Самухина Неонилла. Операция «КЛОНдайк»

   – Леонид Аркадьевич, – сказал майор Круглов, придвигаясь к нему. – У нас будет с вами очень тяжелый разговор…
   – Что случилось? – холодея, спросил Леонид.
   – Капитан Копылов доложил, что вы разыскиваете вот эту девушку, – Круглов, порывшись в стопке бумаг, лежащей перед ним на столе, вытащил и протянул Леониду фотографию.
   С черно-белой фотографии на него смотрела женщина. Он с трудом узнал в ней Есению – на ней был какой-то жуткий, похожий на больничный, халат. Лицо – бледное, осунувшееся, а в глазах застыла тоскливая отрешенность.
   – Господи, что с ней случилось? – в смятении воскликнул Леонид, вскакивая с места.
   – Успокойтесь, Леонид Аркадьевич! Значит, вы узнаете ее? А теперь переверните фотографию и посмотрите на дату…
   – Конечно, узнаю! Это Есения, только что с ней произошло? Она сама на себя не похожа! – Леонид послушно перевернул снимок и прочел вслух надпись на его оборотной стороне: «Девятнадцатое декабря 1982 года…». – Ну и что?
   – Да вы садитесь, Леонид Аркадьевич, разговор у нас будет долгий… – попросил Круглов.
   Леонид сел, приготовившись выслушать то, что ему скажут.
   Капитан Копылов молча сидел за своим столом и что-то чертил на листке бумаги.
   – Снимок, который вы сейчас видели, – сказал Круглов, – нам предоставили врачи психиатрической клиники Скворцова-Степанова, откуда ваша знакомая сбежала два месяца назад.
   – Что?! – Леонид оторопело уставился на Круглова.
   – Да-да, Леонид Аркадьевич, к сожалению, ваша знакомая душевно больна. И зовут ее, кстати, не Вербицкая Есения Викторовна, как вы ее назвали, – он глянул на лист, лежащий перед ним, – а Ольга Ивановна Мерцалова. В клинику она поступила два года назад после второго курса биофака университета. Переучилась девушка, такое бывает. Вообразила себя генетической копией какой-то женщины, которую она называла своей матерью.
   – Но они, действительно, очень похожи! – перебил его Леонид.
   – Кто? – спросил Круглов, удивленно поднимая на него глаза.
   – Есения и ее мать, я видел их фотографию.
   – У Ольги нет ни отца, ни матери, – сказал Круглов.
   – Как это? – не понял Леонид. – Значит, это правда, что ее вывели искусственно?
   – Мда-а… – протянул Круглов, озабоченно глядя на него. – Чувствуется влияние больного человека… Это значит, Леонид Аркадьевич, что ее родители, всего-навсего, неизвестны – Ольга выросла в детском доме в Челябинской области, куда ее подбросили в двухмесячном возрасте. А искусственное выведение человека, о котором она вам говорила, вещь технически невыполнимая. Ученые еще даже процесс искусственного оплодотворения не до конца изучили, о каком уж тут выведении людей может быть речь! Это возможно только в фантастической литературе. А человечеству пока остается только одно – пополняться естественным путем. Тем более, что это не самый неприятный путь… – Круглов улыбнулся.
   – А что же тогда за женщина была изображена на той фотографии, так похожая на Есению?… – спросил Леонид.
   – Я не знаю, о какой фотографии идет речь, но думаю, что это было ее собственное изображение, сделанное еще до больницы, – предположил Круглов.
   – А остальные снимки?… – настаивал Леонид.
   Бросив на него короткий взгляд, Круглов поинтересовался:
   – Какие снимки, что на них было?
   – Да какие-то пробирки, клетки в увеличенном виде… человеческие зародыши…
   – А! – отмахнулся Круглов. – Наверное, хранились у нее со времени учебы на биологическом, она же не была буйной, и ей позволяли иметь свои вещи.
