Страница:
Неонилла Самухина
Операция «КЛОНдайк»
Автор выражает благодарность своему другу и советчику
Дмитрию Сергеевичу Кирюничеву,
к сожалению уже покинувшему нас,
а также другим своим консультантам:
Владимиру Гилю,
Татьяне Комаровой,
Владимиру Никулину,
Ольге Шамкович,
Сергею Чухонцеву,
Сергею Михайлову,
Сергею Бурылову,
Виктории Михайловой,
Вячеславу Малыгину,
Константину Новикову,
Александру Кашину,
Жанне Сидоровой,
Сергею Голенскому,
Леониду Шпектру,
Константину Вураки,
Геннадию Трушкину,
Сергею Давитая,
Виктору Блюменфельду,
Святославу Буянову,
Анне Всемирновой,
Ольге Докаленко,
Светлане Син,
Михаилу Окуню,
Владимиру Зюзько,
Андрею Неклюдову,
Игорю Яковлевуза помощь при написании этого романа
Дмитрию Сергеевичу Кирюничеву,
к сожалению уже покинувшему нас,
а также другим своим консультантам:
Владимиру Гилю,
Татьяне Комаровой,
Владимиру Никулину,
Ольге Шамкович,
Сергею Чухонцеву,
Сергею Михайлову,
Сергею Бурылову,
Виктории Михайловой,
Вячеславу Малыгину,
Константину Новикову,
Александру Кашину,
Жанне Сидоровой,
Сергею Голенскому,
Леониду Шпектру,
Константину Вураки,
Геннадию Трушкину,
Сергею Давитая,
Виктору Блюменфельду,
Святославу Буянову,
Анне Всемирновой,
Ольге Докаленко,
Светлане Син,
Михаилу Окуню,
Владимиру Зюзько,
Андрею Неклюдову,
Игорю Яковлевуза помощь при написании этого романа
Посвящаю Анатолию -
мужу и другу
Пролог
Санкт-Петербург, 1998 год
– Дорогая, возможно, ты и права, я негодяй! – устав спорить, согласился Леонид и, чуть отставив трубку, попытался потереть опухшее за время этой телефонной разборки ухо.
В трубке раздавалось довольное журчание торжествующего голоса.
– Но моя мама меня все равно любит! Даже таким… – приведя этот, на его взгляд, самый убедительный аргумент, он попытался оставить за собой последнее слово.
Женский голос в трубке замер и через несколько секунд сообщил, что она-то – «не его мама и терпеть его эгоизм не намерена»…
Леонид отстранил трубку подальше от уха. Рассказ о его эгоизме обыкновенно занимал не менее сорока минут подробного повествования, но не в его правилах было обрывать собеседника. Это было бы невежливо… К тому же именно он явился причиной досады этой словообильной женщины. Приходилось терпеть и, уныло уставившись в потемневшее окно, слушать далекий возмущающийся голос.
«А погоды стоят мерзопакостные…» – констатировал он неоспоримый факт, вслушиваясь в крупчатый шорох бьющегося о стекло сухого, колючего снега, которого горстями швырял в окно порывистый ветер. В этот момент ко всем этим звукам прибавился еще один – кто-то позвонил в дверь.
«Интересно, кого это в такую погоду принесло?!» – удивился Леонид.
– Лёня, Лёня! – раздался из прихожей голос его матери, Серафимы Ильиничны. – К тебе пришли!
– Кто там, мама? – прикрыв телефонную трубку рукой, спросил он.
Не получив ответа и почувствовав возникшее напряжение, Леонид озабоченно повернулся к двери.
Со странным выражением лица в дверном проеме появилась Серафима Ильинична и, привалившись плечом к косяку, ошеломленно посмотрела на сына.
– Мама, что случилось? – встревоженно спросил он. – Кто там пришел?
– До тэбе прийшов мий внук, – дрогнувшим голосом ответила Серафима Ильинична, в минуты волнения всегда переходившая на родной украинский язык.
– Кто-о? – оторопело спросил Леонид и, забыв о всякой вежливости, положил надоевшую телефонную трубку на рычаг.
Протиснувшись мимо все еще застывшей в дверях матери, он выглянул в коридор.
У порога, в заметенной снегом одежде, стоял высокий подросток лет четырнадцати. На полу у его ног громоздился рюкзак, с которого стекали капельки быстро таявшего снега, образовывая на любимом мамином половичке темное неровное пятно.
Парнишка стащил с головы большую меховую шапку и, встряхнув черными волнистыми волосами, произнес сиплым простуженным голосом:
– Здравствуйте… Меня зовут Лёня, – и, помолчав, добавил: – Я ваш сын, – на последних словах он вдруг начал оседать на пол.
Леонид едва успел подбежать и подхватить его, удерживая от падения.
– Бидна дитына! Треба скинуть одёжу, вона ж вся мокра! – торопливо опускаясь на колени рядом с ними, сказала Серафима Ильинична и начала быстро расстегивать пуговицы на промокшем пальто мальчика.
Осторожно сняв с непонятно откуда взявшегося сына верхнюю одежду и обувь, Леонид поднял его на руки и отнес в комнату. Положив мальчика на диван и прикрыв его теплым пледом, он тронул рукой его пылающий лоб и, повернувшись к матери, спросил:
– Ну что, будем вызывать скорую?
– Та ни, не трэба! Я зараз збигаю за Скорой Машей, – сказала Серафима Ильинична и стремительно умчалась из комнаты.
Этажом выше жила Мария Ивановна – врач скорой помощи. Она лечила Леонида с раннего детства. Он помнил ее совсем молоденькой, когда она впервые приехала к ним в дом по вызову. Ему тогда было года четыре. Он лежал в постели с тяжелой ангиной, ничего не соображая от температуры. Увидев чудо в белом халате и шапочке, он спросил маму: «Это кто? Ангел?». Мама рассмеялась и ответила: «Нет, сынку, это скорая», а «чудо в белом» протянуло ему руку и представилось: «Маша!». Два ответа слились в его воспаленном мозгу воедино, и получилась – «Скорая Маша». Поскольку Леонид в детстве часто болел, «Скорая Маша» неоднократно приезжала к нему на помощь. А через десять лет судьба свела их вместе еще и в одном доме, куда и они, и Машина семья, въехали после капитального ремонта. В этом доме они дружно прожили уже более двадцати пяти лет, а имечко «Скорая Маша» так и приклеилось к Марии Ивановне, впрочем, она и не возражала.
