Страница:
были прекрасного золотисто-каштанового цвета, а бакенбарды лорда Бейракрса,
прежде рыжие, теперь почернели и на свету отливали то красным, то зеленым.
Но как ни изменилась эта благородная чета, все же она целиком занимала мысли
Джоза. Присутствие лорда заворожило его, и он не мог смотреть ни на что
другое.
- По-видимому, эти господа вас сильно интересуют, - сказал Доббин,
глядя на Джоза с улыбкой. Эмилия тоже рассмеялась. Она была в соломенной
шляпке с черными лентами и в траурном платье, но веселая суета, обычная во
время путешествия, радовала и волновала ее, поэтому вид у нее был особенно
счастливый.
- Какой чудесный день, - сказала Эмми и добавила, проявляя большую
оригинальность: - Надеюсь, переезд будет спокойный.
Джоз махнул рукой, пренебрежительно покосившись на знатных особ,
сидевших напротив.
- Доведись тебе побывать там, где мы плавали, - сказал он, - ты не
стала бы беспокоиться насчет погоды!
Однако, хотя он и был старым морским волком, он все же отчаянно страдал
от морской болезни и провел ночь в карете, где курьер отпаивал его грогом и
всячески за ним ухаживал.
В положенное время эта веселая компания высадилась на роттердамской
пристани, откуда другой пароход доставил их в Кельн. Здесь экипаж и все
семейство были спущены на берег, и Джоз, к немалой своей радости, убедился,
что о его прибытии кельнские газеты оповестили так: "Herr Graf Lord von
Sedley nebst Begleitung aus London" {Господин граф лорд фон Седли из Лондона
со свитой (нем.).}.
Джоз привез с собой придворный костюм; он же уговорил Доббина захватить
в дорогу все свои военные регалии. Мистер Седли заявил о своем намерении
представляться иностранным дворам, чтобы свидетельствовать свое почтение
государям тех стран, которые он почтит своим посещением.
Где бы ни останавливалась наша компания, мистер Джоз при всяком удобном
случае завозил свою визитную карточку и карточку майора "нашему посланнику".
С большим трудом удалось его уговорить не надевать треуголку и панталоны с
чулками в гости к английскому консулу в вольном городе Юденштадте, когда
этот гостеприимный чиновник пригласил наших путешественников к себе на обед.
Джоз вел путевой дневник и прилежно отмечал недостатки или достоинства
гостиниц, в которых останавливался, и вин и блюд, которые вкушал.
Что касается Эмми, то она была очень счастлива и довольна. Доббин носил
за нею складной стул и альбом для рисования и любовался рисунками
простодушной маленькой художницы, как никто никогда не любовался ими раньше.
Эмилия усаживалась на палубе и рисовала скалы и замки или садилась верхом на
ослика и поднималась к старинным разбойничьим башням в сопровождении своих
двух адъютантов, Джорджи и Доббина. Она смеялась - смеялся и сам майор - над
его забавной фигурой, когда он ехал верхом на осле, касаясь земли своими
длинными ногами. Доббин служил переводчиком для всего общества - он хорошо
изучил немецкий язык по военной литературе - и вместе с восхищенным Джорджем
вспоминал во всех подробностях знаменитые кампании на Рейне и в Пфальце. За
несколько недель Джордж, благодаря постоянным беседам на козлах экипажа с
герром Киршем, сделал изумительные успехи в усвоении верхненемецкого
диалекта и болтал со слугами в гостиницах и с форейторами так бойко, что
приводил в восторг свою мать и потешал опекуна.
Мистер Джоз редко принимал участие в послеобеденных экскурсиях своих
спутников. По большей части он после обеда спал или нежился в беседках
очаровательных гостиничных садов. Ах, эти сады на Рейне! Тихий, залитый
солнцем пейзаж, лиловатые горы, отраженные в величественной реке, - кто,
повидав вас хоть раз, не сохранит благодарного воспоминания об этих картинах
безмятежного покоя и красоты? Отложить перо и только подумать об этой
прекрасной Рейнской земле - и то уже чувствуешь себя счастливым! Летним
вечером стада спускаются с гор, мыча и позвякивая колокольчиками, и бредут к
старому городу с его древними крепостными рвами, воротами, шпилями и густыми
каштанами, от которых тянутся по траве длинные синие тени. Небо и река под
ним пылают багрянцем и золотом. Уже выглянул месяц и бледно светит на
закатном небе. Солнце садится за высокие горы, увенчанные замками; ночь
наступает внезапно, река все больше темнеет; свет из окон старых укреплений,
струясь, отражается в ней, и мирно мерцают огоньки в деревнях, что
приютились у подножия холмов на том берегу.
Итак, Джоз любил хорошенько поспать, прикрыв лицо индийским платком, а
потом прочитывал известия из Англии и всю, от слова до слова, замечательную
газету "Галиньяни" (да почиют на основателях и владельцах этого пиратского
листка благословения всех англичан, когда-либо побывавших за границей!). Но
бодрствовал Джоз или спал, его друзья легко без него обходились. Да, они
были очень счастливы! Часто по вечерам они ходили в оперу - на те милые,
непритязательные оперные представления в немецких городах, где дворянское
сословие проливает слезы и вяжет чулки, сидя по одну сторону, а бюргерское
сословие - по другую, и его лучезарность герцог со своим лучезарным
семейством - все такие жирные, добродушные - являются и рассаживаются
посредине в большой ложе; а партер заполняют офицеры с осиными талиями, с
усами цвета соломы и с окладом - два пенса в день. Здесь для Эмми был
неисчерпаемый источник радости, здесь впервые ей открылись чудеса Моцарта и
Чимарозы. О музыкальных вкусах майора мы уже упоминали и одобряли его игру
на флейте. Но, быть может, больше всего удовольствия во время исполнения
этих опер ему доставляло созерцание восхищенной Эмми. Эти божественные
музыкальные произведения явились для нее новым миром любви и красоты. Эмилия
обладала тончайшей чувствительностью, - могла ли она оставаться равнодушной,
слушая Моцарта? Нежные арии Дон-Жуана пробуждали в ней столь дивные
восторги, что она, становясь на молитву перед отходом ко сну, задавалась
вопросом: не грех ли чувствовать такое упоение, каким переполнялось ее
кроткое сердечко, когда она слушала "Vedrai Carino" или "Balti Batti"? Но
майор, к которому обратилась она по этому поводу, как к своему советнику по
богословским вопросам (сам он был человеком благочестивым и набожным),
сказал Эмилии, что его лично всякая красота в искусстве и в природе
исполняет не только счастья, но и благодарности и что удовольствие,
получаемое от прекрасной музыки, как и при созерцании звезд на небе или
красивого пейзажа и картины, составляет благо, за которое мы должны
благодарить небо столь же искренне, как и за всякие иные земные дары. И в
ответ на кое-какие слабые возражения миссис Эмилии (почерпнутые из
теологических трудов, вроде "Прачки Финчлейской общины" и других
произведений той же школы, каковыми миссис Осборн снабжали во время ее жизни
в Бромптоне) Доббин рассказал ей восточную басню о филине, который считал,
что солнечный свет невыносим для глаз и что соловья сильно переоценивают.
