Страница:
В первый день Рождества собралось полностью все семейство. Все Кроули
из пасторского дома явились к обеду. Ребекка была так откровенна и ласкова с
миссис Бьют, как будто та никогда и не была ее врагом; она участливо
расспрашивала о дорогих девочках и удивлялась успехам, каких они достигли в
музыке. Она даже настояла на том, чтобы они повторили один дуэт из
увесистого тома романсов, который бедному Джиму, несмотря на все его
сопротивление, пришлось тащить под мышкой из дому. Все это заставило миссис
Бьют соблюдать приличие в обращении с маленькой авантюристкой, но, оставшись
одна с дочерьми, она дала волю своему языку, удивляясь тому нелепому
уважению, с каким сэр Питт относится к своей невестке. Зато Джим, сидевший
за обедом рядом с Бекки, объявил, что она "молодчина", и вся семья пастора
единодушно признала, что маленький Родон - прелестный ребенок. Они уже
видели в этом мальчике возможного будущего баронета: между ним и титулом
стоял только хилый, болезненный, бледный Питт Бинки.
Дети очень подружились; Питт Бинки был слишком маленьким щенком для
того, чтобы играть с такой большой собакой, как Родон. Матильда была только
девочка и не годилась, конечно, в товарищи юному джентльмену, которому было
почти восемь лет и которому скоро предстояло носить жакетку и панталоны. Он
сразу стал во главе маленькой компании: и мальчик и девочка слушались его во
всем, когда он снисходил до того, чтобы поиграть с ними. Сам он от души
наслаждался жизнью в деревне, Ему ужасно нравился огород, цветники - меньше,
зато птичий двор, голубятни и конюшни, когда ему позволяли туда ходить,
приводили его в полное восхищение. Он уклонялся от объятий молоденьких мисс
Кроули, но леди Джейн позволял себя целовать и любил сидеть рядом с нею,
когда после поданного знака дамы удалялись в гостиную, оставив мужчин за
кларетом. Он предпочитал ее соседство соседству матери. Ребекка, видя, что
здесь в ходу нежности, как-то вечером подозвала к себе Родона, наклонилась и
поцеловала его в присутствии всех дам.
Мальчик посмотрел ей в лицо, весь дрожа и сильно покраснев, как всегда
с ним бывало, когда он волновался.
- Дома вы никогда не целуете меня, мама, - сказал он. Ответом на это
было общее молчание и неловкость и далеко не ласковый огонек в глазах Бекки.
Родон-старший любил невестку за внимание к его сыну. Отношения же между
леди Джейн и Бекки на этот раз были чуть более натянутыми, чем в первый
визит, когда жена полковника только о том и старалась, чтобы поправиться.
Слова ребенка поселили между ними холодок, да и сэр Питт, может быть, был
чересчур уж внимателен к невестке.
Родон, как и подобало его возрасту и росту, предпочитал мужское
общество женскому; он никогда не отказывался сопровождать отца в конюшни,
куда полковник уходил курить свои сигары. Джим, сын пастора, иногда
присоединялся к своему кузену в этом и в других развлечениях. Он и егерь
баронета были большими друзьями: их сближала общая любовь к собакам. Однажды
мистер Джеймс, полковник и егерь Хорн отправились стрелять фазанов и взяли
маленького Родона с собою. В другое, еще более блаженное утро все четверо
приняли участие в травле крыс в амбаре. Родон ни разу еще не видел этой
благородной забавы. Они заткнули выходы нескольких дренажных труб, пустив
туда с другого конца хорьков, и сами молча стали поодаль, вооружившись
палками, а маленький насторожившийся терьер (Форсепс, знаменитая собака
мистера Джеймса), задыхаясь от возбуждения, замер на трех лапах,
прислушиваясь к слабому писку крыс. Наконец преследуемые животные осмелились
в отчаянии выскочить наружу. Терьер прикончил одну крысу, егерь - другую.
Родон от волнения промахнулся, но зато чуть не убил хорька.
Но самым замечательным был тот день, когда на лужайке в Королевском
Кроули собралась охота сэра Хадлстона Фадлстона.
Для маленького Родона это было необычайное зрелище. В половине
одиннадцатого на аллее показался Том Муди, егерь сэра Хадлстона Фадлстона;
вот он едет рысью в сопровождении породистых гончих, держащихся собранной
сворой. За ним два псаря в алых кафтанах, веселые рослые парни на поджарых
чистокровных лошадях. Они с необыкновенной ловкостью концами своих длинных,
тяжелых бичей стегают по самым чувствительным местам тех собак, которые
осмеливаются отделиться от своры или хотя бы повести мордой на выскочившего
из-под самого их носа и порскнувшего в сторону зайца или кролика.
Затем подъезжает Джек, сын Тома Муди; он весит семьдесят фунтов, рост
его - сорок восемь дюймов и никогда не станет больше. Он на мощном коне,
наполовину закрытом объемистым седлом. Это любимая лошадь сэра Хадлстона
Фадлстона - Ноб. То и дело появляются новые лошади; на них сидят маленькие
грумы, в ожидании своих хозяев, которых ждут с минуты на минуту.
Том Муди подъезжает к двери замка; его приветствует дворецкий и
предлагает выпить, но Том отказывается. Он удаляется со своей сворой на
защищенный уголок лужайки, где собаки начинают кататься по траве, возиться и
сердито ворчать друг на друга. Иногда они поднимают отчаянную грызню, но
быстро утихают под окриком Тома, непревзойденного мастера ругаться, или под
жалящим концом бича.
Прискакали юные джентльмены на породистых лошадях, забрызганные до
колен грязью, они заходят в дом выпить вишневки и засвидетельствовать свое
почтение дамам, а кто поскромнее и думает больше об охоте, снимает с себя
покрытые грязью сапоги, пересаживается на охотничью лошадь и разогревает
кровь предварительным галопом вокруг лужайки. Затем они собираются около
собачьей своры и беседуют с Томом Муди о прошлой охоте, о достоинствах
Плаксы и Алмаза, о состоянии полей и о том, что с выводками лисиц год от
году все хуже.
Но вот появляется сэр Хадлстон верхом на красивом жеребце; он
подъезжает прямо к замку, входит, учтиво приветствует дам, но, как человек,
не тратящий лишних слов, сейчас же приступает к делу. Собак подводят к
самому подъезду, и маленький Родон спускается к ним, возбужденный и слегка
напуганный бурными проявлениями их восторга: они похлопывают его хвостами и
повизгивают, оскалив зубы, и поднимают такой разноголосый лай, что Тому Муди
криками и бичом едва удается их успокоить.