Леонид повернулся к лежащему мальчику и осторожно присел на краешек дивана рядом с ним. Лёня зашевелился, с его запекшихся губ сорвался слабый стон. Через минуту он открыл затуманенные глаза и попытался встать.
Леонид склонился над ним, удерживая:
– Лежи, лежи! У тебя страшенная температура, – и попытался пошутить: – Хоть чайник на тебе кипяти!
– Значит, почаевничаем, – в тон ему, со слабой улыбкой ответил мальчик, но потом устало прикрыл глаза и замолчал.
Лихорадочный румянец и его учащенное дыхание говорили как минимум о сильной простуде.
В ожидании прихода мамы с Марией Ивановной Леонид сидел рядом с мальчиком, вглядываясь в его лицо.
«Сын, говоришь… Но откуда?» – недоумевал он.
Да, в его жизни были женщины, с которыми он поддерживал отношения разной степени легкости, но не до такой же степени, чтобы проворонить свое отцовство. Что-то здесь было не так… Наверняка мальчик ошибся адресом. Однако в душе Леонид все-таки уже ощущал какое-то смутное беспокойство – там, у дверей, в лице парнишки промелькнуло что-то до боли знакомое, но он не успел уловить, что именно.
В этот момент длинные, как у девочки, черные ресницы Лёни дрогнули и поднялись. Устремив на Леонида взгляд своих больших темных глаз, мальчик молчал и как будто чего-то ждал. И тогда Леонид узнал этот взгляд с характерным чуть насмешливым прищуром… Вот так же смотрела на него когда-то и она…
В изумлении Леонид медленно поднялся с дивана, не отрывая взгляда от лица мальчика.
«Господи, неужели?!.. Нет! Не может быть!.. Значит, она жива!» – рефреном бились в голове потрясенного Леонида обрывки мыслей. Крохотные ростки радости несмело взломали спекшуюся корку застарелой боли, почти пятнадцать лет назад заточившей его чувства в непробиваемый кокон. И тут же нахлынуло ощущение вины – зря он тогда поверил, сдался, опустил руки, не довел дело до конца! Она жива, и у него есть сын!
«Сын! Бог ты мой…»
Сердце со сладко-щемящей болью забилось в груди, в голове словно застучали молоточки, и осознание пронеслось ознобом по телу, замерев непроглатываемым комом где-то в горле. Услужливая память мгновенно завертела калейдоскоп прошлого, возвращая его в то время, о котором он запретил себе и вспоминать, и думать.
– Дорогая, возможно, ты и права, я негодяй! – устав спорить, согласился Леонид и, чуть отставив трубку, попытался потереть опухшее за время этой телефонной разборки ухо.
В трубке раздавалось довольное журчание торжествующего голоса.
– Но моя мама меня все равно любит! Даже таким… – приведя этот, на его взгляд, самый убедительный аргумент, он попытался оставить за собой последнее слово.
Женский голос в трубке замер и через несколько секунд сообщил, что она-то – «не его мама и терпеть его эгоизм не намерена»…
Леонид отстранил трубку подальше от уха. Рассказ о его эгоизме обыкновенно занимал не менее сорока минут подробного повествования, но не в его правилах было обрывать собеседника. Это было бы невежливо… К тому же именно он явился причиной досады этой словообильной женщины. Приходилось терпеть и, уныло уставившись в потемневшее окно, слушать далекий возмущающийся голос.
«А погоды стоят мерзопакостные…» – констатировал он неоспоримый факт, вслушиваясь в крупчатый шорох бьющегося о стекло сухого, колючего снега, которого горстями швырял в окно порывистый ветер. В этот момент ко всем этим звукам прибавился еще один – кто-то позвонил в дверь.
«Интересно, кого это в такую погоду принесло?!» – удивился Леонид.
– Лёня, Лёня! – раздался из прихожей голос его матери, Серафимы Ильиничны. – К тебе пришли!
– Кто там, мама? – прикрыв телефонную трубку рукой, спросил он.
Не получив ответа и почувствовав возникшее напряжение, Леонид озабоченно повернулся к двери.
Со странным выражением лица в дверном проеме появилась Серафима Ильинична и, привалившись плечом к косяку, ошеломленно посмотрела на сына.
– Мама, что случилось? – встревоженно спросил он. – Кто там пришел?
– До тэбе прийшов мий внук, – дрогнувшим голосом ответила Серафима Ильинична, в минуты волнения всегда переходившая на родной украинский язык.
– Кто-о? – оторопело спросил Леонид и, забыв о всякой вежливости, положил надоевшую телефонную трубку на рычаг.
Протиснувшись мимо все еще застывшей в дверях матери, он выглянул в коридор.
У порога, в заметенной снегом одежде, стоял высокий подросток лет четырнадцати. На полу у его ног громоздился рюкзак, с которого стекали капельки быстро таявшего снега, образовывая на любимом мамином половичке темное неровное пятно.
Парнишка стащил с головы большую меховую шапку и, встряхнув черными волнистыми волосами, произнес сиплым простуженным голосом:
– Здравствуйте… Меня зовут Лёня, – и, помолчав, добавил: – Я ваш сын, – на последних словах он вдруг начал оседать на пол.
Леонид едва успел подбежать и подхватить его, удерживая от падения.
– Бидна дитына! Треба скинуть одёжу, вона ж вся мокра! – торопливо опускаясь на колени рядом с ними, сказала Серафима Ильинична и начала быстро расстегивать пуговицы на промокшем пальто мальчика.
Осторожно сняв с непонятно откуда взявшегося сына верхнюю одежду и обувь, Леонид поднял его на руки и отнес в комнату. Положив мальчика на диван и прикрыв его теплым пледом, он тронул рукой его пылающий лоб и, повернувшись к матери, спросил:
– Ну что, будем вызывать скорую?
– Та ни, не трэба! Я зараз збигаю за Скорой Машей, – сказала Серафима Ильинична и стремительно умчалась из комнаты.
