Эриксон Стивен. Врата Смерти(пер. И.Иванова)

   — Может, — ответил ему Икарий. — И эта магия настолько могущественна, что даже богов поставит на колени. Вот так! то, воин.
   — Нужно убираться отсюда, — пробор. мотал Крокус. На этот раз все согласно закивали.

ГЛАВА 9

   Малазанские войска обеспечения боя — явление уникальное. Такой породы людей вы больше не встретите нигде. Задиристые, не стесняющиеся в выражениях, не признающие авторитетов, они скрытны и тупоголовы. Но в то же время эти люди — становой хребет малазанской армии.

Вооруженные силы империи. Сенжаль

 
   Въехав в пределы Орбала-одхана, Калам впервые увидел следы «подвига» мятежников. Скорее всего, повозки с малазанскими беженцами двигались по сухому речному руслу и попали в засаду. Нападавшие прятались в высокой траве, покрывавшей оба берега. Сначала они забросали повозки стрелами, а потом накинулись на беззащитных людей.
   Три повозки еще продолжали гореть. Калам остановил лошадь, но слезать не торопился, а просто смотрел на дым, куски обугленного дерева, пепел и кости. Это все, что осталось от людей и их пожитков. Уцелел лишь мешок с детскими тряпками. Он цветистым пятном выделялся в траве.
   Апта (так Калам прозвал апторианского демона, навязанного ему Шаик в сопровождающие) нигде не было видно, хотя ассасин и чувствовал, что тот где-то поблизости. Калам спешился. Рассматривая следы, он понял: лошадей и домашний скот беженцев нападавшие увели с собой. Когда он подошел вплотную к горящим повозкам, то убедился, что кое-кому из беженцев удалось спастись и скрыться на равнине. Их следы вели на юг. Следов погони он не заметил, но ее отсутствие еще не означало спасения. Если идти пешком, дней через пять или шесть можно уобраться до Орбала. Но там кучку беженцев вряд ли ждет что-то, кроме все той же смерти. Орбал наверняка уже захвачен мятежниками. Малазанские гарнизоны в здешних городишках всегда отличались нехваткой солдат.
   Калам еще раз удивился направлению, избранному беженцами. Там на многие лиги вокруг — ни пищи, ни воды.
   Раздался знакомый звук. Из русла на склон поднимался Апт. Раны демона более или менее зажили, оставив на черной шкуре свежие шрамы. Со времени нападения дивера прошло уже пять дней. Калам искренне надеялся, что Апт тогда задал ему хорошую трепку и заставил искать другую добычу.
   И все же кто-то шел за ними по следу. Ассасин чуял это нутром. Каламу хотелось самому устроить засаду и наконец узнать, кому же он не дает покоя. Но он не поддался искушению. Он один, а преследователей может быть не менее дюжины. К тому же Калам сомневался в помощи демона. Скорее всего, демон не станет ввязываться в сражение.
   Своим главным преимуществом ассасин считал быстроту передвижения. Правда, его жеребец не горел желанием странствовать, но продолжал идти из чувства соперничества, желая доказать демону, что способен двигаться быстрее, нежели он.
   Калам снова забрался в седло. Апт нашел след, оставленный беженцами, и теперь принюхивался, раскачивая своей приплюснутой головой.
   — Не наши это заботы, — сказал он демону, выдвигая из ножен кинжал (второй он сломал, сражаясь с дивером). — Нам своих хватает. Правда, Апт?
   Тронув поводья, Калам двинулся в сторону от тропы.
   Сумерки, как всегда, наступили незаметно. Темнота полностью скрыла демона.
   «Ничего удивительного, — подумал Калам. — Темнота и тени — его родная стихия».
   Судя по густой траве, он приближался к еще одному сухому руслу. Когда Калам подъехал к берегу, из зарослей появилось несколько вооруженных кочевников. Мысленно выругавшись, ассасин пустил коня шагом и поднял обе руки ладонями вперед.
   — Я — мекралиец, — сказал он. — Приветствую собратьев-обарийцев. Меня несет вихрь Дриджны!
   — Останавливайся, — велел ему один из кочевников.
