Страница:
К Скрипачу подъехал Крокус.
— О чем задумался? — спросил парень.
— Да так, о разных пустяках. А где твой бхокарал?
Крокус насупился.
— Не знаю. Наверное, Моби все-таки был обыкновенным домашним зверьком. Представляешь, вчера среди ночи исчез и не вернулся.
Тыльной стороной ладони Крокус вытер лицо, однако Скрипач успел заметить у него на щеках блестящие полоски, оставленные слезами.
— Может, это глупо, но когда Моби был рядом, мне казалось, что и Мамот где-то поблизости.
— Скучаешь по дяде? Крокус кивнул.
— Память надежнее зверюшек. Если ты помнишь о Мамо-те и продолжаешь его любить — значит, он и сейчас с тобой. А Моби… может, учуял сородича и сбежал. В здешних городах многие держат дома бхокаралов. Как-никак, забавные существа.
— Наверное, ты прав, Скрипач. Сколько себя помню, Мамот вечно корпел над свитками. Я привык считать его книжным червем. А оказалось, моя дядя — верховный жрец. Далеко не последний человек в Даруджистане. И кто бы мог подумать, что такая важная шишка, как Барук, — дядин друг? Я даже не успел свыкнуться с этой мыслью, а дяди уже не стало. Твои «сжигатели мостов» его убили…
— Не путай небеса с собачьим дерьмом, парень! Тот, кого мы убили, уже не был твоим дядей. Мы убили джагатского тирана.
— Знаю я все это, Скрипач. Тысячу раз слышал. Да, вы убили тирана и спасли Даруджистан.
— Что случилось, того не вернешь, Крокус. И ведь ты скучаешь по дяде не потому, что он был верховным жрецом. Ты скучаешь по человеку, который любил тебя и заботился, как умел. Думаю, Мамот сказал бы тебе то же самое.
— Неужели ты не понимаешь? Он обладал силой. Силой,Скрипач! И при этом занимал две жалкие комнаты в ветхом доме. А мог бы жить, как Барук, заседать в Городском совете. Чувствуешь разницу?
— Я чувствую, что вы с девчонкой опять чего-то не поделили. Или она погладила тебя против шерсти. Угадал?
Крокус бросил на него сердитый взгляд и поехал вперед. Вздохнув, Скрипач обернулся в сторону Апсалары, ехавшей чуть поодаль.
— И не лень вам цапаться на такой жаре?
Апсалара лишь сонно моргнула.
«Нянька я им, что ли? Или у меня других забот нет?» — подумал Скрипач, возвращаясь к мысли о продаже раковины.
Лихорадочно вращая метлой, Искарал Паст все дальше проталкивал ее в дымоход. Оттуда вылетали черные облачка, оседая на очаге и серой одежде верховного жреца.
— А дрова у тебя есть? — спросил Маппо.
Он сидел на каменном подиуме, служившем ему кроватью. Искарал остановился.
— Дрова? Ты думаешь, дрова лучше моей метлы?
— Они не лучше и не хуже, — ответил трелль. — Но без дров не зажжешь огня и не прогонишь холод.
— Ах, дрова? Как же я сразу не понял?.. Нет. Откуда здесь дрова? Зато полно навоза. Разжечь огонь? Прекрасная мысль. Сожги их так, чтобы все вокруг трещало! Неужели трелли отличаются сообразительностью? Что-то не припомню. О треллях у меня мало что есть. Если народ неграмотен, ему приходится довольствоваться упоминаниями в чужих летописях.
— Трелли достаточно грамотны, — возразил Маппо. — Во всяком случае, семь-восемь веков назад были таковыми.
— Надо пополнить мою библиотеку, хотя это крайне разорительно. Мне пришлось бы напустить теней на величайшие библиотеки мира и похитить оттуда книги и свитки.
Искарал Паст уселся на корточки перед очагом. Лицо его, перепачканное в саже, было весьма хмурым. Маппо кашлянул.
— А кого нужно сжечь, чтобы вокруг все трещало? — спросил трелль.
— Пауков, разумеется. Храм кишит пауками. Убивай их везде, где только заметишь. Слышишь, трелль? Возьми вон те ноги на толстой подошве, возьми руки из жесткой кожи. Перебей всех до единого. Понял?
Маппо кивнул и поплотнее закутался в меховую шкуру. Он лишь слегка вздрогнул, когда жесткая изнанка задела вспухшие раны на затылке. Опять приступ лихорадки, вызванной укусами, и не только ими. Трелль подозревал, что тут повинны и странные снадобья, которые накладывал на него молчаливый слуга Иска-рала. Раны, оставленные клыками и когтями диверов и странствующих, вызывали страшную болезнь. Чаще всего она вела к бредовым состояниям, умопомешательству и заканчивалась смертью. У оставшихся в живых едва ли не каждый месяц случались приступы ночного безумия, когда хотелось убивать всех, кто попадется под руку.
Искарал Паст считал, что Маппо избегнул подобной участи, но сам трелль не торопился делать выводы. Если два полнолуния подряд с ним ничего не случится, значит, верховный жрец оказался прав. Маппо не хотел даже мысленно представлять, как повел бы себя, если бы его обуяла жажда убивать. Давным-давно, во время битвы на Джагодхане, он намеренно вогнал себя в такое состояние. Чтобы одолеть врага, воины часто становились «добровольными безумцами». С тех пор воспоминания о зверствах, которые он сотворил, сопровождали его повсюду. Маппо знал, что от них ему не избавиться до конца жизни.
Если проклятая отрава все-таки осталась в нем, лучше лишить себя жизни, чем повторить тогдашний кошмар.
Искарал Паст тыкал метлой по все углы скромной кельи. Раньше здесь останавливались нищенствующие паломники. Теперь келья стала временным жилищем Маппо.
— Не жалей их, трелль, — приговаривал старик. — Убивай всех, кто кусается и жалит. Это священный предел Тени, и в нем должно быть чисто! Убивай всех, кто ползает и снует под ногами. Потом вас обоих внимательно проверят — нет ли на вашей коже или в складках одежды этих отвратительных насекомых. Незваные гости сюда не допускаются. Их ожидает лохань со щелоком. Но вас не будут мыть в щелоке, хотя мои подозрения остаются.
— Давно ли ты здесь, верховный жрец?
— Странное слово ты употребил — «давно». Нелепое и неуместное. Важны лишь сделанные дела и достигнутые цели. Время — приготовление и не более того. Каждый приготавливается столько, сколько нужно. Нужно признать, что приготовление начинается с самого рождения. Мы рождаемся, и нас погружают в тень, пеленают в священную двойственность, чтобы мы вбирали в себя сладостный нектар существования. Я живу ради приготовлений, трелль, и они близки к завершению.