Между тем сэр Хадлстон тяжело садится на Ноба.
- Попробуйте начать с Саустеровской рощи, Том, - предлагает баронет. -
Фермер Менг говорил мне, что там видели двух лисиц.
Том трубит в рог и отъезжает рысью, сопровождаемый сворой, псарями,
юными джентльменами из Винчестера, окрестными фермерами и созванными со
всего прихода пешими работниками, для которых этот день - большой праздник.
Сэр Хадлстон с полковником Кроули составляют арьергард, и скоро люди, собаки
и лошади исчезают в конце аллеи.
Преподобный Бьют Кроули не рискнул появиться на сборном пункте под
самыми окнами племянника (Том Муди помнит его сорок лет назад стройным
студентом богословия, скакавшим на самых горячих лошадях, перепрыгивавшим
широчайшие рвы и бравшим самые новые плетни в окрестных полях), - итак,
повторяю, его преподобие как бы случайно появляется из переулка, ведущего к
пасторскому дому, как раз в ту минуту, когда сэр Хадлстон проезжает мимо.
Тронув рослого вороного коня, он присоединяется к почтенному баронету.
Охотники и собаки исчезают, а маленький Родон еще долго остается на
ступеньках подъезда, пораженный и счастливый.
Во время этих памятных святок маленький Родон если и не снискал
особенной привязанности сурового и холодного дяди, вечно запиравшегося в
своем кабинете и погруженного в судебные дела или в разговоры с арендаторами
и управляющими, - зато завоевал симпатии теток, как замужней, так и не
замужних, обоих детей в замке и Джима, которого сэр Питт прочил в женихи
одной из молоденьких леди, давая ему понять, что он может рассчитывать на
получение прихода после смерти своего папаши-спортсмена. Сам Джим
воздерживался от охоты на лисиц, предпочитая стрелять уток и бекасов да
баловаться безобидной травлей крыс. В этих мирных занятиях он и проводил
теперь рождественские каникулы, после которых ему предстояло вернуться в
университет и постараться с грехом пополам сдать последние экзамены. Он уже
отказался от зеленых фраков, красных галстуков и других светских украшений,
готовясь к новому жизненному поприщу. Таким дешевым и экономным способом сэр
Питт старался заплатить долг своим семейным.
Еще до окончания этих веселых рождественских праздников баронет,
кое-как собравшись с духом, снова дал брату чек на своих банкиров, не более
не менее как на сто фунтов! И если это решение сперва стоило сэру Питту
адских мук, то с тем большим удовольствием он вспоминал потом о собственном
великодушии. Родону и его сыну грустно было уезжать из замка, но Бекки и
дамы, напротив, расстались с величайшей готовностью, и наша приятельница
вернулась в Лондон, чтобы снова приняться за дела, за которыми мы ее застали
в начале предыдущей главы. Благодаря ее заботам дом Кроули на
Грейт-Гонт-стрит совершенно возродился и был готов к приему сэра Питта и его
семьи, когда баронет прибыл в Лондон, чтобы исполнять свои обязанности в
парламенте и добиться того положения в графстве, которое соответствовало бы
его обширным талантам.
В первую сессию этот великий притворщик таил свои планы про себя и ни
разу не открыл рта, за исключением того случая, когда подавал петицию от
Мадбери. Но он усердно являлся на свое место и внимательно присматривался к
парламентским делам и порядкам. Дома он занимался изучением "Синих книг", к
беспокойству и недоумению леди Джейн, которой казалось, что он убивает себя
ночной работой и таким чрезмерным усердием. Он завязал знакомства с
министрами и с лидерами своей партии, решив в ближайшие же годы завоевать
место в их рядах.
Нежность и доброта леди Джейн внушали Ребекке такое презрение, что этой
маленькой женщине стоило немалого труда скрывать его. Простодушие и
наивность, которые отличали леди Джейн, всегда выводили из себя нашу
приятельницу Бекки, и временами она не могла даже удержаться от
презрительного тона в разговоре с невесткой. С другой стороны, и леди Джейн
раздражало присутствие Бекки в доме. Муж постоянно беседовал с гостьей;
казалось, они обмениваются какими-то знаками, понятными им одним, и Питт
говорил с нею о таких вопросах, которые ему и в голову не пришло бы
обсуждать с женой. Леди Джейн, быть может, и не поняла бы их, но все равно
ей было обидно сидеть, сознавая, что ей нечего сказать, и слушать, как эта
маленькая миссис Родон болтает обо всем на свете, находит слово для каждого
мужчины и ни у кого не остается в долгу, - в молчании сидеть в собственном
доме у камина совсем одной, в то время как все мужчины толпились вокруг ее
соперницы.
В деревне леди Джейн, бывало, рассказывала сказки детям, собиравшимся у
ее колен (с ними всегда был и маленький Родон, очень привязанный к тетке);
но когда в комнату входила Бекки и ее недобрые зеленые глаза загорались
насмешкой, бедная леди Джейн сейчас же замолкала под этим презрительным
взглядом. Ее нехитрые выдумки в испуге разлетались, как феи в волшебных
сказках перед могучим злым духом. Она не могла собраться с мыслями и
рассказывать дальше, хотя Ребекка с неуловимым сарказмом в голосе просила ее
продолжать эту очаровательную сказку. Добрые мысли и тихие удовольствия были
противны миссис Бекки: они раздражали ее; она ненавидела людей, которым они
нравились; она терпеть не могла детей и тех, кто любит их.
- Не выношу ничего пресного, - заявила она лорду Стайну, передразнивая
леди Джейн и ее манеры.
- Как некая особа не выносит ладана, - отвечал милорд с насмешливым
поклоном и хрипло захохотал.
Итак, обе леди не слишком часто виделись друг с другом, за исключением
тех случаев, когда жене младшего брата нужно было что-нибудь от невестки, -
тогда она ее навещала. Они называли друг друга "милочка" и "душечка", хотя
заметно сторонились одна другой. Между тем сэр Питт, несмотря на свои
многочисленные занятия, ежедневно находил время заехать к невестке.
В день, когда он впервые присутствовал на обеде в честь спикера, сэр
Питт воспользовался случаем показаться невестке во всем параде - в старом
мундире дипломата, который он носил, когда был атташе при пумперникельском
посольстве.
Бекки наговорила ему кучу комплиментов по поводу его костюма и почти
так же восхищалась им, как его жена и дети, когда он зашел к ним перед
отъездом из дому. Бекки сказала, что только чистокровный дворянин может
решиться надеть этот придворный костюм. Только люди древнего рода умеют
носить culotte courte {Короткие панталоны (франц.).}. Питт с удовлетворением
посмотрел на свои ноги, которые, по правде сказать, отличались не большей
красотой и округлостью линий, чем придворная шпага, болтавшаяся у него на
боку, - Питт, повторяем, Посмотрел на свои ноги и решил в глубине души, что
он неотразим.
