьма высокомерно и жестоко, обрадовало бы многих женщин; но надо сказать
правду: мисс Бригс была женщина без всякого характера, и как только ее
врагиня оказалась в немилости, она почувствовала к ней сострадание.
"Как я была глупа, - думала миссис Бьют (и вполне основательно), - что
намекнула о своем приезде в этом дурацком письме, которое мы послали мисс
Кроули вместе с цесарками! Я должна была бы, не говоря ни слова, приехать к
этой бедной, милой, выжившей из ума старушке и вырвать ее из рук простофили
Бригс и этой хищницы, femme de chambre. Ах, Бьют, Бьют, зачем только ты
сломал себе ключицу!"
Зачем, в самом деле? Мы видели, как миссис Бьют, имея в руках все
козыри, разыграла свои карты чересчур тонко. Одно время она оказалась полной
хозяйкой в доме мисс Кроули, но, как только ее рабам представился случай
взбунтоваться, была бесповоротно оттуда изгнана. Однако сама она и ее
домашние считали, что она стала жертвой ужасающего эгоизма и измены и что ее
самоотверженное служение мисс Кроули встретило самую черную неблагодарность.
Повышение Родона по службе и почетное упоминание его имени в "Газете" также
обеспокоило эту добрую христианку. Не смягчится ли к нему тетка теперь,
когда он стал полковником и кавалером ордена Бани? И не войдет ли снова в
милость эта ненавистная Ребекка? Жена пастора написала для своего мужа
проповедь о суетности военной славы и процветании нечестивых, которую
достойный пастор прочел прочувствованным голосом, не поняв в ней ни слова.
Одним из его слушателей был Питт Кроули, - Питт, пришедший со своими двумя
сводными сестрами в церковь, куда старого баронета нельзя было теперь
заманить никакими средствами.
После отъезда Бекки Шарп этот старый несчестивец к великому негодованию
всего графства и безмолвному ужасу сына всецело предался своим порочным
наклонностям. Ленты на чепце мисс Хорокс стали роскошнее, чем когда-либо.
Все добродетельные семьи с опаской сторонились замка и его владельца. Сэр
Питт пьянствовал в домах своих арендаторов, а в базарные дни распивал ром
вместе с фермерами в Мадбери и в соседних местах. Он ездил с мисс Хорокс в
Саутгемптон в семейной карете четверкой, и все население графства (не говоря
уже о пребывающем в постоянном страхе сыне баронета) с недели на неделю
ожидало, что в местной газете появится объявление о его женитьбе на этой
девице. Поистине, мистеру Кроули приходилось нелегко. Его красноречие на
миссионерских собраниях и других религиозных сборищах в округе, где он
обыкновенно председательствовал и говорил часами, было теперь парализовано,
ибо, начиная свою речь, он читал в глазах слушателей: "Это сын старого
греховодника сэра Питта, который сейчас скорее всего пьянствует где-нибудь в
соседнем трактире". А однажды, когда он говорил о царе Тимбукту, пребывающем
во мраке невежества, и о многочисленных женах, также пребывающих во тьме,
какой-то еретик спросил из толпы: "А сколько их в Королевском Кроули,
друг-святоша?" Эта неуместная реплика вызвала переполох среди устроителей
собрания, и речь мистера Питта позорно провалилась. Что же касается двух
дочерей баронета, то они бы совсем одичали (потому что сэр Питт поклялся,
что ни одна гувернантка не переступит его порог), если бы мистер Кроули
угрозами не заставил старого джентльмена послать их в школу.
Но каковы бы ни были разногласия между родственниками, дорогие
племянники и племянницы мисс Кроули, как мы уже говорили, были единодушны в
любви к ней и в выражении знаков своего внимания. Миссис Бьют послала ей
цесарок и замечательную цветную капусту, а также премиленький кошелек и
подушечку для булавок - работу ее дорогих девочек, которые просили милую
тетеньку сохранить для них хотя бы крошечное местечко в ее памяти, а мистер
Питт посылал персики, виноград и оленину. Эти знаки привязанности обычно
доставлялись мисс Кроули в Брайтон саутгемптонской каретой; а иногда она
привозила и самого мистера Питта, потому что разногласия с сэром Питтом
заставляли мистера Кроули часто покидать дом, да и, кроме того, Брайтон имел
для него особую притягательную силу в лице леди Джейн Шипшенкс, о помолвке
которой с мистером Кроули уже упоминалось в нашем рассказе. Эта леди и ее
сестра жили в Брайтоне со своей матерью, графиней Саутдаун, женщиной
решительной и весьма уважаемой серьезными людьми.
