Страница:
капельдинершей при каком-то театре на одном из бульваров. Свидание их, о
котором, как видно из дальнейшего, знали и другие лица, было, вероятно,
очень трогательным. Автор настоящей повести не может сказать о нем ничего
достоверного.
Как-то в Риме случилось, что миссис де Родон только что перевели ее
полугодовое содержание через одного из главных тамошних банкиров, а так как
каждый, у кого оказывалось на счету свыше пятисот скуди, приглашался на
балы, которые этот финансовый туз устраивал в течение зимнего сезона, то
Бекки удостоилась пригласительного билета и появилась на одном из званых
вечеров князя и княгини Полониа. Княгиня происходила из семьи Помпилиев,
ведших свой род по прямой линии от второго царя Рима и Эгерии из дома
Олимпийцев, а дедушка князя, Алессандро Полониа, торговал мылом, эссенциями,
табаком и платками, был на побегушках у разных господ и помаленьку ссужал
деньги под проценты. Все лучшее общество Рима толпилось в гостиных банкира -
князья, герцоги, послы, художники, музыканты, монсеньеры, юные
путешественники со своими гувернерами - люди всех чинов и званий. Залы были
залиты светом, блистали золочеными рамами (с картинами) и сомнительными
антиками. А огромный позолоченный герб хозяина - золотой гриб на пунцовом
поле (цвет платков, которыми торговал его дедушка) и серебряный фонтан рода
Помпилиев - сверкал на всех потолках, дверях и стенах дома и на огромных
бархатных балдахинах, готовых к приему пап и императоров.
И вот Бекки, приехавшая из Флоренции в дилижансе и остановившаяся в
очень скромных номерах, получила приглашение на званый вечер у князя
Полониа. Горничная нарядила ее старательнее обычного, и Ребекка отправилась
на бал, опираясь на руку майора Лодера, с которым ей привелось
путешествовать в то время. (Это был тот самый Лодер, который на следующий
год застрелил в Неаполе князя Раволи и которого сэр Джон Бакскин избил
тростью за то, что у него в шляпе оказалось еще четыре короля, кроме тех,
которыми он играл в экарте.) Они вместе вошли в зал, и Бекки увидела там
немало знакомых лиц, которые помнила по более счастливому времени, когда
была хотя и не невинна, но еще не поймана. Майора Лодера приветствовали
многие иностранцы - бородатые востроглазые господа с грязными полосатыми
орденскими ленточками в петлицах и весьма слабыми признаками белья. Но
соотечественники майора явно избегали его. У Бекки тоже нашлись знакомые
среди дам - вдовы-француженки, сомнительные итальянские графини, с которыми
жестоко обращались их мужья... Фуй! стоит ли нам говорить об этих отбросах и
подонках, - нам, вращавшимся на Ярмарке Тщеславия среди самого блестящего
общества! Если уж играть, так играть чистыми картами, а не этой грязной
колодой. Но всякий входивший в состав бесчисленной армии путешественников
видал таких мародеров, которые, примазываясь, подобно Ниму и Пистолю, к
главным силам, носят мундир короля, хвастаются купленными чинами, но грабят
в свою пользу и иногда попадают на виселицу где-нибудь у большой дороги.
Итак, Бекки под руку с майором Лодером прошлась по комнатам, выпила
вместе с ним большое количество шампанского у буфета, где гости, а в
особенности иррегулярные войска майора, буквально дрались из-за угощения, а
затем, изрядно подкрепившись, двинулась дальше и дошла до гостиной самой
княгини в конце анфилады (там, где статуя Венеры и большие венецианские
зеркала в серебряных рамах). В этой комнате, обтянутой розовым бархатом,
стоял круглый стол, и здесь княжеское семейство угощало ужином самых
именитых гостей. Бекки вспомнилось, как она в таком же избранном обществе
ужинали у лорда Стайна... И вот он сидит за столом у Полониа, и она увидела
его.
На его белом, лысом, блестящем лбу алел шрам от раны, нанесенной
брильянтом; рыжие бакенбарды были перекрашены и отливали пурпуром, отчего
его бледное лицо казалось еще бледнее. На нем была цепь и ордена, среди них
орден Подвязки на голубой ленте. Из всех присутствовавших он был самым
знатным, хотя за столом находились и владетельный герцог, и какое-то
королевское высочество, - каждый со своими принцессами; рядом с милордом
восседала красавица графиня Белладонна, урожденная де Гландье, супруг
которой (граф Паоло делла Белладонна), известный обладатель замечательных
энтомологических коллекций, уже давно находился в отсутствии, будучи послан
с какой-то миссией к императору Марокко.
Когда Бекки увидела его знакомое и столь прославленное лицо, каким
вульгарным показался ей майор Лодер и как запахло табаком от противного
капитана Рука! Мгновенно в ней встрепенулась светская леди, и она попыталась
и выглядеть и держать себя так, точно снова очутилась в Мэйфэре. "У этой
женщины вид глупый и злой, - подумала она, - я уверена, что она не умеет
развлечь его. Да, она, должно быть, ему страшно наскучила; со мной он
никогда не скучал".
Много таких трогательных надежд, опасений и воспоминаний трепетало в ее
сердечке, когда она смотрела на прославленного вельможу своими блестящими
глазами (они блестели еще больше от румян, которыми она покрывала себе лицо
до самых ресниц). Надевая на парадный прием орден Звезды и Подвязки, лорд
Стайн принимал также особо величественный вид и смотрел на всех и говорил с
важностью могущественного владыки, каковым он и был. Бекки залюбовалась его
снисходительной улыбкой, его непринужденными, но утонченными манерами. Ах,
bon Dieu, каким он был приятным собеседником, как он блестящ и остроумен,
как много знает, как прекрасно держится! И она променяла все это на майора
Лодера, провонявшего сигарами и коньяком, на капитана Рука, с его кучерскими
шуточками и боксерским жаргоном, и на других, им подобных!
"Интересно, узнает ли он меня!" - подумала она. Лорд Стайн, улыбаясь,
беседовал с какой-то знатной дамой, сидевшей рядом с ним, и вдруг, подняв
взор, увидел Бекки.
Она страшно смутилась, встретившись с ним глазами, изобразила на своем
лице самую очаровательную улыбку, на какую была способна, и сделала его
милости скромный, жалобный реверансик. С минуту лорд Стайн взирал на нее с
таким же ужасом, какой, вероятно, охватил Макбета, когда на его званом ужине
появился дух Банко; раскрыв рот, он смотрел на нее до тех пор, пока этот
отвратительный майор Лодер не потянул ее за собою из гостиной.
- Пройдемтесь-ка в залу, где ужинают, миссис Ребекка, - заметил этот
джентльмен. - Мне тоже захотелось пожрать, когда я увидел, как лопают эти
аристократишки. Надо отведать хозяйского шампанского.