Этажом выше жила Мария Ивановна – врач скорой помощи. Она лечила Леонида с раннего детства. Он помнил ее совсем молоденькой, когда она впервые приехала к ним в дом по вызову. Ему тогда было года четыре. Он лежал в постели с тяжелой ангиной, ничего не соображая от температуры. Увидев чудо в белом халате и шапочке, он спросил маму: «Это кто? Ангел?». Мама рассмеялась и ответила: «Нет, сынку, это скорая», а «чудо в белом» протянуло ему руку и представилось: «Маша!». Два ответа слились в его воспаленном мозгу воедино, и получилась – «Скорая Маша». Поскольку Леонид в детстве часто болел, «Скорая Маша» неоднократно приезжала к нему на помощь. А через десять лет судьба свела их вместе еще и в одном доме, куда и они, и Машина семья, въехали после капитального ремонта. В этом доме они дружно прожили уже более двадцати пяти лет, а имечко «Скорая Маша» так и приклеилось к Марии Ивановне, впрочем, она и не возражала.
Леонид повернулся к лежащему мальчику и осторожно присел на краешек дивана рядом с ним. Лёня зашевелился, с его запекшихся губ сорвался слабый стон. Через минуту он открыл затуманенные глаза и попытался встать.
Леонид склонился над ним, удерживая:
– Лежи, лежи! У тебя страшенная температура, – и попытался пошутить: – Хоть чайник на тебе кипяти!
– Значит, почаевничаем, – в тон ему, со слабой улыбкой ответил мальчик, но потом устало прикрыл глаза и замолчал.
Лихорадочный румянец и его учащенное дыхание говорили как минимум о сильной простуде.
В ожидании прихода мамы с Марией Ивановной Леонид сидел рядом с мальчиком, вглядываясь в его лицо.
«Сын, говоришь… Но откуда?» – недоумевал он.
Да, в его жизни были женщины, с которыми он поддерживал отношения разной степени легкости, но не до такой же степени, чтобы проворонить свое отцовство. Что-то здесь было не так… Наверняка мальчик ошибся адресом. Однако в душе Леонид все-таки уже ощущал какое-то смутное беспокойство – там, у дверей, в лице парнишки промелькнуло что-то до боли знакомое, но он не успел уловить, что именно.
В этот момент длинные, как у девочки, черные ресницы Лёни дрогнули и поднялись. Устремив на Леонида взгляд своих больших темных глаз, мальчик молчал и как будто чего-то ждал. И тогда Леонид узнал этот взгляд с характерным чуть насмешливым прищуром… Вот так же смотрела на него когда-то и она…
В изумлении Леонид медленно поднялся с дивана, не отрывая взгляда от лица мальчика.
«Господи, неужели?!.. Нет! Не может быть!.. Значит, она жива!» – рефреном бились в голове потрясенного Леонида обрывки мыслей. Крохотные ростки радости несмело взломали спекшуюся корку застарелой боли, почти пятнадцать лет назад заточившей его чувства в непробиваемый кокон. И тут же нахлынуло ощущение вины – зря он тогда поверил, сдался, опустил руки, не довел дело до конца! Она жива, и у него есть сын!
«Сын! Бог ты мой…»
Сердце со сладко-щемящей болью забилось в груди, в голове словно застучали молоточки, и осознание пронеслось ознобом по телу, замерев непроглатываемым комом где-то в горле. Услужливая память мгновенно завертела калейдоскоп прошлого, возвращая его в то время, о котором он запретил себе и вспоминать, и думать.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. НАЧАЛО
Глава первая
1983 год
Вскочив в уже отходящий поезд, он добрался до своего купе и, открыв дверь, поздоровался с попутчиками – стариком и хмурой, чем-то расстроенной, девушкой. Бросив чемодан на багажную полку, сел перевести дух после беготни и крайне тяжелого дня, и только хотел закрыть глаза, как его что-то остановило.
«Да… я еще такого не видел!» – изумился он, глядя на странную родинку на правом колене соседки по купе.
Он часто встречал разные метки на теле любивших его женщин – от трогательных мушек над капризной губой до уродливых пятен, разливавшихся в самых неожиданных местах женского тела. Но чтобы на коленке, да еще ровно в середине, и такой… волнующей формы – словно маленький глаз подсматривает за вами – не приходилось!
«Это явное приобретение в моей коллекции достопримечательностей женского тела…» – подумал он.
Хозяйка «коленного глазка» почувствовала его исследования и раздраженно качнула ногой в розовом чулке, от чего «глазок» как бы подмигнул ему с ее колена.
– И долго вы собираетесь медитировать на мои ноги? – спросила она, нахмурив брови.
– Я бухгалтер, – почему-то сразу сознался он.
– Не вижу никакой связи, – поморщилась она.
– Ну, как же, связь есть, и еще какая… – начал он и вдруг почувствовал, как безмерная усталость заклеивает ему глаза, тело обессиленно стекает на бок, а лицо погружается в тощую вагонную подушку…
Проснулся он в темноте. Колеса мерно постукивали на стыках, редкие фонари пробегавших мимо полустанков высвечивали на мгновение купе. Тело, получившее долгожданный отдых, наслаждалось покоем и неподвижностью. С верхней полки доносилось заливистое похрапывание старичка.
«Вот, черт! Как неудобно получилось, – расстроился он. – Завалился, соня, а деду наверх пришлось лезть. Противница медитаций, видно, не уступила ему место. А где же она, кстати?»
И тут он чуть не подпрыгнул от неожиданности – на прежнем месте, в неизменившейся позе сидела его соседка. Пробегавшие за окном огни высветили ее сведенное какой-то душевной болью лицо и глаза, обреченно глядящие перед собой.
– У вас что-нибудь случилось? – спросил он, спуская ноги с постели и пытаясь нащупать свои туфли.
Девушка перевела на него взгляд, но ничего не ответила, словно не услышав вопроса.
– Как вас зовут? – попытался он снова привлечь ее внимание и тут же рассердился на себя: «Да уж, нашел время для знакомства! Ты еще про хорошую погоду вверни, мол, давно не было такой ясной и теплой ночи!».
Девушка продолжала молчать.
«Может, у нее имя какое-нибудь не интересное, ей не хочется его называть, и она придумывает себе псевдоним», – пытался он объяснить ее молчание.
– Есения, – негромко сказала она.
«Вот это надумала!» – ошалел он.
– А отчество, случайно, не Сергеевна ли? – попробовал он пошутить.
– Нет.
– А как?
– Вообще нет.
– Не понял…
– Нет у меня отчества вообще, – едва слышно произнесла девушка.
– Ну, такого не бывает, отчество хоть какое-то, а все равно должно быть! Не почкованием же вас размножили…
– Вы почти угадали, – девушка вдруг подалась вперед, и с силой сжав свои руки и встряхивая ими в такт словам, произнесла: – Я действительно не имею отчества, потому что я… не… родилась!