Следует сказать несколько слов о миледи и ее благородном семействе,
связанном узами родства, настоящего и будущего, с семейством Кроули. Про
главу семейства Саутдаунов, Клемента Уильяма, четвертого графа Саутдауна,
мало что можно сказать, кроме того, что он вошел в парламент (в качестве
лорда Вулзи) под покровительством мистера Уилберфорса и некоторое время
оправдывал рекомендацию своего политического крестного и считался безусловно
дельным молодым человеком. Но нет слов, чтобы передать чувства его почтенной
матери, когда она, очень скоро после смерти своего благородного супруга,
узнала, что ее сын состоит членом многих светских клубов и весьма сильно
проигрался у Уотьера и в "Кокосовой Пальме", что он занимает деньги под
будущее наследство и уже сильно пощипал семейное состояние, что он правит
четверкой и пропадает на скачках и, наконец, что у него в опере постоянная
ложа, куда он приглашает весьма сомнительную холостую компанию. Упоминание
его имени в обществе вдовствующей графини теперь всегда сопровождалось
тяжелыми вздохами.
Леди Эмили была на много лет старше своего брата и занимала почетное
место в мире серьезных людей как автор восхитительных брошюр, уже
упоминавшихся здесь, многочисленных гимнов и других трудов духовного
содержания. Зрелая дева, имевшая лишь смутные представления о браке, почти
все свои чувства сосредоточила на любви к чернокожим. Если не ошибаюсь,
именно ей мы обязаны прекрасной поэмой:
Далекий тропический остров
Молитвы мои осеняют,
Там синее небо смеется,
А черные люди рыдают...
Она переписывалась с духовными лицами в большинстве наших ост- и
вест-индских владений и втайне была неравнодушна к преподобному Сайласу
Хорнблоуэру, которого дикари на Полинезийских островах изукрасили
татуировкой.
Что касается леди Джейн, к которой, как было уже сказано, питал нежные
чувства мистер Питт Кроули, то это была милая, застенчивая, робкая и
молчаливая девушка. Несмотря на чудовищные грехи брата, она все еще
оплакивала его и стыдилась, что до сих пор его любит. Она посылала ему
нацарапанные наспех записочки, которые тайком относила на почту.
Единственная страшная тайна, тяготившая ее душу, состояла в том, что она
вместе со старой ключницей однажды навестила украдкой Саутдауна на его
холостой квартире в Олбепи, где застала его - своего погибшего, но милого
брата! - с сигарой во рту, перед бутылкой кюрасо. Она восхищалась сестрой,
она обожала мать, она считала мистера Кроули самым интересным и одаренным
человеком после Саутдауна, этого падшего ангела. Ее мать и сестра - эти
поистине выдающиеся женщины - руководили ею и относились к ней с тем
жалостливым снисхождением, на которое выдающиеся женщины так щедры. Мать
выбирала для нее платья, книги, шляпки и мысли. Она ездила верхом, или
играла на фортепьяно, или занималась каким-либо другим видом полезной
гимнастики, в зависимости от того, что находила нужным леди Саутдаун; и та
до двадцати шести лет водила бы свою дочь в передничках, если бы их не
пришлось снять, когда леди Джейн представлялась королеве Шарлотте.
Узнав, что эти леди приехали в свой брайтонский дом, мистер Кроули
первое время посещал только их одних, довольствуясь тем, что завозил в дом
тетки визитную карточку и скромно осведомлялся о здоровье больной у мистера
Боулса или у младшего лакея. Встретив однажды мисс Бригс, возвращавшуюся из
библиотеки с целым грузом романов под мышкой, мистер Кроули покраснел, что
было для него совершенно необычно, остановился и пожал руку компаньонке мисс
Кроули. Он познакомил мисс Бригс со своей спутницей - леди Джейн Шишпенкс,
говоря:
- Леди Джейн, позвольте мне представить вам мисс Бригс, самого доброго
друга и преданную компаньонку моей тетушки. Впрочем, вы уже знаете ее как
автора прелестных "Трелей соловья", вызвавших у вас такое восхищение.
Леди Джейн тоже покраснела, протягивая свою нежную ручку мисс Бригс,
проговорила что-то несвязное, но очень любезное о своей мамаше и высказала
намерение навестить мисс Кроули и удовольствие по поводу предстоящего
знакомства с друзьями и родственниками мистера Кроули. Прощаясь, она
посмотрела на мисс Бригс кроткими глазами голубки, а Питт Кроули отвесил ей
глубокий, почтительный поклон, какой он обычно отвешивал ее высочеству
герцогине Пумперникель, когда состоял атташе при ее дворе.
О, ловкий дипломат и ученик макиавеллического Бинки! Он сам дал леди
Джейн томик юношеских стихов бедной Бригс: вспомнив, что он видел их в
Королевском Кроули, с посвящением поэтессы покойной жене его отца, он
прихватил этот томик с собой в Брайтон, прочитал его дорогой в
саутгемптонской карете и сделал пометки карандашом, прежде чем вручить его
кроткой леди Джейн.
