Мей Лев Александрович. Ярмарка тщеславия

они сидят на утесе, бренчат на арфах, расчесывают себе волосы, поют и манят
вас, умоляя подержать им зеркало; но когда они погружаются в свою родную
стихию, то, поверьте мне, от этих морских дев нельзя ждать ничего хорошего,
и лучше уж нам не видеть, как эти водяные людоедки пляшут и угощаются
трупами своих несчастных засоленных жертв. Итак, будьте уверены, что, когда
мы не видим Бекки, она занята не особенно хорошими делами, - и чем меньше
говорить об этих ее делах, тем, право же, будет лучше.
Если бы мы дали полный отчет о поведении Бекки за первые несколько лет
после катастрофы на Керзон-стрит, то у публики, пожалуй, нашлись бы
основания сказать, что наша книжка непристойна. Поступки людей очень
суетных, бессердечных, гоняющихся за удовольствиями, весьма часто бывают
непристойными (как и многие ваши поступки, мой друг, с важной физиономией и
безупречной репутацией, - но об этом я упоминаю просто к слову). Каких же
поступков ждать от женщины, не имеющей ни веры, ни любви, ни доброго имени!
А я склонен думать, что в жизни миссис Бекки было время, когда она оказалась
во власти не угрызений совести, но какого-то отчаяния, и совершенно не
берегла себя, не заботясь даже о своей репутации.
Такое abattement {Уныние, упадок сил (франц.).} и нравственное падение
наступили не сразу, они появились постепенно - после ее несчастья и после
многих отчаянных попыток удержаться на поверхности. Так человек, упавший за
борт, цепляется за доску, пока у него остается хоть искра надежды, а потом,
убедившись, что борьба напрасна, разжимает руки и идет ко дну.
Пока Родон Кроули готовился к отъезду во вверенные ему заморские
владения, Бекки оставалась в Лондоне и, как полагают, не раз предпринимала
попытки повидаться со своим зятем, сэром Питтом Кроули, с целью заручиться
его поддержкой, которой она перед тем почти успела добиться. Однажды, когда
сэр Питт и мистер Уэнхем направлялись в палату общин, последний заметил, что
около дворца законодательной власти маячит миссис Родон в шляпке под черной
вуалью. Встретившись глазами с Уэнхемом, она быстро скользнула прочь, да и
после этого ей так и не удалось добраться до баронета.
Вероятно, в дело вмешалась леди Джейн. Я слышал, что она изумила
супруга твердостью духа, проявленной ею во время ссоры, и своей решимостью
не признавать миссис Бекки. Она по собственному почину пригласила Родона
прожить у них все время до его отъезда на остров Ковентри, зная, что при
такой надежной охране миссис Бекки не посмеет ворваться к ним в дом, и
внимательно изучала конверты всех писем, адресованных сэру Питту, чтобы в
случае чего пресечь переписку между ним и его невесткой. Разумеется, вздумай
Ребекка ему написать, она могла бы ото сделать, но она не пыталась ни
повидаться с сэром Питтом, ни писать ему на дом и после одной или двух
попыток согласилась на его просьбу направлять ему всю корреспонденцию
касательно своих семейных неурядиц только через посредство адвоката.
Дело в том, что Питта сумели восстановить против Ребекки. Вскоре после
несчастья, постигшего лорда Стайна, Уэнхем побывал у баронета и познакомил
его с некоторыми подробностями биографии миссис Бекки, которые сильно
удивили члена парламента от Королевского Кроули. Уэнхем знал о Бекки все:
кем был ее отец, в каком году ее мать танцевала в опере, каково было ее
прошлое и как она себя вела во время своего замужества. Поскольку я уверен,
что большая часть этого рассказа была лжива и продиктована личным
недоброжелательством, я не буду повторять его здесь. Но после этого Ребекке
уже нечего было надеяться обелить себя в глазах почтенного землевладельца и
родственника, некогда дарившего ее своей благосклонностью.