   Не опуская рук, Калам сдавил ногами бока жеребца, заставив коня остановиться.
   — Вижу, ты и впрямь мекралиец, — произнес тот же голос.
   К Каламу подошел кочевник с кривой саблей в руке.
   — Добро пожаловать на наш пир, всадник. Ты ведь едешь с севера? Что нового там?
   Калам несколько успокоился. Он спешился.
   — То, что было новым, давно устарело. Я в пути уже несколько недель. Словом переброситься не с кем. Лучше расскажите, что нового в ваших краях.
   — Мы воздаем проклятым мезланцам. Мстим им за все. И поверь, мекралиец, месть эта сладостна, как весенняя вода.
   Калам не ошибся: под масками борцов за свободу скрывались обыкновенные мародеры.
   Грабитель осклабился. Во рту у него недоставало нескольких передних зубов.
   — Рад слышать, что вихрь Дриджны бушует над Обрала-одханом, — притворно улыбаясь, произнес Калам. — И что же, мезланские войска даже не пытались сопротивляться?
   — Идем с нами. В лагере и потолкуем, — уклончиво ответил кочевник.
   Каламу не оставалось иного, как вместе с разбойниками отправиться в их лагерь.
   Вид лагеря лишь подтвердил предположения ассасина. Обыкновенная стоянка кочевников, не имеющих никаких представлений об устройстве военных лагерей. Посреди виднелась большая груда хвороста для костра. Когда его зажгут, свет будет виден на многие лиги вокруг. А вот и еще недочет: наспех сооруженный загон для волов. Грабители поставили его по ветру, что не пришло бы в голову даже самому нерадивому солдату.
   — Ты спрашивал меня про мезланцев, — нарушил молчание главарь шайки. — Мезланские войска гибнут тысячами. По-настоящему у них есть лишь один опасный для нас полководец. Виканец с каменным сердцем. Говорят, он много наших положил на юго-востоке.
   Калам хмыкнул. Ему передали бурдюк с вином. Ассасин благодарственно кивнул и сделал несколько больших глотков. «Салтоанское вино. Скорее всего, добыча, награбленная у тех самых малазанцев, чьи повозки они сожгли. И волы оттуда».
   — На юго-востоке? Значит, в каком-то из прибрежных городов?
   — Да, в Хиссаре. Но этого виканца выгнали из Хиссара. Город теперь в руках Камиста Рело. Другие города — тоже, кроме Арена. Но в Арене есть джистальцы. Забыл сказать: у того виканца на шее висят тысячи беженцев. Вцепились как клещи и требуют защиты.
   — В таком случае у него не слишком уж каменное сердце, — заметил Калам.
   — Не думаю. Виканец, может, и бросил бы этих беженцев на растерзание солдатам Камиста, но боится своего начальства в Арене. Всех этих изнеженных болванов. Знал бы он, что им недолго осталось дышать.
   — А как зовут того виканца?
   — Кольтен. Говорят, у него крылья как у вороны, а когда он убивает, то всегда смеется. Но ничего: Камист Рело пообещал ему медленную и мучительную смерть.
   — Я пью за то, чтобы вихрь Дриджны принес нам обильную жатву, — сказал Калам. — Пусть каждый солдат будет вознагражден по заслугам.
   Он сделал еще несколько глотков.
   — Замечательный у тебя конь, мекралиец, — похвалил главарь шайки.
   — И верный. Чужих сразу сбрасывает.
   Калам надеялся, что разбойник внял его достаточно недвусмысленному предостережению. Но тот лишь пожал плечами, сказав:
   — Любого коня можно усмирить.
   Калам передал бурдюк дальше и как бы невзначай спросил:
   — А о предателях вихря Дриджны здесь что-нибудь слышно? Вокруг все замерли. В разгорающемся костре трещал сухой хворост. Главарь шайки, изображая на лице неподдельную обиду, простер руки:
   — Чем мы заслужили такие слова, мекралиец? Уж не подозреваешь ли ты нас? Поверь, друг, мы — не воры и не убийцы. Мы — приверженцы Дриджны! Никто не посягает на твоего прекрасного коня, хотя я и мог бы заплатить золотом.