И не кто иной, как он изложил перед леди Саутдаун огромные
преимущества, которые могут проистечь из сближения ее семьи с мисс Кроули, -
преимущества как мирского, так и духовного свойства, говорил он, ибо мисс
Кроули была в ту минуту совершенно одинока. Чудовищное мотовство и женитьба
его брата Родона отвратили тетушку от этого пропащего молодого человека.
Алчный деспотизм и скупость миссис Бьют Кроули заставили ее возмутиться
против непомерных требований со стороны этой ветви семейства; и хотя он сам
всю жизнь воздерживался от того, чтобы искать дружбы мисс Кроули, - быть
может, из ложной гордости, - теперь он считал, что следует принять все
возможные меры как для спасения ее души от гибели, так и для того, чтобы
состояние ее досталось ему, главе дома Кроули.
Как женщина решительная, леди Саутдаун вполне согласилась с обоими
предложениями своего будущего зятя и пожелала безотлагательно заняться
обращением мисс Кроули. У себя дома, в Саутдауне и Троттерморкасле, эта
рослая, суровая поборница истины разъезжала по окрестностям в коляске в
сопровождении гайдуков, разбрасывала пакеты религиозных брошюр среди поселян
и арендаторов и предписывала Гэферу Джонсу обратиться в истинную веру
совершенно так же, как предписала бы Гуди Хиксу принять джемсов порошок, -
без возражений, без промедления, без благословения церкви. Лорд Саутдаун, ее
покойный супруг, робкий эпилептик, привык поддакивать всему, что думала или
делала его Матильда. Как бы ни менялась ее собственная вера (а на нее
оказывали влияние бесконечные учителя-диссиденты всех толков), она, нимало
не колеблясь, приказывала всем своим арендаторам и слугам верить одинаково с
нею. Таким образом, принимала ли она преподобного Сондерса Мак-Нитра,
шотландского богослова, или преподобного Луку Уотерса, умеренного уэслианца,
или преподобного Джайлса Джоулса, сапожника-иллюмината, который сам себя
рукоположил в священники, как Наполеон сам короновал себя императором, - все
домочадцы, дети и арендаторы леди Саутдаун должны были вместе с ее милостью
становиться на колени и говорить "аминь" после молитвы любого из этих
учителей. Во время таких упражнений старому Саутдауну, ввиду его
болезненного состояния, разрешалось сидеть у себя в комнате, пить пунш и
слушать чтение газет. Леди Джейн, любимая дочь старого графа, ухаживала за
ним и была ему искренне предана. Что касается леди Эмили, автора "Прачки
Финчлейской общины", то ее проповеди о загробных карах (именно в этот
период, потом она изменила свои убеждения) были так грозны, что до смерти
запугивали робкого старого джентльмена - ее отца, и доктора утверждали, что
его припадки всегда следовали непосредственно за проповедями леди Эмили.
проливным дождем, только и думал, что об оставшейся в городе малютке-жене.
Следующий день был воскресенье. Миссис О'Дауд с удовлетворением
убедилась, что после короткого ночного отдыха оба ее пациента чувствуют себя
лучше. Сама она спала в большом кресле в комнате Эмилии, готовая вскочить по
первому же зову, если ее бедной подруге или раненому прапорщику понадобится
помощь. Когда наступило утро, эта неутомимая женщина отправилась в дом, где
они с майором стояли на квартире, и тщательно принарядилась, как и подобало
в праздничный день. И весьма вероятно, что, пока миссис О'Дауд оставалась
одна в той комнате, где спал ее супруг и где его ночной колпак все еще лежал
на подушке, а трость стояла в углу, - горячая молитва вознеслась к небесам о
спасении храброго солдата Майкла О'Дауда.
Когда она вернулась, она принесла с собой молитвенник и знаменитый том
проповедей дядюшки-декана, который неизменно читала каждое воскресенье, быть
может, не все понимая и далеко не все правильно произнося, - потому что
декан был человек ученый и любил длинные латинские слова, - но с большой
важностью, с выражением и в общем довольно точно. "Как часто мой Мик слушал
эти проповеди, - думала она, - когда я читала их в каюте во время штиля!"
Теперь она решила познакомить с ним паству, состоявшую из Эмилии и раненого
прапорщика. Такое же богослужение совершалось в этот день и час в двадцати
тысячах церквей, и миллионы англичан на коленях молили отца небесного о
защите.
Они не слышали грохота, который встревожил нашу маленькую паству в
Брюсселе. Гораздо громче, чем те пугают, что взволновали их два дня назад,
сейчас - когда миссис О'Дауд своим звучным голосом читала воскресную
проповедь - загремели орудия Ватерлоо.
Джоз, услышав эти зловещие раскаты, решил, что он не в силах больше
терпеть такие ужасы и сейчас же уедет. Он влетел в комнату больного, где
трое наших друзей только что прервали свои благочестивые занятия, и
обратился со страстным призывом к Эмилии.
