Мей Лев Александрович. Ярмарка тщеславия

беседе, да и к чему было расстраивать ее? Пиры, попойки, разгул и смех идут
рука об руку со всеми другими занятиями на Ярмарке Тщеславия. Народ толпами
валил из церквей, когда Родон и его приятель проходили по Сент-Джеймс-стрит
и поднимались на крыльцо своего клуба.
Старые щеголи и habitues {Завсегдатаи (франц.).}, которые часами
простаивают у огромного окна клуба, глядя на улицу, еще не заняли своих
постов; в читальне почти никого не было. Одного из джентльменов, сидевших
там, Родон не знал, другому он кое-что задолжал по висту и, следовательно,
не чувствовал особого желания с ним встречаться; третий читал за столом
воскресную газету "Роялист" (славившуюся своей скандальной хроникой и
приверженностью церкви и королю). Взглянув на Кроули с некоторым интересом,
этот последний сказал:
- Поздравляю вас, Кроули!
- С чем это? - спросил полковник.
- Об этом уже напечатано в "Наблюдателе", а также и в "Роялисте", -
сказал мистер Смит.
- Что такое? - воскликнул Родон, сильно покраснев. Он подумал, что
история с лордом Стайном попала в газеты. Смита и удивило и позабавило, с
каким волнением полковник схватил дрожащей рукой газету и стал читать.
Мистер Смит и мистер Браун (тот джентльмен, с которым у Родона были не
закончены карточные расчеты) беседовали о полковнике перед его приходом в
клуб.
- Это подоспело в самый раз! - говорил Смит. - У Кроули, насколько мне
известно, нет ни гроша за душой.
- Это для всех удачно. - сказал мистер Браун. - Он не может уехать, не
заплатив мне двадцати пяти фунтов, которые он мне должен.
- Какое жалованье? - спросил Смит.
- Две или три тысячи фунтов, - отвечал Браун. - Но климат там такой
паршивый, что это удовольствие ненадолго. Ливерсидж умер через полтора года,
а его предшественник, я слышал, протянул всего лишь шесть недель.
- Говорят, его брат очень умный человек. Мне он всегда казался нудной
личностью, - заявил Смит. - Впрочем, у него, должно быть, хорошие связи.
Вероятно, он и устроил полковнику это место?
- Он? - воскликнул Браун с усмешкой. - Чепуха! Это лорд Стайн ему
устроил.
- То есть как?
- Добродетельная жена - клад для своего супруга, - отвечал собеседник
загадочно и погрузился в чтение газет.
В "Роялисте" Родон прочитал следующее поразительное сообщение:

"Пост губернатора на острове Ковентри.

Корабль его величества "Йеллоуджек" (капитан Джандерс) доставил письма и
газеты с острова Ковентри. Его превосходительство сэр Томас Ливерсидж
пал жертвой лихорадки, свирепствующей в Гнилтауне. Процветающая колония
скорбит об этой утрате. Мы слышали, что пост губернатора предложен
полковнику Родону Кроули, кавалеру ордена Бани, отличившемуся в сражении
при Ватерлоо. Для управления нашими колониями нам нужны люди не только
признанной храбрости, но и наделенные административными талантами. Мы не
сомневаемся, что джентльмен, выбранный министерством по делам колоний для
замещения вакансии, освободившейся на острове Ковентри вследствие столь
плачевного события, как нельзя лучше подходит для ответственного поста,
который ему предстоит занять".

- Остров Ковентри! Где он находится? Кто указал на твою кандидатуру
правительству? Возьми меня к себе в секретари, дружище! - сказал Макмердо со
смехом.
И пока Кроули и его друг сидели, озадаченные прочитанным сообщением,
клубный лакей подал полковнику карточку, на которой стояло имя мистера
Уэнхема, и доложил, что этот джентльмен желает видеть полковница Кроули.