   – Да уж, буйной она точно не была! – подтвердил Леонид, почувствовав, что начинает злиться. – Более того, я не верю, что она вообще была душевнобольной! Мы все-таки провели три недели вместе, и я не заметил у нее никаких отклонений…
   – А вы что: специалист по психиатрии? – насмешливо спросил Круглов. – Да вы себе представить не можете, насколько успешно психи прикидываются нормальными людьми! Ведь ни один из них не считает себя больным, а при некоторых психических расстройствах отклонения не сразу и распознаешь…
   – Ну знаете, это вопрос спорный: кого считать нормальным, а кого нет. Но меня в данный момент больше интересует, гдесейчас Есения? Вы нашли ее? Она в клинике? Я хочу ее видеть!
   Круглов вдруг помрачнел, опустил голову и, глядя на лежащую перед ним стопку каких-то бумаг, сказал:
   – К сожалению, это невозможно. Она погибла.
   – Что?! – вырвалось у Леонида. В первый момент ему показалось, что он ослышался.
   – Она погибла, – повторил Круглов и посмотрел на него.
   «Какие у него противные глаза, – подумал Леонид, встретившись с ним взглядом. – Как у дохлой рыбы… И что он несет?! Кто погиб? Есения? Это невозможно!» – в голове у него вдруг стало просторно-просторно… Обрывки мыслей метались по этому гулкому пространству, бились о стенки черепа и, отлетая от них в разные стороны, никак не давались сознанию.
   – Кто погиб? – тупо переспросил он, пытаясь заглушить гул в голове.
   Круглов, порывшись в своей стопке, вытащил еще одну фотографию и, положив ее перед ним на стол, сказал:
   – Ваша знакомая, которую вы называете Есения Вербицкая, а на самом деле Ольга Мерцалова, погибла. Посмотрите, пожалуйста.
   Леонид опустил взгляд на фотографию и отшатнулся – на снимке был запечатлен чей-то обгоревший труп, лежащий на земле среди каких-то обломков и мусора. Его верхняя часть была обуглена до черноты.
   – Вы хотите сказать, что это она? – в шоке спросил он, не в силах поверить, что это может быть его Есения. – Господи!!!
   – Мне нужно выйти, – сказал вдруг до сих пор молчавший Копылов и, быстро поднявшись, выскочил из кабинета.
   – С чего вы взяли, что это Есения? – выкрикнул Леонид и, привстав со своего места, схватил Круглова за грудки и принялся его трясти: – Где она? Покажите мне ее!
   Круглов, видимо, не ожидавший от него таких действий, сначала опешил, а потом, крепко взяв его за руки и заставив разжать пальцы, усадил на место.
   – Успокойтесь! – с деланным участием сказал он. – Хотите, я вам воды налью?
   – Не хочу я никакой воды! – простонал Леонид. – Я хочу видеть Есению! Зачем вы меня мучаете, ну скажите, что вы ошиблись! – и, ухватившись за эту мысль, он воскликнул: – А, может быть, вы и в самом деле ошиблись? Ведь тело сильно обгорело… Почему вы так уверены, что это Есения?
   – Леонид Аркадьевич! Я понимаю ваши чувства, но возьмите себя в руки, – сказал ему Круглов. – На теле погибшей были особые приметы, ее опознали врачи клиники, да и стоматологическая карта не оставила сомнений.
   – Какие еще приметы?! Посмотрите, тело-то обгоревшее! – воскликнул Леонид, ткнув пальцем в фотографию. – Как ее могли опознать?!
   Круглов молча достал еще одну фотографию и положил ее рядом с предыдущей.
   На этой фотографии крупным планом была изображена нога трупа, почти не тронутая огнем.
   Леонид застыл, глядя на темное пятнышко, четко выделяющееся на колене трупа. У него было ощущение, что его ударили поддых. Он так часто любовался необычной родинкой на правом колене Есении, что не спутал бы ее ни с чем другим. В один пронзительный миг он понял, что надеяться больше не на что – Есения, действительно, погибла.
   Леонид смотрел на фотографии ее останков и чувствовал, как этот момент разделяет его жизнь на две половины – на дои послегибели Есении.