- Я не могу больше этого выносить, Эмми, - воскликнул он, - и не хочу!
Ты должна ехать со мной. Я купил для тебя лошадь, - не спрашивай, сколько
это стоило, - и ты должна сейчас же одеться и ехать со мною. Ты сядешь
позади Исидора.
- Господи помилуй, мистер Седли, да вы действительно трус! - сказала
миссис О'Дауд, отложив книгу.
- Я говорю - едем, Эмилия! - продолжал Джоз. - Не слушай ты ее! Зачем
нам оставаться здесь и ждать, чтобы нас зарезали французы?
- А как же *** полк, дружище? - спросил со своей постели Стабл, раненый
герой. - И... и вы ведь не бросите меня здесь, миссис О'Дауд?
- Нет, мой милый, - отвечала она, подходя к кровати и целуя юношу. -
Ничего плохого с вами не будет, пока я возле вас. А я не двинусь с места,
пока не получу приказа от Мика. И хороша бы я была, если бы уселась в седло
позади такого молодца!
Представив себе эту картину, раненый рассмеялся, и даже Эмилия
улыбнулась.
- Я и не приглашаю ее! - закричал Джоз. - Я прошу не эту... эту...
ирландку, а тебя, Эмилия. В последний раз - поедешь ты или нет?
- Без моего мужа, Джозеф? - сказала Эмилия, удивленно взглянув на него
и подавая руку жене майора. Терпение Джоза истощилось.
- Тогда прощайте! - воскликнул он, яростно потрясая кулаком, и вышел,
хлопнув дверью. На этот раз он действительно отдал приказ к отъезду и сел на
лошадь. Миссис О'Дауд услышала стук копыт, когда всадники выезжали из ворот,
и, выглянув в окно, сделала несколько презрительных замечаний по адресу
бедного Джозефа, который ехал по улице, сопровождаемый Исидором в фуражке с
галуном. Лошади, застоявшиеся за несколько последних дней, горячились и не
слушались повода. Джоз, робкий и неуклюжий наездник, выглядел в седле отнюдь
не авантажно.
- Эмилия, дорогая, посмотрите, он собирается въехать в окно! Такого
слона в посудной лавке я никогда еще не видела!
Вскоре оба всадника исчезли в конце улицы, в направлении Гентской
дороги. Миссис О'Дауд преследовала их огнем насмешек, пока они не скрылись
из виду.
Весь этот день, с утра и до позднего вечера, не переставая грохотали
пушки. Было уже темно, когда канонада вдруг прекратилась.
Все мы читали о том, что произошло в этот день. Рассказ этот постоянно
на устах каждого англичанина, и мы с вами, бывшие детьми во времена
знаменательной битвы, никогда не устаем слушать и повторять историю нашей
славной победы. Память о ней до сих пор жжет сердца миллионам
соотечественников тех храбрецов, которые в тот день потерпели поражение. Они
только и ждут, как бы отомстить за унижение своей родины. И если новая война
окончится для них победой и они, в свою очередь, возликуют, а нам достанется
проклятое наследие ненависти и злобы, то не будет конца тому, что зовется
славой и позором, не будет конца резне - удачной то для одной, то для другой
стороны - между двумя отважными нациями. Пройдут столетия, а мы, французы и
англичане, будем по-прежнему бахвалиться и убивать друг друга, следуя самим
дьяволом написанному кодексу чести.
Все наши друзья геройски сражались в этой великой битве. Весь долгий
день, пока женщины молились в десяти милях от поля боя, английская пехота
стойко отражала яростные атаки французской конницы. Неприятельская
артиллерия, грохот которой быт слышен в Брюсселе, косила ряды англичан, по
когда одни падали, другие, уцелевшие, смыкались еще крепче. К вечеру
бешенство французских атак, всякий раз встречавших столь же бешеное
сопротивление, стало ослабевать, - либо внимание французов отвлекли другие
враги, либо они готовились к последнему натиску. Вот он наконец начался;
колонны императорской гвардии двинулись на плато Сен-Жан, чтобы одним ударом
смести англичан с высот, которые они, несмотря ни на что, удерживали весь
день; словно не слыша грома артиллерии, низвергавшей смерть с английских
позиций, темная колонна, колыхаясь, подступала все ближе. Казалось, она
вот-вот перехлестнет через гребень, но тут она внезапно дрогнула и
заколебалась. Потом остановилась, но все еще грудью к выстрелам. И тут
английские войска ринулись вперед со своих позиций, откуда неприятелю так и
не удалось их выбить, и гвардия повернулась и бежала.
В Брюсселе уже не слышно было пальбы - преследование продолжалось на
много миль дальше. Мрак опустился на поле сражения и на город; Эмилия
молилась за Джорджа, а он лежал ничком - мертвый, с простреленным сердцем.