- Одним свойственно петь, другим ухать, - сказал он, смеясь, - но вам с
таким сладким голоском, конечно, подобает быть среди соловьев!
Я с удовольствием останавливаюсь на этой поре ее жизни, и мне приятно
думать, что Эмми была весела и довольна. Ведь до сих пор ей почти не
приходилось вести такую жизнь, а окружавшая ее обстановка мало содействовала
развитию в ней ума и вкуса. До последнего времени ее подавляли вульгарные
умы. Таков жребий многих женщин. И так как каждая особа прекрасного пола -
соперница всех других себе подобных, то в их милостивом суждении робость
выдается за недомыслие, а доброта за тупость: суровее же всего инквизиторши
осуждают молчание, которое есть не что иное, как безмолвный протест, робкое
отрицание несносного апломба власть имущих. Точно так же, мой дорогой и
образованный читатель, окажись мы с вами сегодня вечером, скажем, в обществе
зеленщиков, едва ли наша беседа блистала бы остроумием. И с другой стороны,
окажись зеленщик за вашим изысканным и просвещенным чайным столом, где
каждый говорит умные вещи, а каждая светская и именитая дама грациозно
обливает грязью своих подруг, возможно, что этот чужак также не отличался бы
особой разговорчивостью и никого не заинтересовал бы, да и сам никем бы не
заинтересовался.
Кроме того, надо вспомнить, что бедняжка Эмилия до сих пор не
встречалась с настоящими джентльменами. Может быть, эта разновидность
человеческого рода попадается реже, чем кажется на первый взгляд. Кто из нас
найдет среди своих знакомых много людей, чьи цели благородны, чья честность
неизменна, и не только неизменна в себе самой, но и является честностью
высшего порядка; людей, которых отсутствие подлости делает простыми; людей,
которые могут прямо смотреть в лицо всем, с одинаковой мужественной приязнью
к великим и к малым? Все мы знаем сотни людей, у которых отлично сшиты
сюртуки, десятка два, обладающих отличными манерами, и одного или двух
счастливцев, которые вращаются, так сказать, в избранных кругах и сумели
оказаться в самом центре фешенебельного мира, - но сколько в их числе
настоящих джентльменов? Давайте возьмем клочок бумаги, и каждый пусть
составит список!
В свой список я без всяких колебаний заношу моего друга майора. У него
были очень длинные ноги и желтое лицо, и он немного пришепетывал, отчего при
первом знакомстве казался чуть-чуть смешным, но судил он о жизни здраво,
голова у него работала исправно, жизнь он вел честную и чистую, а сердце
имел горячее и кроткое. Конечно, у него были очень большие руки и ноги, над
чем много смеялись оба Джорджа Осборна, любившие изображать Доббина в
карикатурном виде. Их насмешки, возможно, мешали бедной маленькой Эмилии
оценить майора по достоинству. Но разве мы все не заблуждались насчет своих
героев и не меняли своих мнений сотни раз? Эмми в это счастливое время
убедилась, что ее мнение о Доббине изменилось очень сильно.
Пожалуй, это было самое счастливое время в жизни обоих, но едва ли они
это сознавали. Кто из нас может вспомнить какую-нибудь минуту в своей жизни
и сказать, что это - кульминационная точка, вершина человеческой радости?
Но, во всяком случае, эти двое были довольны и наслаждались веселой летней
поездкой не меньше, чем всякая другая чета, покинувшая Англию в том году.
Джорджи всегда ходил с ними в театр, но после представления на Эмми
набрасывал шаль майор. А во время прогулок мальчуган убегал вперед и
взбирался то на какую-нибудь башню, то на дерево, в то время как Эмми с
майором спокойно оставались внизу: он невозмутимо покуривал сигару, она
срисовывала пейзаж или развалины. Именно во время этого путешествия я, автор
настоящей повести, в которой каждое слово - правда, имел удовольствие
впервые увидеть их и познакомиться с ними.
Полковника Доббина и его спутников я встретил впервые в уютном
великогерцогском городке Пумперникеле (том самом, где сэр Питт Кроули
когда-то блистал в качестве атташе, но то было в стародавние дни, еще до
того, как известие о битве при Аустерлице обратило в бегство всех английских
дипломатов, бывших в Германии). Они прибыли в карете с
переводчиком-проводником, остановились в отеле "Erbprinz" {"Наследный принц"
(нем.).}, лучшем в городе, и обедали за табльдотом. Все обратили внимание на
величественную осанку Джоза и на то, как он с видом знатока потягивал, или
вернее, посасывал иоганисбергер, заказанный к обеду. У маленького мальчика
был тоже, как мы заметили, отменный аппетит, и с отвагой, делавшей честь его
нации, он уплетал Schinken, Braten, Kartoffeln {Ветчину, жаркое, картофель
(нем.).}, клюквенное варенье, салат, пудинги, жареных цыплят и печенку.
После пятнадцатого, кажется, блюда, он закончил обед десертом, часть
которого даже унес с собой. Дело в том, что какие-то юнцы за столом
потешались над хладнокровием мальчугана и его смелыми и независимыми
манерами и посоветовали ему сунуть себе в карман горсть миндального печенья,
каковое он и грыз по дороге в театр, куда ходили все обитатели этого
веселого немецкого городка. Дама в черном, мать мальчика, смеялась, краснела
и, по-видимому, была чрезвычайно довольна, хотя и взирала на выходки своего
сына с некоторым смущением. Я помню, что полковник - он весьма скоро потом
был произведен в этот чин - подшучивал над мальчиком и с самым серьезным
видом дразнил его, указывая на те блюда, которых тот еще не пробовал, и
умоляя не сдерживать своего аппетита, а брать по второй порции.