Бекки подумала, что майор уже и без того выпил более чем достаточно.
На другой день она отправилась гулять в Монте-Пинчо - этот Хайд-парк
римских фланеров, - быть может, в надежде еще раз увидеть лорда Стайна. Но
она встретилась там с другим своим знакомым: это был мистер Фич, доверенное
лицо его милости. Он подошел к Бекки, кивнул ей довольно фамильярно и
дотронувшись одним пальцем до шляпы.
- Я знал, что мадам здесь, - сказал он. - Я шел за вами от вашей
гостиницы. Мне нужно дать вам совет.
- От маркиза Стайна? - спросила Бекки, собрав все остатки собственного
достоинства и замирая от надежды и ожидания.
- Нет, - сказал камердинер, - от меня лично. Рим очень нездоровое
место.
- Не в это время года, мосье Фич, только после пасхи.
- А я заверяю, мадам, что и сейчас. Здесь многие постоянно болеют
малярией. Проклятый ветер с болот убивает людей во все времена года.
Слушайте, мадам Кроули, вы всегда были bon enfant {Сговорчивым человеком
(франц.).}, и я вам желаю добра, parole d'honneur {Честное слово (франц.).}.
Берегитесь! Говорю вам, уезжайте из Рима, иначе вы заболеете и умрете.
Бекки расхохоталась, хотя в душе ее клокотала ярость.
- Как! Меня, бедняжку, убьют? - сказала она. - Как это романтично!
Неужели милорд возит с собой наемных убийц, вместо проводников, и держит про
запас стилеты? Чепуха! Я не уеду, хотя бы ему назло. Здесь есть кому меня
защитить.
Теперь расхохотался мосье Фич.
- Защитить? - проговорил он. - Кто это вас будет защищать? Майор,
капитан, любой из этих игроков, которых мадам видает здесь, лишат ее жизни
за сто луидоров. О майоре Лодере (он такой же майор, как я - милорд маркиз)
нам известны такие вещи, за которые он может угодить на каторгу, а то и
подальше! Мы знаем все, и у нас друзья повсюду. Мы знаем, кого вы видели в
Париже и каких родственниц нашли там. Да, да, мадам может смотреть на меня
сколько угодно, но это так! Почему, например, ни один наш посланник в Европе
не принимает мадам у себя? Она оскорбила кое-кого, кто никогда не прощает,
чей гнев еще распалился, когда он увидел вас. Он просто с ума сходил вчера
вечером, когда вернулся домой. Мадам де Белладонна устроила ему сцену из-за
вас, рвала и метала так, что сохрани боже!
- Ах, так это происки мадам де Белладонна! - заметила Бекки с некоторым
облегчением, потому что слова Фича сильно ее напугали.
- Нет, она тут ни при чем, она всегда ревнует. Уверяю вас, это сам
монсеньер. Напрасно вы попались ему на глаза. И если вы останетесь в Риме,
то пожалеете. Запомните мои слова. Уезжайте! Вот экипаж милорда, - и,
схватив Бекки за руку, он быстро увлек ее в боковую аллею. Коляска лорда
Стайна, запряженная бесценными лошадьми, мчалась по широкой дороге, сверкая
гербами; развалясь на подушках, в ней сидела мадам де Белладонна,
черноволосая, цветущая, надутая, с болонкой на коленях и белым зонтиком над
головой, а рядом с нею - старый маркиз, мертвенно-бледный, с пустыми
глазами. Ненависть, гнев, страсть иной раз еще заставляли их загораться, но
обычно они были тусклы и, казалось, устали смотреть на мир, в котором для
истаскавшегося, порочного старика уже почти не оставалось ни красоты, ни
удовольствий.
- Монсеньер так и не оправился после потрясений той ночи, - шепнул
мосье Фич, когда коляска промчалась мимо и Бекки выглянула вслед из-за
кустов, скрывавших ее.
"Хоть это-то утешение!" - подумала Бекки.
Действительно ли милорд питал такие кровожадные замыслы насчет миссис
Бекки, как говорил ей мосье Фич (после кончины монсеньера он вернулся к себе
на родину, где и жил, окруженный большим почетом, купив у своего государя
титул барона Фиччи), но его фактотуму не захотелось иметь дело с убийцами,
или же ему просто было поручено напугать миссис Кроули и удалить ее из
города, в котором его милость предполагал провести зиму и где лицезрение
Бекки было бы ему в высшей степени неприятно, - это вопрос, который так и не
удалось разрешить. Но угроза возымела действие, и маленькая женщина не
пыталась больше навязываться своему прежнему покровителю.
Все читали о грустной кончине этого вельможи, происшедшей в Неаполе;
спустя два месяца после французской революции 1830 года достопочтенный
Джордж Густав, Маркиз Стайн, Граф Гонт из Гонт-Касла, Пэр Ирландии, Виконт
Хелборо, Барон Пичли и Грилсби, Кавалер высокоблагородного ордена Подвязки,
испанского ордена Золотого Руна, русского ордена Святого Николая первой
степени, турецкого ордена Полумесяца, Первый Лорд Пудреной Комнаты и Грум
Черной Лестницы, Полковник Гонтского, или Собственного его высочества
регента, полка милиции, Попечитель Британского музея, Старший брат гильдии
Святой Троицы, Попечитель колледжа Уайтфрайерс и Доктор гражданского права
скончался после ряда ударов, вызванных, по словам газет, потрясением, каким
явилось для чувствительной души милорда падение древней французской
монархии.
В одной еженедельной газете появился красноречивый перечень
добродетелей маркиза, его щедрот, его талантов, его добрых дел. Его
чувствительность, его приверженность славному делу Бурбонов, на родство с
которыми он притязал, были таковы, что он не мог пережить несчастий своих
августейших родичей. Тело его похоронили в Неаполе, а сердце - то сердце,
что всегда волновали чувства возвышенные и благородные, - отвезли в
серебряной урне в Гонт-Касл.
- В лице маркиза, - говорил мистер Уэг, - бедняки и изящные искусства
потеряли благодетеля и покровителя, общество - одно из самых блестящих своих
украшений, Англия - одного из величайших патриотов и государственных
деятелей, и так далее, и так далее.
Его завещание долго и энергично оспаривалось, причем делались попытки
заставить мадам де Белладонна вернуть знаменитый брильянт, называвшийся
"Глаз иудея", который его светлость всегда носил на указательном пальце и
который упомянутая дама якобы сняла с этого пальца после безвременной
кончины маркиза. Но его доверенный друг и слуга мосье Фич доказал, что
кольцо было подарено упомянутой мадам де Белладонна за два дня до смерти
маркиза, точно так же, как и банковые билеты, драгоценности, неаполитанские
и французские процентные бумаги и т. д., обнаруженные в секретере его
светлости и значившиеся в иске, вчиненном его наследниками этой безвинно
опороченной женщине.