в которой родственники мисс Кроули весьма озабочены ее судьбой
Пока отличившаяся во Фландрии армия движется к французским пограничным
крепостям, с тем чтобы, заняв их, вступить во Францию, пусть любезный
читатель вспомнит, что в Англии мирно проживает немало людей, которые имеют
отношение к нашей повести и требуют внимания летописца.
Во время этих битв и ужасов старая мисс Кроули жила в Брайтоне, очень
умеренно волнуясь по поводу великих событий. Несомненно, однако, что эти
великие события придавали некоторый интерес ежедневной печати, и Бригс
читала ей вслух "Газету", в которой, между прочим, на почетном месте
упоминалось имя Родона Кроули и его производство в чин полковника.
- Какая жалость, что молодой человек сделал такой непоправимый шаг в
жизни! - заметила его тетка. - При его чине и отличиях он мог бы жениться на
дочери какого-нибудь пивовара, хотя бы на мисс Грейнс, и взять приданое в
четверть миллиона, или породниться с лучшими семьями Англии. Со временем он
унаследовал бы мои деньги - или, может быть, его дети, - я не спешу умирать,
мисс Бригс, хотя вы, может быть, и спешите отделаться от меня... А вместо
этого ему суждено оставаться нищим, с женой-танцовщицей!..
- Неужели, дорогая мисс Кроули, вы не бросите сострадательного взора на
героя-солдата, чье имя занесено в летописи отечественной славы? -
воскликнула мисс Бригс, которая была чрезвычайно возбуждена событиями при
Ватерлоо и любила выражаться романтически, когда представлялся случай. -
Разве капитан, то есть полковник, как я могу его теперь называть, не
совершил подвигов, которые прославили имя Кроули?
- Бригс, вы дура, - ответила мисс Кроули. - Полковник Кроули втоптал
имя Кроули в грязь, мисс Бригс. Жениться на дочери учителя рисования!
Жениться на dame de compagnie (потому что она ведь была лишь компаньонкой,
Бригс, только и всего; она была тем же, что и вы, только моложе - и гораздо
красивее и умнее!). Хотелось бы мне знать, были вы сообщницей этой
отъявленной негодяйки, которая околдовала его и которою вы всегда так
восхищались? Да, скорей всего вы были ее сообщницей. Но, уверяю вас, вы
будете разочарованы моим завещанием... Будьте столь любезны написать мистеру
Уокси и сообщить ему, что я желаю его немедленно видеть.
Мисс Кроули имела теперь обыкновение чуть не каждый день писать своему
поверенному мистеру Уокси, потому что все прежние распоряжения относительно
ее имущества были отменены и она была в большом затруднении, как
распорядиться своими деньгами.
Старая дева, однако, значительно поправилась, что видно было по тому,
как часто и как зло она стала издеваться над мисс Бригс; все эти нападки
бедная компаньонка сносила с кротостью и трусливым смирением, наполовину
великодушным, наполовину лицемерным, - словом, с рабской покорностью,
которую вынуждены проявлять женщины ее склада в ее положении. Кому не
приходилось видеть, как женщина тиранит женщину? Разве мучения, которые
приходится выносить мужчинам, могут сравниться с теми ежедневными
колкостями, презрительными и жестокими, какими донимают несчастных женщин
деспоты в юбках? Бедные жертвы!.. Но мы отклонились от нашей темы. Мы хотели
сказать, что мисс Кроули бывала всегда особенно раздражительна и несносна,
когда начинала поправляться после болезни; так, говорят, и раны болят всего
больше, когда начинают заживать.
Во время выздоровления мисс Кроули единственной жертвой, которая
допускалась к больной, была мисс Бригс, но родичи, оставаясь в отдалении, не
забывали своей дорогой родственницы и старались поддерживать память о себе
многочисленными подарками, знаками внимания и любезными записочками.
Прежде всего мы должны упомянуть о ее племяннике Родоне Кроули.
Несколько недель спустя после славной Ватерлооской битвы и после того как
"Газета" известила о храбрости и о производстве в высший чин этого
доблестного офицера, дьеппское почтовое судно привезло в Брайтон, в адрес
мисс Кроули, ящик с подарками и почтительное письмо от ее
племянника-полковника. В ящике была пара французских эполет, крест Почетного
легиона и рукоять сабли - трофеи с поля сражения. В письме с большим юмором
рассказывалось, что сабля эта принадлежала одному офицеру гвардии, который
клялся, что "гвардия умирает, но не сдается", и через минуту после этого был
взят в плен простым солдатом; солдат сломал саблю француза прикладом своего
мушкета, после чего ею завладел Родон. Что касается креста и эполет, то они
достались ему от полковника французской кавалерии, который пат от его руки
во время битвы. И Родон Кроули не мог найти лучшего назначения для этих
трофеев, как послать их своему любимому старому другу. Разрешит ли она
писать ей из Парижа, куда направляется армия? Он мог бы сообщить ей
интересные новости из столицы и сведения о некоторых ее друзьях, бывших
эмигрантах, которым она оказала так много благодеяний во время их бедствий.