В тот вечер в великогерцогском пумперникельском придворном театре шел
так называемый гастрольный спектакль, и мадам Шредер-Девриен, тогда еще в
расцвете красоты и таланта, исполняла роль героини в изумительной опере
"Фиделио". Из кресел партера мы видели четырех своих друзей по табльдоту в
ложе, которую владелец отеля "Erbprinz", Швендлер, абонировал для самых
почетных своих постояльцев. И я не мог не заметить, какое впечатление
производили чудесная актриса и музыка на миссис Осборн - так называл ее, как
мы слышали, полный джентльмен с усами. Во время замечательного хора
пленников, над которым прелестный голос певицы взлетал и парил в
восхитительной гармонии, на лице у английской леди появилось выражение
такого изумления и восторга, что даже этот циник-атташе, маленький Фипс,
который разглядывал ее в бинокль, удивленно просюсюкал:
- Божже мой, право приэттно видеть женщину, спэссобную нэ таккие
чюсства!
А в сцене в тюрьме, где Фиделио, бросаясь к своему супругу, восклицает:
"Nichts, nichts, mein Florestan" {Ничего, ничего, мой Флорестан (нем.).},
Эмилия, позабыв обо всем на свете, даже закрывала лицо носовым платочком. В
эту минуту все женщины в театре всхлипывали, но, - вероятно, потому, что мне
было суждено написать биографию именно этой леди, - я обратил внимание
только на нее.
На следующий день шла другая вещь Бетховена - "Die Schlacht bei
Vittoria" {"Битва при Виттории" (нем.).}. В начале пьесы вводится песенка
про Мальбрука - намек на стремительное продвижение французской армии. Затем
- барабаны, трубы, гром артиллерии, стоны умирающих, и, наконец,
торжественно и мощно звучит "God save the King" {"Боже, храни короля"
(англ.).}.
В зале было десятка два англичан, не больше, но при звуках этой любимой
и знакомой мелодии все они - мы, молодежь в креслах партера, сэр Джон и леди
Булминстер (нанявшие в Пумперникеле дом для воспитания своих девятерых
детей), толстый джентльмен с усами, долговязый майор в белых парусиновых
брюках и леди с маленьким мальчиком, которых майор так ласково опекал, даже
проводник Кирш, сидевший на галерее, - все поднялись со своих мест и встали
навытяжку, утверждая свою принадлежность к милой старой британской нации. А
Солитер, charge d'affaires {Поверенный в делах (франц.).}, встал во весь
рост и раскланивался и улыбался так, словно представлял всю империю. Солитер
был племянником и наследником старого маршала Типтофа, появлявшегося в этой
книге незадолго перед битвой при Ватерлоо под именем генерала Типтофа,
командира *** полка, в котором служил майор Доббин, - осыпанный почестями,
он умер в том же году, поев заливного с Куликовыми яйцами. После смерти
генерала его величество всемилостивейше препоручил полк полковнику сэру
Майклу О'Дауду, кавалеру ордена Бани, который уже командовал этим полком во
многих славных сражениях.
Солитер, должно быть, встречался с полковником Доббином в доме маршала,
полкового командира полковника, потому что узнал его в тот вечер в театре. И
вот представитель его величества проявил необычайную благосклонность: он
вышел из ложи и публично обменялся рукопожатием со своим новообретенным
знакомым.
- Взгляните-ка на этого чертова хитреца Солитера, - шепнул Фипс,
наблюдавший за своим начальником из кресел. - Чуть где-нибудь появится
хорошенькая женщина, он тотчас туда втирается. Но скажите, для чего же иного
и созданы дипломаты?
- Не имею ли я чести обращаться к миссис Доббин? - спросил посол с
обворожительной улыбкой. Джорджи громко расхохотался и воскликнул:
- Вот это здорово, честное слово!
Эмми и майор густо покраснели (мы видели их из первых рядов партера).
- Эта леди - миссис Джордж Осборн, - сказал майор, - а это ее брат,
мистер Седли, выдающийся чиновник бенгальской гражданской службы. Позвольте
мне представить его вашей милости.
Милорд совершенно сразил Джоза, удостоив его любезнейшей улыбки.
- Вы намерены пожить в Пумперникеле? - спросил он. - Скучное место! Но
нам нужны светские люди, и мы постараемся, чтобы вы провели здесь время как
можно приятнее. Мистер... кха-кха... миссис... гм-гм! Буду иметь честь
навестить вас завтра в вашей гостинице.
И он удалился с парфянской улыбкой и взглядом, которые, по его
убеждению, должны были убить миссис Осборн наповал.
По окончании представления мы столпились в вестибюле и видели, как
общество разъезжалось. Вдовствующая герцогиня уехала в своей дребезжащей
старой колымаге, в сопровождении двух верных сморщенных старушек фрейлин и
маленького, засыпанного нюхательным табаком камергера на журавлиных ножках,
в коричневом паричке и зеленом мундире, покрытом орденами, среди которых
ярче всего сияла звезда и широкая желтая лента ордена св. Михаила
Пумперникельского. Пророкотали барабаны, гвардия отдала честь, и старый
рыдван укатил.
Затем появились его лучезарность герцог и все лучезарное семейство в
окружении главных должностных лиц государства. Герцог благосклонно кланялся
всем. Гвардия снова отдала честь, ярко вспыхнули факелы в руках скороходов,
одетых во все красное, и лучезарные кареты покатили к старому герцогскому
дворцу, венчавшему своими башнями и шпилями гору Шлоссберг. В Пумперникеле
все знали друг друга. Не успевал там появиться иностранец, как уже министр
иностранных дел или какое-нибудь другое крупное или мелкое должностное лицо
ехали в отель "Erbprinz" и осведомлялись об имени вновь прибывших.
Итак, мы наблюдали за разъездом из театра. Солитер отправился домой
пешком, закутавшись в плащ, с которым всегда стоял наготове его огромный
лакей, и как нельзя более похожий на Дон-Жуана. Супруга премьер-министра
только что втиснулась в свой портшез, а ее дочь, очаровательная Ида, только
что надела капор и деревянные калошки, когда к подъезду направилась знакомая
нам компания англичан. Мальчик зевал, майор старался приладить шаль на
голове миссис Осборн, а мистер Седли шел, заломив набекрень парадный
шапокляк и заложив руки за борт объемистого белого жилета. Мы сняли шляпы и
раскланялись со своими знакомыми по табльдоту, и леди в ответ наградила нас
милой улыбкой и реверансом, которые у кого угодно вызвали бы чувство
благодарности.
Гостиничная карета под надзором хлопотливого мистера Кирша ждала у
театра, чтобы отвезти всю компанию домой. Но толстяк заявил, что пойдет
пешком и по дороге выкурит сигару. Остальные трое, посылая нам поклоны и
улыбки, уехали без мистера Седли. Кирш, с сигарным ящиком под мышкой,
последовал за своим хозяином.