   – Когда это случилось? – тихо спросил он.
   – В тот же день, как вы приехали, – ответил Круглов. – Ее нашли вечером в одном из заброшенных складов у Варшавского вокзала.
   – Кто это сделал?
   – Это глухарь, Леонид Аркадьевич. Вряд ли мы найдем убийцу… Похоже, она попала к бомжам. Вскрытие показало, что она перед смертью хлебнула «льдинки» ^[6], а потом ее, видимо, ударили по голове и, облив той же «льдинкой», сунули в костер.
   – За что? – сдерживаясь из последних сил, чтобы не закричать, спросил Леонид.
   – Кто знает? – покачал головой Круглов. – Судя по тому, что ее сумка была выпотрошена и брошена тут же, а на теле мы не обнаружили никакой одежды, ее просто ограбили.
   – Вы нашли ее сумку?
   – Да, вот посмотрите, – сказал Круглов и показал ему снимок.
   Леонид тут же узнал сумочку Есении, которую она обычно носила с собой через плечо.
   – Где я могу увидеть ее… тело? – спросил Леонид, чувствуя, как отчаяние начинает захлестывать его.
   – Ее уже кремировали…
   – Как? Когда? – вскинулся Леонид.
   – Позавчера.
   – А урна?
   Круглов устало посмотрел на него:
   – Леонид Аркадьевич, какая урна? Вы что не знаете, что в крематории собирают общий пепел, раскладывают его вперемешку по урнам и выдают родственникам. Где и чей там пепел – не разберешь. А у Ольги родственников нет, урну получать было бы некому. Так что могилой ей – весь белый свет…
   Этого Леонид уже вынести не мог.
   Голову вдруг пронзила такая боль, что он испугался, что она сейчас лопнет. Как в тумане он вытащил из сумки бутылку «Наполеона», которую нес Копылову, и сорвав пробку, прямо из горлышка стал пить, пытаясь заглушить эту дикую боль и не чувствуя ни вкуса, ни запаха, ни крепости коньяка.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПОБЕГ

Глава первая

    Санкт-Петербург, 1998 год
   Леонид стоял у окна, прижавшись лбом к стеклу и слепо уставившись в черный проем, за которым бушевала непогода. Его затопили события почти пятнадцатилетней давности. Он увидел их так ясно, словно это все происходило вчера, и вновь ощутил ужас, вспоминая тот момент, когда перед ним в милиции положили фотографии, убеждая, что это жуткое обгоревшее тело – его Есения…
   «А она была жива!.. – потрясенно думал он. – Я же чувствовал, что она была жива, не мог поверить в ее смерть!»
   Дед Охмнетыч, с которым Леонид долго переписывался после гибели Есении, умер восемь лет назад, так и не узнав, что ее больше нет. Леонид не стал ему сообщать о ее смерти, чтобы не расстраивать старика, хватит ему и одной Медведушки, и в конце каждого письма всегда передавал привет от Есении. Зная теперь, что Есения тогда осталась жива, Леонид с облегчением перестал укорять себя за этот обман.
   «Жива… Значит, они тогда намеренно обманули меня, мерзавцы…» – думал он и чувствовал, что мир на глазах постепенно приобретает другой смысл и звучание.
   Перед его мысленным взором вновь встало еедорогое лицо. Он не забыл его, как обычно забывают лица давно ушедших людей, и фотография Есении, бережно хранящаяся у него, была здесь совсем ни при чем. Он просто не мог ее забыть… Ее облик навсегда врезался в память.
   Все эти годы Леонид делил женщин на похожих на Есению и не похожих на нее. Но ему так и не встретилась та, которая смогла бы вытеснить образ Есении из его сердца. И теперь он был безмерно рад этому.
   Громко хлопнула входная дверь, и Леонид очнулся от своих мыслей. Из коридора послышались шаги. Скорее всего, это была мама, спешащая с Марией Ивановной к неожиданно приобретенному внуку.
   Спохватившись, Леонид повернулся к дивану, на котором тихо лежал его сын.