Старая дева велела Бригс ответить полковнику любезным письмом,
поздравить его и поощрить к продолжению корреспонденции. Его первое письмо
было так живо и занимательно, что она с удовольствием будет ждать
дальнейших.
- Конечно, я знаю, - объясняла она мисс Бригс, - что Родон столь же не
способен написать такое отличное письмо, как и вы, моя бедная Бригс, и что
каждое слово ему продиктовала эта умная маленькая негодяйка Ребекка, - но
почему бы моему племяннику не позабавить меня? Так пусть считает, что я
отношусь к нему благосклонно.
Догадывалась ли она, что Бекки не только написала письмо, но собрала и
послала трофеи, которые купила за несколько франков у одного из бесчисленных
разносчиков, немедленно начавших торговлю реликвиями войны? Романист,
который все знает, знает, конечно, и это. Как бы то ни было, любезный ответ
мисс Кроули очень подбодрил наших друзей, Родона и его супругу: тетушка явно
смягчилась, значит, можно надеяться на лучшее. Они продолжали развлекать ее
восхитительными письмами из Парижа, куда, как и писал Родон, они имели
счастье проследовать в рядах победоносной армии.
К жене пастора, которая уехала лечить сломанную ключицу своего мужа в
пасторский дом Королевского Кроули, старая дева была далеко не так
милостива. Миссис Бьют, бодрая, шумливая, настойчивая и властная женщина,
совершила роковую ошибку в отношении своей золовки. Она не только угнетала
ее и всех ее домашних - она надоела мисс Кроули; будь у бедной мисс Бригс
хоть капля характера, она была бы осчастливлена поручением, данным ей
благодетельницей, - написать миссис Бьют Кроули и сообщить ей, что здоровье
мисс Кроули значительно улучшилось с тех пор, как миссис Бьют оставила ее, и
чтобы последняя ни в коем случае не трудилась и не покидала своей семьи ради
мисс Кроули. Такое торжество над дамой, которая обращалась с мисс Бригс
весьма высокомерно и жестоко, обрадовало бы многих женщин; но надо сказать
правду: мисс Бригс была женщина без всякого характера, и как только ее
врагиня оказалась в немилости, она почувствовала к ней сострадание.
"Как я была глупа, - думала миссис Бьют (и вполне основательно), - что
намекнула о своем приезде в этом дурацком письме, которое мы послали мисс
Кроули вместе с цесарками! Я должна была бы, не говоря ни слова, приехать к
этой бедной, милой, выжившей из ума старушке и вырвать ее из рук простофили
Бригс и этой хищницы, femme de chambre. Ах, Бьют, Бьют, зачем только ты
сломал себе ключицу!"
Зачем, в самом деле? Мы видели, как миссис Бьют, имея в руках все
козыри, разыграла свои карты чересчур тонко. Одно время она оказалась полной
хозяйкой в доме мисс Кроули, но, как только ее рабам представился случай
взбунтоваться, была бесповоротно оттуда изгнана. Однако сама она и ее
домашние считали, что она стала жертвой ужасающего эгоизма и измены и что ее
самоотверженное служение мисс Кроули встретило самую черную неблагодарность.
Повышение Родона по службе и почетное упоминание его имени в "Газете" также
обеспокоило эту добрую христианку. Не смягчится ли к нему тетка теперь,
когда он стал полковником и кавалером ордена Бани? И не войдет ли снова в
милость эта ненавистная Ребекка? Жена пастора написала для своего мужа
проповедь о суетности военной славы и процветании нечестивых, которую
достойный пастор прочел прочувствованным голосом, не поняв в ней ни слова.
Одним из его слушателей был Питт Кроули, - Питт, пришедший со своими двумя
сводными сестрами в церковь, куда старого баронета нельзя было теперь
заманить никакими средствами.
После отъезда Бекки Шарп этот старый несчестивец к великому негодованию
всего графства и безмолвному ужасу сына всецело предался своим порочным
наклонностям. Ленты на чепце мисс Хорокс стали роскошнее, чем когда-либо.
