Страница:
Потом, подняв глаза, тихо спросила:
– Что произошло?
Козак изложил ей ход событий, не забыв упомянуть и про угрозы Котова. Маргарита слушала молча, пока он не закончил.
– Значит, и Валера в этом замешан, – заключила она. – Это он вызвал Витюшу на встречу с Копытиным.
Подумав минуту, она спросила:
– Могу я попросить вас об одолжении?
Козак кивнул.
– Найдите эту мразь… А с Копытиным я потом сама разберусь.
Козак переглянулся с Квачом и сказал:
– Обещаем.
Маргарита открыла сумочку, достала из нее пачку с долларами и протянула ее Козаку:
– Здесь десять тысяч. Думала Витюше понадобятся… – она судорожно сглотнула, но справилась с собой и добавила: – Сделаете дело, уезжайте из города…
Козак взял деньги.
– А это куда? – спросил он, указывая на ведро.
– Я заберу, поставьте его сюда, – сказала она, показывая себе под ноги.
Козак осторожно пристроил ведро у нее в ногах и выпрямился. Маргарита обхватила ведро ногами и вдруг, застонав, схватилась за живот.
Козак, не зная, что предпринять, замер, глядя, как бедная женщина корчится на сиденье. А та, несколько раз со свистом втянув воздух сквозь сжатые от боли зубы, попросила Квача:
– Отвезите меня домой.
– Может, в больницу? – спросил тот, сочувственно глядя на нее.
– С этим? – сквозь боль усмехнулась Маргарита, поведя глазом на ведро. – Нет, везите меня… – но приступ новой боли не дал ей договорить.
– Это неразумно, Маргарита Ивановна, – вмешался Козак. – Пусть Квач отвезет вас в больницу, а ведро с… – он замешкался на секунду, – …короче, ведро я могу пока поставить у себя в гараже. Я сейчас вам напишу адрес. Потом, когда все обойдется, приедете и заберете. Вот вам ключ, – он вытащил из данной ею пачки стодолларовую купюру и, написав на ней адрес, открыл ее сумочку и положил туда банкноту с завернутым в нее ключом от гаража.
Маргарита, прерывисто дыша, переждала приступ боли, потом, вытащив из сумочки банкноту, вернула ее Козаку и приказала Квачу каким-то новым, суровым голосом:
– Вези меня домой, а завтра я пойду в ГУВД…
Квач метнул на Козака испуганный взгляд, но Маргарита не дала тому и рта раскрыть.
– Вези домой, я сказала, а то я еще тут разрожусь, – вновь приказала она. – И не бойтесь, не сдам! А ты… – перевела она взгляд на Козака: – займись срочно Валерой, уж этот-то всех вас заложит, если органы до него раньше доберутся. Потом через Галю сообщишь о выполнении. Поехали!
Квач послушно рванул с места.
Козак вернулся в машину. Он был зол на себя, ведь он, действительно, не подумал, что Валера может их сдать, если его начнут серьезно раскручивать. Тут простым отъездом из города не обойдешься, страна не такая маленькая, но если в ней грамотно организовать поиск… Нужно было задержаться и обрубить концы…
На второй день Козак перехватил Галюню по пути на работу и попросил передать Маргарите Ивановне лично, не по телефону, что ее просьба выполнена.
– Какая просьба? – спросила девушка и, увидев, как Козак недовольно нахмурился, спокойно пояснила свой вопрос: – Я имею в виду, поймет ли она, о чем идет речь?
– Поймет! – кивнул Козак. – А с другими держи язык за зубами.
– Не беспокойтесь, – коротко ответила та, и Козак ей сразу поверил, а она, помявшись, спросила его уже в спину: – Скажите… Что же все-таки произошло? Где Виктор Иванович?
Козак обернулся. Помолчал, оглядев ее внимательным взглядом, а потом со вздохом сказал:
– Ищи себе другую работу, девочка…
– Вы хотите сказать, что вчера в парке… – и Галюня в шоке прижала руку ко рту.
Он молча кивнул, поражаясь догадливости девушки, – в теленовостях, сообщавших о взрыве в парке, не называли фамилии погибшего, так как его личность была еще не установлена.
Галюня, попятившись от Козака, вдруг резко развернулась и, не глядя по сторонам, бросилась через дорогу. Раздался резкий визг тормозов, звук удара, и тело Галюни, подлетев высоко вверх, рухнуло сбоку от «Волги», которую повело юзом из-за резкого торможения.
Движение тут же остановилось и, откуда ни возьмись, набежала толпа. Козак тоже подошел к месту происшествия и, взглянув через головы прохожих на лежащую на асфальте секретаршу, понял, что она уже не здесь, а рядом со своим любимым шефом. Сожаления он по этому поводу не почувствовал, скорее даже облегчение, ведь как бы там ни было, а она тоже была свидетелем его связи с Бурым.
Возвращаясь к своей машине, Козак думал только о том, как теперь передать Маргарите, что он свою работу выполнил. А потом, рассудив, что вскоре труп Валеры все равно найдут, и, узнав об этом, Маргарита и так все поймет, решил уехать из города немедленно и не важно куда.
Неожиданно из памяти всплыло лицо Жени, когда она, откинувшись назад, с безумной страстью отдавалась ему… Козак даже остановился, настолько видение было четким, и попытался вспомнить номер ее телефона, который она несколько раз повторила ему при прощании. Понимая, что ехать к ней при данных обстоятельствах было бы верхом безрассудства, он оправдывал себя тем, что, в конце концов, совсем не обязательно встречаться с ней именно в Новосибирске. Есть ведь и другие, более теплые места… Пробираясь сквозь толпу, он порадовался, что оставил джип за углом.
Копытин был доволен. Он сумел все организовать так, чтобы дело по взрыву в парке поручили курировать ему. Налицо было явное заказное убийство, хотя не осталось ничего, что бы указывало на личность погибшего – сдетонировавший бак вызвал сильный пожар, в котором сгорело все – машина, тело, одежда. Судмедэксперт доложил, что, видимо, взрыв пришелся на голову, потому что в салоне не было обнаружено даже останков головы и ни единого зуба, которые обычно все-таки остаются после подобных взрывов. А обугленные части тела, которые сейчас лежат в их морге, вряд ли когда-нибудь смогут быть кем-то опознаны. И это устраивало Копытина.