   Мальчик молча смотрел на него. Лицо его было серьезным, лишь глаза, ееглаза, выдавали тщательно скрываемое волнение и любопытство.
   Несколько долгих секунд Леонид всматривался в него, словно боясь окончательно поверить и ошибиться, а потом, шагнув к дивану, сел и, приподняв сына за плечи, крепко обнял его.
   – Сынок, с мамой все в порядке? – тихо спросил он, страшась услышать, что с ней могло случиться что-нибудь плохое. Второй раз он не смог бы пережить ее потерю, особенно теперь, после того, как узнал, что она не погибла тем злосчастным летом.
   – Мама жива… – словно поняв его мысли, ответил Лёня и робко обнял отца, утыкаясь ему в плечо носом. – Она мне недавно все рассказала…
   – Да, да, – прижимая к себе мальчика и гладя его по волнистым волосам, прошептал Леонид и почувствовал, как его глаза начало пощипывать от неожиданно подступивших слез.
   Ворвавшиеся в комнату Серафима Ильинична и Мария Ивановна, переглянулись и растерянно замерли на пороге, не зная, что делать и боясь помешать им.
   – Сынок… – тихо позвала Серафима Ильинична, робко подходя к дивану.
   – Да, мама? – продолжая прижимать к себе сына, Леонид, не стесняясь, поднял к ней мокрое от слез лицо.
   Мать, впервые увидев Леонида плачущим, охнула и, сразу как-то до конца осознав, что все сказанное мальчиком – правда, обхватила Леонида и Лёню руками и припала к ним, разрыдавшись.
   – Эй, господа-товарищи! – раздался голос Скорой Маши. – А ну прекратите сырость разводить! Мало вам того, что на улице пурга, так вы еще и слякоти решили подбавить! Совсем ребенка простудите!
   И она, бесцеремонно растолкав Леонида и Серафиму Ильиничну, освободила из их объятий покрасневшего и взъерошенного Лёню.
   – Ну-с, молодой человек, – деловито сказала Мария Ивановна, ощупывая его лоб, – сейчас я тебе доставлю большое удовольствие: можешь показать мне язык и тебе за это ничего не будет!
   Лёня, несмотря на высокую температуру и волнение от встречи с отцом и бабушкой, улыбнулся такому предложению и послушно открыл рот.
   Повернув мальчика к свету, Мария Ивановна заглянула ему в рот, потом, пощупав миндалины, скомандовала, щелкнув пальцами:
   – Ложку!
   Леонид и Серафима Ильинична, стоявшие рядом с одинаково счастливыми лицами, одновременно бросились на кухню за ложкой, столкнувшись при этом в дверях.
   – Бабушкам – дорогу! – галантно согнулся в полупоклоне Леонид, пропуская вперед Серафиму Ильиничну.
   Та, шутливо отвесив ему подзатыльник, быстро сбегала на кухню за ложкой и, вернувшись, отдала ее нетерпеливо ожидающей Марии Ивановне.
   Проведя осмотр горла и послушав Лёнино сиплое «а-а-а», звучавшее где-то на уровне баса-профундо, Мария Ивановна сказала:
   – Ясно. Ну-ка, разоблачайся – легкие твои послушаю!
   Пока Лёня снимал свитер и рубашку, Мария Ивановна держала фонендоскоп, согревая его ладонями и несколько раз жарко дохнув на него.
   Леонид вспомнил, как Скорая Маша, приезжая к нему по вызову, всегда так грела «слушалку» перед тем, как прикоснуться ею к его телу. И когда к ним однажды приехал другой врач, маленький Леонид, привыкший к Машиным теплым рукам и инструментам, дико заорал, когда тот приложился ледяным с мороза фонендоскопом к его голой груди. Мама тогда в буквальном смысле спустила с лестницы перепуганного врача, предварительно огрев его фонендоскопом по спине…
   – Сима, иди, приготовь раствор уксуса с водой и водкой, все по трети. Нужно парня растереть, чтобы сбить температуру, он весь горит, – сказала Мария Ивановна, внимательно послушав дыхание Лени и простучав его грудь. – В легких пока еще ничего, но бронхи очень невеселые, всхлипывают о чем-то… И горло раскаленное… Прикройся пока, сынок! – она похлопала Лёню по плечу и отошла к столу.