Как только он ушел, Бекки нарисовала на него карикатуру и показала
лорду Стайну, когда тот приехал. Его милость, восхищенный точно переданным
сходством, взял набросок с собой. Он сделал сэру Питту Кроули честь
встретиться с ним в доме миссис Бекки и был очень любезен с новым баронетом
и членом парламента. Питт был поражен той почтительностью, с какой знатный
пэр обращался с его невесткой, легкостью и блеском ее разговора и
восхищением, с каким все мужчины слушали ее. Лорд Стайн высказал
уверенность, что баронет только начинает свою общественную карьеру, и жаждал
послушать его как оратора. Так как они были близкие соседи (ибо
Грейт-Гонт-стрит выходит на Гонт-сквер, одну сторону которого, как всем
известно, занимает Гонт-Хаус), милорд выразил надежду, что, как только леди
Стайн приедет в Лондон, она будет иметь честь познакомиться с леди Кроули.
Через день или два лорд Стайн завез своему соседу визитную карточку; его
предшественнику он никогда не оказывал такого внимания, несмотря на то, что
они целый век жили рядом.
Среди этих интриг, аристократических собраний и блестящих персонажей
Родон с каждым днем чувствовал себя все более одиноким. Ему не возбранялось
целые дни просиживать в клубе, обедать с холостыми приятелями, приходить и
уходить когда вздумается. Он и Родон-младший не раз отправлялись на
Гонт-стрит и проводили время с миледи и детьми, между тем как сэр Питт
навещал Ребекку, по пути в парламент или возвращаясь оттуда.
Бывший полковник часами сидел в доме брата, почти ничего не делая и ни
о чем не думая. Он был рад, если ему давали какое-нибудь поручение: сходить
узнать что-нибудь про лошадь или про прислугу или разрезать жареную баранину
за детским столом. Выбитый из седла и усмиренный, он стал лентяем и
совершенным тюфяком. Далила лишила его свободы и обрезала ему волосы. Смелый
и беспечный гуляка, каким он был десять лет тому назад, теперь стал ручным и
превратился в вялого, послушного толстого пожилого джентльмена.
А бедная леди Джейн чувствовала, что Ребекка пленила ее супруга; что,
впрочем, не мешало им при встречах по-прежнему называть друг друга
"душечкой" и "милочкой".
Невзгоды и испытания
Между тем наши друзья в Бромптоне встречали Рождество по-своему и не
слишком весело.
Из ста фунтов, составлявших весь ее годовой доход, вдова Осборна обычно
отдавала около трех четвертей отцу с матерью в уплату за содержание свое и
Джорджи. Еще сто двадцать фунтов присылал Джоз, и, таким образом, семья,
состоявшая из четырех человек, при единственной девушке-ирландке,
обслуживавшей также и Клепа с женою, могла жить скромно, но прилично, не
падая духом после перенесенных недавно невзгод и разочарований, и даже
приглашать изредка к чаю кого-либо из друзей. Седли все еще сохранял свой
авторитет в семье мистера Клепа, своего бывшего подчиненного. Клеп помнил
время, когда он, сидя на кончике стула за богатым столом коммерсанта на
Рассел-сквер, выпивал стаканчик за здоровье миссис Седли, мисс Эмми и
мистера Джозефа в Индии. Сейчас, в воспоминаниях, прошлое это казалось еще
более великолепным; каждый раз, когда почтенный конторщик приходил из своей
кухни-приемной наверх в гостиную и пил с мистером Седли чай или грог, он
говорил:
- Это не то, к чему вы когда-то привыкли, сэр, - и так же серьезно и
почтительно пил за здоровье обеих дам, как в дни их наибольшего процветания.
Он находил, что мисс Эмилия играет божественно, и считал ее самой изящной
леди. Он никогда не садился раньше Седли даже в клубе и не позволял никому
из членов общества непочтительно отзываться об этом джентльмене. Когда-то он
видел, какие важные люди в Лондоне пожимали руку мистеру Седли.
- Я знал его в те времена, - говорил он, - когда его можно было
встретить на бирже вместе с Ротшильдом, и лично я всем ему обязан.
Клен со своей прекрасной репутацией и хорошим почерком вскоре же после
разорения хозяина нашел себе другое место. Один из бывших компаньонов Седли
был очень рад воспользоваться услугами мистера Клена и положил ему приличное
жалованье.
- Такая мелкая рыбешка, как я, может плавать и в лоханке, - говорил
старый конторщик.
Короче говоря, Седли понемногу растерял всех своих богатых друзей, но
этот прежний его подчиненный оставался ему верен.
Из той небольшой доли доходов, которую Эмилия удерживала для себя, она,
бережливо рассчитывая каждый шиллинг, одевала своего дорогого мальчика так,
как подобало сыну Джорджа Осборна, и платила за его обучение в школе, куда
после долгих опасений и колебаний, после тайных страхов и мучительных
сомнений решила отдать сына. До поздней ночи она блуждала в дебрях
грамматики и географии, чтобы потом учить Джорджи. Она даже принялась за
латынь, мечтая быть ему полезной в преодолении этой премудрости.
Расставаться с ним на целый день, отдавать его на произвол учительской
трости и грубости школьных товарищей - было для слабой, чувствительной
матери почти то же, что снова отнимать его от груди. А Джордж с великой
радостью убегал в школу. Он жаждал перемен. Эта детская радость ранила
сердце матери, - ведь сама она так страдала, отпуская от себя сына. Ей
хотелось, чтобы и он огорчался, а потом она начинала раскаиваться в своем
эгоизме, в том, что хотела видеть родного сына несчастным.
Джорджи делал большие успехи в школе, директором которой был приятель
верного поклонника его матери - преподобного мистера Бинни. Он приносил
домой бесчисленные награды и похвальные отзывы. Каждый вечер он рассказывал
матери бесконечные истории про своих школьных товарищей, - какой молодчина
Лайонс и какой трус Сниффин; а отец Стила в самом деле поставляет в училище
мясо, а мать Голдинга каждую субботу приезжает за ним в карете; у Нита
панталоны со штрипками, нельзя ли и ему пришить штрипки? Булл-старший такой
сильный (хотя читает еще только Евтропия), что мог бы положить на обе
лопатки самого мистера Уорда, помощника учителя. Так Эмилия перезнакомилась
со всеми мальчиками в школе и знала их не хуже самого Джорджи. По вечерам
она помогала ему делать письменные упражнения и так усердствовала над его
уроками, как будто сама должна была утром отвечать учителю. Однажды, после
драки со Смитом, Джордж вернулся к матери с синяком под глазом и ужасно
хвастался перед нею и перед восхищенным старым дедушкой своими подвигами на
поле брани, на котором он, говоря по правде, показал себя далеко не героем и
потерпел решительное поражение. Эмилия до сих пор не может простить этого
Смиту, хоть он теперь мирно торгует в аптеке близ Лестер-сквер.