Доходы губернатора острова Ковентри невелики. Часть их его
превосходительство откладывал для оплаты кое-каких неотложных долгов и
обязательств; само его высокое положение требовало значительных расходов; и
в конце концов оказалось, что Родон не может выделить жене более трехсот
фунтов в год, каковую сумму он и предложил платить ей, при условии, что она
никогда не будет его беспокоить, - в противном случае воспоследуют скандал,
развод, Докторс-коммонс. Впрочем, и мистер Уэихем, и лорд Стайн, и Родон
прежде всего заботились о том, чтобы удалить Бекки из Англии и замять это
крайне неприятное дело.
Должно быть, Бекки была так занята улаживанием деловых вопросов с
поверенными мужа, что забыла предпринять какие-либо шаги относительно своего
сына, маленького Родона, и даже ни разу не выразила желания повидать его.
Юный джентльмен был оставлен на полное попечение дяди и тетки, которая
всегда пользовалась большой любовью мальчика. Его мать, покинув Англию,
написала ему очень милое письмо из Булони, в котором советовала ему хорошо
учиться и сообщала, что уезжает в путешествие на континент и будет иметь
удовольствие написать ему еще. Но написала она только через год, да и то
лишь потому, что единственный сын сэра Питта, болезненный ребенок, умер от
коклюша и кори. Тут мамаша Родона отправила чрезвычайно нежное послание
дорогому сыночку, который после смерти своего кузена оказался наследником
Королевского Кроули и стал еще ближе и дороже для доброй леди Джейн, чье
нежное сердце уже до того усыновило племянника. Родон Кроули, превратившийся
теперь в высокого красивого мальчика, вспыхнул, получив это письмо.
- Вы моя мама, тетя Джейн, - воскликнул он, - а не... а не она! - Но
все-таки написал ласковое и почтительное письмо миссис Ребекке, жившей тогда
в дешевом пансионе во Флоренции.
Однако мы забегаем вперед.
Для начала наша милочка Бекки упорхнула не очень далеко. Она опустилась
на французском побережье в Булони, этом убежище многих невинных изгнанников
из Англии, и там вела довольно скромный вдовий образ жизни, обзаведясь
fortune de chambre и занимая две-три комнаты в гостинице. Обедала она за
табльдотом, где ее считали очень приятной женщиной и где она занимала
соседей рассказами о своем брате, сэре Питте, и знатных лондонских знакомых
и болтала всякую светскую чепуху, производящую столь сильное впечатление на
людей неискушенных. Многие из них полагали, что Бекки особа с весом; она
устраивала маленькие сборища за чашкой чая у себя в комнате и принимала
участие в невинных развлечениях, которым предавалась местная публика: в
морских купаниях, катании в открытых колясках, в прогулках по берегу моря и
в посещении театра. Миссис Берджойс, супруга типографа, поселившаяся со всем
своим семейством на лето в гостинице, - ее Берджойс приезжал к ней на
субботу и воскресенье, - называла Бекки очаровательной, пока этот негодяй
Берджойс не вздумал приволокнуться за нею. Но ничего особенного не
произошло, - Бекки всегда бывала общительна, весела, добродушна, в
особенности с мужчинами.
В конце сезона толпы англичан уезжали, как обычно, за границу, и Бекки,
по поведению своих знакомых из большого лондонского света, имела полную
возможность убедиться в том, какого мнения придерживается о ней "общество".
Однажды, скромно прогуливаясь по булонскому молу, в то время как утесы
Альбиона сверкали в отдалении за полосой глубокого синего моря, Бекки
встретилась лицом к лицу с леди Партлет и ее дочерьми. Леди Партлет
мановением зонтика собрала всех своих дочерей вокруг себя и удалилась с
мола, метнув свирепый взгляд на бедную маленькую Бекки, оставшуюся стоять в
одиночестве.