— Где Икарий?
— Отдавая одну жизнь, взамен получаешь другую. Передай ему это. Он в библиотеке. Монахини оставили здесь жалкую кучку книг, В основном трактаты о том, как себя ублажать. Я убедился, что подобные сочинения лучше читать в постели. Все остальное собрано мной. Ужасающе мало, и это обстоятельство не перестает меня ошеломлять. Ты голоден?
Маппо вздрогнул. Болтовня верховного жреца действовала на него усыпляюще. На каждый заданный вопрос Искарал Паст отвечал монологом, вытягивавшим из Маппо силы и отбивавшим всякое желание спрашивать еще о чем-либо. Рядом с этом стариком ход времени и вправду становился бессмыслицей.
— Ты спросил, голоден ли я? Да.
— Слуга готовит еду.
— Он ее может принести в библиотеку?
Верховный жрец сдвинул брови.
— Вообще-то это опрокидывает весь этикет. Но если ты настаиваешь…
Трелль заставил себя встать.
— Где библиотека?
— Поверни направо, пройди тридцать четыре шага, потом опять поверни направо и пройди двенадцать шагов. Дальше войдешь в правую дверь и сделаешь тридцать пять шагов. Справа от тебя будет арка. Войдешь в нее и пройдешь одиннадцать шагов. Там ты в последний раз повернешь направо, пройдешь пятнадцать шагов и откроешь правую дверь.
Маппо очумело взирал на старика. Верховный жрец переминался с ноги на ногу.
— Есть и другой путь, — усмехнулся трелль. — Повернуть налево и пройти всего девятнадцать шагов.
— Вот-вот, — пробормотал Искарал.
Маппо подошел к двери.
— В таком случае я пойду коротким путем.
— Иди, если тебе это так нужно, — сердито бросил старик и погрузился в разглядывание своей почтенной метлы.
Этикет и в самом деле опрокидывался. Маппо это понял, едва переступив порог библиотеки, одновременно служащей… кухней. Икарий сидел в нескольких шагах от него, расположившись за массивным, заляпанным черными пятнами столом. Рядом, чуть ли не впритык, стоял слуга. Он сосредоточенно глядел внутрь котла, подвешенного над очагом. Голова слуги постоянно скрывалась в клубах пара. В руке у этого странного существа был деревянный черпак, которым он постоянно перемешивал содержимое котла.
— Будем надеяться, что твое варево еще и съедобное, — сказал слуге Маппо.
— Книги гниют, — произнес Икарий, разглядывая Маппо. — Никак выпутался?
— Да вроде того.
Продолжая разглядывать трелля, Икарий наморщил лоб.
— Насчет съедобности варева ты ошибся, друг мой. Это не суп. Слуга изволит стирать белье. Нечто более съедобное ты найдешь вон там.
Икарий указал на разделочный столик у стены и вновь склонился над осклизлыми страницами старинной книги.
— Просто поразительно!
— Если учесть, что эти монахини жили своим маленьким мирком, все вполне понятно. Меня удивляет, чему ты поражаешься, — сказал Маппо.
— Да я не про их книги, Маппо. Я про собрание Искарала. Я нашел здесь книги, о которых ходили лишь туманные слухи. А про такие, как эта, я вообще не слыхал. «Трактат по возделыванию растений на орошаемых землях, составленный в пятом тысячелетии Аракраля». Каково? Писавших было четверо, если не больше.
Маппо нагрузил поднос ломтями хлеба и сыра и вернулся к «библиотечному» столу. Стоя за спиной друга, он вглядывался в подробные рисунки и чертежи, изображенные на тонких пергаментных страницах. Пояснения к ним были написаны прихотливой вязью. Во рту трелля сделалось сухо.
— До сих пор не понимаю, что тут поразительного, — пробормотал он.
Икарий оторвался от книги.
— Поразительное… легкомыслие, что ли. Растрата ума, сил и времени на какие-то пустяшные темы. Ты только взгляни… «Распространение семян цветка пуриллии на островах архипелага Скар». Или как тебе это? «Болезни, коим подвержены белесые моллюски, обитающие в водах Лекорского залива». Уверен: этим книгам тысячи лет. Понимаешь — тысячи!
«Вот уж не думал, что ты способен понимать этот язык», — пронеслось в голове у Маппо.
Он сразу вспомнил, когда в последний раз видел такуювязь письмен. Как же давно это было. Треллю вспомнился полог густого леса на северной границе владений его племени. Тогда он был в числе небольшого отряда стражников, сопровождавших племенных старейшин на встречу. Для Маппо она оказалась судьбоносной…
С неба падал осенний дождь. Они сидели полукругом, обратив лица к северу, и следили за семью приближавшимися. Идущие были облачены в длинные плащи. Капюшоны скрывали лица. У каждого в руке был посох. Подойдя к старейшинам, фигуры в плащах остановились и замерли. Маппо изо всех сил старался подавить дрожь в теле. У посохов появились змеящиеся корни, а может — и не корни, но нечто вроде плюща, который оплетал стволы деревьев, высасывая из них жизнь. И вдруг он сообразил: извивы корней — это… письмена. Чья-то невидимая Рука неустанно выводила их, словно торопилась дописать все послание… А потом один из держащих посох откинул свой капюшон. То мгновение полностью изменило всю дальнейшую жизнь Маппо.
Трелль не позволил себе погрузиться в воспоминания. Ощущая дрожь (как и тогда!), Маппо сел, поставив рядом с собой поднос.
— Неужели тебе так интересны эти древности? — спросил он, стараясь ничем не выдать своего волнения.
— Захватывающе интересны, Маппо, — ответил Икарий. — Народ, оставивший эти книги, был необычайно богат. Язык очень похож на наречия нынешнего Семиградия, хотя кое в чем сложнее и полон иносказаний. Видишь этот знак? Он выдавлен на корешке каждой книги. Изогнутый посох. Я уже видел его когда-то. Не помню где, но видел.
— Говоришь, они были богаты?
Трелль всеми силами старался отвести разговор от опасной черты, за которой скрывалась пропасть.
— По-моему, они погрязли в мелочах. Наверное, потому от них ничего и не осталось, кроме чудом уцелевших книг. Сам подумай: варвары ломятся в крепостные ворота, а ученые мужи поглощены размышлениями о семенах, разносимых ветром. Вялость многолика, но она непременно поражает каждую расу, утратившую волю к жизни. Ты это знаешь не хуже меня. Когда раса становится вялой, она начинает гоняться за знаниями ради знаний, искать ответы на самые пустяшные вопросы. Расам в одинаковой степени грозит гибель как он невежества, так и от избытка знаний. Вспомни-ка «Глупость Гофоса». Проклятие Гофоса было в том, что он знал… все. Как опытный игрок, он предвидел развитие событий на много ходов вперед, и потому каждое его слово, каждая фраза несли яд увядания. Гофос сознавал и это. Как только его не разорвало?