В таких тихих занятиях и безобидных хлопотах проходила жизнь кроткой
вдовы; годы отметили свое течение двумя-тремя серебряными нитями в ее
волосах да провели чуть заметную морщинку на ее чистом лбу. Но она с улыбкой
смотрела на эти отпечатки времени. "Какое значение это имеет для такой
старухи, как я?" - говорила она. Все ее надежды были сосредоточены на сыне,
который должен стать знаменитым, прославленным, великим человеком, как он
того заслуживает. Она хранила его тетради, его рисунки и сочинения и
показывала их в своем маленьком кругу, словно они были чудом гениальности.
Некоторые из них она доверила мисс Доббин, чтобы показать их мисс Осборн,
тетке Джорджа, и даже самому мистеру Осборну: может быть, старик раскается в
своем жестокосердии и злобе по отношению к тому, кого уже нет на свете. Все
ошибки и недостатки своего мужа она похоронила вместе с ним. Она помнила
только возлюбленного, который женился на ней, пожертвовав всем,
благородного, прекрасного и храброго супруга, который обнимал ее в то утро,
когда уходил сражаться и умирать за своего короля. И она верила, что герой
улыбается, глядя с небес на это чудо в образе мальчика, оставленного ей на
радость и утешение.
Мы уже видели, что один из дедушек Джорджа (мистер Осборн), восседая в
своих креслах на Рассел-сквер, день ото дня становился все несдержаннее и
раздражительнее, а дочь его, несмотря на свой прекрасный экипаж и прекрасных
лошадей, несмотря на то, что ее имя значилось в половине списков
благотворительных обществ столицы, была несчастной, одинокой, угнетенной
старой девой.
Снова и снова возвращалась она мыслью к прелестному мальчику, своему
племяннику, которого ей однажды довелось увидеть. Она мечтала о том, чтобы
ей позволили подъехать в своем прекрасном экипаже к дому, где он жил, и
каждый день, одиноко катаясь по Парку, она смотрела по сторонам в надежде
встретить его. Ее сестра, супруга банкира, иногда удостаивала навестить свой
старый дом на Рассел-сквер и свою подругу детства. Она привозила с собой
двух хилых детей в сопровождении чопорной няньки и, хихикая, жеманным
голосом тараторила о светских знакомых, о том, что ее маленький Фредерик -
вылитый лорд Клод Лоллипоп, а ее милую Марию заметила сама баронесса, когда
они катались в Роухемптоне в колясочке, запряженной осликом. Она просила
сестру уговорить папа сделать что-нибудь для ее дорогих малюток. Ей
хотелось, чтобы Фредерик пошел в гвардию; и если ему придется быть старшим в
роде (мистер Буллок положительно во всем себе отказывает, из кожи лезет,
чтобы купить поместье), то чем же будет обеспечена ее дорогая девочка?
- Я надеюсь на тебя, милочка, - говорила миссис Буллок, - потому что
моя доля папиного наследства перейдет, как ты понимаешь, к главе семьи.
Милейшая Рода Мак-Мул вызволит имение Каслтодди, как только умрет бедный
милый лорд Каслтодди, а у него то и дело случаются припадки эпилепсии; и
маленький Макдаф Мак-Мул будет виконтом Каслтодди. Оба мистера Бледайера с
Минсинг-лейн закрепили свои состояния за маленьким сыном Фанни Бледайер. Ты
понимаешь, как это важно, чтобы и мой крошка Фредерик был старшим в роде...
и... и... попроси папа перенести свой текущий счет к нам на Ломбард-стрит.
Хорошо, дорогая? Неловко, что у него счет у Стампи и Роди.
После такой беседы, где светская болтовня мешалась с грубой корыстью, и
после поцелуя, похожего на прикосновение устрицы, миссис Фредерик Буллок
забирала своих накрахмаленных птенцов и, все так же тараторя и хихикая,
усаживалась в карету.
Каждый визит, который эта представительница хорошего тона наносила
своим родным, только портил дело: отец увеличивал свои вложения у Стампи и
Роди. Ее покровительственная манера становилась все более невыносимой.
Бедная вдова в маленьком домике в Бромптоне, охраняя свое сокровище, не
подозревала, как жадно кто-то зарится на него.
В тот вечер, когда Джейн Осборн сказала отцу, что видела его внука,
старик ничего не ответил, но он не рассердился и, уходя к себе, довольно
ласково пожелал ей доброй ночи. Вероятно, он много размышлял о том, что она
сказала, а может быть, и навел у Доббинов некоторые справки об ее визите,
ибо недели через две после этого он спросил, где ее французские часики с
цепочкой, с которыми она обычно не расставалась.
- Я купила их на собственные деньги, сэр, - испуганно ответила мисс
Джейн.
- Закажи себе другие такие же или еще лучше, если найдутся, - сказал
старый джентльмен и погрузился в молчание.
За последнее время обе мисс Доббин несколько раз упрашивали Эмилию
отпустить к ним Джорджа: он очень понравился тетке; может быть, и дедушка,
намекали они, тоже решит наконец сменить гнев на милость, - Эмилия, конечно,
не захочет мешать счастью сына.
Нет, этого Эмилия не хотела, но она с тяжелым сердцем и большой опаской
принимала их приглашения, положительно места себе не находила в отсутствие
ребенка и встречала его, когда он возвращался, с таким чувством, словно он
избавился от какой-то опасности. Он привозил домой деньги и игрушки, на
которые вдова смотрела с беспокойством и ревностью. Она всегда спрашивала,
не видал ли он там незнакомого старого джентльмена. Только старого сэра
Уильяма, который катал его в фаэтоне, отвечал мальчик, да еще мистера
Доббина, он приехал к вечеру на своей прекрасной гнедой - нарядный, в
зеленом фраке, с розовым галстуком и с хлыстиком с золотым набалдашником;
мистер Доббин обещал показать ему Тауэр и взять его с собой на охоту с
гончими.
