– Миша, нам нужна твоя помощь, причем помощь очень конфиденциальная, и как раз связанная с тем, о чем ты сейчас говорил. Только писать об этом ни в коем случае нельзя, – сказал Леонид. – Мы ищем мою давнюю знакомую… если быть честным до конца, то мать моего сына. Она здесь, в Сибири.
   – Сибирь большая, вы что же, точнее не знаете, где она находится? – удивленно поднял брови Михаил.
   Леонид молча смотрел на него, собираясь с мыслями.
   – Она что, заключенная и находится в какой-нибудь из местных колоний? – предположил Михаил и вдруг, осененный догадкой, воскликнул: – Или вы хотите сказать, что ее держат на одном из секретных объектов, о которых мы только что говорили?
   Переглянувшись с Федором, который хмыкнул в бороду, покачав головой: вот, мол, какие догадливые попадаются, Леонид решил открыться Михаилу, поэтому он молча достал из нагрудного кармана уже слегка слежавшееся письмо Есении и протянул его ему.
   Михаил взял письмо, аккуратно развернул и, подсев ближе к свету, принялся читать. Где-то на середине письма он поднял глаза, обвел Федора и Леонида потрясенным взглядом со словами: «Так вот оно что!» и опять углубился в чтение. На щеках его выступил румянец.
   Закончив читать, он вскочил и забегал по комнате. Федор убрал ноги под стул, чтобы бегавший в ажиотаже Михаил не зацепился.
   А тот бегал, не замечая ничего, и только повторял:
   – Вот где собака зарылась, вот где собака зарылась…
   Леонид с Федором молча наблюдали за ним, потом Леонид, не выдержав, остановил его:
   – Прекрати бегать и объясни, что тебя так возбудило?
   – Да ведь это же сенсация! – воскликнул Михаил и тут же себе возразил: – Да, но это же невозможно! – и он опять забегал. – Вы поймите, весь мир носится с клонированной овечкой Долли, а у нас тут такое! А на Западе только затевают дискуссию – можно или нельзя клонировать человека, ах, наивные…
   – Миша, ты, кстати, не можешь растолковать мне популярно, что такое собственно клонирование и с чем его едят? И чего это ты так переполошился? – спросил Федор, останавливая его и заставив присесть рядом.
   Остановившись, Михаил сосредоточенно потер лоб рукой и начал объяснять:
   – Собственно клонированием называется процесс изготовления генетически идентичных копий отдельной клетки или организма, хотя в природе существуют так называемые естественные клоны – это однояйцевые близнецы, которые являются генетическими копиями друг друга. Здесь процесс клонирования осуществляется самой природой. Один врач в Штатах решил пойти вслед за природой и немного подтолкнуть ее, когда он взял у одной женщины восьмиклеточный эмбрион, разделил его на восемь отдельных бластомер и подселил их в восемь разных женщин, которые, по идее, должны были впоследствии родить восемь генетически идентичных младенцев. Говорят, его выгнали с работы и лишили лицензии, но дело было сделано. А у нас, еще в 30-е годы, Астауровым был разработан метод термического воздействия, который позволил в результате партеногенеза, то есть без оплодотворения, клонировать личинки тутового шелкопряда, полностью повторяющие генотип матери. Но собственно клонирование, как процесс, о котором сейчас гудит весь мир после известия в журнале «Nature» в феврале 1997 года о рождении овечки Долли, есть процесс переноса генетического материала из одной – донорской – клетки в энуклеированную, то есть освобожденную от собственного ядра, яйцеклетку. В результате этого процесса появляется клон донора. Короче говоря, если из яйцеклетки женщины изъять ее собственное ядро, а на его место вставить ядро клетки другого человека – донора, то женщина выносит и родит клона донора.
   – Если это популярно, то, значит, я совсем оглупел на старости лет, – покачал головой Федор. – Но чувствую, что дело тут не чисто.
   – Да нет, все понятно, – возразил Леонид. – Кстати, это же напрочь устраняет принятое понятие семьи, да и все другие понятия: «мать», «кровное родство»… Кто же тогда является матерью этого клона? Та женщина, у которой взяли яйцеклетку? Или та, у которой взяли ядерный материал для переноса в освобожденную от собственного ядра яйцеклетку? Или та, которая в итоге выносила и родила этого ребенка-клона?