Леонид инстинктивно натянул на себя одеяло и попытался незаметно отодвинуться к стенке: «Эге-е… Леонид Аркадьевич, как тебе повезло… Только тебе могло так повезти… В кои-то веки собрался в санаторий съездить, а попал в дурдом! А девушку-то как жалко – такая хорошенькая, к тому же с такой родинкой – и на тебе – сумасшедшая! Что ж делать-то?… Говорят, с ними вроде спорить нельзя, нужно во всем соглашаться».
Заметив его телодвижения, девушка нервно рассмеялась.
Пытаясь разрядить ситуацию, он засуетился, стал предлагать ей угоститься пирожками, которые его мама испекла ему в дорогу.
– Вы думаете, у меня что-то с головой? – тихо спросила она. – Нет-нет, я совершенно нормальная, хотя нет… Если считать нормальным родившегосячеловека, то я, конечно, ненормальная, – в ее голосе послышались слезы, и она закрыла лицо руками.
Леонид напрягся: «Все – уже заговаривается, сейчас у нее наступит какая-нибудь агрессивная фаза, чем-нибудь как звезда-а-анет – и сдачи ведь не дашь! У-у, как я вовремя проснулся – вид-то у нее был, словно она меня уже в жертву принесла и жалеет… Родился – не родился, умер – не умер… хотя нет, если уж умер, так умер совсем!».
«Нужно проветриться!» – решил он, вставая.
Выйдя в коридор, он постоял, высунув разгоряченное лицо в окно, и ощутил, как поезд, рассекая темный воздух, привычно катит по намеченному маршруту. Небо над головой знакомо мерцало мириадами звезд и как-то не верилось, что сзади, в купе, едет человек, у которого, что называется, не все дома…
Когда он тихо открыл дверь в купе, Есения лежала, укрывшись до подбородка одеялом, но не спала. Заплаканные глаза, устремленные куда-то в пространство, выделялись на белом лице темными глубокими провалами.
Его охватила острая жалость: «Господи, ну что же это с ней?!»
Он сел рядом на постель и, положив одну руку ей на плечо, а другой вытирая ей слезы, принялся ее утешать:
– Ну не надо плакать, ну что случилось, ну перестаньте!
Она высвободила руки из-под одеяла и, схватив его за запястье, судорожно прижала его руку к себе. В ладонь, оказавшуюся плотно прижатой к ее груди, упругость которой не скрывало тонкое казенное одеяло, сразу же стал биться нервный ритм ее сердца.
Глядя ему прямо в глаза, она тихо заговорила:
– Я не сумасшедшая, но я, действительно, не родилась… в привычном смысле этого слова. Меня искусственно вывели в лаборатории. Я – «девочка из пробирки». Слышали, наверное, об искусственном оплодотворении и тому подобных экспериментах? Я ничего не знала до сегодняшнего дня, росла в семье врачей, считала их своими родителями. А вот сегодня я узнала правду… – приподнявшись, она вытащила из-под подушки пухлый конверт и протянула его Леониду.
Тот, с сожалением оторвав руку от ее груди, привстал и, потянувшись к выключателю, зажег в изголовье тусклый ночник. В его бледном свете он увидел, что в конверте были какие-то листы с фотографиями, явно вырванные откуда-то. Присмотревшись внимательнее, он понял, что они были вырваны скорее всего из какого-то отчета – отчета о развитии некоего биологического организма… Здесь были фотографии, напоминающие увеличенные изображения клеток из учебника биологии, фото с пробирками, заполненными какой-то жидкостью, и с десяток фотографий, похожих на рентгеновские снимки, на которых был изображен скрючившийся человеческий зародыш.
Постаравшись не показать виду, что ему неприятно смотреть на все это, он добрался до фото, где было запечатлено новорожденное дитя на руках у женщины, удивительно похожей на Есению – просто одно лицо.
Девушка, внимательно и даже с некоторым страхом наблюдавшая за Леонидом, сказала:
– Вот это я обнаружила сегодня утром на рабочем столе моего отца под медицинскими журналами, когда ждала его возвращения от начальства. Отца… – она горько усмехнулась. – К этому еще и пояснение было приложено – вся история моего появления и жизни, вплоть до нынешнего года.
– Но как это могло быть? – недоверчиво спросил Леонид, продолжая рассматривать фотографии. – Это же какая-то запредельная технология… Когда вы… э-э… родились?
– Как указано в моем свидетельстве о рождении, да и в этих документах – в одна тысяча девятьсот шестьдесят третьем году.
– Просто не верится, что в те годы такое было возможно! Наша страна тогда еще только восстанавливалась после войны, а на подобные эксперименты наверняка нужны огромные средства.
– Средства… – Есения грустно вздохнула. – Вы забыли, что наши ученые разработали ядерное оружие тоже после войны и человека в космос отправили тоже отнюдь не вчера. Как видите, средств у них на это хватило, и я не думаю, что это стоило дешевле, чем проведение евгенистических опытов.
– И неужели вы ни разу ничего за все это время не заподозрили? – спросил Леонид. – Ведь вы должны были находиться под серьезным надзором, сами понимаете, что я имею в виду… Да и… всякие исследования, осмотры…
– Да нет, жила, как все дети, – покачала головой Есения. – Кроме того, мои… родители были врачами, и они сами меня осматривали и лечили, если я заболевала… Боже мой, ведь я для них всю жизнь была лишь научным материалом, не человеком, а только опытом… клоном – удавшейся копией моей мамы, вернее, прототипа, не являющегося матерью в полном смысле. Но я-то всегда считала себя ее дочерью, – и Есения молча заплакала.
Леонид смотрел на Есению и не верил, что эта живая, теплая девушка с таким очаровательным телом могла быть «выведена» искусственно. Нервный ритм ее сердца еще продолжал биться в его ладони, и это не имело ничего общего со стеклянным холодом медицины.
– Есть хочешь? – заботливо спросил он, бесповоротно переходя на «ты».
Она недоуменно посмотрела на него:
– Что вы сказали?
– Давай поедим, у меня пирожки есть, – предложил он. – Моя мама говорит, что при неприятностях обязательно нужно есть.
– Слушайте, у вас же мания еды какая-то, странно: почему это вы до сих пор не растолстели! – грустно улыбнулась она и посмотрела на его живот, который он тут же напряг, давая ей понять, что у него кроме живота есть еще и пресс.