— Тебе повезло больше, — язвительно заметил Икарий. — Твой мрачный взгляд на вещи тебя не погубил. Как бы там ни было, я получил зримые свидетельства о блистательном прошлом этих земель. Когда-то на просторах Рараку и Панпотсун-одхана кипела жизнь. Может, именно здесь и была колыбель человечества.
«Прекрати об этом думать, Икарий. Ты встаешь на опасный путь».
— Ты лучше скажи, чем эти сведения помогут нам? Икарий слегка помрачнел.
— Ты же знаешь, какую власть надо мной имеет ход времен. Летописи заменяют память. Люди пишут, и это меняет их язык.
Вспомни все мои механизмы. Они измеряют проходящие часы, дни, годы. Все движется по кругу, возвращаясь в исходную точку. Так и слова. Их можно запереть внутрь разума и потом воспроизвести с потрясающей точностью. Мне сдается: будь я неграмотным, я бы обладал более цепкой памятью. Он вздохнул и заставил себя улыбнуться.
— Тогда бы и я сам был проходящим временем, Маппо.
Трелль постучал морщинистым пальцем по страницам открытой книги.
— Наверное, сочинители этого трактата разделили бы твои мысли. Мои заботы более насущны.
— И что же тебя заботит? — с заметным удивлением спросил полуджагат.
— Прежде всего эта башня. Я никогда не был приверженцем Верховного Дома Тени. Гнездо ассасинов, рассадник всяких пакостей. Иллюзии, обман, предательство. Искарал Паст хочет замаскировать все это под безобидные чудачества, но меня не проведешь. Он ждал нас. Он предвидел, что втянет нас в свои замыслы. Нам опасно здесь оставаться.
— Как же так, Маппо? — растерянно спросил Икарий. — Как раз здесь я и рассчитывал достичь своих целей.
— Я боялся услышать от тебя эти слова. Ты ведь до сих пор мне ничего толком не объяснил.
— Не могу, друг мой. Пока не могу. Сейчас это лишь догадки, предположения, и только. Объяснения требуют большей уверенности. Ты можешь потерпеть?
Перед мысленным взором Маппо встало другое лицо — не джагата, а человеческое, худое и бледное. Капли дождя стекали по впалым щекам. Холодные серые глаза обвели круг старейшин, потом переместились дальше и встретились с глазами Маппо.
— Вы знаете нас? — хрипло спросил сероглазый.
Один из старейшин кивнул.
— Вас называют безымянными.
— Ты прав, — ответил сероглазый, продолжая глядеть на Маппо. — Безымянные измеряют жизнь не годами, а веками.
— Избранный воин, — обратился он к Маппо, — что может научить тебя терпению?
Воспоминание погасло. Маппо выдавил из себя улыбку, обнажив блестящие клыки.
— Я только и делаю, что терплю. Но Искаралу Пасту я все равно не доверяю.
Слуга голыми руками начал вытаскивать из кипящего котла обжигающие комки белья. Трелль внимательно смотрел на его руки. Одна из них была розовой и нежной, словно принадлежала молодому парню; другая соответствовала человеку зрелому: загорелая, мускулистая, густо покрытая волосами.
— Эй, слуга! — позвал Маппо.
Тот даже не обернулся.
— Ты что, глухой? Или еще и немой? Эти вопросы тоже остались без ответа.
— По-моему, это хозяин сделал его глухим к нашим вопросам, — сказал Икарий. — Не желаешь ли побродить по храму, Маппо? Но помни: любая тень запомнит наши слова, и они эхом отзовутся в ушах верховного жреца.
Трелль шумно встал.
— Мне наплевать, если старик узнает о моем к нему недоверии.
— Он уже знает о нас больше, чем мы о нем, — сказал Икарий и тоже встал.
Они ушли. Слуга продолжал выкручивать белье. Жилы его рук напряглись, словно он ворочал камни, а на лице плясала дикая улыбка.
ГЛАВА 4
Эти были последними, кого удалось откопать. Запыленные, провонявшие потом каторжники стояли молча, окружив их тела. Над входом в штольню висело сизоватое облако. Оно висело уже несколько часов подряд, с тех самых пор, как на Глубоком руднике завалило один из дальних участков. Бенет сразу же послал туда самых сильных и выносливых каторжников. Те работали, как демоны, и сумели откопать тридцать с лишним человек. Мертвых.
Фелисина вместе с другими каторжниками стояла на пятачке для отдыха и безучастно смотрела на мертвецов. Живые ожидали, когда подвезут воду. Зной пробрался и под землю, наполнив штольни горячим удушливым воздухом. Число обмороков росло с каждым часом.
А по другую сторону Геборий неспешно тянул плуг, бороздя иссохшую пашню. Он работал здесь вторую неделю. На поверхности всегда дышится легче, чем в самой просторной штольне. Да и плуг заметно отличался от тяжелогруженой повозки. Перемены благотворно сказались на здоровье историка. Бенет распорядился, чтобы Геборию давали лимоны, что тоже прибавило ему сил.
Если бы Фелисина тогда не похлопотала за него, сейчас тело Гебория лежало бы под землей, раздавленное известковыми глыбами. По сути, она спасла ему жизнь. Но мысль об этом не доставляла ей никакой радости; теперь они с Геборием почти не разговаривали. Вечера Фелисина обычно проводила в заведении Булы. Там она затуманивала голову дурхангом и потом еле добиралась до своей лачуги. Она много спала, однако сон не приносил отдыха. Работа в Закавыках слила все дни в одну бесцветную полосу. Даже Бенет сетовал, что Фелисина превратилась в куль с соломой.
Скрипя колесами и добавляя пыли, к пятачку подъехали телеги водовозов. Фелисина продолжала наблюдать за каторжниками, укладывавшими в ряд изуродованные тела погибших. Для «труповозки» этот день был особо «урожайным». Где-то глубоко внутри шевельнулись остатки сострадания к жертвам обвала. Но сострадание требовало сил, а их у Фелисины не было. Сил не хватало даже на то, чтобы повернуть шею и отвести глаза от мертвецов.
Из всех чувств у нее осталась только похоть. Фелисина желала отдавать свое тело, и это желание делалось все сильнее. Она искала Бенета, особенно когда он был пьян. В такие моменты «король Макушки» щедро предлагал Фелисину своим приятелям, Буле и другим женщинам.
— Ты одеревенела, девочка, — как-то сказал ей Геборий. — Потому ты и стараешься распалить себя чувствами. Скоро даже боль будет доставлять тебе удовольствие. Но ты ищешь не в тех местах.