Полковник и его адъютант вышли навстречу Уэнхему в полной уверенности,
что тот явился эмиссаром от лорда Стайна.
- Как поживаете, Кроули? Рад вас видеть, - произнес мистер Уэнхем с
улыбкой и сердечно пожал Родону руку.
- Я полагаю, вы пришли от...
- Совершенно верно, - ответил мистер Уэихем.
- В таком случае, вот мой друг, капитан Макмердо лейб-гвардии Зеленого
полка.
- Очень счастлив познакомиться с капитаном Макмердо, - сказал мистер
Уэнхем и протянул руку секунданту с такой же обворожительной улыбкой, как
перед тем - его принципалу. Мак протянул мистеру Уэнхему один палец,
обтянутый замшевой перчаткой, и очень холодно поклонился ему, едва нагнув
голову над своим крахмальным галстуком. Вероятно, он был недоволен, что ему
приходится иметь дело со "штафиркой", и считал, что лорду Стайну следовало
прислать к нему по меньшей мере полковника.
- Так как Макмердо действует от моего имени и знает, чего я хочу, -
сказал Кроули, - мне лучше удалиться и оставить вас вдвоем.
- Конечно, - подтвердил Макмердо.
- Ни в коем случае, дорогой мой полковник! - сказал мистер Уэнхем. -
Свидание, о котором я имел честь просить, должно быть у меня лично с вамп,
хотя присутствие капитана Макмердо не может не быть также чрезвычайно для
меня приятно. Иными словами, капитан, я надеюсь, что наша беседа приведет к
самым отрадным результатам, весьма отличным от тех, которые, по-видимому,
имеет в виду мой друг полковник Кроули.
- Гм! - произнес капитан Макмердо. "Черт бы побрал этих штатских! -
подумал он про себя. - Вечно они говорят сладкие слова и стараются все
уладить".
Мистер Уэнхем сел в кресло, которого ему не предлагали, вынул из
кармана газету и начал:
- Вы видели это лестное сообщение в сегодняшних газетах, полковник?
Правительство приобрело для себя очень ценного слугу, а вам обеспечивается
прекраснейшее место, если вы, в чем я не сомневаюсь, примете предлагаемую
вам должность. Три тысячи в год, восхитительный климат, отличный
губернаторский дворец, полная самостоятельность и верное повышение в чине.
Поздравляю вас от всего сердца! Смею думать, вам известно, джентльмены, кому
мой друг обязан таким покровительством?
- Понятия не имею! - сказал капитан, принципал же его страшно
покраснел.
- Одному из самых великодушных и добрых людей на свете, и к тому же из
самых знатных, - моему превосходному другу, маркизу Стайну.
- Будь я проклят, если приму от него место! - зарычал Родон.
- Вы раздражены против моего благородного друга, - спокойно продолжал
мистер Уэнхем. - А теперь, во имя здравого смысла и справедливости, скажите
мне: почему?
- Почему? - воскликнул изумленный Родон.
- Почему? Черт подери! - повторил и капитан, стукнув тростью об пол.
- Хорошо, пусть будет "черт подери", - сказал мистер Уэнхем с самой
приятной улыбкой. - Но взгляните на дело, как человек светский... как
честный человек, и посмотрите, не ошиблись ли вы. Вы возвращаетесь домой из
поездки и застаете - что?.. Милорд Стайн ужинает с миссис Кроули в вашем
доме на Керзон-стрит. Что это, какое-нибудь странное или необычайное
происшествие? Разве он и раньше не бывал у вас сотни раз при таких же точно
обстоятельствах? Клянусь честью, даю вам слово джентльмена (здесь мистер
Уэнхем жестом парламентария положил руку на жилет), что ваши подозрения
чудовищны, совершенно необоснованны и оскорбительны для достойного
джентльмена, доказавшего свое расположение к вам тысячью благодеяний, и для
безупречной, совершенно невинной леди.
- Не хотите же вы сказать, что... что Кроули ошибся? - спросил мистер
Макмердо.