Однажды к ним прибыл пакетбот. Дул сильный ветер, а Бекки всегда
доставляло удовольствие смотреть на уморительные страдальческие лица
вымотанных качкой пассажиров. В этот день на пароходе оказалась леди
Слингстоун. Ее милость весь переезд промучилась в своей коляске и едва была
в состоянии пройти по сходням с корабля на пристань. Но едва она увидела
Бекки, лукаво улыбавшуюся из-под розовой шляпки, слабость ее как рукой
сняло: бросив на Ребекку презрительный взгляд, от которого съежилась бы
любая женщина, леди проследовала в здание таможни без всякой посторонней
помощи. Бекки только рассмеялась, но не кажется мне, чтобы она была
довольна. Она почувствовала себя одинокой, очень одинокой, а сиявшие вдали
утесы Англии были для нее неодолимой преградой.
В поведении мужчин тоже произошла какая-то трудно определимая перемена.
Как-то раз Гринстоун противно оскалил зубы и фамильярно расхохотался в лицо
Бекки. Маленький Боб Сосуноук, который три месяца тому назад был ее рабом и
прошел бы под дождем целую милю, чтобы отыскать ее карету в веренице
экипажей, стоявших у Гонт-Хауса, разговаривал однажды на набережной с
гвардейцем Фицуфом (сыном лорда Хихо), когда Бекки прогуливалась там.
Маленький Бобби кивнул ей через плечо, не снимая шляпы, и продолжал беседу с
наследником Хихо. Том Рейке попробовал войти в ее гостиную с сигарой в
зубах, но Бекки захлопнула перед ним дверь и, наверное, заперла бы ее, если
бы только пальцы гостя не попали в щель. Ребекка начинала чувствовать, что
она в самом деле одна на свете. "Будь он здесь, - думала она, - эти негодяи
не "посмели бы оскорблять меня!" Она думала о "нем" с большой грустью и,
может, даже тосковала об его честной, глупой, постоянной любви и верности,
его неизменном послушании, его добродушии, его храбрости и отваге. Очень
может быть, что Бекки плакала, потому что она была особенно оживлена, когда
сошла вниз к обеду, и подрумянилась чуть больше обычного.
Она теперь постоянно румянилась, а... а ее горничная покупала для нее
коньяк - сверх того, который ей ставили в счет в гостинице.
Однако еще тягостнее, чем оскорбления мужчин, было, пожалуй, для Бекки
сочувствие некоторых женщин. Миссис Кракенбери и миссис Вашингтон Уайт
проезжали через Булонь по дороге в Швейцарию. (Они ехали под охраной
полковника Хорнера, молодого Бомори и, конечно, старика Кракенберг и
маленькой дочери миссис Уайт.) Эти дамы не избегали Бекки. Они хихикали,
кудахтали, болтали, соболезновали, утешали и покровительствовали Бекки, пока
не довели ее до бешенства. "Пользоваться их покровительством!" - подумала
она, когда дамы уходили, расцеловавшись с ней и расточая улыбки. Она
услышала хохот Бомори, доносившийся с лестницы, и отлично поняла, как надо
объяснить это веселье.
А после этого визита Бекки, аккуратно, каждую недолю платившая по
счетам гостиницы, Бекки, старавшаяся быть приятной всем и каждому в доме,
улыбавшаяся хозяйке, называвшая лакеев monsieur и расточавшая горничным
вежливые слова и извинения, чем сторицей искупалась некоторая скупость в
отношении денег (от которой Бекки никогда не была свободна), - Бекки,
повторяю, получила от хозяина извещение с просьбой покинуть гостиницу.
Кто-то сообщил ему, что миссис Кроули совершенно неподходящая особа для
проживания у него в доме; английские леди не пожелают сидеть с нею за одним
столом. И Бекки пришлось переселиться на частную квартиру, где скука и
одиночество действовали на нее удручающе.