   — Конь не продается, обариец.
   — Ты еще не слышал мою цену.
   — Я не отдам его даже за все сокровища Семиградия, — отрезал Калам.
   — Тогда больше не будем об этом.
   В знак примирения главарь взял бурдюк и протянул Каламу. Тот принял бурдюк, но лишь смочил губы.
   — Печальное нынче время, — посетовал главарь шайки. — Доверие стало редкостью даже среди соратников. Нас всех ведет имя Шаик. И у нас общий, всем ненавистный враг. В буднях священной войны такие мирные ночи выпадают нам нечасто. Давай лучше пировать по-дружески, чем тратить время на взаимные подозрения.
   — Твои слова принижают важность священной войны, — сказал Калам.
   «Слова, будто плащовки, скользят над всеми ужасами человеческих боен. Удивительно, что они окончательно не обесценились».
   — А теперь ты отдашь мне своего прекрасного коня и не менее прекрасный кинжал, — заявил главарь шайки.
   Ассасин громко расхохотался.
   — Я насчитал вас семеро: четверо передо мной, а трое сзади. — Он умолк, продолжая улыбаться и смотреть прямо в глаза главарю. — Мне придется нелегко, но обещаю: первым, кого я убью, будешь ты, друг.
   В ответ главарь поспешил улыбнуться.
   — Вижу, путник, ты разучился понимать шутки. Наверное, за недели пути ты позабыл грубые солдатские развлечения. Забыл тебя спросить: ты голоден? Утром мы натолкнулись на мезланцев, и они оказались удивительно щедрыми. Отдали нам свою пищу и пожитки. На рассвете мы снова отправимся к ним в гости. Там есть и женщины.
   Калам перестал улыбаться.
   — Это и есть ваша война против мезланцев? Вы вооружены, имеете лошадей. Так почему вы до сих пор не примкнули к солдатам Дриджны? Люди вроде вас очень нужны Камисту Рело. Я еду на юг, чтобы поспеть к осаде Арена. Мезланской твердыне осталось стоять недолго.
   — И мы туда же. Мы сами мечтаем войти в широко распахнутые городские ворота Арена! — с жаром произнес главарь шайки. — И мы войдем туда не только с оружием в руках. Мы пригоним с собой скот, чтобы накормить наших собратьев. Но скажи, имеем ли мы право забыть о богатых мезланцах? Кое-кому из них удалось сбежать.
   — Равнина убьет их без нашей помощи, — сказал Калам. — Тем более что их скот остался у вас.
   «Широко распахнутые городские ворота Арена, — подумал ассасин. — И… джистальцы, затаившиеся внутри. Это не местное слово, не семиградское. Где же я мог его слышать?»
   — Настоящий солдат не оставляет недобитых врагов, — уже спокойнее, но с прежним пафосом произнес главарь шайки. — Что, мекралиец? Поедешь с нами?
   — Говоришь, они ушли куда-то на юг?
   — Да. Отсюда не больше часа езды.
   — Раз мне все равно по пути, я поеду с вами.
   — Отлично!
   — Вам не терпится изнасиловать тех мезланок? Что-то я не вижу в этом ничего священного, — сердито проговорил Калам.
   — Священного нет ничего, — ухмыляясь, согласился главарь. — Зато справедливо.
 
   Они выехали глубокой ночью, под светящимся звездным покрывалом. Одного из своих главарь шайки оставил сторожить волов и награбленное добро. Шестеро новых спутников Калама были вооружены легкими луками. Со стрелами дело обстояло неважно: в колчане у каждого Калам насчитал не более трех, да и те с выщипанным оперением. Такие стрелы годились лишь для стрельбы с близкого расстояния.
   По дороге Борду (так звали главаря шайки) рассказал Каламу, что малазанских беженцев всего пятеро: один военный, двое женщин и двое маленьких мальчишек. Главарь уверял, что во время первой засады военного ранили, а потому не рассчитывал на новое сражение.
   — Перво-наперво добьем этого мезланца, — вслух рассуждал Борду. — Потом вдоволь натешимся с женщинами и мелюзгой. Кто знает, мекралиец, а вдруг тебе тоже понравится?