   – Да, тут сложно разобраться, – согласился Михаил. – Помните, по кодексу Наполеона отцом ребенка признается муж родившей женщины, даже если она зачала этого ребенка от другого? И сейчас в случаях экстракорпорального оплодотворения, даже при полном донорстве, когда и яйцеклетка, и сперматозоиды заимствуются в банке клиники, матерью ребенка все равно считается женщина, выносившая и родившая этого ребенка, а его отцом – муж этой женщины.
   – Хорошо, а как быть с суррогатным материнством, когда, например, бабушка вынашивает собственного внука за свою дочь? Кто он ей – сын или внук?
   – По рождению – сын, а по генетическому материалу – внук, ведь она выступила только своеобразным инкубатором для этого младенца, а исходный материал был взят у ее дочери и зятя.
   – Тогда получается, что факт вынашивания и рождение ребенка не делает женщину его матерью, если то, из чего он развился, взято от другой женщины… А женщина, выносившая и родившая ребенка из генного материала, взятого в банке клиники, является всего лишь его приемной матерью, вернее приемной матерью для чьей-то осиротевшей яйцеклеточки или сперматозоидика. Во тоска-а-а…
   – Да, тут есть над чем призадуматься… – снова согласился Михаил.
   – А если тетке, в ее собственную, освобожденную от ядра яйцеклетку перенесут ядерный материал из ее же соматической клетки, то, получается, что она сама себя трахнет, забеременеет, выносит и родит… саму же себя… или это будет все-таки ее дочь, или сестра-близнец, только с разницей в возрасте?… Блин, у меня мозги совсем в раскорячку встали! Страшные времена грядут! Теперь для продолжения рода человеческого не нужны будут ни мужики, ни соитие. Сбылась мечта амазонок… А как же любовь и наслаждение?! – воскликнул Леонид.
   – Ну, не думаю, что все так уж страшно… Мы тоже на что-нибудь сгодимся, – улыбнулся Михаил. – Хотя, если честно признаться, то я тоже морально не готов к такому обороту дела, ведь считается, что клонирование человека это дело далекого будущего, и все только гипотетически обсуждают этические и прочие проблемы, которые могли бы возникнуть при всех этих делах. Ученые считают, что клонирование решило бы проблемы многих бездетных семей, проблемы, связанные с наследственными заболеваниями, а также с выращиванием органов для трансплантации человеку. Но есть много противников этого. Священнослужители заявляют, что у клонов не будет души, хотя не ясно, в чем это будет выражаться и чем это может навредить человечеству. Не думаю, что это означает потерю нравственности… Вон, убийцам наличие души не мешает убивать…
   – Люди без души – это нeлюди, – тихо заметил Федор. – Нечистая сила, значит… Через них Сатана глядит в наш мир…
   Михаил удивленно оглянулся на него, но продолжил развивать свою мысль, никак не прокомментировав высказывание Федора:
   – Меня другое занимает в связи с этим, вот скажите мне: что такое желание человека иметь ребенка? Почему так переживают бездетные люди? Это что, желание продлить себя? Но тогда клонирование – это более идеальный способ увековечить себя. Ведь при обычном зачатии и рождении в ребенке перемешиваются гены обоих родителей, и что из этого микста получится – один Бог знает, а при клонировании – получается почти точная твоя копия. Особенно везет женщинам – они могут выносить и родить свой собственный клон. Вот!
   – Паря, а тебе женщина когда-нибудь говорила, что хочет от тебя ребенка? – спросил его Федор.
   Михаил замешкался и, покраснев, покачал головой:
   – Нет, а что?
   – А вот то самое! – снисходительно ответил Федор. – Зеленый ты еще, жизни не нюхал. Женщины своей еще не встретил, той, которая бы захотела от тебя ребенка. Не просто ребенка из каких-то там клеток, а именно твоего пацана или девчонку.
   – Но мы же говорим еще и о тех, кто не может сам зачать и родить, им бы все это помогло продолжить свой род, – напомнил ему Михаил.
   – Вот что я тебе скажу… – вздохнув, сказал Федор. – В природе мы многое не постигли, а она мудро устроена, тысячелетиями все в ней ладно работает. А теперь человек начинает влезать в ее законы и хочет взять на себя роль творца, когда еще даже жить в ладу с природой не научился. А как зовут того, кто уже пытался стать на место Творца, помните? Кто возомнил себя равным Богу?