   Леонид, стоявший все это время рядом с сыном, взял плед и, расправив его, накрыл им Лёню.
   – Спасибо… – благодарно взглянув на Леонида, сказал мальчик и, сделав секундную паузу, вдруг добавил: – …папа.
   Этого «папу» услышали все.
   Мария Ивановна, перебирающая в принесенном ею чемоданчике какие-то упаковки с лекарствами, и откладывая нужные ей в сторону, повернулась.
   Вернувшаяся из кухни с банкой уксусной воды Серафима Ильинична, разрыдавшись, бросилась к внуку и, то обнимая его, то отодвигая от себя, начала над ним что-то причитать сквозь слезы.
   Лёня терпеливо замер в ее объятиях, не делая попыток освободиться. А растроганный Леонид замер, чувствуя, как его сердце гулко колотится в груди.
   Обстановку разрядила та же Мария Ивановна:
   – Сима, ну-ка прекрати реветь и отпусти ребенка. Заморишь парня, лучше иди приготовь ему что-нибудь поесть, пока я его растираю. У тебя бульон есть?
   Вытирая слезы, Серафима Ильинична оторвалась от внука и кивнула:
   – Есть куриный супчик, Машенька, сейчас разогрею. А, может, ему еще котлеточек? Хочешь, Лёнечка, котлеток с картошечкой?
   Но Мария Ивановна возразила:
   – Никаких котлеточек ему сейчас не надо. Для начала пусть поест куриного бульона с белым хлебом. Да, и хорошо бы ему пить побольше давать. Вот разотру его и принесу клюквенного морса, у меня как раз целая кастрюля наварена. Сима, иди грей бульон.
   – Сейчас-сейчас, – засуетилась Серафима Ильинична и убежала на кухню.
   А Мария Ивановна, положив Лёню животом на диван, налила себе в ладонь уксусной воды и быстрым движением начала растирать ему спину и руки.
   – Вот, теперь тебе полегче будет, полежи пока, – сказала она, закончив и, оглядев его истощенную, но широкую в плечах фигуру, расстроенно покачала головой: – Одни кожа да кости, тебя что, дома совсем не кормили? Прямо «крепыш Бухенвальда»…
   – По пути сюда я редко ел, – угрюмо ответил Лёня, переворачиваясь на спину и накрываясь пледом.
   – Сейчас мы тебя покормим, сынок, – успокоил Леонид, подкладывая под голову сына подушку и подтыкая края пледа со всех сторон. – У бабушки ты быстро войдешь в тело.
   – Не кутай его, – остановила Мария Ивановна Леонида. – Просто накрой. А я пойду, принесу ему морс.
   Из кухни вернулась Серафима Ильинична.
   – Давай, Лёнечка, поешь трошки, а то голодный желудок лекарство не примет.
   Она поставила на стул, стоящий рядом с диваном, тарелку с разогретым бульоном и хлебницу с булкой, а сама села рядом с внуком, жалостливо глядя на него.
   Бедный Лёня, видимо, здорово наголодался за время пути, потому что, поглядев на пищу, он судорожно сглотнул и, приподнявшись на локте, схватил ложку и стал торопливо хлебать бульон, жадно откусывая большие куски хлеба и не успевая прожевывать их до конца. Но через минуту он вдруг остановился и, испуганно сев, воскликнул:
   – Я совсем забыл… Письмо!..
   – Какое письмо? – посмотрел на него Леонид.
   – Там, в рюкзаке… Письмо от мамы… Она сказала, чтобы я сразу же его отдал, как к вам приеду, что это очень важно, а я вот видите…
   Леонид торопливо вышел в коридор и, подняв лежавший на полу рюкзак, вернулся с ним в комнату и протянул его Лёне.
   – Там, в кармашке, в упаковке от шоколада, – показал рукой мальчик. – Мама сказала, что вы должны внимательно прочесть письмо.