   Калам ответил ему хмыканьем, которое могло означать что угодно. Он хорошо знал эту породу «воинов». Они бывали храбрыми только до тех пор, пока численностью превосходили своих жертв. Слава, о которой разглагольствовал Борду, заключалась в издевательствах над беззащитными. Таких двуногих тварей хватало в любой части света. Когда где-то вспыхивала война, они старались держаться подальше от полей сражений, упиваясь своей безнаказанностью. Это отребье было оборотной стороной любой кампании. На эрлитанском наречии существовало даже особое слово — эптарх-легебран(грифы-насильники).
   Эта часть Орбала-одхана была не столь пустынной. Из травы выступали обломки гранитных скал. Каменистыми были и склоны невысоких холмов. Вдали слабой точкой светился костер. Привал беженцев. Калам неодобрительно покачал головой. Неужели утренняя засада их ничему не научила? Слишком уж беспечно они вели себя на враждебной земле. Если вместе с ними кто-то из военных, как он допустил такую чудовищную оплошность?
   Разбойники и Калам проехали еще и остановились, когда до костра беженцев оставалось не более полусотни шагов. Подъехав к скале, Борду велел остановиться.
   — Не смотрите на огонь, — шепотом предупредил он своих. — Пусть эти глупые мезланцы ослепляются светом костра. Мы должны хорошо видеть в темноте. А теперь разобьемся на Две части. Мы с мекралийцем объедем их и ударим с другой стороны. Пусть кто-то из вас считает свои вдохи и выдохи. Когда насчитаете пятьдесят, нападайте.
   Главарь явно не смыслил в тактике. Неужели он не понимает, что вместе с беженцами сам может попасть под обстрел? Или это тоже одна из его «солдатских шуток»? Калам промолчал и послушно свернул вслед за Борду.
   — Твои люди хорошо стреляют? — спросил он, когда они остались одни.
   — Ты еще сомневаешься, мекралиец?
   — Нет, просто спросил. И попадают на любом расстоянии?
   — Конечно. Да ты никак испугался? Ты ж такой сильный и рослый. Один твой вид вселяет ужас. Наверняка ты знаком с воинским ремеслом. Меня удивляют твои слова.
   — Я сейчас тебя еще сильнее удивлю, — сказал Калам, полоснув разбойнику по горлу.
   Хрипя и обливаясь кровью, Борду откинулся назад. Его голова дергалась в предсмертных судорогах.
   Ассасин убрал кинжал. Подъехав ближе, он не дал Борду упасть с лошади. Подсунув одну руку разбойника за спину, Калам добился равновесия тела.
   — Проедемся со мной еще немного. И пусть Семь божеств раздерут в клочья твою нечестивую душу.
   «Когда наступит время, то же самое они сделают и с моей».
   Чем ближе, тем ярче становилось пламя ночного костра. Услышав донесшиеся издали крики, Калам понял, что разбойники отсчитали свои пятьдесят вдохов и выдохов. Громко зацокали копыта. Калам пустил своего коня галопом. Лошадь Борду побежала следом. Тело мертвого главаря вздрагивало. Голова его теперь склонилась на плечо.
   Этот склон холма был более пологим и не таким каменистым. Калам хорошо видел всех разбойников. Они неслись к огню, поливая стрелами три закутанные в плащи фигуры, что сидели возле костра.
   Калам знал, с каким звуком вонзаются стрелы в человеческое тело. Зря он поспешил назвать малазанского воина беспечным. Тот точно предугадал замыслы разбойников и подготовил им ловушку. Ассасин улыбнулся. Он сбросил тело Борду с лошади и слегка шлепнул животное по крупу. Лошадь понеслась прямо на огонь. Калам спешился и стал бесшумно продвигаться к костру.
   Послышался щелчок арбалетной пружины. Один из нападавших качнулся в седле и повалился на землю. Остальные четверо замерли от неожиданности. Из темноты в костер влетел небольшой предмет, похожий на мешочек. Вверх брызнул фонтан искр, и через мгновение пламя костра превратилось в огненную стену. Теперь все четверо нападавших были видны как днем. Арбалет заговорил снова. Еще один разбойник взвыл от боли. Он извивался, пытаясь дотянуться до стрелы, которая засела у него в спине. Испуганная лошадь кружила на месте.