Убедившись, что ликвидация Бурого прошла успешно, да еще так чисто, что пока никто не знает, кто погиб, он в срочном порядке связался с Валерой и поручил ему отогнать «мерседес» Бурого в аэропорт, где он должен был заодно приобрести билет на фамилию шефа в Москву или Петербург. Валера же должен был еще сообщить жене Бурого, что тот уехал в срочную командировку, чтобы та не подняла шум раньше времени вокруг его исчезновения. Это уже потом, когда Бурый не вернется, все будет выглядеть так, как будто он просто свалил из города. Даже если после и выяснится, что он не летел тем рейсом, не страшно – значит, уехал другим способом. А поскольку на нем висело подозрение по делу Котова, по которому он дал подписку о невыезде, его побег можно будет запросто расценить, как желание уйти от ответственности. Короче говоря, Бурый должен бесследно исчезнуть. Правда, была одна загвоздка: «следак», прибывший на место происшествия, обнаружил следы протекторов машины, которая подъезжала туда уже после взрыва. Кто бы это мог быть и что он там делал? Копытин не заметил никого, кто бы заезжал в парк в те десять минут, которые он ждал у входа, а другой дороги туда зимой не было…
И вдруг Копытин похолодел, вспомнив: в парке ведь, действительно, были следы чьих-то автомобильных шин, проехавших по дороге туда доних с Бурым, вот только куда те ехали и где были? Тут ему стало вообще не по себе – он вспомнил еще и о телефоне Бурого, который он выкинул в кусты.
Он судорожно начал просматривать листы протокола с описью предметов, обнаруженных на месте происшествия, но телефон в списке не значился.
«Нужно его срочно найти, иначе вся выстроенная схема рассыплется, – подумал Копытин, поднимаясь и нервно заходив по кабинету. – Сразу же узнают, что телефон принадлежал Бурому и личность погибшего в парке будет идентифицирована. Хотя… – Копытин на минуту остановился, пытаясь успокоиться и сосредоточиться. – А если предположить, что телефон был специально подброшен на место происшествия, чтобы Бурого считали погибшим, а сам он в это время где-нибудь уже на Гавайях греется?»
У останков трупа смогут ведь только группу крови сличить с буровской, но ее совпадение не сможет подтвердить ни «за», ни «против» идентификации его личности.
«Ну и монстр, этот Бурый! – почти восхитился про себя Копытин. – Это ж надо, сначала „заказал“ Котова, а потом еще и собственное „убийство“ подстроил! Вот народ удивится, будут гадать, что же это за бедолага вместо него сгорел в чужой машине? Думаю, найдем кого-нибудь из „без вести пропавших“… – и он удовлетворенно кивнул: – Ну что ж, вроде тоже ничего версия получается…»
На следующее утро Копытин отправился в парк и, облазав округу радиусом в пятьдесят метров от закопченной площадки, нашел, наконец, в кустах телефон Бурого, но поднимать его не стал. Если опера его сразу не обнаружили, то пусть пока полежит здесь. Может, он и не понадобится, и тогда можно будет убрать его, а если понадобится – нужно, чтобы все выглядело правдоподобно, так что пусть сыреет в снегу.
Он не знал, что пока он возился в грязном от копоти снегу парка, в «убойный отдел» ГУВД пришла жена Бурого. Недрогнувшей рукой она вытащила из спортивной сумки голову своего мужа и положила ее перед остолбеневшими сотрудниками прямо на их, разложенные на столе, документы. Потом вытерла руку платком, достала из кармана свернутое вчетверо заявление и протянула его одному из сотрудников, после чего согнулась пополам и сползла на пол в схватках преждевременно начавшихся родов.
Узнав об этом по приезду на работу, Копытин струхнул – значит, действительно, рядом был кто-то еще, и этот кто-то вел свою игру. Чем эта игра обернется для него, видел ли этот таинственный свидетель Копытина и что он знает, и видел ли что-нибудь вообще? Поразмыслив, Копытин немного успокоился. Рассудив, что раз он не арестован и даже не снят с расследования, то «похититель голов» либо его не видел и не знает о его роли во взрыве, либо скоро выйдет не на начальство, а на него, чтобы выставить свои условия. Значит, не стоит паниковать – ничего страшного пока не произошло. Нужно теперь только придумать новую и правдоподобную версию в отношении Бурого.
Можно представить дело так, будто бы Бурый, на которого кому-то не удалось спихнуть вину за смерть Котова, скорее всего, знал действительного «заказчика» Котова, потому-то его и убрали вслед за приятелем. Версия была прямолинейной, без извилин. Но после того как ребята из «убойного отдела» чуть не приняли буровского сына прямо у себя в кабинете в присутствии головы его папаши и, отправляя Маргариту в больницу, пообещали ей найти того, кто убил ее мужа, настаивать на иных версиях было небезопасно, а версия трагической гибели бизнесмена всех бы устроила.
Нужно будет опросить его окружение, может, кто-то подскажет имена потенциальных и настоящих врагов Бурого, а потом это дело с поиском «заказчика» убийства традиционно и плавно перевести в разряд «глухарей».
Вот только, кто же передал голову Бурого его жене? В управлении между схватками, пока за ней не приехала «скорая», она сказала, что обнаружила сумку с останками мужа у входной двери, когда открыла на чей-то анонимный звонок. Врет она или говорит правду? Выяснить это можно было только встретившись с ней лично.
На следующий день с утра Копытин решил вызвать на допрос секретаршу Бурого, но с удивлением узнал, что та накануне погибла, перебегая улицу. Из запрошенного протокола явствовало, что это был банальный несчастный случай, хотя у Копытина и закрались некоторые сомнения. Он попытался найти Валеру, но тот тоже как в воду канул. Пришлось Копытину вечером, скрепя сердце, ехать в больницу к жене Бурого, которая лежала в отдельной палате.
Выражая соболезнование этой почерневшей от горя и мучительных родов женщине, Копытин даже предположить не мог, что разговаривает с будущей хозяйкой буровской «империи», которая не только жесткой рукой наведет в ней пошатнувшийся порядок, но и укрепит ее настолько, что с ней начнут считаться многие власть предержащие.
А Рита, отвечая Копытину на вопросы, связанные с «трагической гибелью» мужа, старалась не смотреть на фээсбешника, чтобы тот не заметил ненависти в ее взгляде.
«Погоди, милый… Родственничек твой, иуда-Валерочка, свое не сегодня-завтра получит! Будет и тебе по заслугам, дай вот только оклематься…» – думала она, сжимая посиневшей от бесчисленных капельниц рукой больничную простыню.
За что «Королеву Марго», как ее потом назовут, будут искренне уважать и политики, и бизнесмены, и криминальные авторитеты, так это за то, что она никогда не будет бросать слов на ветер, всегда выполняя данные ею обещания. Особенно те обещания, которые она будет давать самой себе, мысленно положив руку на череп своего мужа, хранящийся в сейфе ее офиса…
Глава пятая
– Что произошло?