   Леонид расстегнул кармашек на боку рюкзака и, нащупав большую плитку шоколада, вытащил ее наружу.
   Поставив рюкзак на пол, Леонид сел за стол и, чувствуя, как у него подрагивают руки, осторожно надорвал упаковку. Внутри между двух картонок лежал толстый конверт. В нем находился еще один конверт с обескуражившей Леонида надписью: «Прочесть в безопасном месте» и листок, на котором мелким почерком было написано несколько строк.
   Леонид видел почерк Есении только один раз – когда она писала телеграмму родителям, но он сразу же узнал эти округлые буквочки, похожие на божьих коровок, особенно там, где Есения ставила две точки над буквой «ё».
   Сев спиной к сыну и Серафиме Ильиничне и, чувствуя на себе их взгляды, Леонид разгладил листок и прочел:
 
    «Леонид Аркадьевич! Это моя первая за все эти годы возможность дать вам о себе знать. Не знаю, помните ли Вы меня, ведь прошло почти пятнадцать лет с тех пор, как нас так жестоко разлучили. Если Вы читаете это письмо, значит, наш сын благополучно добрался до вас. Но, прошу Вас, не мешкая, забирайте его и уходите из дома туда, где вас обоих не найдут. Объяснения прочтёте позже, во втором конверте. Дома вам оставаться опасно, уходите немедленно! За Лёней могут прийти те же люди, что тогда забрали и меня. Они знают, что он Ваш сын, и будут искать его у Вас.
    Есения».
   Ошеломленный Леонид еще раз перечитал письмо, подумав в первый момент, что он, наверное, что-то не так понял.
   Потом, повернувшись к сыну, он осторожно спросил его:
   – Ты откуда приехал, Лёня?
   – Я не просто приехал, – тихо ответил тот. – Я сбежал из…
   – Так что же ты молчал?! – не дослушав его, воскликнул Леонид и, вскочив, заметался по комнате, пытаясь сосредоточиться.
   Он никогда не считал себя суперменом и не представлял, что когда-нибудь ему придется от кого-то скрываться. Но сейчас в его голове всплыли все детали пятнадцатилетней давности. Как мастерски тогда все было инсценировано!
   Анализируя это сейчас с расстояния прошедших лет, он вдруг понял, что, судя по серьезности подхода при фабрикации улик, это была отнюдь не милицейская работа. Здесь чувствовалась рука других органов. Он вспомнил, как молчал и нервничал тогда капитан Копылов, как он даже выскочил из кабинета, когда майор Круглов начал предъявлять ему поддельные фотографии и убеждать, что Есения – не Есения, а какая-то там Ольга Мерцалова, и что она мертва, и что все, что она ему рассказала – бред сумасшедшей. Круглов, похоже, был не просто майор, а майор КГБ, птица серьезная.
   «Видимо, кому-то было очень нужно, чтобы я поверил во все это и замолчал, погрузившись в свое горе, – подумал Леонид. – А если бы не поверил и продолжил поиски, то, наверное, сам бы стал обгоревшим трупом с „льдинкой“ в желудке».
   Но он тогда поверил, и жил многие годы с этой верой, изнемогая от горя и чувствуя, что никогда не сможет до конца смириться со смертью Есении… И вот теперь этот кошмар вновь врывается в его жизнь, словно было мало того, что у него уже один раз отняли Есению, их любовь, общее будущее, детские годы их мальчика… Нет, на этот раз Леонид больше не намерен никого терять.
   «Так… что же делать? Куда идти? – напряженно думал он. – Лёня болен, где мне его спрятать? А вдруг ему станет хуже! Надо поговорить с Сергеем, он, наверняка, что-нибудь подскажет…»
   Леонид, ничего не говоря матери и сыну, вышел в свою комнату и, подняв телефонную трубку, стал набирать номер Сергея, своего приятеля еще со школьных времен. И вдруг его как током ударило: «А что, если за нами уже следят и телефон прослушивается?!»