Мы все пошли вместе и завели с тучным джентльменом беседу об agrements
{Развлечениях (франц.).} городка. Для англичан здесь много интересного и
приятного: устраиваются охотничьи выезды и облавы; гостеприимный двор
постоянно дает балы и вечера; общество, в общем, хорошее; театр отличный, а
жизнь дешева.
- А наш посланник, видимо, чрезвычайно любезный и обходительный
человек, - сказал наш новый знакомый. - При таком представителе и... и
хорошем враче, пожалуй, это местечко нам подойдет. Спокойной ночи,
джентльмены!
И под Джозом затрещали ступеньки лестницы, ведшей к его опочивальне,
куда он и проследовал в сопровождении Кирша со светильником. А мы уже
мечтали о том, что его хорошенькая сестра соблазнится подольше пробыть в
этом городе.
Глава LXIIII
в которой мы встречаемся со старой знакомой
Столь отменная любезность со стороны лорда Солитера произвела,
разумеется, самое благоприятное впечатление на мистера Седли, и на следующее
же утро за завтраком Джоз высказал мнение, что Пумперникель лучшее из всех
местечек, которые они посетили за время своего путешествия. Уразуметь мотивы
и уловки Джоза было нетрудно, и лицемер Доббин тихонько посмеивался,
догадавшись по глубокомысленному виду бывшего коллектора и по уверенности, с
какой тот разглагольствовал о замке Солитеров и о других членах этой
фамилии, что Джоз еще рано утром успел заглянуть в "Книгу пэров", которую
повсюду возил с собой. Да, он встречался с высокопочтенным графом Бэгуигом,
отцом его милости. Наверное, встречался - он видал его... на высочайшем
выходе... Разве Доб не помнит этого? И когда посланник, верный своему
обещанию, явился к ним с визитом, Джоз принял его с такими почестями и
поклонами, какие редко выпадали на долю этого заштатного дипломата. По
прибытии его превосходительства Джоз мигнул Киршу, и тот, заранее получив
инструкции, вышел распорядиться, чтобы подали угощение в виде холодных
закусок, заливных и прочих деликатесов, которые и внесли в комнату на
подносах и которые Джоз стал настоятельно предлагать вниманию своего
благородного гостя.
Солитер готов был задержаться у них на любых условиях, лишь бы иметь
возможность вдоволь полюбоваться на ясные глазки миссис Осборн (ее свежее
личико удивительно хорошо переносило дневной свет). Он задал Джозу два-три
ловких вопроса об Индии и тамошних танцовщицах, спросил у Эмилии, кто этот
красивый мальчик, который был с нею, поздравил изумленную маленькую женщину
с той сенсацией, которую произвело ее появление в театре, и пытался
обворожить Доббина, заговорив о последней войне и о подвигах
пумперникельского отряда под командой наследного принца, ныне герцога
Пумперникельского.
Лорд Солитер унаследовал немалую толику фамильной галантности и
искренне верил, что каждая женщина, на которую ему угодно было бросить
любезный взгляд, уже влюблена в него. Он расстался с Эмми вполне убежденный,
что сразил ее своим остроумием и прочими чарами, и отправился к себе домой,
чтобы написать ей любовную записочку. Но Эмми не была очарована, ее лишь
озадачили его улыбочки, хихиканье, его надушенный батистовый носовой
платочек и лакированные сапоги на высоких каблуках. Она не поняла и половины
его комплиментов. При своем малом знании людей она никогда еще не встречала
профессионального дамского угодника и потому смотрела на милорда как на
нечто скорее курьезное, чем приятное, и если не восхищалась им, то уж,
наверное, изумлялась, на него глядя. Зато Джоз был в полном восторге.
- Как приветлив милорд! - говорил он. - Как было любезно со стороны
милорда обещать прислать мне своего врача! Кирш, сейчас же отвезите наши
карточки графу де Шлюссельбаку. Мы с майором будем иметь величайшее
удовольствие как можно скорее засвидетельствовать наше почтение при дворе.
Достаньте мой мундир, Кирш!.. Обоим нам мундиры! Свидетельствовать свое
почтение иностранным государям, как и представителям своей родины за
границей, - это знак вежливости, которую обязан проявлять в посещаемых им
странах всякий английский джентльмен!
Когда явился врач, присланный Солитером, - доктор фон Глаубер,
лейб-медик его высочества герцога, - он быстро убедил Джоза в том, что
минеральные источники Пумперникеля и специальное лечение, применяемое
доктором, непременно возвратят бенгальцу молодость и стройность фигуры.
- Ф прошлый год, - рассказывал он, - к нам приехаль генераль Бюлькли,
английский генераль, два раз так тольсты, как ви, сэр. Я послаль его домой
софсем тонкий через три месяц, а через два он уже танцеваль з баронесс
Глаубер!
Решение было принято: источники, доктор, двор и charge d'affaies
убедили Джоза, и он предложил провести осень в этой восхитительной
местности. Верный своему слову, charge d'affaires на следующий же день
представил Джоза и майора Виктору Аврелию XVII; на аудиенцию к этому монарху
их провожал граф де Шлгоссельбак, министр двора.
Они тут же получили приглашение на придворный обед, а когда стало
известно их намерение прожить в городе подольше, то самые светские дамы
столицы немедленно явились с визитом к миссис Осборн. И так как ни у одной
из них, как бы она ни была бедна, не было титула ниже баронессы, то восторг
Джоза не поддается описанию. Он послал письмо Чатни, члену своего клуба, и
сообщил ему, что чины бенгальской службы пользуются в Германии большим
почетом, что он, Джоз, собирается показать своему другу, графу де
Шлюссельбаку, как охотятся на кабанов в Индии, и что его августейшие друзья,
герцог и герцогиня, - олицетворенная доброта и учтивость.
Эмми тоже была представлена августейшей фамилии, и так как в известные
дни ношение траура при дворе не разрешается, то она появилась в розовом
креповом платье с брильянтовым аграфом на корсаже, подаренным ей братом, и
была так хороша в этом наряде, что герцог и двор (мы уже не говорим о майоре
- он едва ли когда раньше видел Эмилию в вечернем туалете и клялся, что она
выглядит не старше двадцати пяти лет) восхищались ею сверх всякой меры.
В этом платье она на придворном балу прошлась в полонезе с майором
Доббином, и в том же несложном танце мистер Джоз имел честь выступать с
графиней фон Шлюссельбак, старой дамой, немного горбатой, но зато имевшей в
семейном гербе не менее шестнадцати эмблем и девизов и связанной родством с
прежде рыжие, теперь почернели и на свету отливали то красным, то зеленым.