Козак изложил ей ход событий, не забыв упомянуть и про угрозы Котова. Маргарита слушала молча, пока он не закончил.
– Значит, и Валера в этом замешан, – заключила она. – Это он вызвал Витюшу на встречу с Копытиным.
Подумав минуту, она спросила:
– Могу я попросить вас об одолжении?
Козак кивнул.
– Найдите эту мразь… А с Копытиным я потом сама разберусь.
Козак переглянулся с Квачом и сказал:
– Обещаем.
Маргарита открыла сумочку, достала из нее пачку с долларами и протянула ее Козаку:
– Здесь десять тысяч. Думала Витюше понадобятся… – она судорожно сглотнула, но справилась с собой и добавила: – Сделаете дело, уезжайте из города…
Козак взял деньги.
– А это куда? – спросил он, указывая на ведро.
– Я заберу, поставьте его сюда, – сказала она, показывая себе под ноги.
Козак осторожно пристроил ведро у нее в ногах и выпрямился. Маргарита обхватила ведро ногами и вдруг, застонав, схватилась за живот.
Козак, не зная, что предпринять, замер, глядя, как бедная женщина корчится на сиденье. А та, несколько раз со свистом втянув воздух сквозь сжатые от боли зубы, попросила Квача:
– Отвезите меня домой.
– Может, в больницу? – спросил тот, сочувственно глядя на нее.
– С этим? – сквозь боль усмехнулась Маргарита, поведя глазом на ведро. – Нет, везите меня… – но приступ новой боли не дал ей договорить.
– Это неразумно, Маргарита Ивановна, – вмешался Козак. – Пусть Квач отвезет вас в больницу, а ведро с… – он замешкался на секунду, – …короче, ведро я могу пока поставить у себя в гараже. Я сейчас вам напишу адрес. Потом, когда все обойдется, приедете и заберете. Вот вам ключ, – он вытащил из данной ею пачки стодолларовую купюру и, написав на ней адрес, открыл ее сумочку и положил туда банкноту с завернутым в нее ключом от гаража.
Маргарита, прерывисто дыша, переждала приступ боли, потом, вытащив из сумочки банкноту, вернула ее Козаку и приказала Квачу каким-то новым, суровым голосом:
– Вези меня домой, а завтра я пойду в ГУВД…
Квач метнул на Козака испуганный взгляд, но Маргарита не дала тому и рта раскрыть.
– Вези домой, я сказала, а то я еще тут разрожусь, – вновь приказала она. – И не бойтесь, не сдам! А ты… – перевела она взгляд на Козака: – займись срочно Валерой, уж этот-то всех вас заложит, если органы до него раньше доберутся. Потом через Галю сообщишь о выполнении. Поехали!
Квач послушно рванул с места.
Козак вернулся в машину. Он был зол на себя, ведь он, действительно, не подумал, что Валера может их сдать, если его начнут серьезно раскручивать. Тут простым отъездом из города не обойдешься, страна не такая маленькая, но если в ней грамотно организовать поиск… Нужно было задержаться и обрубить концы…
На второй день Козак перехватил Галюню по пути на работу и попросил передать Маргарите Ивановне лично, не по телефону, что ее просьба выполнена.
– Какая просьба? – спросила девушка и, увидев, как Козак недовольно нахмурился, спокойно пояснила свой вопрос: – Я имею в виду, поймет ли она, о чем идет речь?
– Поймет! – кивнул Козак. – А с другими держи язык за зубами.
– Не беспокойтесь, – коротко ответила та, и Козак ей сразу поверил, а она, помявшись, спросила его уже в спину: – Скажите… Что же все-таки произошло? Где Виктор Иванович?
Козак обернулся. Помолчал, оглядев ее внимательным взглядом, а потом со вздохом сказал:
– Ищи себе другую работу, девочка…
– Вы хотите сказать, что вчера в парке… – и Галюня в шоке прижала руку ко рту.
Он молча кивнул, поражаясь догадливости девушки, – в теленовостях, сообщавших о взрыве в парке, не называли фамилии погибшего, так как его личность была еще не установлена.
Галюня, попятившись от Козака, вдруг резко развернулась и, не глядя по сторонам, бросилась через дорогу. Раздался резкий визг тормозов, звук удара, и тело Галюни, подлетев высоко вверх, рухнуло сбоку от «Волги», которую повело юзом из-за резкого торможения.
Движение тут же остановилось и, откуда ни возьмись, набежала толпа. Козак тоже подошел к месту происшествия и, взглянув через головы прохожих на лежащую на асфальте секретаршу, понял, что она уже не здесь, а рядом со своим любимым шефом. Сожаления он по этому поводу не почувствовал, скорее даже облегчение, ведь как бы там ни было, а она тоже была свидетелем его связи с Бурым.
Возвращаясь к своей машине, Козак думал только о том, как теперь передать Маргарите, что он свою работу выполнил. А потом, рассудив, что вскоре труп Валеры все равно найдут, и, узнав об этом, Маргарита и так все поймет, решил уехать из города немедленно и не важно куда.
Неожиданно из памяти всплыло лицо Жени, когда она, откинувшись назад, с безумной страстью отдавалась ему… Козак даже остановился, настолько видение было четким, и попытался вспомнить номер ее телефона, который она несколько раз повторила ему при прощании. Понимая, что ехать к ней при данных обстоятельствах было бы верхом безрассудства, он оправдывал себя тем, что, в конце концов, совсем не обязательно встречаться с ней именно в Новосибирске. Есть ведь и другие, более теплые места… Пробираясь сквозь толпу, он порадовался, что оставил джип за углом.
Копытин был доволен. Он сумел все организовать так, чтобы дело по взрыву в парке поручили курировать ему. Налицо было явное заказное убийство, хотя не осталось ничего, что бы указывало на личность погибшего – сдетонировавший бак вызвал сильный пожар, в котором сгорело все – машина, тело, одежда. Судмедэксперт доложил, что, видимо, взрыв пришелся на голову, потому что в салоне не было обнаружено даже останков головы и ни единого зуба, которые обычно все-таки остаются после подобных взрывов. А обугленные части тела, которые сейчас лежат в их морге, вряд ли когда-нибудь смогут быть кем-то опознаны. И это устраивало Копытина.