полная дел и забав
На следующий день после встречи за игорным столом Джоз разрядился
необычайно тщательно и пышно и, не считая нужным хоть слово сказать
кому-либо относительно событий минувшей ночи и не спросив, не хочет ли кто
составить ему компанию, рано отбыл из дому, а вскоре уже наводил справки у
дверей гостиницы "Слон". По случаю празднеств гостиница была полна народу,
за столиками на улице уже курили и распивали местное легкое пиво, общие
помещения тонули в облаках дыма. Мистера Джоза, когда он с важным видом
осведомился на своем ломаном немецком языке, где ему найти интересующую его
особу, направили на самых верх дома - выше комнат бельэтажа, где жило
несколько странствующих торговцев, устроивших там выставку своих
драгоценностей и парчи; выше апартаментов третьего этажа, занятых штабом
игорной фирмы; выше номеров четвертого этажа, снятых труппой знаменитых
цыганских вольтижеров и акробатов; еще выше - к маленьким каморкам на
чердаке, где среди студентов, коммивояжеров, разносчиков и поселян,
приехавших в столицу на празднества, Бекки нашла себе временное гнездышко -
самое грязное убежище, в каком когда-либо скрывалась красота.
Бекки нравилась такая жизнь. Она была на дружеской ноге со всеми
постояльцами - с торговцами, игроками, акробатами, студентами. У нее была
беспокойная, ветреная натура, унаследованная от отца и матери - истых
представителей богемы и по вкусам своим, и по обстоятельствам жизни. Если
под рукой не было какого-нибудь лорда, Бекки с величайшим удовольствием
болтала с его курьером. Шум, оживление, пьянство, табачный дым, гомон
евреев-торговцев, важные, спесивые манеры нищих акробатов, жаргон заправил
игорного дома, пение и буйство студентов - весь этот неумолчный гам и крик,
царивший в гостинице, веселил и забавлял маленькую женщину, даже когда ей не
везло и нечем было заплатить по счету. Тем милее была ей вся эта суета
теперь, когда кошелек у нее был набит деньгами, которые маленький Джорджи
выиграл ей накануне вечером.
Когда Джоз, отдуваясь, одолел последнюю скрипучую лестницу и, едва
переводя дух, остановился на верхней площадке, а затем, отерев с лица пот,
стал искать нужный ему э 92, дверь в комнату напротив, э 90, была открыта, и
какой-то студент в высоких сапогах и грязном шлафроке лежал на кровати,
покуривая длинную трубку, а другой студент, с длинными желтыми волосами и в
расшитой шнурами куртке, чрезвычайно изящной и тоже грязной, стоял на
коленях у двери э 92 и выкрикивал через замочную скважину мольбы, обращенные
к особе, находившейся в комнате.
- Уходите прочь, - произнес знакомый голос, от которого Джоза пронизала
дрожь. - Я жду кое-кого... Я жду моего дедушку. Нельзя, чтобы он вас здесь
застал.
- Ангел Englanderin! {Англичанка (нем.).} - вопил коленопреклоненный
студент с белобрысой головой и с большим кольцом на пальце. - Сжальтесь над
нами! Назначьте свидание! Отобедайте со мной и Фрицем в гостинице в парке.
Будут жареные фазаны и портер, плумпудииг и французское вино. Мы умрем, если
вы не согласитесь!
- Обязательно умрем! - подтвердил юный дворянин на кровати.
Этот разговор и услышал Джоз, хотя не понял из него ни слова по той
простой причине, что никогда не изучал языка, на котором он велся.
- Newmero kattervang dooze, si vous plaii! {Номер девяносто второй,
пожалуйста! (искаж. франц.)} - сказал Джоз тоном вельможи, когда обрел
наконец дар речи.
- Quater fang tooce! - повторил студент и, вскочив на ноги, ринулся в
свою комнату; дверь захлопнулась, и до Джоза донесся громкий взрыв хохота.
Бенгальский джентльмен стоял неподвижно, озадаченный этим
происшествием, как вдруг дверь э 92 сама собою отворилась, и из комнаты
выглянуло личико Бекки, полное лукавства и задора. Взгляд ее упал на Джоза.
- Это вы? - сказала она, выходя в коридор. - Как я ждала вас! Стойте!
Не входите... через минуту я вас приму.
За эту минуту она сунула к себе в постель баночку румян, бутылку
коньяку и тарелку с колбасой, наскоро пригладила волосы и наконец впустила
своего гостя.
Ее утренним нарядом было розовое домино, немножко выцветшее и
грязноватое, местами запачканное помадой. Но широкие рукава не скрывали
прекрасных, ослепительно белых рук, а пояс, которым была перехвачена ее
тонкая талия, выгодно подчеркивал изящную фигуру. Бекки за руку ввела Джоза
к себе в каморку.
- Входите! - сказала она. - Входите, и давайте побеседуем. ^Садитесь
вот здесь. - И, слегка пожав руку толстому чиновнику, она со смехом усадила
его на стул. Сама же уселась на кровать - конечно, не на бутылку и тарелку,
на которых мог бы расположиться Джоз, если бы он вздумал занять это место. И
вот, сидя там, Бекки начала болтать со своим давнишним поклонником.
- Как мало годы изменили вас! - сказала она, бросив на Джоза взгляд,
полный нежного участия. - Я узнала бы вас где угодно; как приятно, живя
среди чужих людей, опять увидеть честное, открытое лицо старого друга!
Если сказать правду, честное, открытое лицо выражало в этот момент что
угодно, но только не прямодушие и честность. Наоборот, оно было весьма
смущенным и озадаченным. Джоз оглядел странную комнатку, в которой нашел
свою былую пассию. Одно из ее платьев висело на спилке кровати, другое
свешивалось с гвоздя, вбитого в дверь; шляпка наполовину загораживала
зеркало, а на подзеркальнике валялись очаровательные башмачки бронзового
цвета. На столике у кровати лежал французский роман рядом со свечою - не
восковой. Бекки собиралась было сунуть и ее в постель, но спрятала туда
только бумажный колпачок, которым тушила свечку, отходя ко сну.
- Да, я узнала бы вас где угодно, - продолжала она, - женщина никогда
не забывает некоторых вещей. А вы были первым мужчиной, которого я
когда-либо... когда-либо видела!
- Да неужели? - произнес Джоз. - Разрази меня господь, не может быть,
да что вы говорите!