   Похолодев от этой мысли, Леонид бросил трубку на рычаг, но потом, взяв себя в руки, усмехнулся: «Черт! У меня, кажется, от всего этого уже слегка крыша поехала… Хотя, подстраховаться, конечно, не мешает!».
   Набрав заново номер Сергея, Леонид напряженно вслушивался в длинные гудки, мысленно моля бога, чтобы друг оказался дома.
   – Алло, – раздался в трубке характерный низкий голос Сергея.
   – Серега, привет, это я, – быстро сказал Леонид.
   – Ленька, привет! – обрадовался Сергей. – А я тебе как раз собирался звонить насчет завтрашней баньки…
   – Серега, погоди, у меня тут проблемы… Мы можем с тобой через час встретиться у трех сосен?
   – В такую погоду?! – удивился Сергей. – Да и темно же уже! Или ты имеешь в виду…
   – Тихо, ты правильно понял! – прервал его Леонид. – Я же сказал тебе – у меня проблемы… Так будешь?
   – Буду, – уже серьезно ответил Сергей. – Встречаемся через час!.. – и, не прощаясь, положил трубку.
   Леонид тоже опустил трубку на рычаг и задумчиво окинул взглядом комнату. Если уходить, то, наверное, нужно что-то взять с собой…
   Ему еще ни разу не приходилось собираться в бега. Леонид хмыкнул – в голову лез какой-то бред типа: «Герцог взял с собой смену белья, новые лакированные штиблеты и набор дуэльных пистолетов»…
   Смену белья, пожалуй, и правда, придется прихватить и, может быть, не одну… Лакированных штиблет он не имел, да и не тот сезон сейчас, а пистолет он держал последний раз года три назад, в тире у Сергея, куда тот затащил его, желая приобщить к мужскому делу. Но Леонид не любил шума, а после наушников у него страшно чесались и распухали уши… Скорая Маша, к которой он обратился с этой проблемой, посмеялась над ним, сказав, что, либо он врет, и уши ему просто надрали, либо у него какой-то особый род аллергии, еще неизвестный медицине.
   Присев, Леонид выволок из-под кровати спортивную сумку, с которой он обычно ходил в фитнесс-центр, а потом открыл шкаф и выгреб из него одежду, откладывая то, что ему может пригодиться.
   Переодевшись в теплые вельветовые брюки, рубашку и свитер, Леонид положил в сумку две пары шерстяных носков, белье, тренировочный костюм и второй свитер, раздумывая, подойдет ли все это при необходимости по размеру Лёне. Сын был ненамного ниже его, а в плечах, пожалуй, и пошире будет, хотя он сейчас и очень худой…
   Леонид вдруг поймал себя на мысли, что с нежностью и гордостью думает о том, какой у них с Есенией получился симпатичный парень… Но додумывать эту мысль до конца не стал, посчитав, что на это будет время потом, когда они с сыном будут в безопасности.
   Сняв с книжной полки фотоальбом, он раскрыл его и вытащил ту памятную рижскую фотографию, где они стояли с Есенией у Домского собора. Это была не та фотография, что он оставлял Копылову, ту ему так и не вернули. Это уже потом, разбирая сумку Есении, так и оставшуюся у него, он обнаружил на дне в конверте второй экземпляр этой фотографии. Он хранил ее в альбоме, вынимая раз в год летом, поминая день гибели Есении. Вытаскивать фотографию чаще он себе запрещал, слишком сильной была боль, когда он смотрел на их счастливые лица… Вложив фотографию в паспорт, он засунул его в нагрудный карман рубашки.
   Открыв сейф, спрятанный за полкой с книгами, Леонид вытащил десять пачек со стодолларовыми купюрами, которые он держал дома на черный день, профессионально не доверяя нынешним банкам. Одну пачку он сунул к паспорту в нагрудный карман рубашки, еще семь – в сумку под одежду, а две оставшихся оставил на столе – для матери – неизвестно, сколько он будет в бегах…
   За дверью раздались голоса – вернулась Мария Ивановна, ходившая домой за морсом.