Но как ни изменилась эта благородная чета, все же она целиком занимала мысли
Джоза. Присутствие лорда заворожило его, и он не мог смотреть ни на что
другое.
- По-видимому, эти господа вас сильно интересуют, - сказал Доббин,
глядя на Джоза с улыбкой. Эмилия тоже рассмеялась. Она была в соломенной
шляпке с черными лентами и в траурном платье, но веселая суета, обычная во
время путешествия, радовала и волновала ее, поэтому вид у нее был особенно
счастливый.
- Какой чудесный день, - сказала Эмми и добавила, проявляя большую
оригинальность: - Надеюсь, переезд будет спокойный.
Джоз махнул рукой, пренебрежительно покосившись на знатных особ,
сидевших напротив.
- Доведись тебе побывать там, где мы плавали, - сказал он, - ты не
стала бы беспокоиться насчет погоды!
Однако, хотя он и был старым морским волком, он все же отчаянно страдал
от морской болезни и провел ночь в карете, где курьер отпаивал его грогом и
всячески за ним ухаживал.
В положенное время эта веселая компания высадилась на роттердамской
пристани, откуда другой пароход доставил их в Кельн. Здесь экипаж и все
семейство были спущены на берег, и Джоз, к немалой своей радости, убедился,
что о его прибытии кельнские газеты оповестили так: "Herr Graf Lord von
Sedley nebst Begleitung aus London" {Господин граф лорд фон Седли из Лондона
со свитой (нем.).}.
Джоз привез с собой придворный костюм; он же уговорил Доббина захватить
в дорогу все свои военные регалии. Мистер Седли заявил о своем намерении
представляться иностранным дворам, чтобы свидетельствовать свое почтение
государям тех стран, которые он почтит своим посещением.
Где бы ни останавливалась наша компания, мистер Джоз при всяком удобном
случае завозил свою визитную карточку и карточку майора "нашему посланнику".
С большим трудом удалось его уговорить не надевать треуголку и панталоны с
чулками в гости к английскому консулу в вольном городе Юденштадте, когда
этот гостеприимный чиновник пригласил наших путешественников к себе на обед.
Джоз вел путевой дневник и прилежно отмечал недостатки или достоинства
гостиниц, в которых останавливался, и вин и блюд, которые вкушал.
Что касается Эмми, то она была очень счастлива и довольна. Доббин носил
за нею складной стул и альбом для рисования и любовался рисунками
простодушной маленькой художницы, как никто никогда не любовался ими раньше.
Эмилия усаживалась на палубе и рисовала скалы и замки или садилась верхом на
ослика и поднималась к старинным разбойничьим башням в сопровождении своих
двух адъютантов, Джорджи и Доббина. Она смеялась - смеялся и сам майор - над
его забавной фигурой, когда он ехал верхом на осле, касаясь земли своими
длинными ногами. Доббин служил переводчиком для всего общества - он хорошо
изучил немецкий язык по военной литературе - и вместе с восхищенным Джорджем
вспоминал во всех подробностях знаменитые кампании на Рейне и в Пфальце. За
несколько недель Джордж, благодаря постоянным беседам на козлах экипажа с
герром Киршем, сделал изумительные успехи в усвоении верхненемецкого
диалекта и болтал со слугами в гостиницах и с форейторами так бойко, что
приводил в восторг свою мать и потешал опекуна.
Мистер Джоз редко принимал участие в послеобеденных экскурсиях своих
спутников. По большей части он после обеда спал или нежился в беседках
очаровательных гостиничных садов. Ах, эти сады на Рейне! Тихий, залитый
солнцем пейзаж, лиловатые горы, отраженные в величественной реке, - кто,
повидав вас хоть раз, не сохранит благодарного воспоминания об этих картинах
безмятежного покоя и красоты? Отложить перо и только подумать об этой
прекрасной Рейнской земле - и то уже чувствуешь себя счастливым! Летним
вечером стада спускаются с гор, мыча и позвякивая колокольчиками, и бредут к
старому городу с его древними крепостными рвами, воротами, шпилями и густыми
каштанами, от которых тянутся по траве длинные синие тени. Небо и река под
ним пылают багрянцем и золотом. Уже выглянул месяц и бледно светит на
закатном небе. Солнце садится за высокие горы, увенчанные замками; ночь
наступает внезапно, река все больше темнеет; свет из окон старых укреплений,
струясь, отражается в ней, и мирно мерцают огоньки в деревнях, что
приютились у подножия холмов на том берегу.
Итак, Джоз любил хорошенько поспать, прикрыв лицо индийским платком, а
потом прочитывал известия из Англии и всю, от слова до слова, замечательную
газету "Галиньяни" (да почиют на основателях и владельцах этого пиратского
листка благословения всех англичан, когда-либо побывавших за границей!). Но
бодрствовал Джоз или спал, его друзья легко без него обходились. Да, они
были очень счастливы! Часто по вечерам они ходили в оперу - на те милые,
непритязательные оперные представления в немецких городах, где дворянское
сословие проливает слезы и вяжет чулки, сидя по одну сторону, а бюргерское
сословие - по другую, и его лучезарность герцог со своим лучезарным
семейством - все такие жирные, добродушные - являются и рассаживаются
посредине в большой ложе; а партер заполняют офицеры с осиными талиями, с
усами цвета соломы и с окладом - два пенса в день. Здесь для Эмми был
неисчерпаемый источник радости, здесь впервые ей открылись чудеса Моцарта и
Чимарозы. О музыкальных вкусах майора мы уже упоминали и одобряли его игру
на флейте. Но, быть может, больше всего удовольствия во время исполнения
этих опер ему доставляло созерцание восхищенной Эмми. Эти божественные
музыкальные произведения явились для нее новым миром любви и красоты. Эмилия
обладала тончайшей чувствительностью, - могла ли она оставаться равнодушной,
слушая Моцарта? Нежные арии Дон-Жуана пробуждали в ней столь дивные
восторги, что она, становясь на молитву перед отходом ко сну, задавалась
вопросом: не грех ли чувствовать такое упоение, каким переполнялось ее
кроткое сердечко, когда она слушала "Vedrai Carino" или "Balti Batti"? Но
майор, к которому обратилась она по этому поводу, как к своему советнику по
богословским вопросам (сам он был человеком благочестивым и набожным),
сказал Эмилии, что его лично всякая красота в искусстве и в природе
исполняет не только счастья, но и благодарности и что удовольствие,
получаемое от прекрасной музыки, как и при созерцании звезд на небе или
красивого пейзажа и картины, составляет благо, за которое мы должны
благодарить небо столь же искренне, как и за всякие иные земные дары. И в
ответ на кое-какие слабые возражения миссис Эмилии (почерпнутые из
теологических трудов, вроде "Прачки Финчлейской общины" и других
произведений той же школы, каковыми миссис Осборн снабжали во время ее жизни
в Бромптоне) Доббин рассказал ей восточную басню о филине, который считал,
что солнечный свет невыносим для глаз и что соловья сильно переоценивают.