Не в тех местах. А что он вообще знал о «тех» и «не тех» местах? Дальний участок Глубокого рудника явно был «не тем» местом. И Последний путь, куда сваливали мертвые тела, — тоже. И где он здесь видел хотя бы одно «то» место?
Фелисина была готова перебраться к Бенету, всячески подчеркивая, что это ее выбор. Конечно не завтра. Через несколько дней. На следующей неделе. Вскоре. Неопределенностью даты она желала подчеркнуть свою независимость… Независимость? Кто здесь независим, если уж на то пошло?
— Девушка, постой.
Фелисина подняла голову. Перед ней стоял молодой малазанский стражник. Помнится, он еще о чем-то предостерегал Бенета. А когда это было? Давно.
— Ты нашла окончание высказывания? — улыбаясь, спросил солдат.
— Что?
— Я говорю о высказывании Келланведа. Неужели не помнишь? — Стражник внимательно глядел на нее и уже не улыбался. — Я предложил, чтобы ты поискала кого-нибудь, кто помнит окончание слов покойного императора.
— Не знаю, о чем ты толкуешь.
На большом и указательном пальце его правой руки были мозоли. Они были у всех, кому приходилось сжимать рукоятку меча. Этими мозолистыми пальцами солдат приподнял ей подбородок, чтобы лучше видеть лицо. Фелисина поморщилась, щурясь от солнечного света.
— Дурханг, — прошептал стражник. — Я видел тебя каких-то две недели назад, и за это время ты постарела на десять лет. Слышишь? Дурханг съедает твою молодость.
— Попроси Бенета, — промямлила Фелисина, высвобождаясь из его пальцев.
— О чем?
— Чтобы пустил меня к тебе в постель. Он согласится, но только если пьян. А сегодня вечером он напьется, поминая погибших. Сильно напьется. И отдаст меня тебе, если попросишь.
Стражник отпрянул.
— Где Геборий?
— Геборий? На пашне.
Фелисина хотела спросить, почему ему нужен этот старик, а не она, но вопрос куда-то уплыл. Странный парень. Он мог бы затащить ее к себе в постель. Теперь ей даже нравились мозолистые руки.
Отправляясь к капитану Саварку, Бенет решил взять с собой Фелисину. Она лишь потом догадалась: Бенет собирался о чем-то договариваться с капитаном, а ее предлагал в качестве взятки.
Они шли мимо заведения Булы, направляясь к Крысиной площади. Несколько досинских стражников, стоящих у входа, провожали их скучающими взглядами.
— Не горбись, девчонка, — проворчал Бенет, беря ее за руку. — И перестань шаркать ногами. Тебе же это нравится. Вечно хочешь, и все больше и больше.
В его тоне сквозило недовольство. Бенет перестал ей что-либо обещать. А ведь совсем недавно он хрипло шептал ей: «Я сделаю тебя своей королевой. Перебирайся ко мне. Нам будет хорошо вдвоем». Обещания кончились. Фелисину это не особо расстроило: она никогда до конца не верила Бенету. Издали башня Саварка напоминала стершийся зуб. Ее тяжелые, грубо обтесанные плиты покрывали следы сажи. Ничего удивительного: дымное марево было постоянным спутником Макушки. У входа стоял караульный, лениво вертя в руках копье.
— Бывает же! — произнес он, заметив подходящих Бенета и Фелисину.
— Ты о чем? — не понял Бенет.
— Об утреннем обвале, разумеется.
— Если бы Саварк прислал подмогу, кое-кого мы бы спасли, — сказал Бенет.
— Значит, все уже были холодненькими? Слушай, ты никак жаловаться явился? Капитан и так сидит мрачнее тучи.
Глаза караульного скользнули по Фелисине.
— Ну, если ты с подарком — это другое дело. — Караульный распахнул тяжелую дверь. — Он у себя.
Бенет что-то пробурчал себе под нос и втащил Фелисину внутрь.
Первый этаж занимал арсенал. Оружейные стойки были отгорожены цепями, закрытыми на внушительные замки. Возле одной стены притулился столик с остатками трапезы стражников и три колченогих стула. На верхние этажи вела железная винтовая лестница.
Кабинет Саварка занимал второй этаж. Капитан сидел за письменным столом. Фелисине показалось, будто стол сколочен из обломков дерева, выброшенных на морской берег. Таким же было и кресло, устланное шкурой. Перед Саварком лежала толстая книга в кожаном переплете — реестр каторжников. Заслышав шаги, капитан отложил перо и привалился к спинке кресла.
Фелисина еще ни разу не видела этого человека. Бенет рассказывал ей, что Саварк редко показывается на людях. Капитан был бледнолицым, худощавым и жилистым. Вопреки нынешней моде, он носил бороду, смазывая ее завитки благовонным маслом. Волосы он предпочитал стричь коротко. Широкие губы, окаймленные глубокими морщинами, были плотно сомкнуты. Водянистые зеленые глаза прищурились и вопросительно остановились на Бенете. Присутствия Фелисины капитан словно не замечал.
Бенет указал ей на стул возле стены, а сам уселся на другой.
— Дрянные слухи, Саварк. Хочешь о них узнать?
— И сколько мне это будет стоить? — негромко спросил капитан.
— Нисколько. Я тебе просто их расскажу.
— Давай, рассказывай.
— Досинские стражники вовсю горланили об этом у Булы. Говорили, что скоро начнется вихрь Дриджны.
Саварк поморщился.
— Опять эта чушь. Я не удивляюсь, что ты рассказываешь мне о ней бесплатно. За такое не платят, Бенет.
— Поначалу я тоже так подумал, но…
— Хватит об этом. Что у тебя еще?
Бенет покосился на реестр каторжников.
— Вижу, помечал тех, кто погиб утром. И как, нашел имя, которое искал?
— Я не искал никаких имен, Бенет. Иногда меня забавляют твои домыслы. Но сейчас я уже начинаю терять терпение.
— Среди погибших были четверо магов…
— Довольно! — оборвал его Саварк. — Я хочу знать, зачем ты пришел?
Бенет пожал плечами, будто отбрасывая все свои догадки, которыми намеревался поделиться с капитаном.
— Это тебе подарок, — сказал «король» Макушки, кивнув в сторону Фелисины. — Совсем молоденькая. Страстная, но покладистая. Противиться не станет. Будет делать все, что пожелаешь.
Капитан хмурился и молчал.
— А за это я прошу ответить всего на один вопрос, — продолжал Бенет. — Утром арестовали каторжника Бодэна. За что?
Фелисина вздрогнула. Бодэн? Она встряхнула головой, прогоняя оцепенение, постоянно владевшее ею. Бодэн арестован? Наверное, это важно, если Бенет пришел сюда спросить о нем.