   Вспышка не высветила Калама, но его способность видеть в темноте временно пропала. Бормоча ругательства, он двинулся вперед. Одна рука сжимала кинжал. В другой он держал нож.
   Стрела сразила третьего разбойника. Оставшиеся двое метнулись вперед, готовые атаковать невидимого стрелка, но путь им преградила лошадь. Она неслась прямо на них. Седло было пустым.
   Огненная стена постепенно гасла.
   Внутри Калама все напряглось. Он остановился и припал к земле. Ассасин видел, как лошадь без всадника потопталась на одном месте, затем приблизилась к разбойнику, находившемуся справа. Она была совсем рядом, и тогда всадница (Калам чуть не присвистнул), прятавшаяся с другого бока, встала в стременах и взмахнула мясницким тесаком. Широкое лезвие полоснуло по шее разбойнику, застряв у него в позвонках.
   Всадник зашатался и опрокинулся назад. Едва он освободил седло, женщина протянула руку и выхватила из седельной сумки короткую пику. Ее она метнула в последнего разбойника.
   У этого оказалась солдатская выучка. Он сразу понял: пригибайся не пригибайся, а пика все равно попадет в грудь. Разбойник успел пришпорить лошадь и отъехать в сторону. Пика пролетела рядом, а его лошадь со всего размаху ударила вбок лошадь женщины. Всадница потеряла равновесие и с криком опрокинулась на землю.
   Разбойник проворно спрыгнул с седла, выхватив кривую саблю.
   Кинжал Калама настиг его в трех шагах от оглушенной женщины. Яростно отплевываясь, разбойник упал на колени и обеими руками схватился за горло. Калам подскочил к нему, чтобы добить.
   — Стой на месте! — раздалось сзади. — Только шевельнись, и получишь стрелу в затылок. Брось свою игрушку! Живо!
   Пожав плечами, ассасин бросил нож.
   — Я из Второй армии, которой командует Дуджек Однорукий, — сказал он.
   — Который находится в полутора тысячах лиг отсюда, — в тон ему досказал мужской голос.
   Женщина очнулась. Она несколько раз глотнула ртом воздух, затем поднялась на четвереньки. Длинные черные волосы скрывали ее лицо.
   Бульканье стихло. Последний из разбойников испустил дух.
   — Как же солдат Дуджека оказался в Семиградии? — насмешливо спросил малазанский воин.
   — Это долго рассказывать. Я был и остаюсь солдатом империи. А теперь слушай и постарайся понять. Я подъехал к вашему лагерю с другой стороны. Со мной был главарь этой шайки. Я прикончил его еще по дороге.
   — А почему солдат империи вместо мундира одет в телабу и передвигается один? Это попахивает дезертирством и карается смертью.
   Калам досадливо плюнул.
   — Ты-то сам кто будешь? Предпочел защищать свою семью, а не сражаться вместе с товарищами. Напомнить тебе, солдат, что по имперским законам военного времени твой поступок тоже считается дезертирством?
   Пока Калам говорил, человек с арбалетом сделал несколько шагов и встал напротив него. Воин еле держался на ногах. Он был невысокого роста, широкоплечим. Светло-серый кожаный мундир и темно-серый плащ караульной службы успели изрядно запылиться и были порваны в нескольких местах. Лицо и руки покрывали многочисленные ссадины. На подбородке едва запеклась кровь от глубокой раны. Шлем был весь во вмятинах. Калам только сейчас разглядел пряжку на плаще. Человек с арбалетом находился в чине капитана.
   — Вот уж не думал, что капитан способен дезертировать, — растерянно произнес Калам.
   — Он не дезертировал, — возразила женщина.
   Она полностью оправилась после падения и теперь разглядывала оружие убитых разбойников. Найдя кривую саблю полегче, она взяла оружие и несколько раз рубанула воздух. Женщина была миловидная, хорошо сложенная. Ее волосы отливали медью. Глаза женщины были светло-серыми, почти прозрачными. Подобрав ножны, она прицепила саблю себе к поясу.