- Когда я приехала к вам из Чизика вместе с вашей сестрой, я была еще
совсем ребенком, - сказала Бекки. - Как поживает моя ненаглядная мплочка? О,
ее муж был ужасно испорченный человек, и, конечно, бедняжка ревновала его ко
мне. Как будто я обращала на него внимание, когда существовал кто-то
другой... но нет... не будем говорить о былом. - И она провела по ресницам
носовым платочком с разодранными кружевами.
- Разве не странно, - продолжала она, - найти в таком месте женщину,
которая живала в совершенно другом мире? Я перенесла столько горя и
несчастий, Джозеф Седли! Мне пришлось так ужасно страдать, что иногда я
просто с ума сходила! Я нигде не могу отдохнуть, я должна вечно скитаться,
не зная ни покоя, ни счастья. Все мои друзья меня предали - все до одного.
Нет на свете честных людей. Я была верной, безупречной женой, хотя и вышла
замуж назло, потому что кто-то другой... но не будем об этом вспоминать! Я
была верна ему, а он надо мной надругался и бросил меня. Я была нежнейшей
матерью, у меня было только одно дитя, одна любовь, одна надежда, одна
радость, его я прижимала к своему сердцу со всей нежностью матери, он был
моей жизнью, моей молитвой, моим... моим благословением... и они... они
отняли его у меня... отняли у меня! - И жестом, исполненным отчаяния, она
прижала руку к сердцу и на минуту зарылась лицом в постель.
Бутылка с коньяком, лежавшая под одеялом, звякнула о тарелку с
остатками колбасы. Обе, несомненно, были растроганы проявлением столь
сильного горя. Макс и Фриц стояли за дверью, с удивлением прислушиваясь к
рыданиям миссис Бекки. Джоз также порядком перепугался, увидев свою былую
пассию в таком состоянии. И тут она начала излагать свою историю - повесть
столь бесхитростную, правдивую и простую, что, слушая ее, становилось
совершенно ясно: если когда-либо ангел, облаченный в белоснежные ризы,
спускался с небес, и здесь, на земле, становился жертвой коварных происков и
сатанинской злобы, то это незапятнанное создание, эта несчастная непорочная
мученица находилась в ту минуту перед Джозом - сидела на постели на бутылке
с коньяком.
Между ними произошел очень долгий, дружеский и конфиденциальный
разговор, во время которого Джоз Седли был осведомлен (но так, что это его
ничуть не испугало и не обидело) о том, что сердце Бекки впервые научилось
трепетать в присутствии его, несравненного Джоза Седли: что Джордж Осборн,
конечно, ухаживал за ней без всякой меры и это смогло возбудить ревность
Эмилии и привело к их небольшой размолвке; но что Бекки решительно никогда и
ничем не поощряла несчастного офицера и не переставала помышлять о Джозе с
первого дня, как его увидела, хотя, разумеется, долг и обязанности замужней
женщины она ставила превыше всего и всегда соблюдала и будет соблюдать до
своего смертного часа или до тех пор, пока вошедший в поговорку дурной
климат той местности, где проживает полковник Кроули, не освободит ее от
ярма, которое жестокость мужа сделала для нее невыносимым.
Джоз отправился домой, вполне убежденный в том, что Ребекка не только
самая очаровательная, но и самая добродетельная женщина, и уже перебирал в
уме всевозможные планы для устройства ее благополучия. Гонениям на Ребекку
должен быть положен конец; она должна вернуться в общество, украшением
которого призвана служить. Он посмотрит, что нужно будет сделать. Она должна
выехать из этой скверной гостиницы и поселиться в тихой, спокойной квартире.
Эмилия должна навестить ее, и приласкать. Он все это уладит и посоветуется с
майором. Бекки, прощаясь с Джозом, вытирала слезы непритворной благодарности
и крепко пожала ему руку, когда галантный толстяк, изогнувшись, поцеловал ее
пальчики. Она проводила Джоза из своей каморки так церемонно, словно была
владетельницей родового замка; а когда грузный джентльмен исчез в пролете
лестницы, Макс и Фриц вышли из своей норы с трубками в зубах, и Бекки
принялась потешаться, изображая им Джоза, а заодно жевала черствый хлеб и
колбасу и прихлебывала свой излюбленный коньяк, слегка разведенный водой.
Джоз торжественно направился на квартиру к Доббину и там поведал ему
трогательную историю, с которой только что ознакомился, не упомянув, однако,
о том, что произошло за игорным столом накануне вечером. И в то время как
миссис Бекки заканчивала свой прерванный dejeuner a la fourchette {Легкий
завтрак (франц.).}, оба джентльмена стали совещаться и обсуждать, чем они
могут быть ей полезны.
Какими судьбами попала она в этот городок? Как случилось, что у нее нет
друзей и она скитается по свету одна-одинешенька? Маленькие мальчики в школе
знают из начального учебника латинского языка, что по Авернской тропинке
очень легко спускаться. Обойдем же молчанием этот этап постепенного падения
Ребекки. Она не стала хуже, чем была в дни своего благоденствия, - просто от
нее отвернулась удача.
Что же касается миссис Эмилии, то она была женщиной с таким мягким и
нелепым характером, что стоило ей услышать о чьем-либо несчастье, как она
всем сердцем тянулась к страдальцу. А так как сама она никогда не помышляла
ни о каких смертных грехах и не была в них повинна, то и не чувствовала того
отвращения к пороку, которым отличаются более осведомленные моралисты. Если
она безнадежно избаловывала всех, кто находился вблизи нее, своим вниманием
и лаской; если она просила прощения у своей служанки за то, что побеспокоила
ее звонком; если она извинялась перед приказчиком, показывавшим ей кусок
шелка, или приседала перед метельщиком улиц, поздравляя его с прекрасным
состоянием доверенного ему перекрестка, - а Эмилия, пожалуй, была способна
на любую такую глупость, - то мысль, что ее старая знакомая несчастна,
конечно же, должна была тронуть ее сердце; о том же, что кто-нибудь может
быть наказан по заслугам, она и слышать не хотела. В мире, где законы
издавала бы Эмилия, вероятно, было бы не очень удобно жить. Но мало
встречается женщин, подобных Эмилии, - во всяком случае, среди правителей!
Мне кажется, эта леди упразднила бы все тюрьмы, наказания, кандалы, плети,
нищету, болезни, голод. Она была созданием столь ограниченным, что - мы
вынуждены это признать - могла даже позабыть о нанесенной ей смертельной
обиде. Когда майор Доббин услышал от Джоза о сентиментальном приключении,
которое последний только что пережил, он, скажем прямо, не проявил к нему
такого же интереса, как наш бенгальский джентльмен. Наоборот, волнение его
было отнюдь не радостным; он выразился кратко, по не вполне пристойно по
адресу бедной женщины, попавшей в беду:
- Значит, это вертихвостка опять объявилась?