Все добродетельные семьи с опаской сторонились замка и его владельца. Сэр
Питт пьянствовал в домах своих арендаторов, а в базарные дни распивал ром
вместе с фермерами в Мадбери и в соседних местах. Он ездил с мисс Хорокс в
Саутгемптон в семейной карете четверкой, и все население графства (не говоря
уже о пребывающем в постоянном страхе сыне баронета) с недели на неделю
ожидало, что в местной газете появится объявление о его женитьбе на этой
девице. Поистине, мистеру Кроули приходилось нелегко. Его красноречие на
миссионерских собраниях и других религиозных сборищах в округе, где он
обыкновенно председательствовал и говорил часами, было теперь парализовано,
ибо, начиная свою речь, он читал в глазах слушателей: "Это сын старого
греховодника сэра Питта, который сейчас скорее всего пьянствует где-нибудь в
соседнем трактире". А однажды, когда он говорил о царе Тимбукту, пребывающем
во мраке невежества, и о многочисленных женах, также пребывающих во тьме,
какой-то еретик спросил из толпы: "А сколько их в Королевском Кроули,
друг-святоша?" Эта неуместная реплика вызвала переполох среди устроителей
собрания, и речь мистера Питта позорно провалилась. Что же касается двух
дочерей баронета, то они бы совсем одичали (потому что сэр Питт поклялся,
что ни одна гувернантка не переступит его порог), если бы мистер Кроули
угрозами не заставил старого джентльмена послать их в школу.
Но каковы бы ни были разногласия между родственниками, дорогие
племянники и племянницы мисс Кроули, как мы уже говорили, были единодушны в
любви к ней и в выражении знаков своего внимания. Миссис Бьют послала ей
цесарок и замечательную цветную капусту, а также премиленький кошелек и
подушечку для булавок - работу ее дорогих девочек, которые просили милую
тетеньку сохранить для них хотя бы крошечное местечко в ее памяти, а мистер
Питт посылал персики, виноград и оленину. Эти знаки привязанности обычно
доставлялись мисс Кроули в Брайтон саутгемптонской каретой; а иногда она
привозила и самого мистера Питта, потому что разногласия с сэром Питтом
заставляли мистера Кроули часто покидать дом, да и, кроме того, Брайтон имел
для него особую притягательную силу в лице леди Джейн Шипшенкс, о помолвке
которой с мистером Кроули уже упоминалось в нашем рассказе. Эта леди и ее
сестра жили в Брайтоне со своей матерью, графиней Саутдаун, женщиной
решительной и весьма уважаемой серьезными людьми.
Следует сказать несколько слов о миледи и ее благородном семействе,
связанном узами родства, настоящего и будущего, с семейством Кроули. Про
главу семейства Саутдаунов, Клемента Уильяма, четвертого графа Саутдауна,
мало что можно сказать, кроме того, что он вошел в парламент (в качестве
лорда Вулзи) под покровительством мистера Уилберфорса и некоторое время
оправдывал рекомендацию своего политического крестного и считался безусловно
дельным молодым человеком. Но нет слов, чтобы передать чувства его почтенной
матери, когда она, очень скоро после смерти своего благородного супруга,
узнала, что ее сын состоит членом многих светских клубов и весьма сильно
проигрался у Уотьера и в "Кокосовой Пальме", что он занимает деньги под
будущее наследство и уже сильно пощипал семейное состояние, что он правит
четверкой и пропадает на скачках и, наконец, что у него в опере постоянная
ложа, куда он приглашает весьма сомнительную холостую компанию. Упоминание
его имени в обществе вдовствующей графини теперь всегда сопровождалось
тяжелыми вздохами.
Леди Эмили была на много лет старше своего брата и занимала почетное
место в мире серьезных людей как автор восхитительных брошюр, уже
упоминавшихся здесь, многочисленных гимнов и других трудов духовного
содержания. Зрелая дева, имевшая лишь смутные представления о браке, почти
все свои чувства сосредоточила на любви к чернокожим. Если не ошибаюсь,
именно ей мы обязаны прекрасной поэмой:
Далекий тропический остров
Молитвы мои осеняют,
Там синее небо смеется,
А черные люди рыдают...
Она переписывалась с духовными лицами в большинстве наших ост- и
вест-индских владений и втайне была неравнодушна к преподобному Сайласу
Хорнблоуэру, которого дикари на Полинезийских островах изукрасили
татуировкой.
Что касается леди Джейн, к которой, как было уже сказано, питал нежные
чувства мистер Питт Кроули, то это была милая, застенчивая, робкая и
молчаливая девушка. Несмотря на чудовищные грехи брата, она все еще
оплакивала его и стыдилась, что до сих пор его любит. Она посылала ему
нацарапанные наспех записочки, которые тайком относила на почту.
Единственная страшная тайна, тяготившая ее душу, состояла в том, что она
вместе со старой ключницей однажды навестила украдкой Саутдауна на его
холостой квартире в Олбепи, где застала его - своего погибшего, но милого
брата! - с сигарой во рту, перед бутылкой кюрасо. Она восхищалась сестрой,
она обожала мать, она считала мистера Кроули самым интересным и одаренным
человеком после Саутдауна, этого падшего ангела. Ее мать и сестра - эти
поистине выдающиеся женщины - руководили ею и относились к ней с тем
жалостливым снисхождением, на которое выдающиеся женщины так щедры. Мать
выбирала для нее платья, книги, шляпки и мысли. Она ездила верхом, или
играла на фортепьяно, или занималась каким-либо другим видом полезной
гимнастики, в зависимости от того, что находила нужным леди Саутдаун; и та
до двадцати шести лет водила бы свою дочь в передничках, если бы их не
пришлось снять, когда леди Джейн представлялась королеве Шарлотте.