   – Вы Люцифера имеете в виду? – спросил Михаил.
   – Можно и Люцифером его назвать, – согласился Федор. – Ну вот, а если природа не дает женщине ребенка, значит не нужно ей его рожать, значит, если она и выносит его с помощью разных там медицинских вспомоществований, то это все потом обязательно вылезет боком: либо нездоровьем, либо еще чем-нибудь похуже. Лучше уж взять обездоленного ребятенка из детдома и воспитать его в любви и заботе, чем рожать своего урода, которого природа и в мир-то выпускать не хотела.
   – Федор, ну ты прямо мракобес какой-то! – возмутился Леонид. – Если по-твоему рассуждать, то и болезни, которые природа насылает на нас, лечить не надо! Помирает человек, например, от аппендицита, и пусть: нечего препятствовать природе! Вдруг он потом что-нибудь натворит, а так помрет в срок – и все спокойны.
   – Мы забыли про главное! – остановил его Федор. – Миша, так ты можешь узнать, где проходит конференция? Нам нужно на нее попасть.
   – Сейчас позвоню, узнаю, – сказал Михаил и вышел из комнаты.
   Через десять минут он вернулся, держа в руке лист с факсом.
   – Вот думаю то, что вас интересует: научная конференция по «Медико-генетическим аспектам трансплантологии», открылась сегодня в Институте репродуктивной генетики. Как, вы говорите, зовут вашу знакомую?
   – Есения… Есения Викторовна Вербицкая, – ответил Леонид, чувствуя, как у него замирает сердце.
   – Есть такая, – кивнул Михаил. – Вот тут указано, что второй день конференции начинается в десять ноль-ноль с доклада доктора медицинских наук Е. В. Вербицкой на тему…
   Леонид выхватил у него из рук листок, впиваясь взглядом в печатные строки. Шевеля губами, он медленно, чуть ли не по складам, прочел фамилию Есении и опустился на стул, ощутив неожиданную слабость в ногах. Кроме письма Есении этот листок был еще одним документальным подтверждением, что она жива и даже успешно трудится на поприще отечественной науки. Печатные строки и эта приставка перед ее именем «д-р. мед. наук» были очень официальны, но Леонид, глядя на них, внезапно увидел перед собой живые глаза Есении.
   – Мне надо попасть на эту конференцию, – севшим голосом сказал он и взволнованно посмотрел на Михаила.
   – Сделаю все, что смогу, – серьезно пообещал тот, сочувственно взглянув на него.
   Переночевав у Михаила, на следующее утро они поехали на его не новом, но ухоженном «жигуленке» в Академгородок. По пути Михаил заехал в редакцию, откуда через несколько минут вынес факс-приглашение и бейджи сотрудников газеты без фотографий, но с впечатанными в них фамилиями. Один бейдж был выписан на него, другой – на Александра Веселова в соответствии с «запасным» паспортом Леонида.
   Вручив все это Федору и Леониду, он сказал:
   – Вот, все реально. Даже можете пройти аккредитацию, если таковую будут проводить. Дядя Федя пройдет под моей фамилией.
   – А как же ты будешь выкручиваться перед своей редакцией, когда выяснится, что ты не был на конференции, тебе же надо будет все-таки какую-то статью написать? – спросил его Леонид.
   – Не волнуйтесь, – по-доброму усмехнулся Михаил. – У меня там есть свои источники информации, напишу без проблем. Тем более, что присутствовать на конференции я все равно не собирался – через три часа улетаю в командировку в Иркутск.
   Высаживая их у ворот института, он пожелал им удачи и сказал на прощание:
   – Машину я, на крайний случай, оставлю за углом, ключ будет под ковриком. Вернете, когда у вас все уладится. А не вернете – тоже в обиде не буду.
   – А ты как же?
   – Возьму такси, не волнуйтесь. Счастливо!