Но однажды, возвратившись, он сказал:
- Был старый джентльмен с густыми бровями, в широкополой шляпе и с
толстой цепочкой с печатками. (Мистер Осборн приехал как раз в то время,
из пасторского дома явились к обеду. Ребекка была так откровенна и ласкова с
миссис Бьют, как будто та никогда и не была ее врагом; она участливо
расспрашивала о дорогих девочках и удивлялась успехам, каких они достигли в
музыке. Она даже настояла на том, чтобы они повторили один дуэт из
увесистого тома романсов, который бедному Джиму, несмотря на все его
сопротивление, пришлось тащить под мышкой из дому. Все это заставило миссис
Бьют соблюдать приличие в обращении с маленькой авантюристкой, но, оставшись
одна с дочерьми, она дала волю своему языку, удивляясь тому нелепому
уважению, с каким сэр Питт относится к своей невестке. Зато Джим, сидевший
за обедом рядом с Бекки, объявил, что она "молодчина", и вся семья пастора
единодушно признала, что маленький Родон - прелестный ребенок. Они уже
видели в этом мальчике возможного будущего баронета: между ним и титулом
стоял только хилый, болезненный, бледный Питт Бинки.
Дети очень подружились; Питт Бинки был слишком маленьким щенком для
того, чтобы играть с такой большой собакой, как Родон. Матильда была только
девочка и не годилась, конечно, в товарищи юному джентльмену, которому было
почти восемь лет и которому скоро предстояло носить жакетку и панталоны. Он
сразу стал во главе маленькой компании: и мальчик и девочка слушались его во
всем, когда он снисходил до того, чтобы поиграть с ними. Сам он от души
наслаждался жизнью в деревне, Ему ужасно нравился огород, цветники - меньше,
зато птичий двор, голубятни и конюшни, когда ему позволяли туда ходить,
приводили его в полное восхищение. Он уклонялся от объятий молоденьких мисс
Кроули, но леди Джейн позволял себя целовать и любил сидеть рядом с нею,
когда после поданного знака дамы удалялись в гостиную, оставив мужчин за
кларетом. Он предпочитал ее соседство соседству матери. Ребекка, видя, что
здесь в ходу нежности, как-то вечером подозвала к себе Родона, наклонилась и
поцеловала его в присутствии всех дам.
Мальчик посмотрел ей в лицо, весь дрожа и сильно покраснев, как всегда
с ним бывало, когда он волновался.
- Дома вы никогда не целуете меня, мама, - сказал он. Ответом на это
было общее молчание и неловкость и далеко не ласковый огонек в глазах Бекки.
Родон-старший любил невестку за внимание к его сыну. Отношения же между
леди Джейн и Бекки на этот раз были чуть более натянутыми, чем в первый
визит, когда жена полковника только о том и старалась, чтобы поправиться.
Слова ребенка поселили между ними холодок, да и сэр Питт, может быть, был
чересчур уж внимателен к невестке.
Родон, как и подобало его возрасту и росту, предпочитал мужское
общество женскому; он никогда не отказывался сопровождать отца в конюшни,
куда полковник уходил курить свои сигары. Джим, сын пастора, иногда
присоединялся к своему кузену в этом и в других развлечениях. Он и егерь
баронета были большими друзьями: их сближала общая любовь к собакам. Однажды
мистер Джеймс, полковник и егерь Хорн отправились стрелять фазанов и взяли
маленького Родона с собою. В другое, еще более блаженное утро все четверо
приняли участие в травле крыс в амбаре. Родон ни разу еще не видел этой
благородной забавы. Они заткнули выходы нескольких дренажных труб, пустив
туда с другого конца хорьков, и сами молча стали поодаль, вооружившись
палками, а маленький насторожившийся терьер (Форсепс, знаменитая собака
мистера Джеймса), задыхаясь от возбуждения, замер на трех лапах,
прислушиваясь к слабому писку крыс. Наконец преследуемые животные осмелились
в отчаянии выскочить наружу. Терьер прикончил одну крысу, егерь - другую.
Родон от волнения промахнулся, но зато чуть не убил хорька.
Но самым замечательным был тот день, когда на лужайке в Королевском
Кроули собралась охота сэра Хадлстона Фадлстона.
Для маленького Родона это было необычайное зрелище. В половине
одиннадцатого на аллее показался Том Муди, егерь сэра Хадлстона Фадлстона;
вот он едет рысью в сопровождении породистых гончих, держащихся собранной
сворой. За ним два псаря в алых кафтанах, веселые рослые парни на поджарых
чистокровных лошадях. Они с необыкновенной ловкостью концами своих длинных,
тяжелых бичей стегают по самым чувствительным местам тех собак, которые
осмеливаются отделиться от своры или хотя бы повести мордой на выскочившего
из-под самого их носа и порскнувшего в сторону зайца или кролика.
Затем подъезжает Джек, сын Тома Муди; он весит семьдесят фунтов, рост
его - сорок восемь дюймов и никогда не станет больше. Он на мощном коне,
наполовину закрытом объемистым седлом. Это любимая лошадь сэра Хадлстона
Фадлстона - Ноб. То и дело появляются новые лошади; на них сидят маленькие
грумы, в ожидании своих хозяев, которых ждут с минуты на минуту.
Том Муди подъезжает к двери замка; его приветствует дворецкий и
предлагает выпить, но Том отказывается. Он удаляется со своей сворой на
защищенный уголок лужайки, где собаки начинают кататься по траве, возиться и
сердито ворчать друг на друга. Иногда они поднимают отчаянную грызню, но
быстро утихают под окриком Тома, непревзойденного мастера ругаться, или под
жалящим концом бича.
Прискакали юные джентльмены на породистых лошадях, забрызганные до
колен грязью, они заходят в дом выпить вишневки и засвидетельствовать свое
почтение дамам, а кто поскромнее и думает больше об охоте, снимает с себя
покрытые грязью сапоги, пересаживается на охотничью лошадь и разогревает
кровь предварительным галопом вокруг лужайки. Затем они собираются около
собачьей своры и беседуют с Томом Муди о прошлой охоте, о достоинствах
Плаксы и Алмаза, о состоянии полей и о том, что с выводками лисиц год от
году все хуже.
Но вот появляется сэр Хадлстон верхом на красивом жеребце; он
подъезжает прямо к замку, входит, учтиво приветствует дам, но, как человек,
не тратящий лишних слов, сейчас же приступает к делу. Собак подводят к
самому подъезду, и маленький Родон спускается к ним, возбужденный и слегка
напуганный бурными проявлениями их восторга: они похлопывают его хвостами и
повизгивают, оскалив зубы, и поднимают такой разноголосый лай, что Тому Муди
криками и бичом едва удается их успокоить.
Между тем сэр Хадлстон тяжело садится на Ноба.