- Я убежден, что миссис Кроули так же невинна, как и моя жена, миссис
Уэнхем, - заявил мистер Уэнхем весьма энергически. - Я убежден, что наш
друг, ослепленный безумной ревностью, наносит удар не только немощному
старику, занимающему высокое положение, своему неизменному другу и
благодетелю, но и своей жене, собственной чести, будущей репутации своего
сына и собственному преуспеянию в жизни. Я сообщу вам, что произошло, -
продолжал мистер Уэнхем серьезно и внушительно. - Сегодня утром за мной
послали от милорда Стайна, и я застал его в плачевном состоянии, - мне едва
ли нужно осведомлять полковника Кроули, что в таком состоянии окажется
всякий пожилой и немощный человек после личного столкновения с мужчиной,
наделенным вашей силою, Скажу вам прямо: вы поступили жестоко,
воспользовавшись преимуществом, которое дает вам такая сила, полковник
Кроули! Не только телу моего благородного и превосходного друга была
нанесена рана, но и сердце его, сэр, сочилось кровью!
Человек, которого он осыпал благодеяниями, к которому питал приязнь,
подверг его столь позорному оскорблению. Разве назначение, опубликованное
сегодня в газетах, не является свидетельством его доброты к вам? Когда я
приехал к его милости сегодня утром, я застал его поистине в плачевном
состоянии, больно было на него смотреть. И он, подобно вам, жаждал отомстить
за нанесенное ему оскорбление - смыть его кровью. Вам, полковник Кроули, я
полагаю, известно, что милорд на это способен?
- Он храбрый человек, - заметил полковник. - Никто никогда не говорил,
что он трус.
- Его первым приказом мне было написать вызов и передать его полковнику
Кроули. "Один из нас, - сказал он, - не должен остаться в живых после того,
что произошло минувшей ночью".
Кроули кивнул головой.
- Вы подходите к сути дела, Уэнхем, - сказал он.
- Я приложил все старания, чтобы успокоить лорда Стайна. "Боже мой,
сэр! - сказал я. - Как я сожалею, что миссис Уэнхем и я сам не приняли
приглашения миссис Кроули отужинать у нее!"
- Она приглашала вас к себе на ужин? - спросил капитан Макмердо.
- После оперы. Вот пригласительная записка... стойте... нет, это другая
бумага... я думал, что захватил ее с собой; по это не имеет значения, -
заверяю вас честным словом, что я ее получил. Если бы мы пришли, - а нам
помешала только головная боль миссис Уэнхем: моя жена страдает головными
болями, в особенности весной, - если бы мы пришли, а вы вернулись домой, то
не было бы никакой ссоры, никаких оскорблений, никаких подозрений. И, таким
образом, исключительно из-за того, что у моей бедной жены болела голова, вы
хотели подвергнуть смертельной опасности двух благородных людей и погрузить
два знатнейших и древнейших семейства в королевстве в пучину горя и
бесчестья.
Мистер Макмердо взглянул на своего принципала с видом человека, глубоко
озадаченного, а Родон почувствовал глухую ярость при мысли, что добыча
ускользает от него. Он не поверил ни единому слову во всей этой истории, но
как ее опровергнуть?
Мистер Уэнхем продолжал все с тем же неудержимым красноречием, к
которому он так часто прибегал во время своих выступлений в парламенте.
- Я просидел у ложа лорда Стайна целый час, если не больше, убеждая,
умоляя лорда Стайна отказаться от намерения требовать поединка. Я указывал
ему, что обстоятельства дела, в сущности говоря, подозрительны, - они
действительно возбуждают подозрение. Я признаю это, всякий мужчина на вашем
месте мог обмануться. Я сказал, что человек, охваченный ревностью, - тот же
сумасшедший, и на него так и следует смотреть, что дуэль между вами должна
повести к бесчестью для всех заинтересованных сторон, что человек,
занимающий столь высокое положение, как его милость, не имеет права идти на
публичный скандал в наши дни, когда среди черни проповедуются самые свирепые
революционные принципы и опаснейшие уравнительные доктрины, и что, хотя он
ни в чем не виноват, молва будет упорно его порочить. В конце концов я
умолил его не посылать вызова.