Узнав, что эти леди приехали в свой брайтонский дом, мистер Кроули
первое время посещал только их одних, довольствуясь тем, что завозил в дом
тетки визитную карточку и скромно осведомлялся о здоровье больной у мистера
Боулса или у младшего лакея. Встретив однажды мисс Бригс, возвращавшуюся из
библиотеки с целым грузом романов под мышкой, мистер Кроули покраснел, что
было для него совершенно необычно, остановился и пожал руку компаньонке мисс
Кроули. Он познакомил мисс Бригс со своей спутницей - леди Джейн Шишпенкс,
говоря:
- Леди Джейн, позвольте мне представить вам мисс Бригс, самого доброго
друга и преданную компаньонку моей тетушки. Впрочем, вы уже знаете ее как
автора прелестных "Трелей соловья", вызвавших у вас такое восхищение.
Леди Джейн тоже покраснела, протягивая свою нежную ручку мисс Бригс,
проговорила что-то несвязное, но очень любезное о своей мамаше и высказала
намерение навестить мисс Кроули и удовольствие по поводу предстоящего
знакомства с друзьями и родственниками мистера Кроули. Прощаясь, она
посмотрела на мисс Бригс кроткими глазами голубки, а Питт Кроули отвесил ей
глубокий, почтительный поклон, какой он обычно отвешивал ее высочеству
герцогине Пумперникель, когда состоял атташе при ее дворе.
О, ловкий дипломат и ученик макиавеллического Бинки! Он сам дал леди
Джейн томик юношеских стихов бедной Бригс: вспомнив, что он видел их в
Королевском Кроули, с посвящением поэтессы покойной жене его отца, он
прихватил этот томик с собой в Брайтон, прочитал его дорогой в
саутгемптонской карете и сделал пометки карандашом, прежде чем вручить его
кроткой леди Джейн.
И не кто иной, как он изложил перед леди Саутдаун огромные
преимущества, которые могут проистечь из сближения ее семьи с мисс Кроули, -
преимущества как мирского, так и духовного свойства, говорил он, ибо мисс
Кроули была в ту минуту совершенно одинока. Чудовищное мотовство и женитьба
его брата Родона отвратили тетушку от этого пропащего молодого человека.
Алчный деспотизм и скупость миссис Бьют Кроули заставили ее возмутиться
против непомерных требований со стороны этой ветви семейства; и хотя он сам
всю жизнь воздерживался от того, чтобы искать дружбы мисс Кроули, - быть
может, из ложной гордости, - теперь он считал, что следует принять все
возможные меры как для спасения ее души от гибели, так и для того, чтобы
состояние ее досталось ему, главе дома Кроули.
Как женщина решительная, леди Саутдаун вполне согласилась с обоими
предложениями своего будущего зятя и пожелала безотлагательно заняться
обращением мисс Кроули. У себя дома, в Саутдауне и Троттерморкасле, эта
рослая, суровая поборница истины разъезжала по окрестностям в коляске в
сопровождении гайдуков, разбрасывала пакеты религиозных брошюр среди поселян
и арендаторов и предписывала Гэферу Джонсу обратиться в истинную веру
совершенно так же, как предписала бы Гуди Хиксу принять джемсов порошок, -
без возражений, без промедления, без благословения церкви. Лорд Саутдаун, ее
покойный супруг, робкий эпилептик, привык поддакивать всему, что думала или
делала его Матильда. Как бы ни менялась ее собственная вера (а на нее
оказывали влияние бесконечные учителя-диссиденты всех толков), она, нимало
не колеблясь, приказывала всем своим арендаторам и слугам верить одинаково с
нею. Таким образом, принимала ли она преподобного Сондерса Мак-Нитра,
шотландского богослова, или преподобного Луку Уотерса, умеренного уэслианца,
или преподобного Джайлса Джоулса, сапожника-иллюмината, который сам себя
рукоположил в священники, как Наполеон сам короновал себя императором, - все
домочадцы, дети и арендаторы леди Саутдаун должны были вместе с ее милостью
становиться на колени и говорить "аминь" после молитвы любого из этих
учителей. Во время таких упражнений старому Саутдауну, ввиду его
болезненного состояния, разрешалось сидеть у себя в комнате, пить пунш и
слушать чтение газет. Леди Джейн, любимая дочь старого графа, ухаживала за
ним и была ему искренне предана. Что касается леди Эмили, автора "Прачки
Финчлейской общины", то ее проповеди о загробных карах (именно в этот
период, потом она изменила свои убеждения) были так грозны, что до смерти
запугивали робкого старого джентльмена - ее отца, и доктора утверждали, что
его припадки всегда следовали непосредственно за проповедями леди Эмили.