— О чем задумался? — спросил парень.
— Да так, о разных пустяках. А где твой бхокарал?
Крокус насупился.
— Не знаю. Наверное, Моби все-таки был обыкновенным домашним зверьком. Представляешь, вчера среди ночи исчез и не вернулся.
Тыльной стороной ладони Крокус вытер лицо, однако Скрипач успел заметить у него на щеках блестящие полоски, оставленные слезами.
— Может, это глупо, но когда Моби был рядом, мне казалось, что и Мамот где-то поблизости.
— Скучаешь по дяде? Крокус кивнул.
— Память надежнее зверюшек. Если ты помнишь о Мамо-те и продолжаешь его любить — значит, он и сейчас с тобой. А Моби… может, учуял сородича и сбежал. В здешних городах многие держат дома бхокаралов. Как-никак, забавные существа.
— Наверное, ты прав, Скрипач. Сколько себя помню, Мамот вечно корпел над свитками. Я привык считать его книжным червем. А оказалось, моя дядя — верховный жрец. Далеко не последний человек в Даруджистане. И кто бы мог подумать, что такая важная шишка, как Барук, — дядин друг? Я даже не успел свыкнуться с этой мыслью, а дяди уже не стало. Твои «сжигатели мостов» его убили…
— Не путай небеса с собачьим дерьмом, парень! Тот, кого мы убили, уже не был твоим дядей. Мы убили джагатского тирана.
— Знаю я все это, Скрипач. Тысячу раз слышал. Да, вы убили тирана и спасли Даруджистан.
— Что случилось, того не вернешь, Крокус. И ведь ты скучаешь по дяде не потому, что он был верховным жрецом. Ты скучаешь по человеку, который любил тебя и заботился, как умел. Думаю, Мамот сказал бы тебе то же самое.
— Неужели ты не понимаешь? Он обладал силой. Силой,Скрипач! И при этом занимал две жалкие комнаты в ветхом доме. А мог бы жить, как Барук, заседать в Городском совете. Чувствуешь разницу?
— Я чувствую, что вы с девчонкой опять чего-то не поделили. Или она погладила тебя против шерсти. Угадал?
Крокус бросил на него сердитый взгляд и поехал вперед. Вздохнув, Скрипач обернулся в сторону Апсалары, ехавшей чуть поодаль.
— И не лень вам цапаться на такой жаре?
Апсалара лишь сонно моргнула.
«Нянька я им, что ли? Или у меня других забот нет?» — подумал Скрипач, возвращаясь к мысли о продаже раковины.
Лихорадочно вращая метлой, Искарал Паст все дальше проталкивал ее в дымоход. Оттуда вылетали черные облачка, оседая на очаге и серой одежде верховного жреца.
— А дрова у тебя есть? — спросил Маппо.
Он сидел на каменном подиуме, служившем ему кроватью. Искарал остановился.
— Дрова? Ты думаешь, дрова лучше моей метлы?
— Они не лучше и не хуже, — ответил трелль. — Но без дров не зажжешь огня и не прогонишь холод.
— Ах, дрова? Как же я сразу не понял?.. Нет. Откуда здесь дрова? Зато полно навоза. Разжечь огонь? Прекрасная мысль. Сожги их так, чтобы все вокруг трещало! Неужели трелли отличаются сообразительностью? Что-то не припомню. О треллях у меня мало что есть. Если народ неграмотен, ему приходится довольствоваться упоминаниями в чужих летописях.
— Трелли достаточно грамотны, — возразил Маппо. — Во всяком случае, семь-восемь веков назад были таковыми.
— Надо пополнить мою библиотеку, хотя это крайне разорительно. Мне пришлось бы напустить теней на величайшие библиотеки мира и похитить оттуда книги и свитки.
Искарал Паст уселся на корточки перед очагом. Лицо его, перепачканное в саже, было весьма хмурым. Маппо кашлянул.
— А кого нужно сжечь, чтобы вокруг все трещало? — спросил трелль.
— Пауков, разумеется. Храм кишит пауками. Убивай их везде, где только заметишь. Слышишь, трелль? Возьми вон те ноги на толстой подошве, возьми руки из жесткой кожи. Перебей всех до единого. Понял?
Маппо кивнул и поплотнее закутался в меховую шкуру. Он лишь слегка вздрогнул, когда жесткая изнанка задела вспухшие раны на затылке. Опять приступ лихорадки, вызванной укусами, и не только ими. Трелль подозревал, что тут повинны и странные снадобья, которые накладывал на него молчаливый слуга Иска-рала. Раны, оставленные клыками и когтями диверов и странствующих, вызывали страшную болезнь. Чаще всего она вела к бредовым состояниям, умопомешательству и заканчивалась смертью. У оставшихся в живых едва ли не каждый месяц случались приступы ночного безумия, когда хотелось убивать всех, кто попадется под руку.
Искарал Паст считал, что Маппо избегнул подобной участи, но сам трелль не торопился делать выводы. Если два полнолуния подряд с ним ничего не случится, значит, верховный жрец оказался прав. Маппо не хотел даже мысленно представлять, как повел бы себя, если бы его обуяла жажда убивать. Давным-давно, во время битвы на Джагодхане, он намеренно вогнал себя в такое состояние. Чтобы одолеть врага, воины часто становились «добровольными безумцами». С тех пор воспоминания о зверствах, которые он сотворил, сопровождали его повсюду. Маппо знал, что от них ему не избавиться до конца жизни.
Если проклятая отрава все-таки осталась в нем, лучше лишить себя жизни, чем повторить тогдашний кошмар.
Искарал Паст тыкал метлой по все углы скромной кельи. Раньше здесь останавливались нищенствующие паломники. Теперь келья стала временным жилищем Маппо.
— Не жалей их, трелль, — приговаривал старик. — Убивай всех, кто кусается и жалит. Это священный предел Тени, и в нем должно быть чисто! Убивай всех, кто ползает и снует под ногами. Потом вас обоих внимательно проверят — нет ли на вашей коже или в складках одежды этих отвратительных насекомых. Незваные гости сюда не допускаются. Их ожидает лохань со щелоком. Но вас не будут мыть в щелоке, хотя мои подозрения остаются.
— Давно ли ты здесь, верховный жрец?
— Странное слово ты употребил — «давно». Нелепое и неуместное. Важны лишь сделанные дела и достигнутые цели. Время — приготовление и не более того. Каждый приготавливается столько, сколько нужно. Нужно признать, что приготовление начинается с самого рождения. Мы рождаемся, и нас погружают в тень, пеленают в священную двойственность, чтобы мы вбирали в себя сладостный нектар существования. Я живу ради приготовлений, трелль, и они близки к завершению.
— Где Икарий?