Все же, несмотря на эти щелчки, Бекки держалась, пробовала создать себе
хорошую репутацию вопреки всем сплетням. Она не пропускала ни одной службы в
церкви и пела там Громче всех; она заботилась о вдовах погибших рыбаков,
жертвовала рукоделия и рисунки для миссии в Квошибу; она участвовала в
подписках на благотворительные балы, но сама никогда не вальсировала, -
словом, вела себя в высшей степени пристойно; и потому-то мы останавливаемся
на этой поре ее жизни с большим удовольствием, чем на последующих, менее
приятных эпизодах. Она видела, что люди ее избегают, и все-таки усердно
улыбалась им; глядя на нее, вы никогда бы не догадались, какие муки унижения
она испытывает.
Ее история так и осталась загадкой. Люди отзывались о ней по-разному.
Одни, взявшие на себя труд заняться этим вопросом, говорили, что Бекки
преступница; между тем как другие клялись, что она невинна, как агнец, а во
всем виноват ее гнусный супруг. Многих она покорила тем, что ударялась в
слезы, говоря о своем сыне, и изображала бурную печаль, когда упоминалось
его имя или когда она встречала кого-нибудь похожего на него. Именно так она
пленила сердце доброй миссис Олдерни, которая была королевой британской
Булони и чаще всех задавала обеды и балы: Ребекка расплакалась, когда
маленький Олдерни приехал из учебного заведения доктора Порки провести
каникулы у матери.
- Ведь они с Родоном одного возраста и так похожи! - произнесла Бекки
голосом, прерывающимся от муки.
В действительности между мальчиками была разница в пять лет и они были
похожи друг на друга не больше, чем уважаемый читатель похож на вашего
покорного слугу! Уэнхем, проезжая через Францию по пути в Киссинген, где он
должен был встретиться с лордом Стайном, просветил миссис Олдерни на этот
счет и заверил ее, что он может описать маленького Родона гораздо лучше, чем
его мамаша, которая его терпеть не может и никогда не навещает; что мальчику
тринадцать лет, тогда как маленькому Олдерни только восемь; он белокур,
между тем как ее милый мальчуган темноволос, - словом, заставил почтенную
даму пожалеть о своей доброте.
Стоило Бекки ценою невероятных трудов и усилий создать вокруг себя
небольшой кружок, как кто-нибудь появлялся и грубо разрушал его, так что ей
приходилось начинать все сначала. Ей было очень тяжело... очень тяжело...
одиноко и тоскливо.
На некоторое время ее пригрела некая миссис Ньюбрайт, плененная
сладостным пением Бекки в церкви и ее правоверными взглядами на разные
серьезные вопросы, - миссис Бекки очень навострилась на них в былые дни в
Королевском Кроули. Так вот: она не только брала брошюрки, но и читала их;
она шила фланелевые юбки для Квошибу и коленкоровые ночные колпаки для
индейцев с Кокосовых островов; раскрашивала веера в интересах обращения в
истинную веру римского папы и евреев; заседала под председательством мистера
Раулса по вторникам и мистера Хаглтона по четвергам; посещала воскресные
богослужения дважды в день, а, кроме того, по вечерам ходила слушать мистера
Боулера, дарбиита, - и все напрасно. Миссис Ньюбрайт пришлось как-то
вступить в переписку с графиней Саутдаун по вопросу о "Фонде для покупки
грелок обитателям островов Фиджи" (обе леди были членами дамского комитета,
управляющего делами этого прекрасного благотворительного общества), и так
как она упомянула о "милом своем друге" миссис Родон Кроули, то вдовствующая
графиня написала ей такое письмо о Бекки, с такими подробностями, намеками,
фактами, выдумками и пожеланиями, что с той поры всякой близости между
миссис Ньюбрайт и миссис Кроули настал Конец. И все серьезные люди в Туре,
где произошло это несчастье, немедленно перестали знаться с отверженной. Те,
кто знаком с колониями англичан за границей, знают, что мы возим с собой
свою гордость, свои пилюли, свои предрассудки, харвейскую сою, кайенский
перец и других домашних богов, создавая маленькую Британию всюду, где мы
только устраиваемся на жительство.