У него промелькнула мысль, что если она шутит, то ему удалось как-то отвлечь ее от того ужаса, в который она была погружена целый день. Лично он в данный момент не хотел даже задумываться или пытаться осознать ту ситуацию, в которую она попала. Леонид гнал прочь мысли об ее происхождении, считая, что на это еще будет время, а пока потрясение было столь велико, что могло привести к непредсказуемым последствиям. Ведь недаром же она все это ему выложила. Ясно же: девушка нуждалась в психологической поддержке, а ему ей пока нечего было сказать. Просто так что-нибудь брякнуть – еще хуже будет. Лучше переключиться на что-нибудь другое.
«Та– ак… Есть она не хочет, а что же она хочет?…» Тут он поймал себя на мысли, что постепенно начинает сбиваться в свое любимое русло, ведь ему обычно хотелось либо есть, либо спать, либо… спать… Он вспомнил, как одна мудрая женщина сказала: «Переспать – это не значит спать очень долго…» «Как она права! – подумал он и тут же внутренне усмехнулся: – Да-а… Я, похоже, приближаюсь к опасной черте… Но, черт возьми, ведь это может помочь вывести ее из кошмара, хотя бы на время, ведь наслаждение – это лучшее лекарство от всех бед».
«Ты бухгалтер, Леонид Аркадьевич, ишь, разложил дебет с кредитом, да ты ее просто хочешь, а не из милосердия, и нечего прикрываться высшими гуманными целями», – попытался урезонить его совестливый внутренний голос, которому он тут же возразил: «А, может, я исследователь? Наверное, немногие могли бы сказать, что они спали с нерожденным человеком…»
Пока он пытался поприличнее обосновать свои, отнюдь не приличные, мысли, Есения, утомленная пережитым за день, уснула. Ему ничего не оставалось, как лечь на свое место.
Небо за окном уже начало терять свою густоту и быстро бледнело. Рождался новый день, в течение которого Леонид должен был доехать до Юрмалы, оформиться в санатории и приступить к активному отдыху.
Устроившись после института в одно солидное учреждение бухгалтером, он уже два года не был в отпуске. Ежедневное корпение над расчетами и бумагами, иногда разбавляемое поездками в банк и выволочками не в меру гневливого управляющего (который, впрочем, ценил «золотые мозги» молодого финансиста) – вот тот образ жизни, к которому он уже притерпелся. Правда, после работы, когда, закрыв контору и сдав ключи охраннику, он шел по вечерним улицам, в нем начинало оживать совершенно естественное человеческое стремление к общению. И тогда он отправлялся либо в гости, либо в кино, либо в театр, либо, на худой конец, в пивную. Его «культурные походы» частенько приносили ему довольно приятные знакомства, которые, впрочем, не были долговременными.
«Трудно долго общаться с человеком, который целыми днями только и делает, что считает!» – так сказала ему одна его знакомая. Интересная штучка была, между прочим, социолог, поэтому она без труда его проанализировала, синтезировала, конкретизировала и обобщила. По ее словам, его любимая сказка – про теленка, который всех считал. И не женат Леонид потому, что с девушками общается краткосрочно и постоянно меняет их для увеличения количества на своем счету. И когда он с ними развлекается в постели, то тоже считает количество… В общем, заела его окончательно. Кстати, насчет сказки… У него сразу же было возражение – ему всегда более импонировал господин Крот из «Дюймовочки», которому было чтосчитать, чем какой-то нищий теленок, который просто не знал, куда девать время. На что его подруга-социологиня съязвила: «Ах, какой же ты начитанный!». Короче говоря, поскольку Леонид не любил общаться с девушками, которые относились к нему с пренебрежением и подозревали невесть в чем – она стала девятнадцатой. Правда, осадок от нее у него все же остался, так как теперь при споре – «чья очередь мыть посуду?», он уже с опаской пускал в ход свою любимую, придуманную еще в детстве, считалку:
На этом вкусном воспоминании он и уснул.
Вскочив в уже отходящий поезд, он добрался до своего купе и, открыв дверь, поздоровался с попутчиками – стариком и хмурой, чем-то расстроенной, девушкой. Бросив чемодан на багажную полку, сел перевести дух после беготни и крайне тяжелого дня, и только хотел закрыть глаза, как его что-то остановило.
«Да… я еще такого не видел!» – изумился он, глядя на странную родинку на правом колене соседки по купе.
Он часто встречал разные метки на теле любивших его женщин – от трогательных мушек над капризной губой до уродливых пятен, разливавшихся в самых неожиданных местах женского тела. Но чтобы на коленке, да еще ровно в середине, и такой… волнующей формы – словно маленький глаз подсматривает за вами – не приходилось!
«Это явное приобретение в моей коллекции достопримечательностей женского тела…» – подумал он.
Хозяйка «коленного глазка» почувствовала его исследования и раздраженно качнула ногой в розовом чулке, от чего «глазок» как бы подмигнул ему с ее колена.
– И долго вы собираетесь медитировать на мои ноги? – спросила она, нахмурив брови.
– Я бухгалтер, – почему-то сразу сознался он.
– Не вижу никакой связи, – поморщилась она.
– Ну, как же, связь есть, и еще какая… – начал он и вдруг почувствовал, как безмерная усталость заклеивает ему глаза, тело обессиленно стекает на бок, а лицо погружается в тощую вагонную подушку…
Проснулся он в темноте. Колеса мерно постукивали на стыках, редкие фонари пробегавших мимо полустанков высвечивали на мгновение купе. Тело, получившее долгожданный отдых, наслаждалось покоем и неподвижностью. С верхней полки доносилось заливистое похрапывание старичка.
«Вот, черт! Как неудобно получилось, – расстроился он. – Завалился, соня, а деду наверх пришлось лезть. Противница медитаций, видно, не уступила ему место. А где же она, кстати?»
И тут он чуть не подпрыгнул от неожиданности – на прежнем месте, в неизменившейся позе сидела его соседка. Пробегавшие за окном огни высветили ее сведенное какой-то душевной болью лицо и глаза, обреченно глядящие перед собой.
– У вас что-нибудь случилось? – спросил он, спуская ноги с постели и пытаясь нащупать свои туфли.
Девушка перевела на него взгляд, но ничего не ответила, словно не услышав вопроса.
– Как вас зовут? – попытался он снова привлечь ее внимание и тут же рассердился на себя: «Да уж, нашел время для знакомства! Ты еще про хорошую погоду вверни, мол, давно не было такой ясной и теплой ночи!».