- Я не верю ни одному слову из всей этой истории, - сказал Родон,
скрежеща зубами. - Я убежден, что это бессовестная ложь и вы помогли ее
состряпать, мистер Уэнхем. Если я не получу вызова от лорда Стайна, я сам
его вызову, черт подери!
Мистер Уэнхем побледнел как полотно при этом яростном выпаде полковника
и стал поглядывать на дверь.
Но он обрел себе помощника в лице капитана Макмердо. Джентльмен этот
поднялся с места и, крепко выругавшись, упрекнул Родона за такой тон.
- Ты поручил свое дело мне, ну и веди себя, как я считаю нужным, а не
как тебе хочется! Ты не имеешь никакого права оскорблять мистера Уэнхема
подобными словами, черт возьми! Мистер Уэнхем, мы должны просить у вас
извинения. А что касается вызова лорду Стайну, то ищи кого-нибудь другого, -
я ничего не стану передавать! Если милорд, получив трепку, предпочитает
сидеть смирно, то и черт с ним! А что касается истории с... миссис Кроули,
то вот мое твердое убеждение: ровным счетом ничего не доказано. Жена твоя
невинна, как и сказал мистер Уэнхем. И, во всяком случае, дурак ты будешь,
если не возьмешь предложенного места и не станешь держать язык за зубами!
- Капитан Макмердо, вы говорите как разумный человек! - воскликнул
мистер Уэнхем, чувствуя, что у него отлегло от сердца. - Я готов забыть все
слова, сказанные полковником Кроули в минуту раздражения.
- Я был в этом уверен, - сказал Родон с злобной усмешкой.
- Помалкивай, старый дуралей, - произнес добродушно капитан. - Мистер
Уэнхем не станет драться, и к тому же он совершенно прав.
- Я считаю, - воскликнул эмиссар Стайна, - что это дело следует предать
глубочайшему забвению. Ни одно слово о нем не должно выйти за пределы этого
дома! Я говорю в интересах как моего друга, так и полковника Кроули, который
упорно продолжает считать меня своим врагом.
- Лорд Стайн едва ли будет болтать, - сказал капитан Макмердо, - да и
нам оно ни к чему. История эта не из красивых, как на нее ни посмотри, и чем
меньше о ней говорить, тем будет лучше. Поколотили вас, а не нас. И если вы
удовлетворены, то к чему же нам искать удовлетворения?
Тут мистер Уэихем взялся за шляпу, а капитан Макмердо пошел его
проводить и затворил за собой дверь, предоставив Родону побушевать в
одиночестве. Когда оба джентльмена очутились за дверью, Макмердо в упор
посмотрел на посланца лорда Стайна, и в эту минуту его круглое приветливое
лицо выражало что угодно, но только не почтение.
- Вы не смущаетесь из-за пустяков, мистер Уэнхем, - сказал он.
- Вы льстите мне, капитан Макмердо, - отвечал тот с улыбкой. - Но я
заверяю вас по чести и совести, что миссис Кроули приглашала нас на ужин
после оперы.
- Разумеется! И у миссис Уэнхем разболелась голова... Вот что: у меня
есть билет в тысячу фунтов, который я передам вам, если вы соблаговолите
выдать мне расписку. Я вложу билет в конверт для лорда Стайна. Мой друг не
будет с ним драться. Но брать его деньги мы не желаем.