Убедившись, что ликвидация Бурого прошла успешно, да еще так чисто, что пока никто не знает, кто погиб, он в срочном порядке связался с Валерой и поручил ему отогнать «мерседес» Бурого в аэропорт, где он должен был заодно приобрести билет на фамилию шефа в Москву или Петербург. Валера же должен был еще сообщить жене Бурого, что тот уехал в срочную командировку, чтобы та не подняла шум раньше времени вокруг его исчезновения. Это уже потом, когда Бурый не вернется, все будет выглядеть так, как будто он просто свалил из города. Даже если после и выяснится, что он не летел тем рейсом, не страшно – значит, уехал другим способом. А поскольку на нем висело подозрение по делу Котова, по которому он дал подписку о невыезде, его побег можно будет запросто расценить, как желание уйти от ответственности. Короче говоря, Бурый должен бесследно исчезнуть. Правда, была одна загвоздка: «следак», прибывший на место происшествия, обнаружил следы протекторов машины, которая подъезжала туда уже после взрыва. Кто бы это мог быть и что он там делал? Копытин не заметил никого, кто бы заезжал в парк в те десять минут, которые он ждал у входа, а другой дороги туда зимой не было…
И вдруг Копытин похолодел, вспомнив: в парке ведь, действительно, были следы чьих-то автомобильных шин, проехавших по дороге туда доних с Бурым, вот только куда те ехали и где были? Тут ему стало вообще не по себе – он вспомнил еще и о телефоне Бурого, который он выкинул в кусты.
Он судорожно начал просматривать листы протокола с описью предметов, обнаруженных на месте происшествия, но телефон в списке не значился.
«Нужно его срочно найти, иначе вся выстроенная схема рассыплется, – подумал Копытин, поднимаясь и нервно заходив по кабинету. – Сразу же узнают, что телефон принадлежал Бурому и личность погибшего в парке будет идентифицирована. Хотя… – Копытин на минуту остановился, пытаясь успокоиться и сосредоточиться. – А если предположить, что телефон был специально подброшен на место происшествия, чтобы Бурого считали погибшим, а сам он в это время где-нибудь уже на Гавайях греется?»
У останков трупа смогут ведь только группу крови сличить с буровской, но ее совпадение не сможет подтвердить ни «за», ни «против» идентификации его личности.
«Ну и монстр, этот Бурый! – почти восхитился про себя Копытин. – Это ж надо, сначала „заказал“ Котова, а потом еще и собственное „убийство“ подстроил! Вот народ удивится, будут гадать, что же это за бедолага вместо него сгорел в чужой машине? Думаю, найдем кого-нибудь из „без вести пропавших“… – и он удовлетворенно кивнул: – Ну что ж, вроде тоже ничего версия получается…»
На следующее утро Копытин отправился в парк и, облазав округу радиусом в пятьдесят метров от закопченной площадки, нашел, наконец, в кустах телефон Бурого, но поднимать его не стал. Если опера его сразу не обнаружили, то пусть пока полежит здесь. Может, он и не понадобится, и тогда можно будет убрать его, а если понадобится – нужно, чтобы все выглядело правдоподобно, так что пусть сыреет в снегу.
Он не знал, что пока он возился в грязном от копоти снегу парка, в «убойный отдел» ГУВД пришла жена Бурого. Недрогнувшей рукой она вытащила из спортивной сумки голову своего мужа и положила ее перед остолбеневшими сотрудниками прямо на их, разложенные на столе, документы. Потом вытерла руку платком, достала из кармана свернутое вчетверо заявление и протянула его одному из сотрудников, после чего согнулась пополам и сползла на пол в схватках преждевременно начавшихся родов.
Узнав об этом по приезду на работу, Копытин струхнул – значит, действительно, рядом был кто-то еще, и этот кто-то вел свою игру. Чем эта игра обернется для него, видел ли этот таинственный свидетель Копытина и что он знает, и видел ли что-нибудь вообще? Поразмыслив, Копытин немного успокоился. Рассудив, что раз он не арестован и даже не снят с расследования, то «похититель голов» либо его не видел и не знает о его роли во взрыве, либо скоро выйдет не на начальство, а на него, чтобы выставить свои условия. Значит, не стоит паниковать – ничего страшного пока не произошло. Нужно теперь только придумать новую и правдоподобную версию в отношении Бурого.
Можно представить дело так, будто бы Бурый, на которого кому-то не удалось спихнуть вину за смерть Котова, скорее всего, знал действительного «заказчика» Котова, потому-то его и убрали вслед за приятелем. Версия была прямолинейной, без извилин. Но после того как ребята из «убойного отдела» чуть не приняли буровского сына прямо у себя в кабинете в присутствии головы его папаши и, отправляя Маргариту в больницу, пообещали ей найти того, кто убил ее мужа, настаивать на иных версиях было небезопасно, а версия трагической гибели бизнесмена всех бы устроила.
Нужно будет опросить его окружение, может, кто-то подскажет имена потенциальных и настоящих врагов Бурого, а потом это дело с поиском «заказчика» убийства традиционно и плавно перевести в разряд «глухарей».
Вот только, кто же передал голову Бурого его жене? В управлении между схватками, пока за ней не приехала «скорая», она сказала, что обнаружила сумку с останками мужа у входной двери, когда открыла на чей-то анонимный звонок. Врет она или говорит правду? Выяснить это можно было только встретившись с ней лично.
На следующий день с утра Копытин решил вызвать на допрос секретаршу Бурого, но с удивлением узнал, что та накануне погибла, перебегая улицу. Из запрошенного протокола явствовало, что это был банальный несчастный случай, хотя у Копытина и закрались некоторые сомнения. Он попытался найти Валеру, но тот тоже как в воду канул. Пришлось Копытину вечером, скрепя сердце, ехать в больницу к жене Бурого, которая лежала в отдельной палате.
Выражая соболезнование этой почерневшей от горя и мучительных родов женщине, Копытин даже предположить не мог, что разговаривает с будущей хозяйкой буровской «империи», которая не только жесткой рукой наведет в ней пошатнувшийся порядок, но и укрепит ее настолько, что с ней начнут считаться многие власть предержащие.
А Рита, отвечая Копытину на вопросы, связанные с «трагической гибелью» мужа, старалась не смотреть на фээсбешника, чтобы тот не заметил ненависти в ее взгляде.
«Погоди, милый… Родственничек твой, иуда-Валерочка, свое не сегодня-завтра получит! Будет и тебе по заслугам, дай вот только оклематься…» – думала она, сжимая посиневшей от бесчисленных капельниц рукой больничную простыню.