Девушка продолжала молчать.
«Может, у нее имя какое-нибудь не интересное, ей не хочется его называть, и она придумывает себе псевдоним», – пытался он объяснить ее молчание.
– Есения, – негромко сказала она.
«Вот это надумала!» – ошалел он.
– А отчество, случайно, не Сергеевна ли? – попробовал он пошутить.
– Нет.
– А как?
– Вообще нет.
– Не понял…
– Нет у меня отчества вообще, – едва слышно произнесла девушка.
– Ну, такого не бывает, отчество хоть какое-то, а все равно должно быть! Не почкованием же вас размножили…
– Вы почти угадали, – девушка вдруг подалась вперед, и с силой сжав свои руки и встряхивая ими в такт словам, произнесла: – Я действительно не имею отчества, потому что я… не… родилась!
Леонид инстинктивно натянул на себя одеяло и попытался незаметно отодвинуться к стенке: «Эге-е… Леонид Аркадьевич, как тебе повезло… Только тебе могло так повезти… В кои-то веки собрался в санаторий съездить, а попал в дурдом! А девушку-то как жалко – такая хорошенькая, к тому же с такой родинкой – и на тебе – сумасшедшая! Что ж делать-то?… Говорят, с ними вроде спорить нельзя, нужно во всем соглашаться».
Заметив его телодвижения, девушка нервно рассмеялась.
Пытаясь разрядить ситуацию, он засуетился, стал предлагать ей угоститься пирожками, которые его мама испекла ему в дорогу.
– Вы думаете, у меня что-то с головой? – тихо спросила она. – Нет-нет, я совершенно нормальная, хотя нет… Если считать нормальным родившегосячеловека, то я, конечно, ненормальная, – в ее голосе послышались слезы, и она закрыла лицо руками.
Леонид напрягся: «Все – уже заговаривается, сейчас у нее наступит какая-нибудь агрессивная фаза, чем-нибудь как звезда-а-анет – и сдачи ведь не дашь! У-у, как я вовремя проснулся – вид-то у нее был, словно она меня уже в жертву принесла и жалеет… Родился – не родился, умер – не умер… хотя нет, если уж умер, так умер совсем!».
«Нужно проветриться!» – решил он, вставая.
Выйдя в коридор, он постоял, высунув разгоряченное лицо в окно, и ощутил, как поезд, рассекая темный воздух, привычно катит по намеченному маршруту. Небо над головой знакомо мерцало мириадами звезд и как-то не верилось, что сзади, в купе, едет человек, у которого, что называется, не все дома…
Когда он тихо открыл дверь в купе, Есения лежала, укрывшись до подбородка одеялом, но не спала. Заплаканные глаза, устремленные куда-то в пространство, выделялись на белом лице темными глубокими провалами.
Его охватила острая жалость: «Господи, ну что же это с ней?!»
Он сел рядом на постель и, положив одну руку ей на плечо, а другой вытирая ей слезы, принялся ее утешать:
– Ну не надо плакать, ну что случилось, ну перестаньте!
Она высвободила руки из-под одеяла и, схватив его за запястье, судорожно прижала его руку к себе. В ладонь, оказавшуюся плотно прижатой к ее груди, упругость которой не скрывало тонкое казенное одеяло, сразу же стал биться нервный ритм ее сердца.
Глядя ему прямо в глаза, она тихо заговорила:
– Я не сумасшедшая, но я, действительно, не родилась… в привычном смысле этого слова. Меня искусственно вывели в лаборатории. Я – «девочка из пробирки». Слышали, наверное, об искусственном оплодотворении и тому подобных экспериментах? Я ничего не знала до сегодняшнего дня, росла в семье врачей, считала их своими родителями. А вот сегодня я узнала правду… – приподнявшись, она вытащила из-под подушки пухлый конверт и протянула его Леониду.
Тот, с сожалением оторвав руку от ее груди, привстал и, потянувшись к выключателю, зажег в изголовье тусклый ночник. В его бледном свете он увидел, что в конверте были какие-то листы с фотографиями, явно вырванные откуда-то. Присмотревшись внимательнее, он понял, что они были вырваны скорее всего из какого-то отчета – отчета о развитии некоего биологического организма… Здесь были фотографии, напоминающие увеличенные изображения клеток из учебника биологии, фото с пробирками, заполненными какой-то жидкостью, и с десяток фотографий, похожих на рентгеновские снимки, на которых был изображен скрючившийся человеческий зародыш.
Постаравшись не показать виду, что ему неприятно смотреть на все это, он добрался до фото, где было запечатлено новорожденное дитя на руках у женщины, удивительно похожей на Есению – просто одно лицо.
Девушка, внимательно и даже с некоторым страхом наблюдавшая за Леонидом, сказала:
– Вот это я обнаружила сегодня утром на рабочем столе моего отца под медицинскими журналами, когда ждала его возвращения от начальства. Отца… – она горько усмехнулась. – К этому еще и пояснение было приложено – вся история моего появления и жизни, вплоть до нынешнего года.
– Но как это могло быть? – недоверчиво спросил Леонид, продолжая рассматривать фотографии. – Это же какая-то запредельная технология… Когда вы… э-э… родились?
– Как указано в моем свидетельстве о рождении, да и в этих документах – в одна тысяча девятьсот шестьдесят третьем году.
– Просто не верится, что в те годы такое было возможно! Наша страна тогда еще только восстанавливалась после войны, а на подобные эксперименты наверняка нужны огромные средства.
– Средства… – Есения грустно вздохнула. – Вы забыли, что наши ученые разработали ядерное оружие тоже после войны и человека в космос отправили тоже отнюдь не вчера. Как видите, средств у них на это хватило, и я не думаю, что это стоило дешевле, чем проведение евгенистических опытов.
– И неужели вы ни разу ничего за все это время не заподозрили? – спросил Леонид. – Ведь вы должны были находиться под серьезным надзором, сами понимаете, что я имею в виду… Да и… всякие исследования, осмотры…
– Да нет, жила, как все дети, – покачала головой Есения. – Кроме того, мои… родители были врачами, и они сами меня осматривали и лечили, если я заболевала… Боже мой, ведь я для них всю жизнь была лишь научным материалом, не человеком, а только опытом… клоном – удавшейся копией моей мамы, вернее, прототипа, не являющегося матерью в полном смысле. Но я-то всегда считала себя ее дочерью, – и Есения молча заплакала.