- Одним свойственно петь, другим ухать, - сказал он, смеясь, - но вам с
таким сладким голоском, конечно, подобает быть среди соловьев!
Я с удовольствием останавливаюсь на этой поре ее жизни, и мне приятно
думать, что Эмми была весела и довольна. Ведь до сих пор ей почти не
приходилось вести такую жизнь, а окружавшая ее обстановка мало содействовала
развитию в ней ума и вкуса. До последнего времени ее подавляли вульгарные
умы. Таков жребий многих женщин. И так как каждая особа прекрасного пола -
соперница всех других себе подобных, то в их милостивом суждении робость
выдается за недомыслие, а доброта за тупость: суровее же всего инквизиторши
осуждают молчание, которое есть не что иное, как безмолвный протест, робкое
отрицание несносного апломба власть имущих. Точно так же, мой дорогой и
образованный читатель, окажись мы с вами сегодня вечером, скажем, в обществе
зеленщиков, едва ли наша беседа блистала бы остроумием. И с другой стороны,
окажись зеленщик за вашим изысканным и просвещенным чайным столом, где
каждый говорит умные вещи, а каждая светская и именитая дама грациозно
обливает грязью своих подруг, возможно, что этот чужак также не отличался бы
особой разговорчивостью и никого не заинтересовал бы, да и сам никем бы не
заинтересовался.
Кроме того, надо вспомнить, что бедняжка Эмилия до сих пор не
встречалась с настоящими джентльменами. Может быть, эта разновидность
человеческого рода попадается реже, чем кажется на первый взгляд. Кто из нас
найдет среди своих знакомых много людей, чьи цели благородны, чья честность
неизменна, и не только неизменна в себе самой, но и является честностью
высшего порядка; людей, которых отсутствие подлости делает простыми; людей,
которые могут прямо смотреть в лицо всем, с одинаковой мужественной приязнью
к великим и к малым? Все мы знаем сотни людей, у которых отлично сшиты
сюртуки, десятка два, обладающих отличными манерами, и одного или двух
счастливцев, которые вращаются, так сказать, в избранных кругах и сумели
оказаться в самом центре фешенебельного мира, - но сколько в их числе
настоящих джентльменов? Давайте возьмем клочок бумаги, и каждый пусть
составит список!
В свой список я без всяких колебаний заношу моего друга майора. У него
были очень длинные ноги и желтое лицо, и он немного пришепетывал, отчего при
первом знакомстве казался чуть-чуть смешным, но судил он о жизни здраво,
голова у него работала исправно, жизнь он вел честную и чистую, а сердце
имел горячее и кроткое. Конечно, у него были очень большие руки и ноги, над
чем много смеялись оба Джорджа Осборна, любившие изображать Доббина в
карикатурном виде. Их насмешки, возможно, мешали бедной маленькой Эмилии
оценить майора по достоинству. Но разве мы все не заблуждались насчет своих
героев и не меняли своих мнений сотни раз? Эмми в это счастливое время
убедилась, что ее мнение о Доббине изменилось очень сильно.
Пожалуй, это было самое счастливое время в жизни обоих, но едва ли они
это сознавали. Кто из нас может вспомнить какую-нибудь минуту в своей жизни
и сказать, что это - кульминационная точка, вершина человеческой радости?
Но, во всяком случае, эти двое были довольны и наслаждались веселой летней
поездкой не меньше, чем всякая другая чета, покинувшая Англию в том году.
Джорджи всегда ходил с ними в театр, но после представления на Эмми
набрасывал шаль майор. А во время прогулок мальчуган убегал вперед и
взбирался то на какую-нибудь башню, то на дерево, в то время как Эмми с
майором спокойно оставались внизу: он невозмутимо покуривал сигару, она
срисовывала пейзаж или развалины. Именно во время этого путешествия я, автор
настоящей повести, в которой каждое слово - правда, имел удовольствие
впервые увидеть их и познакомиться с ними.
Полковника Доббина и его спутников я встретил впервые в уютном
великогерцогском городке Пумперникеле (том самом, где сэр Питт Кроули
когда-то блистал в качестве атташе, но то было в стародавние дни, еще до
того, как известие о битве при Аустерлице обратило в бегство всех английских
дипломатов, бывших в Германии). Они прибыли в карете с
переводчиком-проводником, остановились в отеле "Erbprinz" {"Наследный принц"
(нем.).}, лучшем в городе, и обедали за табльдотом. Все обратили внимание на
величественную осанку Джоза и на то, как он с видом знатока потягивал, или
вернее, посасывал иоганисбергер, заказанный к обеду. У маленького мальчика
был тоже, как мы заметили, отменный аппетит, и с отвагой, делавшей честь его
нации, он уплетал Schinken, Braten, Kartoffeln {Ветчину, жаркое, картофель
(нем.).}, клюквенное варенье, салат, пудинги, жареных цыплят и печенку.
После пятнадцатого, кажется, блюда, он закончил обед десертом, часть
которого даже унес с собой. Дело в том, что какие-то юнцы за столом
потешались над хладнокровием мальчугана и его смелыми и независимыми
манерами и посоветовали ему сунуть себе в карман горсть миндального печенья,
каковое он и грыз по дороге в театр, куда ходили все обитатели этого
веселого немецкого городка. Дама в черном, мать мальчика, смеялась, краснела
и, по-видимому, была чрезвычайно довольна, хотя и взирала на выходки своего
сына с некоторым смущением. Я помню, что полковник - он весьма скоро потом
был произведен в этот чин - подшучивал над мальчиком и с самым серьезным
видом дразнил его, указывая на те блюда, которых тот еще не пробовал, и
умоляя не сдерживать своего аппетита, а брать по второй порции.