За что «Королеву Марго», как ее потом назовут, будут искренне уважать и политики, и бизнесмены, и криминальные авторитеты, так это за то, что она никогда не будет бросать слов на ветер, всегда выполняя данные ею обещания. Особенно те обещания, которые она будет давать самой себе, мысленно положив руку на череп своего мужа, хранящийся в сейфе ее офиса…
Глава пятая
Подъехав к аэропорту, Есения робко потянула Леонида за рукав и сказала ему на ухо, чуть краснея, что неплохо было бы купить что-нибудь из одежды, хотя бы нижнее белье, а то время идет, а переодеться не во что. Леонид, стоящий перед такой же проблемой, согласился. Попросив Федора подождать десять минут, они с Есенией зашли в небольшой галантерейный магазинчик, находящийся в аэровокзале, где купили все необходимое, положив покупки в также приобретенную сумку. Эта сумка пригодится в Благовещенске и на границе, а то вид челноков, едущих за товаром без «тары», может вызвать подозрение.
Посадка на самолет в Благовещенск прошла так же без осложнений, как и в Абакане. Встретив их в зале отправления в назначенное время, Филипп выглядел недовольным, но ничего не сказал, только все время дергал себя за ус, рискуя ненароком оборвать сие маскировочное изделие. А Леонид все время думал о том, что, может быть, нужно было либо уничтожить, либо отдать Виталию для передачи Сергею и жесткий диск тоже, ведь если их перехватят на границе, то попытка вывоза информации государственной важности может запросто подвести их под самую серьезную из статей. Тогда им, невзирая на всякие моратории на смертную казнь, просто устроят какой-нибудь несчастный случай… Но думать об этом было уже поздно – поезд ушел – диск лежал в рюкзаке Федора, прованиваясь свиным «конспиративным» салом, и теперь стоило только уповать на то, что его не обнаружат ни на границе, ни за ней, потому что Леонид не собирался передавать секреты, способные повредить покидаемой родине, никому из иностранцев, даже самых приветливым и гостеприимным.
Есения, поглаживая рукой свой, на сей раз набитый мятыми газетами, «живот»-пояс, поскольку двадцать тысяч долларов теперь официально лежали у Леонида в кармане, смотрела в иллюминатор, ожидая, когда от самолета отъедет трап и можно будет на время перевести дух. Но дух перевести удалось не надолго, поскольку Филипп на этот раз сел рядом с ними, и как только самолет взлетел, начал выговаривать Леониду:
– Послушайте, я хотел вас спросить: неужели вы не понимаете, как мы рискуем? Нас ищут, а вы тут самодеятельность устраиваете! Я бы просил впредь не преподносить мне никаких сюрпризов и подчиняться беспрекословно, иначе мне придется оставить вас здесь.
– Именно меня? – уточнил Леонид, искоса посмотрев на Филиппа. – Но без меня Есения Викторовна никуда не поедет.
– Я имел в виду вас всех, – окатив его в ответ недобрым взглядом, пояснил Филипп.
Леонид несколько секунд поразглядывал его, а потом сказал:
– Филипп, не надо кипятиться. У меня были дела в Красноярске, в конце концов, мы покидаем родину… Но дальше мы будем во всем следовать вашим указаниям. А насчет того, чтобы нас здесь оставить… Не блефуйте, мы оба с вами прекрасно отдаем отчет, почему вы так стремитесь доставить Есению Викторовну вашему руководству.
– Неужели? – криво усмехнулся Филипп.
Но Леонид оставил без внимания его реплику и, отвернувшись, закрыл глаза. Была уже глубокая ночь, самолет прилетал в Благовещенск рано утром и им, действительно, предстоял тяжелый день. Нужно было поспать хотя бы эти два часа отпущенного спокойного времени перед основным испытанием. Филиппу ничего не оставалось, как прекратить высказывать свои претензии.
Проснулся Леонид от какого-то странного ощущения. Открыв глаза, он увидел, что на месте Филиппа сидит Федор и смотрит на него своим характерным синим взглядом. Леонид оглянулся на иллюминатор, там было темно, а ровный гул моторов показывал, что они все еще в воздухе. Есения спала, откинувшись на спинку кресла.
– Что случилось? – шепотом спросил Леонид.
– Ничего, – покачал головой Федор.
– А где Филипп?
– Вон похрапывает, аж усы шевелятся, как у таракана, – Федор мотнул головой в сторону. – Я попросил его поменяться со мной местами. Лёньша, скажи-ка мне телефон и адрес Сергея. Я как вас отправлю, сразу же позвоню ему.
– Да, да, конечно, – кивнул Леонид и полез в карман за ручкой.
– Не надо писать, просто скажи, я так запомню.
Леонид назвал ему адрес и номер телефона и вдруг почувствовал, как эти слова словно отделили его от Федора. Вот секунду назад они были вместе, а теперь между ними будто ров развалился, и каждая минутка его ширила. Скоро они с ним разойдутся навсегда и останутся с Есенией одни.
Видимо выражение лица выдало его чувства, потому что Федор положил руку ему на плечо и сказал:
– Не боись, Лёньша, все будет как надо.
И Леониду вдруг стало невыносимо стыдно. Стыдно, что с ним носятся как с маленьким. Стыдно, что он, взрослый мужчина, стольких людей втянул в свое, в общем-то, личное дело, ведь Есения была его женщиной, и он сам должен был разобраться с ситуацией, в которую они попали. Но, думая так, Леонид отдавал отчет, что без участия друзей он ничего не смог бы сделать. Он не был суперменом и вряд ли когда-нибудь им станет. Поэтому Бог, наверное, и послал ему на помощь таких людей, как Сергей и Федор. Однако с Сергеем они были друзьями с детства, а вот Федор… Ему-то зачем все это было нужно? Неужели настолько крепка была их дружба с Сергеем, что он ради его друга пошел на риск, нажил себе на голову столько неприятностей, что теперь неизвестно сколько времени будет вынужден скрываться на дедовой пасеке?…
Леонид посмотрел на Федора и сказал:
– Я не боюсь, Федор. Но мне очень стыдно, что я втянул тебя в свои разборки! Я очень тебе благодарен за помощь. Без тебя я бы Есению не нашел. Ты – настоящий герой, и я горжусь, что судьба свела меня с тобой.
Федор усмехнулся:
– Я сделал то, что было нужно сделать. Ты попросил о помощи – я тебе помог. А насчет героя… Герой-то как раз ты.
Леонид удивленно-недоверчиво посмотрел на Федора, не смеется ли тот над ним?
– Правду говорю. Ты и есть герой. Потому как не сдрейфил перед обстоятельствами и лиходеями, пронес через столько лет свою любовь, и пошел, не взирая на опасности, выручать свою суженую у кощеев из полона. А на Руси это всегда почиталось. И впереди тебе предстоит еще многое сделать, но я уверен, что ты все сдюжишь, потому как ты – не унывающий и веселый человек, любящий жизнь, а значит люб и этой жизни тоже. Есть люди, которых сама жизнь бережет. Таких людей сразу видно. Потому я и взялся тебе помогать, что ты хороший человек, и что не за богатство или власть ты пошел на риск, а за любимую сердцем женщину, как настоящий мужчина, богатырь, – Федор улыбнулся.