Он всегда ее недолюбливал и не доверял ей с тех пор, как она впервые
котором, как видно из дальнейшего, знали и другие лица, было, вероятно,
очень трогательным. Автор настоящей повести не может сказать о нем ничего
достоверного.
Как-то в Риме случилось, что миссис де Родон только что перевели ее
полугодовое содержание через одного из главных тамошних банкиров, а так как
каждый, у кого оказывалось на счету свыше пятисот скуди, приглашался на
балы, которые этот финансовый туз устраивал в течение зимнего сезона, то
Бекки удостоилась пригласительного билета и появилась на одном из званых
вечеров князя и княгини Полониа. Княгиня происходила из семьи Помпилиев,
ведших свой род по прямой линии от второго царя Рима и Эгерии из дома
Олимпийцев, а дедушка князя, Алессандро Полониа, торговал мылом, эссенциями,
табаком и платками, был на побегушках у разных господ и помаленьку ссужал
деньги под проценты. Все лучшее общество Рима толпилось в гостиных банкира -
князья, герцоги, послы, художники, музыканты, монсеньеры, юные
путешественники со своими гувернерами - люди всех чинов и званий. Залы были
залиты светом, блистали золочеными рамами (с картинами) и сомнительными
антиками. А огромный позолоченный герб хозяина - золотой гриб на пунцовом
поле (цвет платков, которыми торговал его дедушка) и серебряный фонтан рода
Помпилиев - сверкал на всех потолках, дверях и стенах дома и на огромных
бархатных балдахинах, готовых к приему пап и императоров.
И вот Бекки, приехавшая из Флоренции в дилижансе и остановившаяся в
очень скромных номерах, получила приглашение на званый вечер у князя
Полониа. Горничная нарядила ее старательнее обычного, и Ребекка отправилась
на бал, опираясь на руку майора Лодера, с которым ей привелось
путешествовать в то время. (Это был тот самый Лодер, который на следующий
год застрелил в Неаполе князя Раволи и которого сэр Джон Бакскин избил
тростью за то, что у него в шляпе оказалось еще четыре короля, кроме тех,
которыми он играл в экарте.) Они вместе вошли в зал, и Бекки увидела там
немало знакомых лиц, которые помнила по более счастливому времени, когда
была хотя и не невинна, но еще не поймана. Майора Лодера приветствовали
многие иностранцы - бородатые востроглазые господа с грязными полосатыми
орденскими ленточками в петлицах и весьма слабыми признаками белья. Но
соотечественники майора явно избегали его. У Бекки тоже нашлись знакомые
среди дам - вдовы-француженки, сомнительные итальянские графини, с которыми
жестоко обращались их мужья... Фуй! стоит ли нам говорить об этих отбросах и
подонках, - нам, вращавшимся на Ярмарке Тщеславия среди самого блестящего
общества! Если уж играть, так играть чистыми картами, а не этой грязной
колодой. Но всякий входивший в состав бесчисленной армии путешественников
видал таких мародеров, которые, примазываясь, подобно Ниму и Пистолю, к
главным силам, носят мундир короля, хвастаются купленными чинами, но грабят
в свою пользу и иногда попадают на виселицу где-нибудь у большой дороги.
Итак, Бекки под руку с майором Лодером прошлась по комнатам, выпила
вместе с ним большое количество шампанского у буфета, где гости, а в
особенности иррегулярные войска майора, буквально дрались из-за угощения, а
затем, изрядно подкрепившись, двинулась дальше и дошла до гостиной самой
княгини в конце анфилады (там, где статуя Венеры и большие венецианские
зеркала в серебряных рамах). В этой комнате, обтянутой розовым бархатом,
стоял круглый стол, и здесь княжеское семейство угощало ужином самых
именитых гостей. Бекки вспомнилось, как она в таком же избранном обществе
ужинали у лорда Стайна... И вот он сидит за столом у Полониа, и она увидела
его.
На его белом, лысом, блестящем лбу алел шрам от раны, нанесенной
брильянтом; рыжие бакенбарды были перекрашены и отливали пурпуром, отчего
его бледное лицо казалось еще бледнее. На нем была цепь и ордена, среди них
орден Подвязки на голубой ленте. Из всех присутствовавших он был самым
знатным, хотя за столом находились и владетельный герцог, и какое-то
королевское высочество, - каждый со своими принцессами; рядом с милордом
восседала красавица графиня Белладонна, урожденная де Гландье, супруг
которой (граф Паоло делла Белладонна), известный обладатель замечательных
энтомологических коллекций, уже давно находился в отсутствии, будучи послан
с какой-то миссией к императору Марокко.
Когда Бекки увидела его знакомое и столь прославленное лицо, каким
вульгарным показался ей майор Лодер и как запахло табаком от противного
капитана Рука! Мгновенно в ней встрепенулась светская леди, и она попыталась
и выглядеть и держать себя так, точно снова очутилась в Мэйфэре. "У этой
женщины вид глупый и злой, - подумала она, - я уверена, что она не умеет
развлечь его. Да, она, должно быть, ему страшно наскучила; со мной он
никогда не скучал".
Много таких трогательных надежд, опасений и воспоминаний трепетало в ее
сердечке, когда она смотрела на прославленного вельможу своими блестящими
глазами (они блестели еще больше от румян, которыми она покрывала себе лицо
до самых ресниц). Надевая на парадный прием орден Звезды и Подвязки, лорд
Стайн принимал также особо величественный вид и смотрел на всех и говорил с
важностью могущественного владыки, каковым он и был. Бекки залюбовалась его
снисходительной улыбкой, его непринужденными, но утонченными манерами. Ах,
bon Dieu, каким он был приятным собеседником, как он блестящ и остроумен,
как много знает, как прекрасно держится! И она променяла все это на майора
Лодера, провонявшего сигарами и коньяком, на капитана Рука, с его кучерскими
шуточками и боксерским жаргоном, и на других, им подобных!
"Интересно, узнает ли он меня!" - подумала она. Лорд Стайн, улыбаясь,
беседовал с какой-то знатной дамой, сидевшей рядом с ним, и вдруг, подняв
взор, увидел Бекки.
Она страшно смутилась, встретившись с ним глазами, изобразила на своем
лице самую очаровательную улыбку, на какую была способна, и сделала его
милости скромный, жалобный реверансик. С минуту лорд Стайн взирал на нее с
таким же ужасом, какой, вероятно, охватил Макбета, когда на его званом ужине
появился дух Банко; раскрыв рот, он смотрел на нее до тех пор, пока этот
отвратительный майор Лодер не потянул ее за собою из гостиной.
- Пройдемтесь-ка в залу, где ужинают, миссис Ребекка, - заметил этот
джентльмен. - Мне тоже захотелось пожрать, когда я увидел, как лопают эти
аристократишки. Надо отведать хозяйского шампанского.