- Это все недоразумение, дорогой сэр, только недоразумение, - отвечал
Уэнхем самым невинным тоном, и капитан Макмердо с поклоном проводил его до
клубной лестницы, как раз в ту минуту, когда по ней поднимался сэр Питт
Кроули. Оба эти джентльмена были немного знакомы, и капитан, направляясь
вместе с баронетом обратно в ту комнату, где оставался его брат, сообщил
сэру Питту, что ему удалось уладить дело между лордом Стайном и полковником.
Сэр Питт, разумеется, был очень обрадован этим известием и горячо
поздравил брата с мирным исходом дела, присовокупив соответствующие
нравственные замечания касательно зла, приносимого дуэлями, и порочности
такого способа улаживать споры.
А после этого вступления он пустил в ход все свое красноречие, чтобы
добиться примирения между Родоном и его женой. Он повторил все, что говорила
Бекки, указал на правдоподобность ее слов и добавил, что сам твердо уверен в
ее невинности.
Но Родон ничего не хотел слушать.
- Она прятала от меня деньги целых десять лет, - твердил он. - Она еще
вчера клялась, что не получала денег от Стайна. Когда я их нашел, она сразу
поняла, что все кончено. Даже если она мне не изменяла, Питт, от этого не
легче. И я не хочу ее видеть, не хочу!
Голова его поникла на грудь, горе совсем его сломило.
- Бедняга! - сказал Макмердо и покачал головой.

Сперва Родон Кроули и думать не хотел о том, чтобы занять пост, на
который его устроил столь гнусный покровитель, и даже собирался взять сына
из школы, в которую мальчик был помещен стараниями лорда Стайна. Однако брат
и Макмердо уговорили его принять эти благодеяния. Больше всего подействовали
на него доводы капитана, предложившего ему вообразить, в какую ярость придет
Стайн при мысли, что его враг обязан карьерой его же содействию!
Когда маркиз Стайн поправился настолько, что стал выезжать из дому,
министр по делам колоний встретил его однажды и с поклоном поблагодарил от
своего имени и от имени министерства за такое замечательное назначение.
Можно себе представить, как приятно было лорду Стайну выслушивать эти
комплименты!
Тайна ссоры между ним и полковником Кроули была предана глубочайшему
забвению, как сказал Уэнхем, то есть ее предали забвению секунданты и их
доверители. Но в тот же вечер о ней судили и рядили за пятьюдесятью
обеденными столами на Ярмарке Тщеславия. Один маленький Кеклби побывал на
семи званых вечерах и всюду рассказывал эту историю с подобающими поправками
и дополнениями. Как упивалась ею миссис Вашингтон Уайт! Супруга епископа
Илингского не находила слов, чтобы выразить свое возмущение. Епископ в тот
же день поехал с визитом в Гонт-Хаус и начертал свое имя в книге
посетителей. Маленький Саутдаун был огорчен; огорчилась и сестра его, леди
Джейн, - очень огорчилась, уверяю вас, Леди Саутдаун написала обо всем своей
другой дочери, на мыс Доброй Надежды. По крайней мере, три дня об этой
истории говорил весь город, и в газеты она не попала только благодаря
стараниям мистера Уэга, действовавшего по наущению мистера Уэнхема.
Судебные исполнители наложили арест на имущество бедного Реглса на
Керзон-стрнт, а куда девалась прелестная нанимательница этого скромного
особняка? Кто скажет? Кому спустя несколько дней еще было до нее дело? Была
ли она виновна? Нам всем известно, как снисходителен свет и каков бывает
приговор Ярмарки Тщеславия в сомнительных случаях. Некоторые говорили, что
Ребекка уехала в Неаполь вдогонку за лордом Стайном; другие утверждали, что
милорд, услышав о приезде Бекки, покинул этот город и бежал в Палермо;
кто-то передавал, что она проживает в Бирштадте и сделалась dame d'honneur
{Придворной дамой (франц.).} королевы болгарской; иные говорили, что она в
Булони, а некоторые, что она живет в меблированных комнатах в Челтнеме.