– Ну, ты скажешь тоже, Федор… – Леонид смущенно посмотрел на него, таких слов ему никто никогда не говорил. – Какой из меня богатырь!..
– И вот что я тебе еще скажу, Лёньша, – не обращая внимания на его смущение, продолжил Федор. – Вы поедете с этим катом, Кондратюком, в чужую страну, но ты один не останешься – мы с Серегой будем мысленно с вами и обязательно придумаем, как вам выпутаться. Но ты тоже не плошай, слушай чутко свое сердце, оно тебе подскажет, как правильно поступить. И не доверяй Кондратюку, потому как кто живет Иудой – того своя уда найдет и придушит – это у христиан верно подмечено… Главное, чтобы он за собой тебя не потянул. И все у вас получится, найдете вы на этой земле пристанище, и будет у вас с Есенией все ладно, потому как ниспослана вам настоящая любовь, а в ней великая сила заключена. Кто так любит, тому Лада благоволит, а чтобы ее удержать рядом с собой – ладить нужно, а чтобы ладить – нужно друг друга гладить, а чем гладят-ладят? Ладонью… Тот муж живет с женой в ладу, который гладит ее любящей ладонью. Запомни это, так славные люди, то бишь славяне, и жили. И не дай Бог той ладонью припечатать боль к телу супруги… Убьешь этим ее любовь, а если женщина разлюбит – не будет света в доме, а в потемках, сам знаешь, что деется…
Леонид сделал протестующий жест, потому что даже в мыслях не допускал, что может обидеть Есению, а тем более ударить ее, но Федор остановил его:
– Слушай пока говорю, потом свое скажешь… – и, склонившись ближе к Леониду, продолжил: – Как разрешится Есения от бремени, не кори ее за дитя, а наоборот лелей его – ведь оно часть матери, вскормленная ее кровью. Взрасти его со своими сынами…
– У меня же только один сын, – перебил его удивленный Леонид.
– Еще будут! – нетерпеливо бросил Федор, досадуя, что Леонид не дает ему договорить. – И никогда, никогда не сомневайся в Есении, потому как верная она тебе. Это я сразу увидел. Хоть и были вы с ней только одну ночку близки, но из-за нее она годы потом никого к себе не подпускала, ни один мужчина не познал ее после тебя.
– Откуда ты знаешь? – недоверчиво глядя на него, спросил Леонид, хотя в душе очень хотел поверить в это.
– Каждый мужчина оставляет на женщине знак, – вздохнув, пояснил Федор. – А Есения твоя – чиста…
«Как же она столько лет жила без… этого?» – подумал Леонид. Он не мог похвастать таким же целомудрием. Однако его оправдывало то, что он считал Есению погибшей, к тому же он всегда чувствовал – с кем бы он ни встречался, ни одна женщина не могла занять места Есении в его сердце. И сейчас он мог твердо сказать, что по-настоящему любил в своей жизни только ее.
– Ты почему так грустно сказал это? – спросил Леонид, заметив, что Федор после своих слов стал вдруг печальным.
– Грустно, да, – согласился Федор. – Потому как тяжело видеть, что творится вокруг. Иную женщину за теми знаками порой и не разглядишь, так густо они ее покрывают… Да и мужики-то не лучше. И беда не в том, что блудят, а в том, что любви не знают. Не знающий любви человек хуже зверя может быть. А зверь-то в нашей душеньке только через любовь и утишается, причем через любовь сердечную, душевную, а не блудную. Через чувство, а не просто через телесное деяние. Беда в том, что нынешние люди любить не умеют, потому как учить некому было, вот и пользуются только тем, что чувствует их тело, кидаются друг к другу в объятия, а и не объятия это вовсе, а токмо телесная суета, мaцание, которого для мира мало…
– Ты с таким пониманием говоришь об этом, почему же ты сам одинок? – спросил Леонид.
– Потому и одинок, что понимаю, – Федор помолчал и нехотя добавил: – Помнишь, я как-то уже говорил тебе, что была у меня женщина? – он посмотрел на Леонида.
– Помню, – кивнул тот. – Ты тогда меня еще ошарашил, сказав, что убил ее. И что между вами произошло? Чем она не подошла тебе?
– Знаешь, как говорят: «всем была хороша»? – спросил Федор. – Вот именно, что всем… то есть для каждого. А как бабу мужики начинают осаждать, то не всякая искушение вынести может. Вот и принесла однажды на себе не мой знак… А я измены не прощаю. Хоть и смотрела на меня потом, как умирающая собака, молила простить и вернуться, но не смог я себя перебороть. Видел я ее потом еще несколько раз. Вроде и не было на ней новых знаков, и замуж она не вышла, насколько я знаю, до сих пор… Но как подумаю, что она отдала тогда свое лоно другому, да еще без любви, а так, на слова купившись, так и сейчас сердце переворачивается! – у Федора даже костяшки на руках побелели, с такой силой он сжал колени руками, переживая, видимо, не утихшую с годами душевную боль.
– А ведь ты ее до сих пор любишь, – заметил Леонид. – А говорил, убил…
Федор оторопело посмотрел на него, Леонид даже почувствовал некоторое удовлетворение, что вот и он смог наконец-то чем-то озадачить Федора.
– Да, да, и не смотри на меня так, – сказал он, кивая. – Любишь ее и душа у тебя за нее болит. Говорил: «из памяти выкинул», а сам до сих пор помнишь. И не в обиде дело. Ну, обидела она тебя, так сам говоришь, что потом пыталась загладить свою вину перед тобой. Неужели у вас, офеней, нет милосердия? Почему ты не дал ей шанс доказать тебе свою любовь и верность?
– Раз оступившись, потом всю жизнь падала бы, – угрюмо буркнул Федор.
– Так ты решил ей ноги совсем повыдергивать, чтобы она вообще не ходила! – заключил Леонид, возмущенно глядя на Федора.
– Ничего я ей не сделал, – отмахнулся тот.
– Не сделал! Да если она тебя любит, так ты ее просто убил, действительно, убил! – сердито возразил Леонид. – Представь, каково жить женщине, зная, что ее любимый никогда не будет рядом и виновата в этом она сама. Да другая бы руки на себя давно наложила! А твоя еще, видимо, ждет, надеется… На твое милосердие надеется…
– Ладно, Лёньша, оставим это! Дело прошлое, так что не трави мне душу, – попросил его Федор.
– Звать-то ее как было? – поинтересовался Леонид, игнорируя его просьбу.