Бекки подумала, что майор уже и без того выпил более чем достаточно.
На другой день она отправилась гулять в Монте-Пинчо - этот Хайд-парк
римских фланеров, - быть может, в надежде еще раз увидеть лорда Стайна. Но
она встретилась там с другим своим знакомым: это был мистер Фич, доверенное
лицо его милости. Он подошел к Бекки, кивнул ей довольно фамильярно и
дотронувшись одним пальцем до шляпы.
- Я знал, что мадам здесь, - сказал он. - Я шел за вами от вашей
гостиницы. Мне нужно дать вам совет.
- От маркиза Стайна? - спросила Бекки, собрав все остатки собственного
достоинства и замирая от надежды и ожидания.
- Нет, - сказал камердинер, - от меня лично. Рим очень нездоровое
место.
- Не в это время года, мосье Фич, только после пасхи.
- А я заверяю, мадам, что и сейчас. Здесь многие постоянно болеют
малярией. Проклятый ветер с болот убивает людей во все времена года.
Слушайте, мадам Кроули, вы всегда были bon enfant {Сговорчивым человеком
(франц.).}, и я вам желаю добра, parole d'honneur {Честное слово (франц.).}.
Берегитесь! Говорю вам, уезжайте из Рима, иначе вы заболеете и умрете.
Бекки расхохоталась, хотя в душе ее клокотала ярость.
- Как! Меня, бедняжку, убьют? - сказала она. - Как это романтично!
Неужели милорд возит с собой наемных убийц, вместо проводников, и держит про
запас стилеты? Чепуха! Я не уеду, хотя бы ему назло. Здесь есть кому меня
защитить.
Теперь расхохотался мосье Фич.
- Защитить? - проговорил он. - Кто это вас будет защищать? Майор,
капитан, любой из этих игроков, которых мадам видает здесь, лишат ее жизни
за сто луидоров. О майоре Лодере (он такой же майор, как я - милорд маркиз)
нам известны такие вещи, за которые он может угодить на каторгу, а то и
подальше! Мы знаем все, и у нас друзья повсюду. Мы знаем, кого вы видели в
Париже и каких родственниц нашли там. Да, да, мадам может смотреть на меня
сколько угодно, но это так! Почему, например, ни один наш посланник в Европе
не принимает мадам у себя? Она оскорбила кое-кого, кто никогда не прощает,
чей гнев еще распалился, когда он увидел вас. Он просто с ума сходил вчера
вечером, когда вернулся домой. Мадам де Белладонна устроила ему сцену из-за
вас, рвала и метала так, что сохрани боже!
- Ах, так это происки мадам де Белладонна! - заметила Бекки с некоторым
облегчением, потому что слова Фича сильно ее напугали.
- Нет, она тут ни при чем, она всегда ревнует. Уверяю вас, это сам
монсеньер. Напрасно вы попались ему на глаза. И если вы останетесь в Риме,
то пожалеете. Запомните мои слова. Уезжайте! Вот экипаж милорда, - и,
схватив Бекки за руку, он быстро увлек ее в боковую аллею. Коляска лорда
Стайна, запряженная бесценными лошадьми, мчалась по широкой дороге, сверкая
гербами; развалясь на подушках, в ней сидела мадам де Белладонна,
черноволосая, цветущая, надутая, с болонкой на коленях и белым зонтиком над
головой, а рядом с нею - старый маркиз, мертвенно-бледный, с пустыми
глазами. Ненависть, гнев, страсть иной раз еще заставляли их загораться, но
обычно они были тусклы и, казалось, устали смотреть на мир, в котором для
истаскавшегося, порочного старика уже почти не оставалось ни красоты, ни
удовольствий.
- Монсеньер так и не оправился после потрясений той ночи, - шепнул
мосье Фич, когда коляска промчалась мимо и Бекки выглянула вслед из-за
кустов, скрывавших ее.
"Хоть это-то утешение!" - подумала Бекки.
Действительно ли милорд питал такие кровожадные замыслы насчет миссис
Бекки, как говорил ей мосье Фич (после кончины монсеньера он вернулся к себе
на родину, где и жил, окруженный большим почетом, купив у своего государя
титул барона Фиччи), но его фактотуму не захотелось иметь дело с убийцами,
или же ему просто было поручено напугать миссис Кроули и удалить ее из
города, в котором его милость предполагал провести зиму и где лицезрение
Бекки было бы ему в высшей степени неприятно, - это вопрос, который так и не
удалось разрешить. Но угроза возымела действие, и маленькая женщина не
пыталась больше навязываться своему прежнему покровителю.
Все читали о грустной кончине этого вельможи, происшедшей в Неаполе;
спустя два месяца после французской революции 1830 года достопочтенный
Джордж Густав, Маркиз Стайн, Граф Гонт из Гонт-Касла, Пэр Ирландии, Виконт
Хелборо, Барон Пичли и Грилсби, Кавалер высокоблагородного ордена Подвязки,
испанского ордена Золотого Руна, русского ордена Святого Николая первой
степени, турецкого ордена Полумесяца, Первый Лорд Пудреной Комнаты и Грум
Черной Лестницы, Полковник Гонтского, или Собственного его высочества
регента, полка милиции, Попечитель Британского музея, Старший брат гильдии
Святой Троицы, Попечитель колледжа Уайтфрайерс и Доктор гражданского права
скончался после ряда ударов, вызванных, по словам газет, потрясением, каким
явилось для чувствительной души милорда падение древней французской
монархии.
В одной еженедельной газете появился красноречивый перечень
добродетелей маркиза, его щедрот, его талантов, его добрых дел. Его
чувствительность, его приверженность славному делу Бурбонов, на родство с
которыми он притязал, были таковы, что он не мог пережить несчастий своих
августейших родичей. Тело его похоронили в Неаполе, а сердце - то сердце,
что всегда волновали чувства возвышенные и благородные, - отвезли в
серебряной урне в Гонт-Касл.
- В лице маркиза, - говорил мистер Уэг, - бедняки и изящные искусства
потеряли благодетеля и покровителя, общество - одно из самых блестящих своих
украшений, Англия - одного из величайших патриотов и государственных
деятелей, и так далее, и так далее.
Его завещание долго и энергично оспаривалось, причем делались попытки
заставить мадам де Белладонна вернуть знаменитый брильянт, называвшийся
"Глаз иудея", который его светлость всегда носил на указательном пальце и
который упомянутая дама якобы сняла с этого пальца после безвременной
кончины маркиза. Но его доверенный друг и слуга мосье Фич доказал, что
кольцо было подарено упомянутой мадам де Белладонна за два дня до смерти
маркиза, точно так же, как и банковые билеты, драгоценности, неаполитанские
и французские процентные бумаги и т. д., обнаруженные в секретере его
светлости и значившиеся в иске, вчиненном его наследниками этой безвинно
опороченной женщине.