Родон определил ей сносное ежегодное содержание, а Бекки была из тех
женщин, что умеют извлечь много даже из небольшой суммы денег. Он уплатил бы
все свои долги при отъезде из Англии, согласись хоть какое-нибудь страховое
общество застраховать его жизнь, но климат острова Ковентри настолько плох,
что полковник не мог занять под свое жалованье ни гроша. Впрочем, он
аккуратнейшим образом переводил деньги брату и писал своему сынишке с каждой
почтой. Он снабжал Макмердо сигарами и присылал леди Джейн огромное
количество раковин, кайенского перцу, крепких пикулей, варенья из гуавы и
разных колониальных товаров. Он присылал своему брату в Англию "Гнилтаунскую
газету", восхвалявшую нового губернатора в самых восторженных выражениях,
тогда как "Гвилтаунский часовой" (жена его не была приглашена в
губернаторский дом) объявлял, что его превосходительство - тиран, в
сравнении с которым Нерона можно назвать просвещенным филантропом. Маленький
Родон любил брать эти газеты и читать об его превосходительстве.
Мать не делала никаких попыток повидаться с сыном. На воскресенье и на
каникулы мальчик приезжал к тетке; скоро он уже знал все птичьи гнезда в
Королевском Кроули и выезжал на охоту с гончими сэра Хадлстона, которыми так
восхищался еще во время первого памятного пребывания в Хэмпшире.

ГЛАВА LVI

Из Джорджи делают джентльмена

Джорджи Осборн прочно обосновался в особняке деда на Рассел-сквер,
занимал отцовскую комнату в доме и был признанным наследником всех тамошних
великолепий. Привлекательная внешность, смелый и бойкий нрав и
джентльменские манеры мальчика завоевали сердце мистера Осборна. Он так же
гордился внуком, как некогда старшим Джорджем.
Ребенок видел больше роскоши и баловства, чем в свое время его отец.
Торговля Осборна процветала за последние годы, его богатство и влияние в
Сити сильно возросли. В былые дни он радовался возможности поместить
старшего Джорджа в хорошую частную школу, а приобретение для сына чина в
армии было для него источником немалой гордости. Но для маленького Джорджи
старик метил значительно выше! Он сделает из мальчика настоящего
джентльмена, - так постоянно говорил мистер Осборн. Мысленно он видел внука
студентом, членом парламента, быть может, даже баронетом. Старик считал, что
умрет спокойно, если будет знать, что его Джорджи находится на пути к
достижению таких почестей. Для воспитания мальчика он не хотел приглашать
никого, кроме первоклассного преподавателя с университетским образованием, -
не каких-то там шарлатанов и самозванцев, нет, нет! Когда-то он яростно
поносил всех священников, ученых и тому подобных людишек, уверял, что это
шайка обманщиков и шарлатанов, способных зарабатывать себе кусок хлеба
только зубрежкой латыни да греческого, свора надменных псов, взирающих
свысока на британских купцов и джентльменов, хотя те могут покупать их
сотнями. Теперь же он сетовал на то, что его самого учили плохо и мало, и
постоянно обращался к Джорджи с напыщенными тирадами о необходимости и
преимуществах классического образования.
Когда они встречались за обедом, дед расспрашивал мальчугана о его
чтении и занятиях и с большим интересом слушал рассказы внука, делая вид,
что понимает все, что говорит ему маленький Джорджи. Но он допускал сотни
промахов и не раз обнаруживал свое невежество. Это не содействовало уважению
к нему со стороны ребенка. Быстрый ум и превосходство в образовании очень
скоро показали Джорджи, что его дед - тупица, и он начал помыкать им и
смотреть на него свысока, ибо прежнее воспитание мальчика, как ни было оно
скромно и ограниченно, помогло сделать из него джентльмена больше, чем любые
планы дедушки. Джорджи воспитала добрая, слабая и нежная женщина, которая
если и гордилась чем-нибудь, то только своим сыном; чье сердце было так
чисто, а поведение так скромно, что уже это одно делало ее настоящей леди.