   И он медленно отъехал, а Федор с Леонидом направились к проходной, боясь опоздать к началу конференции.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ОСВОБОЖДЕНИЕ

Глава первая

   Филипп Кондратюк, ученый секретарь Института репродуктивной генетики и личный референт его руководителя, был доволен. Его идея с проведением научной конференции удалась. Первый же день ее работы показал, что необходимость в проведении такой конференции давно назрела, ученым было чемподелиться друг с другом. Профессор Козинцев из Ожогового центра Института Склифосовского прочел доклад об их замечательных успехах по выращиванию кожных тканей в питательных средах. Скоро для людей, работающих в областях повышенного риска – пожарников, спасателей, горняков, химиков можно будет создать что-то вроде банка тканей, где взятые у них сантиметровые кусочки кожи будут храниться и расти до того момента, пока они не понадобятся. Известно, что человек не выживает, если кожный покров у него поражен более чем на пятьдесят процентов. Теперь появилась возможность поспорить с этой цифрой.
   Филипп, увлекшись докладами, даже начал испытывать гордость за достижения российских ученых, на какой-то момент забыв, кто он есть и с какой целью внедрен в Россию.
   А был он Филом Выщицки – сотрудником закрытого генетического военного центра в Канаде и агентом ЦРУ. Конечно, никто в здешнем институте этого даже заподозрить не мог, поскольку легенда у него была тщательно разработана и подкреплена документально.
   В Институт репродуктивной генетики Сибирского отделения РАН аспирант Филипп Кондратюк поступил в 1993 году после трех лет стажировки в Канаде, куда его якобы направляли после окончания биофака Киевского университета. Он, действительно, стажировался в Канаде, но только после окончания не Киевского, а Мичиганского университета. А киевский стажер, очень удачно оказавшийся круглым сиротой, бесследно исчез, замененный на своего канадского коллегу, с которым он, кстати, был удивительно похож. В Киеве Филипп никогда не был, и к Украине имел очень опосредованное отношение – его дед, Степан Вышицкий, был выходцем из-подо Львова. Во время Великой Отечественной войны старший Вышицкий был активным членом УНА УНСО, воевал в формированиях Бендеры, а потом попал в эсэсовскую дивизию «Нахтигаль» [10], соловьиная песня которого загубила немало жизней. После наступления Красной Армии он бежал с немцами в Германию, откуда в сорок пятом, не выданный американцами, сумел перебраться в Канаду, где пополнил ряды украинских националистов, крайне враждебно настроенных к Советской России. Степан Вышицкий сыграл решающую роль в формировании мировоззрения внука, практически отобрав его у безвольного сына и его жены – дородной канадки, чем-то напоминающей Степану их довоенную кобылу.
   Филипп еще в студенческие годы, обучаясь на биологическом факультете Мичиганского университета, был завербован ЦРУ с подачи украинских националистов, которые в последние десятилетия полностью попали под влияние ЦРУ, фактически став одним из подразделений Управления в его разносторонней деятельности против СССР. Характерным показателем их эффективной работы было современное положение дел на Украине и состояние российско-украинских отношений.
   Несколько лет Филиппа готовили к конспиративной работе, после чего он прямо из Канады, не скрываясь, прибыл в Новосибирск.
   За пять лет пребывания в Академгородке Филиппу удалось не только успешно защитить кандидатскую диссертацию и собрать материалы для докторской, но и сделать карьеру. Руководство института отметило его еще в первые годы обучения в аспирантуре. Филипп, действительно, учился и работал, как заведенный, но кроме этого он обладал общительным веселым характером, играл на гитаре и неплохо пел, оказываясь душой любой компании и, наверное, все это вместе и привело к тому, что по окончании аспирантуры и защиты диссертации его оставили в институте, где он с еще большим рвением продолжил работу. Такое усердие не пропало втуне, и сейчас, через пять лет, Филипп был уже ученым секретарем института и личным референтом академика РАН Вениамина Игоревича Вахрушева – руководителя Института репродуктивной генетики.
   Будучи по природе очень энергичным и дисциплинированным человеком Филипп успевал очень много. Поэтому свою официальную деятельность он довольно успешно совмещал с конспиративной работой по сбору и анализу научной информации, а также активно сотрудничал с националистами Казахстана и постоянно наблюдал за всеми проявлениями национализма в Якутии, Татарстане, Башкирии, поддерживая эти «движения» материально и идеологически. У него имелись окна на российско-монгольской и российско-китайской границах, через которые он получал посылки с литературой и другими необходимыми националистам «просветительскими» материалами. Связь с ЦРУ он поддерживал через Интернет и дипломатические каналы, благо в нынешнее время общение с иностранцами уже не так отслеживалось, как раньше.