Леонид смотрел на Есению и не верил, что эта живая, теплая девушка с таким очаровательным телом могла быть «выведена» искусственно. Нервный ритм ее сердца еще продолжал биться в его ладони, и это не имело ничего общего со стеклянным холодом медицины.
– Есть хочешь? – заботливо спросил он, бесповоротно переходя на «ты».
Она недоуменно посмотрела на него:
– Что вы сказали?
– Давай поедим, у меня пирожки есть, – предложил он. – Моя мама говорит, что при неприятностях обязательно нужно есть.
– Слушайте, у вас же мания еды какая-то, странно: почему это вы до сих пор не растолстели! – грустно улыбнулась она и посмотрела на его живот, который он тут же напряг, давая ей понять, что у него кроме живота есть еще и пресс.
У него промелькнула мысль, что если она шутит, то ему удалось как-то отвлечь ее от того ужаса, в который она была погружена целый день. Лично он в данный момент не хотел даже задумываться или пытаться осознать ту ситуацию, в которую она попала. Леонид гнал прочь мысли об ее происхождении, считая, что на это еще будет время, а пока потрясение было столь велико, что могло привести к непредсказуемым последствиям. Ведь недаром же она все это ему выложила. Ясно же: девушка нуждалась в психологической поддержке, а ему ей пока нечего было сказать. Просто так что-нибудь брякнуть – еще хуже будет. Лучше переключиться на что-нибудь другое.
«Та– ак… Есть она не хочет, а что же она хочет?…» Тут он поймал себя на мысли, что постепенно начинает сбиваться в свое любимое русло, ведь ему обычно хотелось либо есть, либо спать, либо… спать… Он вспомнил, как одна мудрая женщина сказала: «Переспать – это не значит спать очень долго…» «Как она права! – подумал он и тут же внутренне усмехнулся: – Да-а… Я, похоже, приближаюсь к опасной черте… Но, черт возьми, ведь это может помочь вывести ее из кошмара, хотя бы на время, ведь наслаждение – это лучшее лекарство от всех бед».
«Ты бухгалтер, Леонид Аркадьевич, ишь, разложил дебет с кредитом, да ты ее просто хочешь, а не из милосердия, и нечего прикрываться высшими гуманными целями», – попытался урезонить его совестливый внутренний голос, которому он тут же возразил: «А, может, я исследователь? Наверное, немногие могли бы сказать, что они спали с нерожденным человеком…»
Пока он пытался поприличнее обосновать свои, отнюдь не приличные, мысли, Есения, утомленная пережитым за день, уснула. Ему ничего не оставалось, как лечь на свое место.
Небо за окном уже начало терять свою густоту и быстро бледнело. Рождался новый день, в течение которого Леонид должен был доехать до Юрмалы, оформиться в санатории и приступить к активному отдыху.
Устроившись после института в одно солидное учреждение бухгалтером, он уже два года не был в отпуске. Ежедневное корпение над расчетами и бумагами, иногда разбавляемое поездками в банк и выволочками не в меру гневливого управляющего (который, впрочем, ценил «золотые мозги» молодого финансиста) – вот тот образ жизни, к которому он уже притерпелся. Правда, после работы, когда, закрыв контору и сдав ключи охраннику, он шел по вечерним улицам, в нем начинало оживать совершенно естественное человеческое стремление к общению. И тогда он отправлялся либо в гости, либо в кино, либо в театр, либо, на худой конец, в пивную. Его «культурные походы» частенько приносили ему довольно приятные знакомства, которые, впрочем, не были долговременными.
«Трудно долго общаться с человеком, который целыми днями только и делает, что считает!» – так сказала ему одна его знакомая. Интересная штучка была, между прочим, социолог, поэтому она без труда его проанализировала, синтезировала, конкретизировала и обобщила. По ее словам, его любимая сказка – про теленка, который всех считал. И не женат Леонид потому, что с девушками общается краткосрочно и постоянно меняет их для увеличения количества на своем счету. И когда он с ними развлекается в постели, то тоже считает количество… В общем, заела его окончательно. Кстати, насчет сказки… У него сразу же было возражение – ему всегда более импонировал господин Крот из «Дюймовочки», которому было чтосчитать, чем какой-то нищий теленок, который просто не знал, куда девать время. На что его подруга-социологиня съязвила: «Ах, какой же ты начитанный!». Короче говоря, поскольку Леонид не любил общаться с девушками, которые относились к нему с пренебрежением и подозревали невесть в чем – она стала девятнадцатой. Правда, осадок от нее у него все же остался, так как теперь при споре – «чья очередь мыть посуду?», он уже с опаской пускал в ход свою любимую, придуманную еще в детстве, считалку:
Кстати, Леонид обожал компот, мясо и пирожки. Впрочем, он вообще обожал поесть, а потому любимой фразой, поднимающей настроение в любых обстоятельствах, была фраза, которую произносила его мама, тридцать лет прожившая в России, но так и не изменившая родному украинскому языку: «Сынку! Ходим вечерять! Компот з м'ясом вже ждуть!».
Вот живот вам, вот и рот,
Обожающий компот,
А кому пить неохота —
Мой стакан из-под компота!
На этом вкусном воспоминании он и уснул.
Глава вторая
Вокзал встретил их скрежетом, покрикиванием редких носильщиков и долговязыми фигурами прохожих. Несмотря на ясное теплое утро, в голове у Леонида было довольно туманно – ему так и не удалось выспаться. Только он уснул, как их дедуля предположил, что пора вставать и, видимо, решил вспомнить молодость. Поэтому он, по-молодецки крякнув, лихо спрыгнул со своей полки прямо… на живот Леониду, что вызвало у того спросонья вопль ужаса.
От его крика проснулась Есения. Ее лицо после сна было, как ни странно, свежим и безмятежным.
Догадавшись, в чем дело, она с сочувствием оглядела Леонида и спросила:
– Вы живы?
– По-моему, не совсем, – постанывая, ответил тот и, встав, поплелся умываться, хотя до прибытия было еще два часа.
И вот теперь, очумевший от недосыпа и жесткого массажа живота, он стоял с Есенией на перроне города Риги. Леониду нужно было купить билет на пригородный поезд, который доставил бы его в Юрмалу, а Есении… и только тут до него дошло, что он ни разу не спросил ее – куда же она направляется?
– Ну что, пошли? – предложил он, поднимая со своим чемоданом и легкую спортивную сумку Есении.