— Отдавая одну жизнь, взамен получаешь другую. Передай ему это. Он в библиотеке. Монахини оставили здесь жалкую кучку книг, В основном трактаты о том, как себя ублажать. Я убедился, что подобные сочинения лучше читать в постели. Все остальное собрано мной. Ужасающе мало, и это обстоятельство не перестает меня ошеломлять. Ты голоден?
Маппо вздрогнул. Болтовня верховного жреца действовала на него усыпляюще. На каждый заданный вопрос Искарал Паст отвечал монологом, вытягивавшим из Маппо силы и отбивавшим всякое желание спрашивать еще о чем-либо. Рядом с этом стариком ход времени и вправду становился бессмыслицей.
— Ты спросил, голоден ли я? Да.
— Слуга готовит еду.
— Он ее может принести в библиотеку?
Верховный жрец сдвинул брови.
— Вообще-то это опрокидывает весь этикет. Но если ты настаиваешь…
Трелль заставил себя встать.
— Где библиотека?
— Поверни направо, пройди тридцать четыре шага, потом опять поверни направо и пройди двенадцать шагов. Дальше войдешь в правую дверь и сделаешь тридцать пять шагов. Справа от тебя будет арка. Войдешь в нее и пройдешь одиннадцать шагов. Там ты в последний раз повернешь направо, пройдешь пятнадцать шагов и откроешь правую дверь.
Маппо очумело взирал на старика. Верховный жрец переминался с ноги на ногу.
— Есть и другой путь, — усмехнулся трелль. — Повернуть налево и пройти всего девятнадцать шагов.
— Вот-вот, — пробормотал Искарал.
Маппо подошел к двери.
— В таком случае я пойду коротким путем.
— Иди, если тебе это так нужно, — сердито бросил старик и погрузился в разглядывание своей почтенной метлы.
Этикет и в самом деле опрокидывался. Маппо это понял, едва переступив порог библиотеки, одновременно служащей… кухней. Икарий сидел в нескольких шагах от него, расположившись за массивным, заляпанным черными пятнами столом. Рядом, чуть ли не впритык, стоял слуга. Он сосредоточенно глядел внутрь котла, подвешенного над очагом. Голова слуги постоянно скрывалась в клубах пара. В руке у этого странного существа был деревянный черпак, которым он постоянно перемешивал содержимое котла.
— Будем надеяться, что твое варево еще и съедобное, — сказал слуге Маппо.
— Книги гниют, — произнес Икарий, разглядывая Маппо. — Никак выпутался?
— Да вроде того.
Продолжая разглядывать трелля, Икарий наморщил лоб.
— Насчет съедобности варева ты ошибся, друг мой. Это не суп. Слуга изволит стирать белье. Нечто более съедобное ты найдешь вон там.
Икарий указал на разделочный столик у стены и вновь склонился над осклизлыми страницами старинной книги.
— Просто поразительно!
— Если учесть, что эти монахини жили своим маленьким мирком, все вполне понятно. Меня удивляет, чему ты поражаешься, — сказал Маппо.
— Да я не про их книги, Маппо. Я про собрание Искарала. Я нашел здесь книги, о которых ходили лишь туманные слухи. А про такие, как эта, я вообще не слыхал. «Трактат по возделыванию растений на орошаемых землях, составленный в пятом тысячелетии Аракраля». Каково? Писавших было четверо, если не больше.
Маппо нагрузил поднос ломтями хлеба и сыра и вернулся к «библиотечному» столу. Стоя за спиной друга, он вглядывался в подробные рисунки и чертежи, изображенные на тонких пергаментных страницах. Пояснения к ним были написаны прихотливой вязью. Во рту трелля сделалось сухо.
— До сих пор не понимаю, что тут поразительного, — пробормотал он.
Икарий оторвался от книги.
— Поразительное… легкомыслие, что ли. Растрата ума, сил и времени на какие-то пустяшные темы. Ты только взгляни… «Распространение семян цветка пуриллии на островах архипелага Скар». Или как тебе это? «Болезни, коим подвержены белесые моллюски, обитающие в водах Лекорского залива». Уверен: этим книгам тысячи лет. Понимаешь — тысячи!
«Вот уж не думал, что ты способен понимать этот язык», — пронеслось в голове у Маппо.
Он сразу вспомнил, когда в последний раз видел такуювязь письмен. Как же давно это было. Треллю вспомнился полог густого леса на северной границе владений его племени. Тогда он был в числе небольшого отряда стражников, сопровождавших племенных старейшин на встречу. Для Маппо она оказалась судьбоносной…
С неба падал осенний дождь. Они сидели полукругом, обратив лица к северу, и следили за семью приближавшимися. Идущие были облачены в длинные плащи. Капюшоны скрывали лица. У каждого в руке был посох. Подойдя к старейшинам, фигуры в плащах остановились и замерли. Маппо изо всех сил старался подавить дрожь в теле. У посохов появились змеящиеся корни, а может — и не корни, но нечто вроде плюща, который оплетал стволы деревьев, высасывая из них жизнь. И вдруг он сообразил: извивы корней — это… письмена. Чья-то невидимая Рука неустанно выводила их, словно торопилась дописать все послание… А потом один из держащих посох откинул свой капюшон. То мгновение полностью изменило всю дальнейшую жизнь Маппо.
Трелль не позволил себе погрузиться в воспоминания. Ощущая дрожь (как и тогда!), Маппо сел, поставив рядом с собой поднос.
— Неужели тебе так интересны эти древности? — спросил он, стараясь ничем не выдать своего волнения.
— Захватывающе интересны, Маппо, — ответил Икарий. — Народ, оставивший эти книги, был необычайно богат. Язык очень похож на наречия нынешнего Семиградия, хотя кое в чем сложнее и полон иносказаний. Видишь этот знак? Он выдавлен на корешке каждой книги. Изогнутый посох. Я уже видел его когда-то. Не помню где, но видел.
— Говоришь, они были богаты?
Трелль всеми силами старался отвести разговор от опасной черты, за которой скрывалась пропасть.
— По-моему, они погрязли в мелочах. Наверное, потому от них ничего и не осталось, кроме чудом уцелевших книг. Сам подумай: варвары ломятся в крепостные ворота, а ученые мужи поглощены размышлениями о семенах, разносимых ветром. Вялость многолика, но она непременно поражает каждую расу, утратившую волю к жизни. Ты это знаешь не хуже меня. Когда раса становится вялой, она начинает гоняться за знаниями ради знаний, искать ответы на самые пустяшные вопросы. Расам в одинаковой степени грозит гибель как он невежества, так и от избытка знаний. Вспомни-ка «Глупость Гофоса». Проклятие Гофоса было в том, что он знал… все. Как опытный игрок, он предвидел развитие событий на много ходов вперед, и потому каждое его слово, каждая фраза несли яд увядания. Гофос сознавал и это. Как только его не разорвало?