Бекки с тяжелым сердцем кочевала из одной колонии в другую: из Булони в
Дьепп, из Дьеппа в Кан, из Кана в Тур, всячески стараясь быть
респектабельной, но - увы! - в один прекрасный день ее непременно узнавали
какие-нибудь настоящие галки и долбили клювами, пока не выгоняли вон из
клетки.
Однажды в ней приняла участие миссис Хук Иглз - женщина безупречной
репутации, имевшая дом на Портмен-сквер. Она проживала в гостинице в Дьеппе,
куда бежала Бекки, и они познакомились сперва у моря, где вместе купались, а
потом в гостинице за табльдотом. Миссис Иглз слыхала - да и кто не слыхал? -
кое-что о скандальной истории со Стайном, но после беседы с Бекки заявила,
что миссис Кроули - ангел, супруг ее - злодей, а лорд Стайн - человек без
чести и совести, что, впрочем, всем известно, и весь шум, поднятый против
миссис Кроули, результат позорного злокозненного заговора, устроенного этим
мерзавцем Уэнхемом.
- Если бы у вас, мистер Иглз, была хоть капля мужества, вы должны были
бы надавать этому негодяю пощечин в первый же раз, как встретитесь с ним в
клубе, - заявила она своему супругу. Но Иглз был всего лишь тихим старым
джентльменом, супругом миссис Иглз, любившим геологию и не обладавшим
достаточно высоким ростом, чтобы дотянуться до чьих-либо щек.
И вот миссис Иглз стала покровительствовать миссис Родон, пригласила ее
погостить в ее собственном доме в Париже, поссорилась с женой посла, не
пожелавшей принимать у себя ее protegee, и делала все, что только во власти
женщины, чтобы удержать Бекки на стезе добродетели и сберечь ее доброе имя.
Сперва Бекки вела себя примерно, но вскоре ей осточертела эта
респектабельная жизнь. Каждый день был похож на другой - тот же опостылевший
комфорт, то же катание по дурацкому Булонскому лесу, то же общество по
вечерам, та же самая проповедь Блейра в воскресенье - словом, та же онера,
неизменно повторявшаяся. Бекки изнывала от скуки. Но тут, к счастью для нее,
приехал из Кембриджа молодой мистер Иглз, и мать, увидев, какое впечатление
произвела на него ее маленькая приятельница, тотчас выставила Бекки за
дверь.
Тогда Бекки попробовала жить своим домом вместе с одной подругой, но
этот двойной menage {Домашнее хозяйство (франц.).} привел к ссоре и
закончился долгами. Тогда она решила перейти в пансион и некоторое время
жила в знаменитом заведении мадам де Сент-Амур на Рю-Рояль в Париже, где и
начала пробовать свои чары на потрепанных франтах и сомнительного поведения
красавицах, посещавших салоны ее хозяйки. Бекки любила общество,
положительно не могла без него существовать, как курильщик опиума не может
обходиться без своего зелья, и в пансионе ей жилось неплохо.
- Здешние женщины так же забавны, как и в Мэйфэре, - говорила она
одному старому лондонскому знакомому, которого случайно встретила, - только
платья у них не такие свежие. Мужчины носят чищеные перчатки и, конечно,
страшные жулики, но не хуже Джека такого-то и Тома такого-то. Хозяйка
пансиона несколько вульгарна, но не думаю, чтобы она была так вульгарна, как
леди... - И тут она назвала имя одной модной львицы, но я скорее умру, чем
открою его! Увидев как-нибудь вечером освещенные комнаты мадам де Сент-Амур,
мужчин с орденами и лентами за столиками для игры в экарте и дам в некотором
отдалении, вы и в самом деле могли бы на мгновение подумать, что находитесь
в хорошем обществе и что мадам - настоящая графиня. Многие так и думали, и
Бекки некоторое время была одной из самых блестящих дам в салонах графини.