- Попробуйте начать с Саустеровской рощи, Том, - предлагает баронет. -
Фермер Менг говорил мне, что там видели двух лисиц.
Том трубит в рог и отъезжает рысью, сопровождаемый сворой, псарями,
юными джентльменами из Винчестера, окрестными фермерами и созванными со
всего прихода пешими работниками, для которых этот день - большой праздник.
Сэр Хадлстон с полковником Кроули составляют арьергард, и скоро люди, собаки
и лошади исчезают в конце аллеи.
Преподобный Бьют Кроули не рискнул появиться на сборном пункте под
самыми окнами племянника (Том Муди помнит его сорок лет назад стройным
студентом богословия, скакавшим на самых горячих лошадях, перепрыгивавшим
широчайшие рвы и бравшим самые новые плетни в окрестных полях), - итак,
повторяю, его преподобие как бы случайно появляется из переулка, ведущего к
пасторскому дому, как раз в ту минуту, когда сэр Хадлстон проезжает мимо.
Тронув рослого вороного коня, он присоединяется к почтенному баронету.
Охотники и собаки исчезают, а маленький Родон еще долго остается на
ступеньках подъезда, пораженный и счастливый.
Во время этих памятных святок маленький Родон если и не снискал
особенной привязанности сурового и холодного дяди, вечно запиравшегося в
своем кабинете и погруженного в судебные дела или в разговоры с арендаторами
и управляющими, - зато завоевал симпатии теток, как замужней, так и не
замужних, обоих детей в замке и Джима, которого сэр Питт прочил в женихи
одной из молоденьких леди, давая ему понять, что он может рассчитывать на
получение прихода после смерти своего папаши-спортсмена. Сам Джим
воздерживался от охоты на лисиц, предпочитая стрелять уток и бекасов да
баловаться безобидной травлей крыс. В этих мирных занятиях он и проводил
теперь рождественские каникулы, после которых ему предстояло вернуться в
университет и постараться с грехом пополам сдать последние экзамены. Он уже
отказался от зеленых фраков, красных галстуков и других светских украшений,
готовясь к новому жизненному поприщу. Таким дешевым и экономным способом сэр
Питт старался заплатить долг своим семейным.
Еще до окончания этих веселых рождественских праздников баронет,
кое-как собравшись с духом, снова дал брату чек на своих банкиров, не более
не менее как на сто фунтов! И если это решение сперва стоило сэру Питту
адских мук, то с тем большим удовольствием он вспоминал потом о собственном
великодушии. Родону и его сыну грустно было уезжать из замка, но Бекки и
дамы, напротив, расстались с величайшей готовностью, и наша приятельница
вернулась в Лондон, чтобы снова приняться за дела, за которыми мы ее застали
в начале предыдущей главы. Благодаря ее заботам дом Кроули на
Грейт-Гонт-стрит совершенно возродился и был готов к приему сэра Питта и его
семьи, когда баронет прибыл в Лондон, чтобы исполнять свои обязанности в
парламенте и добиться того положения в графстве, которое соответствовало бы
его обширным талантам.
В первую сессию этот великий притворщик таил свои планы про себя и ни
разу не открыл рта, за исключением того случая, когда подавал петицию от
Мадбери. Но он усердно являлся на свое место и внимательно присматривался к
парламентским делам и порядкам. Дома он занимался изучением "Синих книг", к
беспокойству и недоумению леди Джейн, которой казалось, что он убивает себя
ночной работой и таким чрезмерным усердием. Он завязал знакомства с
министрами и с лидерами своей партии, решив в ближайшие же годы завоевать
место в их рядах.
Нежность и доброта леди Джейн внушали Ребекке такое презрение, что этой
маленькой женщине стоило немалого труда скрывать его. Простодушие и
наивность, которые отличали леди Джейн, всегда выводили из себя нашу
приятельницу Бекки, и временами она не могла даже удержаться от
презрительного тона в разговоре с невесткой. С другой стороны, и леди Джейн
раздражало присутствие Бекки в доме. Муж постоянно беседовал с гостьей;
казалось, они обмениваются какими-то знаками, понятными им одним, и Питт
говорил с нею о таких вопросах, которые ему и в голову не пришло бы
обсуждать с женой. Леди Джейн, быть может, и не поняла бы их, но все равно
ей было обидно сидеть, сознавая, что ей нечего сказать, и слушать, как эта
маленькая миссис Родон болтает обо всем на свете, находит слово для каждого
мужчины и ни у кого не остается в долгу, - в молчании сидеть в собственном
доме у камина совсем одной, в то время как все мужчины толпились вокруг ее
соперницы.
В деревне леди Джейн, бывало, рассказывала сказки детям, собиравшимся у
ее колен (с ними всегда был и маленький Родон, очень привязанный к тетке);
но когда в комнату входила Бекки и ее недобрые зеленые глаза загорались
насмешкой, бедная леди Джейн сейчас же замолкала под этим презрительным
взглядом. Ее нехитрые выдумки в испуге разлетались, как феи в волшебных
сказках перед могучим злым духом. Она не могла собраться с мыслями и
рассказывать дальше, хотя Ребекка с неуловимым сарказмом в голосе просила ее
продолжать эту очаровательную сказку. Добрые мысли и тихие удовольствия были
противны миссис Бекки: они раздражали ее; она ненавидела людей, которым они
нравились; она терпеть не могла детей и тех, кто любит их.
- Не выношу ничего пресного, - заявила она лорду Стайну, передразнивая
леди Джейн и ее манеры.
- Как некая особа не выносит ладана, - отвечал милорд с насмешливым
поклоном и хрипло захохотал.
Итак, обе леди не слишком часто виделись друг с другом, за исключением
тех случаев, когда жене младшего брата нужно было что-нибудь от невестки, -
тогда она ее навещала. Они называли друг друга "милочка" и "душечка", хотя
заметно сторонились одна другой. Между тем сэр Питт, несмотря на свои
многочисленные занятия, ежедневно находил время заехать к невестке.
В день, когда он впервые присутствовал на обеде в честь спикера, сэр
Питт воспользовался случаем показаться невестке во всем параде - в старом
мундире дипломата, который он носил, когда был атташе при пумперникельском
посольстве.
Бекки наговорила ему кучу комплиментов по поводу его костюма и почти
так же восхищалась им, как его жена и дети, когда он зашел к ним перед
отъездом из дому. Бекки сказала, что только чистокровный дворянин может
решиться надеть этот придворный костюм. Только люди древнего рода умеют
носить culotte courte {Короткие панталоны (франц.).}. Питт с удовлетворением
посмотрел на свои ноги, которые, по правде сказать, отличались не большей
красотой и округлостью линий, чем придворная шпага, болтавшаяся у него на
боку, - Питт, повторяем, Посмотрел на свои ноги и решил в глубине души, что
он неотразим.