— Тебе повезло больше, — язвительно заметил Икарий. — Твой мрачный взгляд на вещи тебя не погубил. Как бы там ни было, я получил зримые свидетельства о блистательном прошлом этих земель. Когда-то на просторах Рараку и Панпотсун-одхана кипела жизнь. Может, именно здесь и была колыбель человечества.
«Прекрати об этом думать, Икарий. Ты встаешь на опасный путь».
— Ты лучше скажи, чем эти сведения помогут нам? Икарий слегка помрачнел.
— Ты же знаешь, какую власть надо мной имеет ход времен. Летописи заменяют память. Люди пишут, и это меняет их язык.
Вспомни все мои механизмы. Они измеряют проходящие часы, дни, годы. Все движется по кругу, возвращаясь в исходную точку. Так и слова. Их можно запереть внутрь разума и потом воспроизвести с потрясающей точностью. Мне сдается: будь я неграмотным, я бы обладал более цепкой памятью. Он вздохнул и заставил себя улыбнуться.
— Тогда бы и я сам был проходящим временем, Маппо.
Трелль постучал морщинистым пальцем по страницам открытой книги.
— Наверное, сочинители этого трактата разделили бы твои мысли. Мои заботы более насущны.
— И что же тебя заботит? — с заметным удивлением спросил полуджагат.
— Прежде всего эта башня. Я никогда не был приверженцем Верховного Дома Тени. Гнездо ассасинов, рассадник всяких пакостей. Иллюзии, обман, предательство. Искарал Паст хочет замаскировать все это под безобидные чудачества, но меня не проведешь. Он ждал нас. Он предвидел, что втянет нас в свои замыслы. Нам опасно здесь оставаться.
— Как же так, Маппо? — растерянно спросил Икарий. — Как раз здесь я и рассчитывал достичь своих целей.
— Я боялся услышать от тебя эти слова. Ты ведь до сих пор мне ничего толком не объяснил.
— Не могу, друг мой. Пока не могу. Сейчас это лишь догадки, предположения, и только. Объяснения требуют большей уверенности. Ты можешь потерпеть?
Перед мысленным взором Маппо встало другое лицо — не джагата, а человеческое, худое и бледное. Капли дождя стекали по впалым щекам. Холодные серые глаза обвели круг старейшин, потом переместились дальше и встретились с глазами Маппо.
— Вы знаете нас? — хрипло спросил сероглазый.
Один из старейшин кивнул.
— Вас называют безымянными.
— Ты прав, — ответил сероглазый, продолжая глядеть на Маппо. — Безымянные измеряют жизнь не годами, а веками.
— Избранный воин, — обратился он к Маппо, — что может научить тебя терпению?
Воспоминание погасло. Маппо выдавил из себя улыбку, обнажив блестящие клыки.
— Я только и делаю, что терплю. Но Искаралу Пасту я все равно не доверяю.
Слуга голыми руками начал вытаскивать из кипящего котла обжигающие комки белья. Трелль внимательно смотрел на его руки. Одна из них была розовой и нежной, словно принадлежала молодому парню; другая соответствовала человеку зрелому: загорелая, мускулистая, густо покрытая волосами.
— Эй, слуга! — позвал Маппо.
Тот даже не обернулся.
— Ты что, глухой? Или еще и немой? Эти вопросы тоже остались без ответа.
— По-моему, это хозяин сделал его глухим к нашим вопросам, — сказал Икарий. — Не желаешь ли побродить по храму, Маппо? Но помни: любая тень запомнит наши слова, и они эхом отзовутся в ушах верховного жреца.
Трелль шумно встал.
— Мне наплевать, если старик узнает о моем к нему недоверии.
— Он уже знает о нас больше, чем мы о нем, — сказал Икарий и тоже встал.
Они ушли. Слуга продолжал выкручивать белье. Жилы его рук напряглись, словно он ворочал камни, а на лице плясала дикая улыбка.
ГЛАВА 4
В Семиградии дорожная пыль — и та с глазами.
Дебральская поговорка
Эти были последними, кого удалось откопать. Запыленные, провонявшие потом каторжники стояли молча, окружив их тела. Над входом в штольню висело сизоватое облако. Оно висело уже несколько часов подряд, с тех самых пор, как на Глубоком руднике завалило один из дальних участков. Бенет сразу же послал туда самых сильных и выносливых каторжников. Те работали, как демоны, и сумели откопать тридцать с лишним человек. Мертвых.
Фелисина вместе с другими каторжниками стояла на пятачке для отдыха и безучастно смотрела на мертвецов. Живые ожидали, когда подвезут воду. Зной пробрался и под землю, наполнив штольни горячим удушливым воздухом. Число обмороков росло с каждым часом.
А по другую сторону Геборий неспешно тянул плуг, бороздя иссохшую пашню. Он работал здесь вторую неделю. На поверхности всегда дышится легче, чем в самой просторной штольне. Да и плуг заметно отличался от тяжелогруженой повозки. Перемены благотворно сказались на здоровье историка. Бенет распорядился, чтобы Геборию давали лимоны, что тоже прибавило ему сил.
Если бы Фелисина тогда не похлопотала за него, сейчас тело Гебория лежало бы под землей, раздавленное известковыми глыбами. По сути, она спасла ему жизнь. Но мысль об этом не доставляла ей никакой радости; теперь они с Геборием почти не разговаривали. Вечера Фелисина обычно проводила в заведении Булы. Там она затуманивала голову дурхангом и потом еле добиралась до своей лачуги. Она много спала, однако сон не приносил отдыха. Работа в Закавыках слила все дни в одну бесцветную полосу. Даже Бенет сетовал, что Фелисина превратилась в куль с соломой.
Скрипя колесами и добавляя пыли, к пятачку подъехали телеги водовозов. Фелисина продолжала наблюдать за каторжниками, укладывавшими в ряд изуродованные тела погибших. Для «труповозки» этот день был особо «урожайным». Где-то глубоко внутри шевельнулись остатки сострадания к жертвам обвала. Но сострадание требовало сил, а их у Фелисины не было. Сил не хватало даже на то, чтобы повернуть шею и отвести глаза от мертвецов.
Из всех чувств у нее осталась только похоть. Фелисина желала отдавать свое тело, и это желание делалось все сильнее. Она искала Бенета, особенно когда он был пьян. В такие моменты «король Макушки» щедро предлагал Фелисину своим приятелям, Буле и другим женщинам.
— Ты одеревенела, девочка, — как-то сказал ей Геборий. — Потому ты и стараешься распалить себя чувствами. Скоро даже боль будет доставлять тебе удовольствие. Но ты ищешь не в тех местах.