– Аграфена, – нехотя ответил Федор, а самого вдруг как теплым ветром обдало: память неожиданно выдала медвяный запах ее волос – она всегда мыла их густым травным настоем. «Грушенька, Грушенька, что же ты с нами содеяла…»
Посадка на самолет в Благовещенск прошла так же без осложнений, как и в Абакане. Встретив их в зале отправления в назначенное время, Филипп выглядел недовольным, но ничего не сказал, только все время дергал себя за ус, рискуя ненароком оборвать сие маскировочное изделие. А Леонид все время думал о том, что, может быть, нужно было либо уничтожить, либо отдать Виталию для передачи Сергею и жесткий диск тоже, ведь если их перехватят на границе, то попытка вывоза информации государственной важности может запросто подвести их под самую серьезную из статей. Тогда им, невзирая на всякие моратории на смертную казнь, просто устроят какой-нибудь несчастный случай… Но думать об этом было уже поздно – поезд ушел – диск лежал в рюкзаке Федора, прованиваясь свиным «конспиративным» салом, и теперь стоило только уповать на то, что его не обнаружат ни на границе, ни за ней, потому что Леонид не собирался передавать секреты, способные повредить покидаемой родине, никому из иностранцев, даже самых приветливым и гостеприимным.
Есения, поглаживая рукой свой, на сей раз набитый мятыми газетами, «живот»-пояс, поскольку двадцать тысяч долларов теперь официально лежали у Леонида в кармане, смотрела в иллюминатор, ожидая, когда от самолета отъедет трап и можно будет на время перевести дух. Но дух перевести удалось не надолго, поскольку Филипп на этот раз сел рядом с ними, и как только самолет взлетел, начал выговаривать Леониду:
– Послушайте, я хотел вас спросить: неужели вы не понимаете, как мы рискуем? Нас ищут, а вы тут самодеятельность устраиваете! Я бы просил впредь не преподносить мне никаких сюрпризов и подчиняться беспрекословно, иначе мне придется оставить вас здесь.
– Именно меня? – уточнил Леонид, искоса посмотрев на Филиппа. – Но без меня Есения Викторовна никуда не поедет.
– Я имел в виду вас всех, – окатив его в ответ недобрым взглядом, пояснил Филипп.
Леонид несколько секунд поразглядывал его, а потом сказал:
– Филипп, не надо кипятиться. У меня были дела в Красноярске, в конце концов, мы покидаем родину… Но дальше мы будем во всем следовать вашим указаниям. А насчет того, чтобы нас здесь оставить… Не блефуйте, мы оба с вами прекрасно отдаем отчет, почему вы так стремитесь доставить Есению Викторовну вашему руководству.
– Неужели? – криво усмехнулся Филипп.
Но Леонид оставил без внимания его реплику и, отвернувшись, закрыл глаза. Была уже глубокая ночь, самолет прилетал в Благовещенск рано утром и им, действительно, предстоял тяжелый день. Нужно было поспать хотя бы эти два часа отпущенного спокойного времени перед основным испытанием. Филиппу ничего не оставалось, как прекратить высказывать свои претензии.
Проснулся Леонид от какого-то странного ощущения. Открыв глаза, он увидел, что на месте Филиппа сидит Федор и смотрит на него своим характерным синим взглядом. Леонид оглянулся на иллюминатор, там было темно, а ровный гул моторов показывал, что они все еще в воздухе. Есения спала, откинувшись на спинку кресла.
– Что случилось? – шепотом спросил Леонид.
– Ничего, – покачал головой Федор.
– А где Филипп?
– Вон похрапывает, аж усы шевелятся, как у таракана, – Федор мотнул головой в сторону. – Я попросил его поменяться со мной местами. Лёньша, скажи-ка мне телефон и адрес Сергея. Я как вас отправлю, сразу же позвоню ему.
– Да, да, конечно, – кивнул Леонид и полез в карман за ручкой.
– Не надо писать, просто скажи, я так запомню.
Леонид назвал ему адрес и номер телефона и вдруг почувствовал, как эти слова словно отделили его от Федора. Вот секунду назад они были вместе, а теперь между ними будто ров развалился, и каждая минутка его ширила. Скоро они с ним разойдутся навсегда и останутся с Есенией одни.
Видимо выражение лица выдало его чувства, потому что Федор положил руку ему на плечо и сказал:
– Не боись, Лёньша, все будет как надо.
И Леониду вдруг стало невыносимо стыдно. Стыдно, что с ним носятся как с маленьким. Стыдно, что он, взрослый мужчина, стольких людей втянул в свое, в общем-то, личное дело, ведь Есения была его женщиной, и он сам должен был разобраться с ситуацией, в которую они попали. Но, думая так, Леонид отдавал отчет, что без участия друзей он ничего не смог бы сделать. Он не был суперменом и вряд ли когда-нибудь им станет. Поэтому Бог, наверное, и послал ему на помощь таких людей, как Сергей и Федор. Однако с Сергеем они были друзьями с детства, а вот Федор… Ему-то зачем все это было нужно? Неужели настолько крепка была их дружба с Сергеем, что он ради его друга пошел на риск, нажил себе на голову столько неприятностей, что теперь неизвестно сколько времени будет вынужден скрываться на дедовой пасеке?…
Леонид посмотрел на Федора и сказал:
– Я не боюсь, Федор. Но мне очень стыдно, что я втянул тебя в свои разборки! Я очень тебе благодарен за помощь. Без тебя я бы Есению не нашел. Ты – настоящий герой, и я горжусь, что судьба свела меня с тобой.
Федор усмехнулся:
– Я сделал то, что было нужно сделать. Ты попросил о помощи – я тебе помог. А насчет героя… Герой-то как раз ты.
Леонид удивленно-недоверчиво посмотрел на Федора, не смеется ли тот над ним?
– Правду говорю. Ты и есть герой. Потому как не сдрейфил перед обстоятельствами и лиходеями, пронес через столько лет свою любовь, и пошел, не взирая на опасности, выручать свою суженую у кощеев из полона. А на Руси это всегда почиталось. И впереди тебе предстоит еще многое сделать, но я уверен, что ты все сдюжишь, потому как ты – не унывающий и веселый человек, любящий жизнь, а значит люб и этой жизни тоже. Есть люди, которых сама жизнь бережет. Таких людей сразу видно. Потому я и взялся тебе помогать, что ты хороший человек, и что не за богатство или власть ты пошел на риск, а за любимую сердцем женщину, как настоящий мужчина, богатырь, – Федор улыбнулся.