полная дел и забав
На следующий день после встречи за игорным столом Джоз разрядился
необычайно тщательно и пышно и, не считая нужным хоть слово сказать
кому-либо относительно событий минувшей ночи и не спросив, не хочет ли кто
составить ему компанию, рано отбыл из дому, а вскоре уже наводил справки у
дверей гостиницы "Слон". По случаю празднеств гостиница была полна народу,
за столиками на улице уже курили и распивали местное легкое пиво, общие
помещения тонули в облаках дыма. Мистера Джоза, когда он с важным видом
осведомился на своем ломаном немецком языке, где ему найти интересующую его
особу, направили на самых верх дома - выше комнат бельэтажа, где жило
несколько странствующих торговцев, устроивших там выставку своих
драгоценностей и парчи; выше апартаментов третьего этажа, занятых штабом
игорной фирмы; выше номеров четвертого этажа, снятых труппой знаменитых
цыганских вольтижеров и акробатов; еще выше - к маленьким каморкам на
чердаке, где среди студентов, коммивояжеров, разносчиков и поселян,
приехавших в столицу на празднества, Бекки нашла себе временное гнездышко -
самое грязное убежище, в каком когда-либо скрывалась красота.
Бекки нравилась такая жизнь. Она была на дружеской ноге со всеми
постояльцами - с торговцами, игроками, акробатами, студентами. У нее была
беспокойная, ветреная натура, унаследованная от отца и матери - истых
представителей богемы и по вкусам своим, и по обстоятельствам жизни. Если
под рукой не было какого-нибудь лорда, Бекки с величайшим удовольствием
болтала с его курьером. Шум, оживление, пьянство, табачный дым, гомон
евреев-торговцев, важные, спесивые манеры нищих акробатов, жаргон заправил
игорного дома, пение и буйство студентов - весь этот неумолчный гам и крик,
царивший в гостинице, веселил и забавлял маленькую женщину, даже когда ей не
везло и нечем было заплатить по счету. Тем милее была ей вся эта суета
теперь, когда кошелек у нее был набит деньгами, которые маленький Джорджи
выиграл ей накануне вечером.
Когда Джоз, отдуваясь, одолел последнюю скрипучую лестницу и, едва
переводя дух, остановился на верхней площадке, а затем, отерев с лица пот,
стал искать нужный ему э 92, дверь в комнату напротив, э 90, была открыта, и
какой-то студент в высоких сапогах и грязном шлафроке лежал на кровати,
покуривая длинную трубку, а другой студент, с длинными желтыми волосами и в
расшитой шнурами куртке, чрезвычайно изящной и тоже грязной, стоял на
коленях у двери э 92 и выкрикивал через замочную скважину мольбы, обращенные
к особе, находившейся в комнате.
- Уходите прочь, - произнес знакомый голос, от которого Джоза пронизала
дрожь. - Я жду кое-кого... Я жду моего дедушку. Нельзя, чтобы он вас здесь
застал.
- Ангел Englanderin! {Англичанка (нем.).} - вопил коленопреклоненный
студент с белобрысой головой и с большим кольцом на пальце. - Сжальтесь над
нами! Назначьте свидание! Отобедайте со мной и Фрицем в гостинице в парке.
Будут жареные фазаны и портер, плумпудииг и французское вино. Мы умрем, если
вы не согласитесь!
- Обязательно умрем! - подтвердил юный дворянин на кровати.
Этот разговор и услышал Джоз, хотя не понял из него ни слова по той
простой причине, что никогда не изучал языка, на котором он велся.
- Newmero kattervang dooze, si vous plaii! {Номер девяносто второй,
пожалуйста! (искаж. франц.)} - сказал Джоз тоном вельможи, когда обрел
наконец дар речи.
- Quater fang tooce! - повторил студент и, вскочив на ноги, ринулся в
свою комнату; дверь захлопнулась, и до Джоза донесся громкий взрыв хохота.
Бенгальский джентльмен стоял неподвижно, озадаченный этим
происшествием, как вдруг дверь э 92 сама собою отворилась, и из комнаты
выглянуло личико Бекки, полное лукавства и задора. Взгляд ее упал на Джоза.
- Это вы? - сказала она, выходя в коридор. - Как я ждала вас! Стойте!
Не входите... через минуту я вас приму.
За эту минуту она сунула к себе в постель баночку румян, бутылку
коньяку и тарелку с колбасой, наскоро пригладила волосы и наконец впустила
своего гостя.
Ее утренним нарядом было розовое домино, немножко выцветшее и
грязноватое, местами запачканное помадой. Но широкие рукава не скрывали
прекрасных, ослепительно белых рук, а пояс, которым была перехвачена ее
тонкая талия, выгодно подчеркивал изящную фигуру. Бекки за руку ввела Джоза
к себе в каморку.
- Входите! - сказала она. - Входите, и давайте побеседуем. ^Садитесь
вот здесь. - И, слегка пожав руку толстому чиновнику, она со смехом усадила
его на стул. Сама же уселась на кровать - конечно, не на бутылку и тарелку,
на которых мог бы расположиться Джоз, если бы он вздумал занять это место. И
вот, сидя там, Бекки начала болтать со своим давнишним поклонником.
- Как мало годы изменили вас! - сказала она, бросив на Джоза взгляд,
полный нежного участия. - Я узнала бы вас где угодно; как приятно, живя
среди чужих людей, опять увидеть честное, открытое лицо старого друга!
Если сказать правду, честное, открытое лицо выражало в этот момент что
угодно, но только не прямодушие и честность. Наоборот, оно было весьма
смущенным и озадаченным. Джоз оглядел странную комнатку, в которой нашел
свою былую пассию. Одно из ее платьев висело на спилке кровати, другое
свешивалось с гвоздя, вбитого в дверь; шляпка наполовину загораживала
зеркало, а на подзеркальнике валялись очаровательные башмачки бронзового
цвета. На столике у кровати лежал французский роман рядом со свечою - не
восковой. Бекки собиралась было сунуть и ее в постель, но спрятала туда
только бумажный колпачок, которым тушила свечку, отходя ко сну.
- Да, я узнала бы вас где угодно, - продолжала она, - женщина никогда
не забывает некоторых вещей. А вы были первым мужчиной, которого я
когда-либо... когда-либо видела!
- Да неужели? - произнес Джоз. - Разрази меня господь, не может быть,
да что вы говорите!