В тот вечер в великогерцогском пумперникельском придворном театре шел
так называемый гастрольный спектакль, и мадам Шредер-Девриен, тогда еще в
расцвете красоты и таланта, исполняла роль героини в изумительной опере
"Фиделио". Из кресел партера мы видели четырех своих друзей по табльдоту в
ложе, которую владелец отеля "Erbprinz", Швендлер, абонировал для самых
почетных своих постояльцев. И я не мог не заметить, какое впечатление
производили чудесная актриса и музыка на миссис Осборн - так называл ее, как
мы слышали, полный джентльмен с усами. Во время замечательного хора
пленников, над которым прелестный голос певицы взлетал и парил в
восхитительной гармонии, на лице у английской леди появилось выражение
такого изумления и восторга, что даже этот циник-атташе, маленький Фипс,
который разглядывал ее в бинокль, удивленно просюсюкал:
- Божже мой, право приэттно видеть женщину, спэссобную нэ таккие
чюсства!
А в сцене в тюрьме, где Фиделио, бросаясь к своему супругу, восклицает:
"Nichts, nichts, mein Florestan" {Ничего, ничего, мой Флорестан (нем.).},
Эмилия, позабыв обо всем на свете, даже закрывала лицо носовым платочком. В
эту минуту все женщины в театре всхлипывали, но, - вероятно, потому, что мне
было суждено написать биографию именно этой леди, - я обратил внимание
только на нее.
На следующий день шла другая вещь Бетховена - "Die Schlacht bei
Vittoria" {"Битва при Виттории" (нем.).}. В начале пьесы вводится песенка
про Мальбрука - намек на стремительное продвижение французской армии. Затем
- барабаны, трубы, гром артиллерии, стоны умирающих, и, наконец,
торжественно и мощно звучит "God save the King" {"Боже, храни короля"
(англ.).}.
В зале было десятка два англичан, не больше, но при звуках этой любимой
и знакомой мелодии все они - мы, молодежь в креслах партера, сэр Джон и леди
Булминстер (нанявшие в Пумперникеле дом для воспитания своих девятерых
детей), толстый джентльмен с усами, долговязый майор в белых парусиновых
брюках и леди с маленьким мальчиком, которых майор так ласково опекал, даже
проводник Кирш, сидевший на галерее, - все поднялись со своих мест и встали
навытяжку, утверждая свою принадлежность к милой старой британской нации. А
Солитер, charge d'affaires {Поверенный в делах (франц.).}, встал во весь
рост и раскланивался и улыбался так, словно представлял всю империю. Солитер
был племянником и наследником старого маршала Типтофа, появлявшегося в этой
книге незадолго перед битвой при Ватерлоо под именем генерала Типтофа,
командира *** полка, в котором служил майор Доббин, - осыпанный почестями,
он умер в том же году, поев заливного с Куликовыми яйцами. После смерти
генерала его величество всемилостивейше препоручил полк полковнику сэру
Майклу О'Дауду, кавалеру ордена Бани, который уже командовал этим полком во
многих славных сражениях.
Солитер, должно быть, встречался с полковником Доббином в доме маршала,
полкового командира полковника, потому что узнал его в тот вечер в театре. И
вот представитель его величества проявил необычайную благосклонность: он
вышел из ложи и публично обменялся рукопожатием со своим новообретенным
знакомым.
- Взгляните-ка на этого чертова хитреца Солитера, - шепнул Фипс,
наблюдавший за своим начальником из кресел. - Чуть где-нибудь появится
хорошенькая женщина, он тотчас туда втирается. Но скажите, для чего же иного
и созданы дипломаты?
- Не имею ли я чести обращаться к миссис Доббин? - спросил посол с
обворожительной улыбкой. Джорджи громко расхохотался и воскликнул:
- Вот это здорово, честное слово!
Эмми и майор густо покраснели (мы видели их из первых рядов партера).
- Эта леди - миссис Джордж Осборн, - сказал майор, - а это ее брат,
мистер Седли, выдающийся чиновник бенгальской гражданской службы. Позвольте
мне представить его вашей милости.
Милорд совершенно сразил Джоза, удостоив его любезнейшей улыбки.
- Вы намерены пожить в Пумперникеле? - спросил он. - Скучное место! Но
нам нужны светские люди, и мы постараемся, чтобы вы провели здесь время как
можно приятнее. Мистер... кха-кха... миссис... гм-гм! Буду иметь честь
навестить вас завтра в вашей гостинице.
И он удалился с парфянской улыбкой и взглядом, которые, по его
убеждению, должны были убить миссис Осборн наповал.
По окончании представления мы столпились в вестибюле и видели, как
общество разъезжалось. Вдовствующая герцогиня уехала в своей дребезжащей
старой колымаге, в сопровождении двух верных сморщенных старушек фрейлин и
маленького, засыпанного нюхательным табаком камергера на журавлиных ножках,
в коричневом паричке и зеленом мундире, покрытом орденами, среди которых
ярче всего сияла звезда и широкая желтая лента ордена св. Михаила
Пумперникельского. Пророкотали барабаны, гвардия отдала честь, и старый
рыдван укатил.
Затем появились его лучезарность герцог и все лучезарное семейство в
окружении главных должностных лиц государства. Герцог благосклонно кланялся
всем. Гвардия снова отдала честь, ярко вспыхнули факелы в руках скороходов,
одетых во все красное, и лучезарные кареты покатили к старому герцогскому
дворцу, венчавшему своими башнями и шпилями гору Шлоссберг. В Пумперникеле
все знали друг друга. Не успевал там появиться иностранец, как уже министр
иностранных дел или какое-нибудь другое крупное или мелкое должностное лицо
ехали в отель "Erbprinz" и осведомлялись об имени вновь прибывших.
Итак, мы наблюдали за разъездом из театра. Солитер отправился домой
пешком, закутавшись в плащ, с которым всегда стоял наготове его огромный
лакей, и как нельзя более похожий на Дон-Жуана. Супруга премьер-министра
только что втиснулась в свой портшез, а ее дочь, очаровательная Ида, только
что надела капор и деревянные калошки, когда к подъезду направилась знакомая
нам компания англичан. Мальчик зевал, майор старался приладить шаль на
голове миссис Осборн, а мистер Седли шел, заломив набекрень парадный
шапокляк и заложив руки за борт объемистого белого жилета. Мы сняли шляпы и
раскланялись со своими знакомыми по табльдоту, и леди в ответ наградила нас
милой улыбкой и реверансом, которые у кого угодно вызвали бы чувство
благодарности.
Гостиничная карета под надзором хлопотливого мистера Кирша ждала у
театра, чтобы отвезти всю компанию домой. Но толстяк заявил, что пойдет
пешком и по дороге выкурит сигару. Остальные трое, посылая нам поклоны и
улыбки, уехали без мистера Седли. Кирш, с сигарным ящиком под мышкой,
последовал за своим хозяином.