– Ну, ты скажешь тоже, Федор… – Леонид смущенно посмотрел на него, таких слов ему никто никогда не говорил. – Какой из меня богатырь!..
– И вот что я тебе еще скажу, Лёньша, – не обращая внимания на его смущение, продолжил Федор. – Вы поедете с этим катом, Кондратюком, в чужую страну, но ты один не останешься – мы с Серегой будем мысленно с вами и обязательно придумаем, как вам выпутаться. Но ты тоже не плошай, слушай чутко свое сердце, оно тебе подскажет, как правильно поступить. И не доверяй Кондратюку, потому как кто живет Иудой – того своя уда найдет и придушит – это у христиан верно подмечено… Главное, чтобы он за собой тебя не потянул. И все у вас получится, найдете вы на этой земле пристанище, и будет у вас с Есенией все ладно, потому как ниспослана вам настоящая любовь, а в ней великая сила заключена. Кто так любит, тому Лада благоволит, а чтобы ее удержать рядом с собой – ладить нужно, а чтобы ладить – нужно друг друга гладить, а чем гладят-ладят? Ладонью… Тот муж живет с женой в ладу, который гладит ее любящей ладонью. Запомни это, так славные люди, то бишь славяне, и жили. И не дай Бог той ладонью припечатать боль к телу супруги… Убьешь этим ее любовь, а если женщина разлюбит – не будет света в доме, а в потемках, сам знаешь, что деется…
Леонид сделал протестующий жест, потому что даже в мыслях не допускал, что может обидеть Есению, а тем более ударить ее, но Федор остановил его:
– Слушай пока говорю, потом свое скажешь… – и, склонившись ближе к Леониду, продолжил: – Как разрешится Есения от бремени, не кори ее за дитя, а наоборот лелей его – ведь оно часть матери, вскормленная ее кровью. Взрасти его со своими сынами…
– У меня же только один сын, – перебил его удивленный Леонид.
– Еще будут! – нетерпеливо бросил Федор, досадуя, что Леонид не дает ему договорить. – И никогда, никогда не сомневайся в Есении, потому как верная она тебе. Это я сразу увидел. Хоть и были вы с ней только одну ночку близки, но из-за нее она годы потом никого к себе не подпускала, ни один мужчина не познал ее после тебя.
– Откуда ты знаешь? – недоверчиво глядя на него, спросил Леонид, хотя в душе очень хотел поверить в это.
– Каждый мужчина оставляет на женщине знак, – вздохнув, пояснил Федор. – А Есения твоя – чиста…
«Как же она столько лет жила без… этого?» – подумал Леонид. Он не мог похвастать таким же целомудрием. Однако его оправдывало то, что он считал Есению погибшей, к тому же он всегда чувствовал – с кем бы он ни встречался, ни одна женщина не могла занять места Есении в его сердце. И сейчас он мог твердо сказать, что по-настоящему любил в своей жизни только ее.
– Ты почему так грустно сказал это? – спросил Леонид, заметив, что Федор после своих слов стал вдруг печальным.
– Грустно, да, – согласился Федор. – Потому как тяжело видеть, что творится вокруг. Иную женщину за теми знаками порой и не разглядишь, так густо они ее покрывают… Да и мужики-то не лучше. И беда не в том, что блудят, а в том, что любви не знают. Не знающий любви человек хуже зверя может быть. А зверь-то в нашей душеньке только через любовь и утишается, причем через любовь сердечную, душевную, а не блудную. Через чувство, а не просто через телесное деяние. Беда в том, что нынешние люди любить не умеют, потому как учить некому было, вот и пользуются только тем, что чувствует их тело, кидаются друг к другу в объятия, а и не объятия это вовсе, а токмо телесная суета, мaцание, которого для мира мало…
– Ты с таким пониманием говоришь об этом, почему же ты сам одинок? – спросил Леонид.
– Потому и одинок, что понимаю, – Федор помолчал и нехотя добавил: – Помнишь, я как-то уже говорил тебе, что была у меня женщина? – он посмотрел на Леонида.
– Помню, – кивнул тот. – Ты тогда меня еще ошарашил, сказав, что убил ее. И что между вами произошло? Чем она не подошла тебе?
– Знаешь, как говорят: «всем была хороша»? – спросил Федор. – Вот именно, что всем… то есть для каждого. А как бабу мужики начинают осаждать, то не всякая искушение вынести может. Вот и принесла однажды на себе не мой знак… А я измены не прощаю. Хоть и смотрела на меня потом, как умирающая собака, молила простить и вернуться, но не смог я себя перебороть. Видел я ее потом еще несколько раз. Вроде и не было на ней новых знаков, и замуж она не вышла, насколько я знаю, до сих пор… Но как подумаю, что она отдала тогда свое лоно другому, да еще без любви, а так, на слова купившись, так и сейчас сердце переворачивается! – у Федора даже костяшки на руках побелели, с такой силой он сжал колени руками, переживая, видимо, не утихшую с годами душевную боль.
– А ведь ты ее до сих пор любишь, – заметил Леонид. – А говорил, убил…
Федор оторопело посмотрел на него, Леонид даже почувствовал некоторое удовлетворение, что вот и он смог наконец-то чем-то озадачить Федора.
– Да, да, и не смотри на меня так, – сказал он, кивая. – Любишь ее и душа у тебя за нее болит. Говорил: «из памяти выкинул», а сам до сих пор помнишь. И не в обиде дело. Ну, обидела она тебя, так сам говоришь, что потом пыталась загладить свою вину перед тобой. Неужели у вас, офеней, нет милосердия? Почему ты не дал ей шанс доказать тебе свою любовь и верность?
– Раз оступившись, потом всю жизнь падала бы, – угрюмо буркнул Федор.
– Так ты решил ей ноги совсем повыдергивать, чтобы она вообще не ходила! – заключил Леонид, возмущенно глядя на Федора.
– Ничего я ей не сделал, – отмахнулся тот.
– Не сделал! Да если она тебя любит, так ты ее просто убил, действительно, убил! – сердито возразил Леонид. – Представь, каково жить женщине, зная, что ее любимый никогда не будет рядом и виновата в этом она сама. Да другая бы руки на себя давно наложила! А твоя еще, видимо, ждет, надеется… На твое милосердие надеется…
– Ладно, Лёньша, оставим это! Дело прошлое, так что не трави мне душу, – попросил его Федор.
– Звать-то ее как было? – поинтересовался Леонид, игнорируя его просьбу.
– Аграфена, – нехотя ответил Федор, а самого вдруг как теплым ветром обдало: память неожиданно выдала медвяный запах ее волос – она всегда мыла их густым травным настоем. «Грушенька, Грушенька, что же ты с нами содеяла…»