– Куда это? – Есения удивленно вскинула на него глаза.
Его это тоже чрезвычайно интересовало, и он спросил:
– А ты что, собираешься здесь сидеть или тебя кто-то должен встречать?
– Да нет, никто встречать меня не должен, я просто собиралась погулять по городу.
«Теперь все ясно, – сообразил он, – она купила билет в первый пришедший ей в голову город, только чтобы уехать побыстрее из дома. Представляю, что сейчас творится с ее нареченными родителями, они, наверное, понять не могут – куда и почему она исчезла. Хотя, я думаю, по распотрошенному отчету они уже догадались о причине ее ухода».
– Если ты собиралась просто гулять, то прогулка тебе обеспечена! – твердо сказал Леонид и ринулся к пригородным кассам.
Догнав Леонида, Есения возмущенно стала вырывать у него свою сумку:
– Я не собираюсь гулять с вами. Какой вы самоуверенный! Хотя бы меня спросили!
– Ничего я не самоуверенный, а даже очень застенчивый, – не согласился тот. – Ты же приехала сюда погулять, так проводи меня до Юрмалы, ведь я здесь ни черта не знаю, а вдруг я заблужусь и уеду не в ту сторону?! Ничего себе благодарность за то, что я таскаю тут твою сумку… и…
– Ага-ага, и за пирожки. Не врите, не врите, по тому, как вы целенаправленно неслись к этим кассам – ясно, что вы тут не в первый раз. И только не надо мне врать, что вы не только бухгалтер, но еще и знаменитый сыщик, пограничник или, на худой конец, их собака!
– Я – собака?! – возопил Леонид, бросая ее сумку.
– Осторожнее! Вы что – с ума сошли?! – возмутилась она.
«И, правда, чего это я раскипятился? – удивился он. – А-а, так я же голодный как… как собака!»
– Идем завтракать! – почти приказал он. – А там разберемся!
– О Господи! Помяни царя Давида и всю кротость его! – возведя глаза к небу, патетически произнесла Есения и… согласилась.
Они сдали вещи в камеру хранения и плотно закусили в вокзальном ресторане манной кашей с лужицей растекшегося масла.
После завтрака они купили билеты до станции Дубулты и, забрав вещи из камеры хранения, сели в электричку.
Есения хотела оставить свою сумку на вокзале, но Леонид настоял, чтобы они ее взяли с собой – мало ли как сложится впереди… У него, правда, к тому времени уже созрел план. Оправдывая себя тем, что он как настоящий мужчина не может оставить девушку одну в тяжелой ситуации и, быстро прикинув размеры своей наличности, решил, что купит Есении курсовку и снимет комнату где-нибудь поблизости от его санатория. Тогда она будет под его присмотром, а это уже немало. Но главное было в том, что Леониду жутко не хотелось с ней расставаться, было в этой девушке что-то такое, притягательное…
От его крика проснулась Есения. Ее лицо после сна было, как ни странно, свежим и безмятежным.
Догадавшись, в чем дело, она с сочувствием оглядела Леонида и спросила:
– Вы живы?
– По-моему, не совсем, – постанывая, ответил тот и, встав, поплелся умываться, хотя до прибытия было еще два часа.
И вот теперь, очумевший от недосыпа и жесткого массажа живота, он стоял с Есенией на перроне города Риги. Леониду нужно было купить билет на пригородный поезд, который доставил бы его в Юрмалу, а Есении… и только тут до него дошло, что он ни разу не спросил ее – куда же она направляется?
– Ну что, пошли? – предложил он, поднимая со своим чемоданом и легкую спортивную сумку Есении.
– Куда это? – Есения удивленно вскинула на него глаза.
Его это тоже чрезвычайно интересовало, и он спросил:
– А ты что, собираешься здесь сидеть или тебя кто-то должен встречать?
– Да нет, никто встречать меня не должен, я просто собиралась погулять по городу.
«Теперь все ясно, – сообразил он, – она купила билет в первый пришедший ей в голову город, только чтобы уехать побыстрее из дома. Представляю, что сейчас творится с ее нареченными родителями, они, наверное, понять не могут – куда и почему она исчезла. Хотя, я думаю, по распотрошенному отчету они уже догадались о причине ее ухода».
– Если ты собиралась просто гулять, то прогулка тебе обеспечена! – твердо сказал Леонид и ринулся к пригородным кассам.
Догнав Леонида, Есения возмущенно стала вырывать у него свою сумку:
– Я не собираюсь гулять с вами. Какой вы самоуверенный! Хотя бы меня спросили!
– Ничего я не самоуверенный, а даже очень застенчивый, – не согласился тот. – Ты же приехала сюда погулять, так проводи меня до Юрмалы, ведь я здесь ни черта не знаю, а вдруг я заблужусь и уеду не в ту сторону?! Ничего себе благодарность за то, что я таскаю тут твою сумку… и…
– Ага-ага, и за пирожки. Не врите, не врите, по тому, как вы целенаправленно неслись к этим кассам – ясно, что вы тут не в первый раз. И только не надо мне врать, что вы не только бухгалтер, но еще и знаменитый сыщик, пограничник или, на худой конец, их собака!
– Я – собака?! – возопил Леонид, бросая ее сумку.
– Осторожнее! Вы что – с ума сошли?! – возмутилась она.
«И, правда, чего это я раскипятился? – удивился он. – А-а, так я же голодный как… как собака!»
– Идем завтракать! – почти приказал он. – А там разберемся!
– О Господи! Помяни царя Давида и всю кротость его! – возведя глаза к небу, патетически произнесла Есения и… согласилась.
Они сдали вещи в камеру хранения и плотно закусили в вокзальном ресторане манной кашей с лужицей растекшегося масла.
После завтрака они купили билеты до станции Дубулты и, забрав вещи из камеры хранения, сели в электричку.
Есения хотела оставить свою сумку на вокзале, но Леонид настоял, чтобы они ее взяли с собой – мало ли как сложится впереди… У него, правда, к тому времени уже созрел план. Оправдывая себя тем, что он как настоящий мужчина не может оставить девушку одну в тяжелой ситуации и, быстро прикинув размеры своей наличности, решил, что купит Есении курсовку и снимет комнату где-нибудь поблизости от его санатория. Тогда она будет под его присмотром, а это уже немало. Но главное было в том, что Леониду жутко не хотелось с ней расставаться, было в этой девушке что-то такое, притягательное…