Мы все пошли вместе и завели с тучным джентльменом беседу об agrements
{Развлечениях (франц.).} городка. Для англичан здесь много интересного и
приятного: устраиваются охотничьи выезды и облавы; гостеприимный двор
постоянно дает балы и вечера; общество, в общем, хорошее; театр отличный, а
жизнь дешева.
- А наш посланник, видимо, чрезвычайно любезный и обходительный
человек, - сказал наш новый знакомый. - При таком представителе и... и
хорошем враче, пожалуй, это местечко нам подойдет. Спокойной ночи,
джентльмены!
И под Джозом затрещали ступеньки лестницы, ведшей к его опочивальне,
куда он и проследовал в сопровождении Кирша со светильником. А мы уже
мечтали о том, что его хорошенькая сестра соблазнится подольше пробыть в
этом городе.
Глава LXIIII
в которой мы встречаемся со старой знакомой
Столь отменная любезность со стороны лорда Солитера произвела,
разумеется, самое благоприятное впечатление на мистера Седли, и на следующее
же утро за завтраком Джоз высказал мнение, что Пумперникель лучшее из всех
местечек, которые они посетили за время своего путешествия. Уразуметь мотивы
и уловки Джоза было нетрудно, и лицемер Доббин тихонько посмеивался,
догадавшись по глубокомысленному виду бывшего коллектора и по уверенности, с
какой тот разглагольствовал о замке Солитеров и о других членах этой
фамилии, что Джоз еще рано утром успел заглянуть в "Книгу пэров", которую
повсюду возил с собой. Да, он встречался с высокопочтенным графом Бэгуигом,
отцом его милости. Наверное, встречался - он видал его... на высочайшем
выходе... Разве Доб не помнит этого? И когда посланник, верный своему
обещанию, явился к ним с визитом, Джоз принял его с такими почестями и
поклонами, какие редко выпадали на долю этого заштатного дипломата. По
прибытии его превосходительства Джоз мигнул Киршу, и тот, заранее получив
инструкции, вышел распорядиться, чтобы подали угощение в виде холодных
закусок, заливных и прочих деликатесов, которые и внесли в комнату на
подносах и которые Джоз стал настоятельно предлагать вниманию своего
благородного гостя.
Солитер готов был задержаться у них на любых условиях, лишь бы иметь
возможность вдоволь полюбоваться на ясные глазки миссис Осборн (ее свежее
личико удивительно хорошо переносило дневной свет). Он задал Джозу два-три
ловких вопроса об Индии и тамошних танцовщицах, спросил у Эмилии, кто этот
красивый мальчик, который был с нею, поздравил изумленную маленькую женщину
с той сенсацией, которую произвело ее появление в театре, и пытался
обворожить Доббина, заговорив о последней войне и о подвигах
пумперникельского отряда под командой наследного принца, ныне герцога
Пумперникельского.
Лорд Солитер унаследовал немалую толику фамильной галантности и
искренне верил, что каждая женщина, на которую ему угодно было бросить
любезный взгляд, уже влюблена в него. Он расстался с Эмми вполне убежденный,
что сразил ее своим остроумием и прочими чарами, и отправился к себе домой,
чтобы написать ей любовную записочку. Но Эмми не была очарована, ее лишь
озадачили его улыбочки, хихиканье, его надушенный батистовый носовой
платочек и лакированные сапоги на высоких каблуках. Она не поняла и половины
его комплиментов. При своем малом знании людей она никогда еще не встречала
профессионального дамского угодника и потому смотрела на милорда как на
нечто скорее курьезное, чем приятное, и если не восхищалась им, то уж,
наверное, изумлялась, на него глядя. Зато Джоз был в полном восторге.
- Как приветлив милорд! - говорил он. - Как было любезно со стороны
милорда обещать прислать мне своего врача! Кирш, сейчас же отвезите наши
карточки графу де Шлюссельбаку. Мы с майором будем иметь величайшее
удовольствие как можно скорее засвидетельствовать наше почтение при дворе.
Достаньте мой мундир, Кирш!.. Обоим нам мундиры! Свидетельствовать свое
почтение иностранным государям, как и представителям своей родины за
границей, - это знак вежливости, которую обязан проявлять в посещаемых им
странах всякий английский джентльмен!
Когда явился врач, присланный Солитером, - доктор фон Глаубер,
лейб-медик его высочества герцога, - он быстро убедил Джоза в том, что
минеральные источники Пумперникеля и специальное лечение, применяемое
доктором, непременно возвратят бенгальцу молодость и стройность фигуры.
- Ф прошлый год, - рассказывал он, - к нам приехаль генераль Бюлькли,
английский генераль, два раз так тольсты, как ви, сэр. Я послаль его домой
софсем тонкий через три месяц, а через два он уже танцеваль з баронесс
Глаубер!
Решение было принято: источники, доктор, двор и charge d'affaies
убедили Джоза, и он предложил провести осень в этой восхитительной
местности. Верный своему слову, charge d'affaires на следующий же день
представил Джоза и майора Виктору Аврелию XVII; на аудиенцию к этому монарху
их провожал граф де Шлгоссельбак, министр двора.
Они тут же получили приглашение на придворный обед, а когда стало
известно их намерение прожить в городе подольше, то самые светские дамы
столицы немедленно явились с визитом к миссис Осборн. И так как ни у одной
из них, как бы она ни была бедна, не было титула ниже баронессы, то восторг
Джоза не поддается описанию. Он послал письмо Чатни, члену своего клуба, и
сообщил ему, что чины бенгальской службы пользуются в Германии большим
почетом, что он, Джоз, собирается показать своему другу, графу де
Шлюссельбаку, как охотятся на кабанов в Индии, и что его августейшие друзья,
герцог и герцогиня, - олицетворенная доброта и учтивость.
Эмми тоже была представлена августейшей фамилии, и так как в известные
дни ношение траура при дворе не разрешается, то она появилась в розовом
креповом платье с брильянтовым аграфом на корсаже, подаренным ей братом, и
была так хороша в этом наряде, что герцог и двор (мы уже не говорим о майоре
- он едва ли когда раньше видел Эмилию в вечернем туалете и клялся, что она
выглядит не старше двадцати пяти лет) восхищались ею сверх всякой меры.
В этом платье она на придворном балу прошлась в полонезе с майором
Доббином, и в том же несложном танце мистер Джоз имел честь выступать с
графиней фон Шлюссельбак, старой дамой, немного горбатой, но зато имевшей в
семейном гербе не менее шестнадцати эмблем и девизов и связанной родством с