Она жила для других, исполняла свой долг тихо и незаметно, и если никогда не
высказывала никаких блестящих мыслей, то зато никогда не говорила и не
думала ничего плохого. Простодушная и бесхитростная, любящая и чистая -
могла ли наша бедная маленькая Эмилия не быть настоящей благородной
женщиной?
Юный Джорджи властвовал над этой мягкой и податливой натурой. И
контраст между ее простотой и деликатностью и грубой напыщенностью тупого
старика, с которой мальчику вскоре пришлось столкнуться, сделал его
властелином и над дедом. Будь он даже принцем королевской крови, и тогда ему
не могли бы внушить более высокого мнения о самом себе!
Пока его мать тосковала и думала о нем целыми днями (а вероятно, и в
долгие, унылые часы одиноких ночей), этот юный джентльмен среди удовольствий
и развлечений, доставлявшихся ему во множестве, весьма легко переносил
разлуку с нею. Маленькие мальчики, с ревом отправляющиеся в школу, ревут
потому, что едут в очень неприятное место. Лишь немногие плачут оттого, что
расстаются с домом. И если вспомнить, что в детстве у вас высыхали слезы при
виде имбирного пряника, а пирог с черносливом служил утешением за муки
расставания с матерью и сестрами, то выходит, что и вам, мой друг и брат, не
следует слишком уверенно рассуждать о своих тонких чувствах.
Итак, мистер Джордж Осборн пользовался всеми удобствами и роскошью,
которыми считал нужным окружать его богатый и щедрый дед. Кучеру было
приказано приобрести для мальчика самого красивого пони, какого только можно
было найти за деньги. И на этой лошадке Джорджи сперва обучался ездить
верхом в манеже, а затем, после удовлетворительной сдачи испытания в езде
без стремян и прыжках через барьер, был допущен к катанью в Риджент-парке и,
наконец, в Хайд-парке, где он появлялся во всем параде, в сопровождении
грума. Старик Осборн, который был теперь меньше занят в Сити, где он
предоставил вести дела младшим совладельцам фирмы, часто выезжал на прогулку
вместе с мисс Осборн, следуя по тому же модному маршруту. И когда маленький
Джорджи подъезжал к ним галопом, с замашками настоящего денди, оттянув пятки
вниз, дед подталкивал локтем Джейн и говорил: "Посмотри-ка, мисс Осборн!" Он
хохотал, лицо у него краснело от удовольствия, и он кивал мальчику из окна
кареты; грум раскланивался с экипажем, а лакей отвешивал поклон мистеру
Джорджу. Здесь же во время катания другая тетка мальчика, миссис Фредерик
Буллок (чья карета с гербами, изображавшими золотых быков, и с тремя
маленькими бледными Буллоками в кокардах и перьях, глазеющими из окон,
ежедневно появлялась в Хайд-парке) - миссис Фредерик Буллок, повторяю,
метала на маленького выскочку взоры, исполненные лютой ненависти, когда тот
проезжал мимо, подбоченясь и заломив шляпу набекрень, с гордым видом
заправского лорда.
Хотя мистеру Джорджу было от роду не больше одиннадцати лет, однако он
уже носил штрипки и чудеснейшие сапожки, как взрослый мужчина. У него были
позолоченные шпоры, хлыстик с золотой ручкой, дорогая булавка в шейном
платке и самые изящные лайковые перчатки, какие только могли выйти из
мастерской Лема на Кондит-стрит. Мать дала ему с собой два шейных платка и
сама сшила и выстрочила ему несколько рубашечек. Но когда ее маленький
Самуил приехал повидаться с вдовой, эти рубашки были заменены более тонким
бельем. На пластроне батистовой рубашки блестели пуговицы из драгоценных
камней. Скромные подарки Эмилии были отложены в сторону, - кажется, мисс