   Большую помощь в хранении контрабандных посылок из-за границы ему оказывал его двоюродный дядя – Григорий Тарасович, сын родного брата его деда. Филипп нашел его сразу же по прибытии в Новосибирск.
   Отец Григория Тарасовича тоже служил в дивизии «Нахтигаль», но ему повезло меньше, чем его брату Степану, – при отступлении немцев его ранили, из-за чего он, в конце концов, попал в плен к советским войскам, и после установления личности и, главное, «деятельности», был расстрелян, как предатель Родины. Его жену вместе с двухлетним Грицьком выслали в Сибирь, где они провели много лет в ужасающих условиях на грани выживания.
   Всю свою жизнь Григорий Тарасович прожил с клеймом «сына фашиста» и «эсэсовского выродка», что не могло не отложить отпечаток на его характер. С пятнадцати лет он подрабатывал в местном леспромхозе, сторонясь людей и выполняя свои обязанности с угрюмой сосредоточенностью. Когда ему исполнилось восемнадцать лет, мать его умерла от туберкулеза, и он остался совсем один. В это время произошло несчастье со знакомым лесником, Парфенычем, которого сильно помял медведь, и он уже не мог один выполнять свою работу. Григорий Тарасович пришел к местному начальству и попросился в помощники к леснику. Там, посмотрев на здорового угрюмого парня, после короткого совещания согласились. Так Григорий Тарасович выбрал себе работу на долгие годы, из помощника дослужившись до лесника, когда Парфеныч состарился и умер.
   Пропадая все время в лесу, Григорий Тарасович так и не женился, и прожил до пятидесяти шести лет бобылем, редко наведываясь в город. В восьмидесятом году в один из своих редких приездов в Ачинск он умудрился подхватить вирус тяжелейшего гриппа, который дал ему осложнение на руки в виде острого полиартрита. Болезнь начала бурно прогрессировать, и вскоре он получил инвалидность, которая, впрочем, не мешала ему исполнять свои обязанности. За годы лесничества он потихоньку выстроил себе в тайге хуторок, на котором поставил пасеку, прослышав, что пчелы помогают при его болячке. Живя вдалеке от людей, он перенес всю свою нерастраченную любовь и заботу на живность, проживающую у него на хуторе. А с ним вместе жили две собаки – Буян и Славка, козел Яшка, две козочки – Яруня и Мурелька [11], прозванная так за нежно-абрикосовый цвет шерстки, и несколько кур во главе с петухом Тунгусом. Григорий Тарасович их всех любил, и даже с пчелами разговаривал, как с разумными существами, дав имена пчелиным маткам во всех шестнадцати ульях. Животные тоже платили ему любовью, и надо было видеть, как он сидел на крылечке дома в окружении своего «стада», когда даже глупые куры пригревались у его бока, а Тунгус, сидя на перекладине у плеча Григория Тарасовича, осторожно расправлял клювом волосы за ухом хозяина.
   Именно такую картину и застал Филипп, когда пять лет назад неожиданно нагрянул к дядьке на пасеку с приветами от заокеанской родни. Кстати сказать, что за эти годы в свите Тунгуса курочки уже не раз сменились, закончив свою жизнь в наваристом борще, зато все остальные обитатели хоть и постарели, но так и продолжали жить с хозяином, включая и голенастого Тунгуса, на которого рука Григория Тарасовича просто не поднималась.
   Григорий Тарасович, привыкший к одиночеству, сначала принял племянника настороженно, но Филипп развел такую бурную деятельность, что, в конце концов, склонил расположение родственника в свою сторону. Для начала он привез ему в подарок новую рацию и раз в неделю выходил с ним на связь, спрашивая о самочувствии и не надо ли чего – лекарств, продуктов или еще чего-нибудь. Потом по случаю помог с реализацией меда, а к осени, узнав о том, что Григорию Тарасовичу тяжело ходить на лыжах – полиартрит начал поражать уже и суставы ног, подарил ему замечательный снегоход «Skeedu» с нартами.