Но, по всей вероятности, старые кредиторы времен 1815 года отыскали ее
и заставили покинуть Париж, потому что бедной маленькой женщине пришлось
неожиданно бежать из французской столицы, и тогда она переехала в Брюссель.
Как хорошо она помнила этот город! С усмешкой взглянула она на низкие
антресоли, которые когда-то занимала, и в памяти ее возникло семейство
Бейракрсов, как они хотели бежать и отчаянно искали лошадей, а их карета
стояла под воротами гостиницы. Она побывала в Ватерлоо и в Лекене, где
памятник Джорджу Осборну произвел на нее сильное впечатление. Она сделала с
него набросок.
- Бедный Купидон! - сказала она. - Как сильно он был влюблен в меня и
какой он был дурак! Интересно, жива ли маленькая Эмилия? Славная была
девочка. А этот толстяк, ее брат? Изображение его жирной особы до сих пор
хранится где-то у меня среди бумаг. Это были простые, милые люди.
В Брюссель Бекки приехала с рекомендательным письмом от мадам де
Сент-Амур к ее приятельнице, мадам графине де Бородино, вдове
наполеоновского генерала, знаменитого графа де Бородино, оставшейся после
кончины этого героя без всяких средств, кроме тех, которые давал ей табльдот
и стол для игры в экарте. Второсортные денди и roues {Плуты (франц.).},
вдовы, вечно запятые какими-то тяжбами, и простоватые англичане,
воображавшие, что встречают в таких домах "континентальное общество", играли
или питались за столами мадам де Бородино. Галантные молодые люди угощали
общество шампанским, ездили кататься верхом с женщинами или нанимали лошадей
для загородных экскурсий, покупали сообща ложи в театр или в оперу, делали
ставки, нагибаясь через прелестные плечи дам во время игры в экарте, и
писали родителям в Девоншир, что вращаются за границей в самом лучшем
обществе.
Здесь, как и в Париже, Бекки была королевой узкого пансионского мирка.
Она никогда не отказывалась ни от шампанского, ни от букетов, ни от поездки
за город, ни от места в ложе, но всему предпочитала экарте по вечерам - и
играла очень смело. Сперва она играла только по маленькой, потом на
пятифранковики, потом на наполеондоры, потом на кредитные билеты; потом не
могла оплатить месячного счета в пансионе, потом стала занимать деньги у
юных джентльменов, потом опять обзавелась деньгами и стала помыкать мадам де
Бородино, перед которой раньше лебезила и угодничала, потом играла по десять
су ставка и впала в жестокую нищету; потом подоспело ее содержание за
четверть года, и она расплатилась по счету с мадам де Бородино и опять
начала ставить против мосье де Россиньоля или шевалье де Раффа.
С прискорбием нужно сознаться, что Бекки, покидая Брюссель, осталась
должна мадам де Бородино за трехмесячное пребывание в пансионе. Об этом
обстоятельстве, а также о том, как она играла, пила, как стояла на коленях
перед преподобным мистером Маффом, англиканским священником, вымаливая у
него деньги, как любезничала с милордом Нудлем, сыном сэра Нудля, учеником
преподобного мистера Маффа, которого частенько приглашала к себе в комнату и
у которого выигрывала крупные суммы в экарте, - об этом, как и о сотне
других ее низостей, графиня де Бородино осведомляет всех англичан,
останавливающихся в ее заведении, присовокупляя, что мадам Родон была
просто-напросто une vipere {Гадюка (франц.).}.