- Когда я приехала к вам из Чизика вместе с вашей сестрой, я была еще
совсем ребенком, - сказала Бекки. - Как поживает моя ненаглядная мплочка? О,
ее муж был ужасно испорченный человек, и, конечно, бедняжка ревновала его ко
мне. Как будто я обращала на него внимание, когда существовал кто-то
другой... но нет... не будем говорить о былом. - И она провела по ресницам
носовым платочком с разодранными кружевами.
- Разве не странно, - продолжала она, - найти в таком месте женщину,
которая живала в совершенно другом мире? Я перенесла столько горя и
несчастий, Джозеф Седли! Мне пришлось так ужасно страдать, что иногда я
просто с ума сходила! Я нигде не могу отдохнуть, я должна вечно скитаться,
не зная ни покоя, ни счастья. Все мои друзья меня предали - все до одного.
Нет на свете честных людей. Я была верной, безупречной женой, хотя и вышла
замуж назло, потому что кто-то другой... но не будем об этом вспоминать! Я
была верна ему, а он надо мной надругался и бросил меня. Я была нежнейшей
матерью, у меня было только одно дитя, одна любовь, одна надежда, одна
радость, его я прижимала к своему сердцу со всей нежностью матери, он был
моей жизнью, моей молитвой, моим... моим благословением... и они... они
отняли его у меня... отняли у меня! - И жестом, исполненным отчаяния, она
прижала руку к сердцу и на минуту зарылась лицом в постель.
Бутылка с коньяком, лежавшая под одеялом, звякнула о тарелку с
остатками колбасы. Обе, несомненно, были растроганы проявлением столь
сильного горя. Макс и Фриц стояли за дверью, с удивлением прислушиваясь к
рыданиям миссис Бекки. Джоз также порядком перепугался, увидев свою былую
пассию в таком состоянии. И тут она начала излагать свою историю - повесть
столь бесхитростную, правдивую и простую, что, слушая ее, становилось
совершенно ясно: если когда-либо ангел, облаченный в белоснежные ризы,
спускался с небес, и здесь, на земле, становился жертвой коварных происков и
сатанинской злобы, то это незапятнанное создание, эта несчастная непорочная
мученица находилась в ту минуту перед Джозом - сидела на постели на бутылке
с коньяком.
Между ними произошел очень долгий, дружеский и конфиденциальный
разговор, во время которого Джоз Седли был осведомлен (но так, что это его
ничуть не испугало и не обидело) о том, что сердце Бекки впервые научилось
трепетать в присутствии его, несравненного Джоза Седли: что Джордж Осборн,
конечно, ухаживал за ней без всякой меры и это смогло возбудить ревность
Эмилии и привело к их небольшой размолвке; но что Бекки решительно никогда и
ничем не поощряла несчастного офицера и не переставала помышлять о Джозе с
первого дня, как его увидела, хотя, разумеется, долг и обязанности замужней
женщины она ставила превыше всего и всегда соблюдала и будет соблюдать до
своего смертного часа или до тех пор, пока вошедший в поговорку дурной
климат той местности, где проживает полковник Кроули, не освободит ее от
ярма, которое жестокость мужа сделала для нее невыносимым.
Джоз отправился домой, вполне убежденный в том, что Ребекка не только
самая очаровательная, но и самая добродетельная женщина, и уже перебирал в
уме всевозможные планы для устройства ее благополучия. Гонениям на Ребекку
должен быть положен конец; она должна вернуться в общество, украшением
которого призвана служить. Он посмотрит, что нужно будет сделать. Она должна
выехать из этой скверной гостиницы и поселиться в тихой, спокойной квартире.
Эмилия должна навестить ее, и приласкать. Он все это уладит и посоветуется с
майором. Бекки, прощаясь с Джозом, вытирала слезы непритворной благодарности
и крепко пожала ему руку, когда галантный толстяк, изогнувшись, поцеловал ее
пальчики. Она проводила Джоза из своей каморки так церемонно, словно была
владетельницей родового замка; а когда грузный джентльмен исчез в пролете
лестницы, Макс и Фриц вышли из своей норы с трубками в зубах, и Бекки
принялась потешаться, изображая им Джоза, а заодно жевала черствый хлеб и
колбасу и прихлебывала свой излюбленный коньяк, слегка разведенный водой.
Джоз торжественно направился на квартиру к Доббину и там поведал ему
трогательную историю, с которой только что ознакомился, не упомянув, однако,
о том, что произошло за игорным столом накануне вечером. И в то время как
миссис Бекки заканчивала свой прерванный dejeuner a la fourchette {Легкий
завтрак (франц.).}, оба джентльмена стали совещаться и обсуждать, чем они
могут быть ей полезны.
Какими судьбами попала она в этот городок? Как случилось, что у нее нет
друзей и она скитается по свету одна-одинешенька? Маленькие мальчики в школе
знают из начального учебника латинского языка, что по Авернской тропинке
очень легко спускаться. Обойдем же молчанием этот этап постепенного падения
Ребекки. Она не стала хуже, чем была в дни своего благоденствия, - просто от
нее отвернулась удача.
Что же касается миссис Эмилии, то она была женщиной с таким мягким и
нелепым характером, что стоило ей услышать о чьем-либо несчастье, как она
всем сердцем тянулась к страдальцу. А так как сама она никогда не помышляла
ни о каких смертных грехах и не была в них повинна, то и не чувствовала того
отвращения к пороку, которым отличаются более осведомленные моралисты. Если
она безнадежно избаловывала всех, кто находился вблизи нее, своим вниманием
и лаской; если она просила прощения у своей служанки за то, что побеспокоила
ее звонком; если она извинялась перед приказчиком, показывавшим ей кусок
шелка, или приседала перед метельщиком улиц, поздравляя его с прекрасным
состоянием доверенного ему перекрестка, - а Эмилия, пожалуй, была способна
на любую такую глупость, - то мысль, что ее старая знакомая несчастна,
конечно же, должна была тронуть ее сердце; о том же, что кто-нибудь может
быть наказан по заслугам, она и слышать не хотела. В мире, где законы
издавала бы Эмилия, вероятно, было бы не очень удобно жить. Но мало
встречается женщин, подобных Эмилии, - во всяком случае, среди правителей!
Мне кажется, эта леди упразднила бы все тюрьмы, наказания, кандалы, плети,
нищету, болезни, голод. Она была созданием столь ограниченным, что - мы
вынуждены это признать - могла даже позабыть о нанесенной ей смертельной
обиде. Когда майор Доббин услышал от Джоза о сентиментальном приключении,
которое последний только что пережил, он, скажем прямо, не проявил к нему
такого же интереса, как наш бенгальский джентльмен. Наоборот, волнение его
было отнюдь не радостным; он выразился кратко, по не вполне пристойно по
адресу бедной женщины, попавшей в беду:
- Значит, это вертихвостка опять объявилась?
Он всегда ее недолюбливал и не доверял ей с тех пор, как она впервые