Не в тех местах. А что он вообще знал о «тех» и «не тех» местах? Дальний участок Глубокого рудника явно был «не тем» местом. И Последний путь, куда сваливали мертвые тела, — тоже. И где он здесь видел хотя бы одно «то» место?
Фелисина была готова перебраться к Бенету, всячески подчеркивая, что это ее выбор. Конечно не завтра. Через несколько дней. На следующей неделе. Вскоре. Неопределенностью даты она желала подчеркнуть свою независимость… Независимость? Кто здесь независим, если уж на то пошло?
— Девушка, постой.
Фелисина подняла голову. Перед ней стоял молодой малазанский стражник. Помнится, он еще о чем-то предостерегал Бенета. А когда это было? Давно.
— Ты нашла окончание высказывания? — улыбаясь, спросил солдат.
— Что?
— Я говорю о высказывании Келланведа. Неужели не помнишь? — Стражник внимательно глядел на нее и уже не улыбался. — Я предложил, чтобы ты поискала кого-нибудь, кто помнит окончание слов покойного императора.
— Не знаю, о чем ты толкуешь.
На большом и указательном пальце его правой руки были мозоли. Они были у всех, кому приходилось сжимать рукоятку меча. Этими мозолистыми пальцами солдат приподнял ей подбородок, чтобы лучше видеть лицо. Фелисина поморщилась, щурясь от солнечного света.
— Дурханг, — прошептал стражник. — Я видел тебя каких-то две недели назад, и за это время ты постарела на десять лет. Слышишь? Дурханг съедает твою молодость.
— Попроси Бенета, — промямлила Фелисина, высвобождаясь из его пальцев.
— О чем?
— Чтобы пустил меня к тебе в постель. Он согласится, но только если пьян. А сегодня вечером он напьется, поминая погибших. Сильно напьется. И отдаст меня тебе, если попросишь.
Стражник отпрянул.
— Где Геборий?
— Геборий? На пашне.
Фелисина хотела спросить, почему ему нужен этот старик, а не она, но вопрос куда-то уплыл. Странный парень. Он мог бы затащить ее к себе в постель. Теперь ей даже нравились мозолистые руки.
Отправляясь к капитану Саварку, Бенет решил взять с собой Фелисину. Она лишь потом догадалась: Бенет собирался о чем-то договариваться с капитаном, а ее предлагал в качестве взятки.
Они шли мимо заведения Булы, направляясь к Крысиной площади. Несколько досинских стражников, стоящих у входа, провожали их скучающими взглядами.
— Не горбись, девчонка, — проворчал Бенет, беря ее за руку. — И перестань шаркать ногами. Тебе же это нравится. Вечно хочешь, и все больше и больше.
В его тоне сквозило недовольство. Бенет перестал ей что-либо обещать. А ведь совсем недавно он хрипло шептал ей: «Я сделаю тебя своей королевой. Перебирайся ко мне. Нам будет хорошо вдвоем». Обещания кончились. Фелисину это не особо расстроило: она никогда до конца не верила Бенету. Издали башня Саварка напоминала стершийся зуб. Ее тяжелые, грубо обтесанные плиты покрывали следы сажи. Ничего удивительного: дымное марево было постоянным спутником Макушки. У входа стоял караульный, лениво вертя в руках копье.
— Бывает же! — произнес он, заметив подходящих Бенета и Фелисину.
— Ты о чем? — не понял Бенет.
— Об утреннем обвале, разумеется.
— Если бы Саварк прислал подмогу, кое-кого мы бы спасли, — сказал Бенет.
— Значит, все уже были холодненькими? Слушай, ты никак жаловаться явился? Капитан и так сидит мрачнее тучи.
Глаза караульного скользнули по Фелисине.
— Ну, если ты с подарком — это другое дело. — Караульный распахнул тяжелую дверь. — Он у себя.
Бенет что-то пробурчал себе под нос и втащил Фелисину внутрь.
Первый этаж занимал арсенал. Оружейные стойки были отгорожены цепями, закрытыми на внушительные замки. Возле одной стены притулился столик с остатками трапезы стражников и три колченогих стула. На верхние этажи вела железная винтовая лестница.
Кабинет Саварка занимал второй этаж. Капитан сидел за письменным столом. Фелисине показалось, будто стол сколочен из обломков дерева, выброшенных на морской берег. Таким же было и кресло, устланное шкурой. Перед Саварком лежала толстая книга в кожаном переплете — реестр каторжников. Заслышав шаги, капитан отложил перо и привалился к спинке кресла.
Фелисина еще ни разу не видела этого человека. Бенет рассказывал ей, что Саварк редко показывается на людях. Капитан был бледнолицым, худощавым и жилистым. Вопреки нынешней моде, он носил бороду, смазывая ее завитки благовонным маслом. Волосы он предпочитал стричь коротко. Широкие губы, окаймленные глубокими морщинами, были плотно сомкнуты. Водянистые зеленые глаза прищурились и вопросительно остановились на Бенете. Присутствия Фелисины капитан словно не замечал.
Бенет указал ей на стул возле стены, а сам уселся на другой.
— Дрянные слухи, Саварк. Хочешь о них узнать?
— И сколько мне это будет стоить? — негромко спросил капитан.
— Нисколько. Я тебе просто их расскажу.
— Давай, рассказывай.
— Досинские стражники вовсю горланили об этом у Булы. Говорили, что скоро начнется вихрь Дриджны.
Саварк поморщился.
— Опять эта чушь. Я не удивляюсь, что ты рассказываешь мне о ней бесплатно. За такое не платят, Бенет.
— Поначалу я тоже так подумал, но…
— Хватит об этом. Что у тебя еще?
Бенет покосился на реестр каторжников.
— Вижу, помечал тех, кто погиб утром. И как, нашел имя, которое искал?
— Я не искал никаких имен, Бенет. Иногда меня забавляют твои домыслы. Но сейчас я уже начинаю терять терпение.
— Среди погибших были четверо магов…
— Довольно! — оборвал его Саварк. — Я хочу знать, зачем ты пришел?
Бенет пожал плечами, будто отбрасывая все свои догадки, которыми намеревался поделиться с капитаном.
— Это тебе подарок, — сказал «король» Макушки, кивнув в сторону Фелисины. — Совсем молоденькая. Страстная, но покладистая. Противиться не станет. Будет делать все, что пожелаешь.
Капитан хмурился и молчал.
— А за это я прошу ответить всего на один вопрос, — продолжал Бенет. — Утром арестовали каторжника Бодэна. За что?
Фелисина вздрогнула. Бодэн? Она встряхнула головой, прогоняя оцепенение, постоянно владевшее ею. Бодэн арестован? Наверное, это важно, если Бенет пришел сюда спросить о нем.