   Со временем Григорий Тарасович, не избалованный человеческим вниманием, очень полюбил племянника, отдавая ему часть скупой мужской привязанности, которую до этого дарил только своим животным. Кстати, и Филипп неожиданно для себя тоже прикипел сердцем к угрюмому старику. Видимо что-то, действительно, было в этом самом «голосе крови»…
   Где-то через год, в один из приездов на хутор к дядьке, во время беседы на политические темы, Филипп слегка приоткрыл ему завесу над своей истинной деятельностью, попросив о небольшой помощи. Григорий Тарасович поразмышлял несколько дней и, видимо, не испытывая особого пиетета перед властью и государством, под которыми он жил, согласился помогать племяннику, сохраняя у себя на хуторе привезенные спецкурьером посылки с границы. Он держал их у себя до поры до времени и доставлял на снегоходе к шоссе между Новосибирском и Ачинском, куда в оговоренное время подъезжал либо сам Филипп, либо его люди из «националистического подполья».
   В институте Филипп вел себя очень осторожно, в открытую нос никуда не совал, хотя был в курсе всех дел, но в институтской деятельности пока не обнаружил ничего такого, что вызвало бы интерес у его «руководства» за океаном. Но, как известно, курочка по зернышку клюет…
   Получив неограниченный доступ к институтскому архиву, где он работал над диссертацией, Филипп неожиданно наткнулся в самом конце архива на стоящий за стеллажами ящик с какими-то старыми хозяйственными документами. Каково же было его удивление, когда среди этих бумаг он обнаружил наряды на довольствие, датируемые пятьдесят вторым годом, в которых были указаны фамилии и имена трех человек, по официальным сведениям расстрелянных еще в конце тридцать девятого года!.. Готовясь к отправке в Россию, Филипп хорошо изучил историю советской генетики, и знал имена практически всех, кто внес в развитие этой науки хоть мало-мальский вклад. Как человек и ученый он поражался патологической жестокости Сталина и его приближенных, расстреливавших и ссылавших ученых такого уровня, какими бы гордилась любая другая страна.
   Перечитав заново фамилии, напротив которых стояли цифры, перечисляющие ассортимент скудного пайка и медикаментов, Филипп почувствовал, как озноб пробежал по его телу от понимания, что он в буквальном смысле нашел «скелет в шкафу», но, к сожалению, вопросов по этому поводу задать он никому не мог… Он мысленно поблагодарил собственную интуицию, толкнувшую его покопаться именно в этой стопке пожелтевших документов и, вчитываясь в сухие строки, начертанные на обтрепанных ломких листках, подумал, что, похоже, сюда, в Академгородок, свозили ученых, «вычеркнутых из списка живых», которые обезличенно, без имен и прав, продолжали свою работу. А это, зная русских, может иметь ой-ёй-ёй какие последствия…
   Филипп срочно доложил о своей находке руководству за океан, реакция которого не заставила себя долго ждать – ему тут же поручили выяснить, кто еще из генетиков проходил через Академгородок, над чем они работали, где велись работы, и нет ли у института, созданного только в конце шестидесятых годов, своего более старого предшественника, какой-нибудь секретной лаборатории или центра, где велись бы генетические исследования…
   Филипп только крякнул от поставленной перед ним задачи и стал, что называется, рыть носом землю, пытаясь подняться по служебной лестнице до такого уровня, чтобы иметь возможность дотянуться до подобной информации. Потому он был счастлив, когда ценой большой, кропотливой работы и умелого обхождения с институтским начальством стал приближенным человеком руководителя института, затем его референтом, а вскорости и ученым секретарем всего института.
   Впрочем, академик Вахрушев не торопился раскрываться перед Филиппом, и лишь однажды обмолвился, попросив побыстрее подготовить ему какие-то необходимые бумаги в связи с тем, что «дела в одном из наших филиалов» заставляют его срочно уехать.
   Упоминание о филиалах насторожило Филиппа, поскольку официально никаких филиалов за институтом не числилось. Он и это доложил своему руководству, которое решило проверить международную деятельность института, и в девяносто седьмом году неожиданно были обнаружены интересные детали, чрезвычайно насторожившие ЦРУ. Выяснилось, что интересующий их Институт репродуктивной генетики поставлял в западные клиники довольно большое количество человеческих органов для трансплантации, получая за это достаточно крупные суммы и приобретая на них новейшее медицинское оборудование. Но особенно смутило американскую разведку не столько количество органов, сколько их качество и удивительная гистосовместимость с организмом пациентов, о чем говорилось в истории болезней людей, которым были имплантированы «русские запчасти».