Так наша маленькая скиталица раскидывала свой шатер в различных городах
Европы, не ведая покоя, как Улисс или Бемфилд Мур Кэрью. Ее вкус к
беспорядочной жизни становился все более заметным. Скоро она превратилась в
настоящую цыганку и стала знаться с людьми, при встрече с которыми у вас
волосы встали бы дыбом.
В Европе нет сколько-нибудь крупного города, в котором не было бы
маленькой колонии английских проходимцев - людей, чьи имена мистер Хемп,
судебный исполнитель, время от времени оглашает в камере шерифа, - молодых
джентльменов, часто сыновей весьма почтенных родителей (только эти последние
не желают их знать), завсегдатаев бильярдных зал и кофеен, покровителей
скачек и игорных столов. Они населяют долговые тюрьмы, они пьянствуют и
шумят, они дерутся и бесчинствуют, они удирают, не заплатив по счетам,
вызывают на дуэль французских и немецких офицеров, обыгрывают мистера Спуни
в экарте, раздобывают деньги и уезжают в Баден в великолепных бричках,
пускают в ход непогрешимую систему отыгрышей и шныряют вокруг столов с
пустыми карманами - обтрепанные драчуны, нищие франты, - пока не надуют
какого-нибудь еврея-банкира, выдав ему фальшивый вексель, или не найдут
какого-нибудь нового мистера Спуни, чтобы ограбить его. Забавно наблюдать
смену роскоши и нищеты, в которой проходит жизнь этих людей. Должно быть,
она полна сильных ощущений. Бекки - признаться ли в этом? - вела такую
жизнь, и вела ее не без удовольствия. Она переезжала с этими бродягами из
города в город. Удачливую миссис Родон знали за каждым игорным столом в
Германии. Во Флоренции она жила на квартире вместе с мадам де Крюшкассе.
Говорят, ей предписано было выехать из Мюнхена. А мой друг, мистер Фредерик
Пижон, утверждает, что в ее доме в Лозане его опоили за ужином и обыграли на
восемьсот фунтов майор Лодер и достопочтенный мистер Дьюсэйс. Как видите, мы
вынуждены слегка коснуться биографии Бекки; но об этой поре ее жизни,
пожалуй, чем меньше будет сказано, тем лучше.
Говорят, что, когда миссис Кроули переживала полосу особого невезения,
она давала кое-где концерты и уроки музыки. Какая-то мадам де Родон
действительно выступала в Вильдбаде на matinee musicale {Утреннем концерте
(франц.).}, причем ей аккомпанировал герр Шпоф, первый пианист господаря
Валахского; а мой маленький друг, мистер Ивз, который знает всех и каждого и
путешествовал повсюду, рассказывал, что в бытность его в Страсбурге в 1830
году некая madame Rebecque {Госпожа Ребекка (франц.).} пела в опере "La Dame
Blanche" и вызвала ужаснейший скандал в местном театре. Публика освистала ее
и прогнала со сцены, отчасти за никудышное исполнение, но главным образом
из-за проявлений неуместной симпатии со стороны некоторых лиц, сидевших в
партере (туда допускались гарнизонные офицеры); Ивз уверяет, что эта
несчастная debutante {Дебютантка; артистка, впервые выступающая перед
публикой (франц.).} была не кто иная, как миссис Родон Кроули.
Да, она была просто бродягой, скитавшейся по лицу земли. Когда она
получала от мужа деньги, она играла, а проигравшись, все же не умирала с
голоду. Кто скажет, как ей это удавалось? Передают, что однажды ее видели в
Санкт-Петербурге, но из этой столицы ее ускоренным порядком выслала полиция,
так что совсем уже нельзя верить слухам, будто она потом была русской
шпионкой в Теплице и в Вене. Мне даже сообщали, что в Париже Бекки отыскала
родственницу, не более и не менее как свою бабушку с материнской стороны,
причем та оказалась вовсе не Монморанси, а безобразной старухой,