Как только он ушел, Бекки нарисовала на него карикатуру и показала
лорду Стайну, когда тот приехал. Его милость, восхищенный точно переданным
сходством, взял набросок с собой. Он сделал сэру Питту Кроули честь
встретиться с ним в доме миссис Бекки и был очень любезен с новым баронетом
и членом парламента. Питт был поражен той почтительностью, с какой знатный
пэр обращался с его невесткой, легкостью и блеском ее разговора и
восхищением, с каким все мужчины слушали ее. Лорд Стайн высказал
уверенность, что баронет только начинает свою общественную карьеру, и жаждал
послушать его как оратора. Так как они были близкие соседи (ибо
Грейт-Гонт-стрит выходит на Гонт-сквер, одну сторону которого, как всем
известно, занимает Гонт-Хаус), милорд выразил надежду, что, как только леди
Стайн приедет в Лондон, она будет иметь честь познакомиться с леди Кроули.
Через день или два лорд Стайн завез своему соседу визитную карточку; его
предшественнику он никогда не оказывал такого внимания, несмотря на то, что
они целый век жили рядом.
Среди этих интриг, аристократических собраний и блестящих персонажей
Родон с каждым днем чувствовал себя все более одиноким. Ему не возбранялось
целые дни просиживать в клубе, обедать с холостыми приятелями, приходить и
уходить когда вздумается. Он и Родон-младший не раз отправлялись на
Гонт-стрит и проводили время с миледи и детьми, между тем как сэр Питт
навещал Ребекку, по пути в парламент или возвращаясь оттуда.
Бывший полковник часами сидел в доме брата, почти ничего не делая и ни
о чем не думая. Он был рад, если ему давали какое-нибудь поручение: сходить
узнать что-нибудь про лошадь или про прислугу или разрезать жареную баранину
за детским столом. Выбитый из седла и усмиренный, он стал лентяем и
совершенным тюфяком. Далила лишила его свободы и обрезала ему волосы. Смелый
и беспечный гуляка, каким он был десять лет тому назад, теперь стал ручным и
превратился в вялого, послушного толстого пожилого джентльмена.
А бедная леди Джейн чувствовала, что Ребекка пленила ее супруга; что,
впрочем, не мешало им при встречах по-прежнему называть друг друга
"душечкой" и "милочкой".
Невзгоды и испытания
Между тем наши друзья в Бромптоне встречали Рождество по-своему и не
слишком весело.
Из ста фунтов, составлявших весь ее годовой доход, вдова Осборна обычно
отдавала около трех четвертей отцу с матерью в уплату за содержание свое и
Джорджи. Еще сто двадцать фунтов присылал Джоз, и, таким образом, семья,
состоявшая из четырех человек, при единственной девушке-ирландке,
обслуживавшей также и Клепа с женою, могла жить скромно, но прилично, не
падая духом после перенесенных недавно невзгод и разочарований, и даже
приглашать изредка к чаю кого-либо из друзей. Седли все еще сохранял свой
авторитет в семье мистера Клепа, своего бывшего подчиненного. Клеп помнил
время, когда он, сидя на кончике стула за богатым столом коммерсанта на
Рассел-сквер, выпивал стаканчик за здоровье миссис Седли, мисс Эмми и
мистера Джозефа в Индии. Сейчас, в воспоминаниях, прошлое это казалось еще
более великолепным; каждый раз, когда почтенный конторщик приходил из своей
кухни-приемной наверх в гостиную и пил с мистером Седли чай или грог, он
говорил:
- Это не то, к чему вы когда-то привыкли, сэр, - и так же серьезно и
почтительно пил за здоровье обеих дам, как в дни их наибольшего процветания.
Он находил, что мисс Эмилия играет божественно, и считал ее самой изящной
леди. Он никогда не садился раньше Седли даже в клубе и не позволял никому
из членов общества непочтительно отзываться об этом джентльмене. Когда-то он
видел, какие важные люди в Лондоне пожимали руку мистеру Седли.
- Я знал его в те времена, - говорил он, - когда его можно было
встретить на бирже вместе с Ротшильдом, и лично я всем ему обязан.
Клен со своей прекрасной репутацией и хорошим почерком вскоре же после
разорения хозяина нашел себе другое место. Один из бывших компаньонов Седли
был очень рад воспользоваться услугами мистера Клена и положил ему приличное
жалованье.
- Такая мелкая рыбешка, как я, может плавать и в лоханке, - говорил
старый конторщик.
Короче говоря, Седли понемногу растерял всех своих богатых друзей, но
этот прежний его подчиненный оставался ему верен.
Из той небольшой доли доходов, которую Эмилия удерживала для себя, она,
бережливо рассчитывая каждый шиллинг, одевала своего дорогого мальчика так,
как подобало сыну Джорджа Осборна, и платила за его обучение в школе, куда
после долгих опасений и колебаний, после тайных страхов и мучительных
сомнений решила отдать сына. До поздней ночи она блуждала в дебрях
грамматики и географии, чтобы потом учить Джорджи. Она даже принялась за
латынь, мечтая быть ему полезной в преодолении этой премудрости.
Расставаться с ним на целый день, отдавать его на произвол учительской
трости и грубости школьных товарищей - было для слабой, чувствительной
матери почти то же, что снова отнимать его от груди. А Джордж с великой
радостью убегал в школу. Он жаждал перемен. Эта детская радость ранила
сердце матери, - ведь сама она так страдала, отпуская от себя сына. Ей
хотелось, чтобы и он огорчался, а потом она начинала раскаиваться в своем
эгоизме, в том, что хотела видеть родного сына несчастным.
Джорджи делал большие успехи в школе, директором которой был приятель
верного поклонника его матери - преподобного мистера Бинни. Он приносил
домой бесчисленные награды и похвальные отзывы. Каждый вечер он рассказывал
матери бесконечные истории про своих школьных товарищей, - какой молодчина
Лайонс и какой трус Сниффин; а отец Стила в самом деле поставляет в училище
мясо, а мать Голдинга каждую субботу приезжает за ним в карете; у Нита
панталоны со штрипками, нельзя ли и ему пришить штрипки? Булл-старший такой
сильный (хотя читает еще только Евтропия), что мог бы положить на обе
лопатки самого мистера Уорда, помощника учителя. Так Эмилия перезнакомилась
со всеми мальчиками в школе и знала их не хуже самого Джорджи. По вечерам
она помогала ему делать письменные упражнения и так усердствовала над его
уроками, как будто сама должна была утром отвечать учителю. Однажды, после
драки со Смитом, Джордж вернулся к матери с синяком под глазом и ужасно
хвастался перед нею и перед восхищенным старым дедушкой своими подвигами на
поле брани, на котором он, говоря по правде, показал себя далеко не героем и
потерпел решительное поражение. Эмилия до сих пор не может простить этого
Смиту, хоть он теперь мирно торгует в аптеке близ Лестер-сквер.
В таких тихих занятиях и безобидных хлопотах проходила жизнь кроткой
вдовы; годы отметили свое течение двумя-тремя серебряными нитями в ее
волосах да провели чуть заметную морщинку на ее чистом лбу. Но она с улыбкой
смотрела на эти отпечатки времени. "Какое значение это имеет для такой
старухи, как я?" - говорила она. Все ее надежды были сосредоточены на сыне,
который должен стать знаменитым, прославленным, великим человеком, как он
того заслуживает. Она хранила его тетради, его рисунки и сочинения и
показывала их в своем маленьком кругу, словно они были чудом гениальности.
Некоторые из них она доверила мисс Доббин, чтобы показать их мисс Осборн,
тетке Джорджа, и даже самому мистеру Осборну: может быть, старик раскается в
своем жестокосердии и злобе по отношению к тому, кого уже нет на свете. Все
ошибки и недостатки своего мужа она похоронила вместе с ним. Она помнила
только возлюбленного, который женился на ней, пожертвовав всем,
благородного, прекрасного и храброго супруга, который обнимал ее в то утро,
когда уходил сражаться и умирать за своего короля. И она верила, что герой
улыбается, глядя с небес на это чудо в образе мальчика, оставленного ей на
радость и утешение.
Мы уже видели, что один из дедушек Джорджа (мистер Осборн), восседая в
своих креслах на Рассел-сквер, день ото дня становился все несдержаннее и
раздражительнее, а дочь его, несмотря на свой прекрасный экипаж и прекрасных
лошадей, несмотря на то, что ее имя значилось в половине списков
благотворительных обществ столицы, была несчастной, одинокой, угнетенной
старой девой.
Снова и снова возвращалась она мыслью к прелестному мальчику, своему
племяннику, которого ей однажды довелось увидеть. Она мечтала о том, чтобы
ей позволили подъехать в своем прекрасном экипаже к дому, где он жил, и
каждый день, одиноко катаясь по Парку, она смотрела по сторонам в надежде
встретить его. Ее сестра, супруга банкира, иногда удостаивала навестить свой
старый дом на Рассел-сквер и свою подругу детства. Она привозила с собой
двух хилых детей в сопровождении чопорной няньки и, хихикая, жеманным
голосом тараторила о светских знакомых, о том, что ее маленький Фредерик -
вылитый лорд Клод Лоллипоп, а ее милую Марию заметила сама баронесса, когда
они катались в Роухемптоне в колясочке, запряженной осликом. Она просила
сестру уговорить папа сделать что-нибудь для ее дорогих малюток. Ей
хотелось, чтобы Фредерик пошел в гвардию; и если ему придется быть старшим в
роде (мистер Буллок положительно во всем себе отказывает, из кожи лезет,
чтобы купить поместье), то чем же будет обеспечена ее дорогая девочка?
- Я надеюсь на тебя, милочка, - говорила миссис Буллок, - потому что
моя доля папиного наследства перейдет, как ты понимаешь, к главе семьи.
Милейшая Рода Мак-Мул вызволит имение Каслтодди, как только умрет бедный
милый лорд Каслтодди, а у него то и дело случаются припадки эпилепсии; и
маленький Макдаф Мак-Мул будет виконтом Каслтодди. Оба мистера Бледайера с
Минсинг-лейн закрепили свои состояния за маленьким сыном Фанни Бледайер. Ты
понимаешь, как это важно, чтобы и мой крошка Фредерик был старшим в роде...
и... и... попроси папа перенести свой текущий счет к нам на Ломбард-стрит.
Хорошо, дорогая? Неловко, что у него счет у Стампи и Роди.
После такой беседы, где светская болтовня мешалась с грубой корыстью, и
после поцелуя, похожего на прикосновение устрицы, миссис Фредерик Буллок
забирала своих накрахмаленных птенцов и, все так же тараторя и хихикая,
усаживалась в карету.
Каждый визит, который эта представительница хорошего тона наносила
своим родным, только портил дело: отец увеличивал свои вложения у Стампи и
Роди. Ее покровительственная манера становилась все более невыносимой.
Бедная вдова в маленьком домике в Бромптоне, охраняя свое сокровище, не
подозревала, как жадно кто-то зарится на него.
В тот вечер, когда Джейн Осборн сказала отцу, что видела его внука,
старик ничего не ответил, но он не рассердился и, уходя к себе, довольно
ласково пожелал ей доброй ночи. Вероятно, он много размышлял о том, что она
сказала, а может быть, и навел у Доббинов некоторые справки об ее визите,
ибо недели через две после этого он спросил, где ее французские часики с
цепочкой, с которыми она обычно не расставалась.
- Я купила их на собственные деньги, сэр, - испуганно ответила мисс
Джейн.
- Закажи себе другие такие же или еще лучше, если найдутся, - сказал
старый джентльмен и погрузился в молчание.
За последнее время обе мисс Доббин несколько раз упрашивали Эмилию
отпустить к ним Джорджа: он очень понравился тетке; может быть, и дедушка,
намекали они, тоже решит наконец сменить гнев на милость, - Эмилия, конечно,
не захочет мешать счастью сына.
Нет, этого Эмилия не хотела, но она с тяжелым сердцем и большой опаской
принимала их приглашения, положительно места себе не находила в отсутствие
ребенка и встречала его, когда он возвращался, с таким чувством, словно он
избавился от какой-то опасности. Он привозил домой деньги и игрушки, на
которые вдова смотрела с беспокойством и ревностью. Она всегда спрашивала,
не видал ли он там незнакомого старого джентльмена. Только старого сэра
Уильяма, который катал его в фаэтоне, отвечал мальчик, да еще мистера
Доббина, он приехал к вечеру на своей прекрасной гнедой - нарядный, в
зеленом фраке, с розовым галстуком и с хлыстиком с золотым набалдашником;
мистер Доббин обещал показать ему Тауэр и взять его с собой на охоту с
гончими.
Но однажды, возвратившись, он сказал:
- Был старый джентльмен с густыми бровями, в широкополой шляпе и с
толстой цепочкой с печатками. (Мистер Осборн приехал как раз в то время,