   — Мы выехали из Орбала, — сказал капитан. Чувствовалось, что он очень устал и раненый подбородок мешает ему говорить. — Наш отряд сопровождал беженцев — наши семьи. Мы двигались на юг и вот… напоролись на этих мерзавцев.
   — Это все, что осталось от нашего каравана, — добавила женщина, кивая куда-то в темноту.
   Оттуда вышла другая женщина — точная копия первой, только моложе и тоньше. Следом на свет боязливо выступили двое ребятишек, которые сразу же бросились к отцу.
   Арбалет дрожал в утомленных руках капитана, однако он продолжал целиться в Калама.
   — Моя жена Сельва, — представил он женщину помоложе. — Это — ее сестра Минала. А это — наши дети. Теперь мы хотим знать, кто ты.
   — Капрал Калам. Девятый взвод… «Сжигатели мостов». Надеюсь, теперь понятно, почему я не в мундире?
   Капитан усмехнулся.
   — Слышал. Вас объявили мятежниками и преступниками. Но тогда почему ты не остался в армии Дуджека? Или решил вернуться на родину и примкнуть к воинству Дриджны?
   — Это твоя лошадь? — спросила Минала.
   Калам обернулся и увидел своего коня, как ни в чем не бывало входящего в лагерь.
   — Моя, — сказал он.
   — Ты понимаешь толк в лошадях.
   — Наверное. Во всяком случае, я заплатил за своего жеребца столько, сколько жених платит родителям невесты.
   — Ты так и не объяснил нам, почему оказался здесь, — напомнил Каламу капитан.
   Арбалет он все-таки опустил.
   — Я вернулся, потому что до нас дошли слухи о готовящемся мятеже. Империя принесла в Семиградие мир. Шаик жаждет возврата к старым временам: в каждом городе — свой тиран, вечные стычки на границах владений, море крови и тысячи ни в чем не повинных жертв. Я направляюсь в Арен. Это единственное место, куда империя может прислать подкрепление. Если мне повезет, я доберусь туда и предложу себя в качестве проводника.
   — Теперь ты поедешь с нами, капрал, — объявил капитан. — Если ты и впрямь «сжигатель мостов», значит, сражаться умеешь. Докажешь это на деле — я постараюсь, чтобы тебя вновь зачислили на имперскую военную службу.
   Калам кивнул.
   — Теперь я могу забрать свое оружие?
   — Разумеется.
   Ассасин нагнулся за ножом.
   — Да, есть еще одно обстоятельство, капитан.
   Капитан стоял, опершись о жену. Повернув мутные глаза к Каламу, он спросил:
   — Какое?
   — Будет лучше, если я переменю себе имя. Мне бы не хотелось отправиться на виселицу, если в Арене меня опознают. Конечно, Калам — достаточно распространенное имя, но всегда есть опасность.
   — Значит, ты — тот самый Калам?.. Ну да, ты же говорил, что из Девятого взвода. Как же я…
   У капитана вдруг подкосились ноги. Громко вздохнув, жена осторожно опустила его на землю. Сельва испуганно посмотрела на сестру, затем ее взгляд вновь переместился к Каламу. Он ободряюще улыбнулся обеим женщинам.
   — Успокойтесь. Я теперь снова в армии.
   Старшему мальчишке на вид было около семи, младшему — не больше четырех. Оба бочком пробрались к бездыханному отцу и уткнулись матери в колени. Сельва обняла сыновей и стала их успокаивать, гладя по головам.
   — Его покалечили, — объяснила Минала, кивнув в сторону свояка. — Один из этих мерзавцев привязал его к лошади и протащил около сотни шагов. Капитан только чудом сумел перерезать веревку.
   Женщины, живущие в гарнизонах, были либо армейскими шлюхами, либо офицерскими женами. Минала относилась ко вторым.
   — Твой муж тоже был в отряде? — спросил Калам.
   — Да. Он командовал отрядом. Его убили.
   Эти слова были произнесены как-то слишком буднично, словно ее спросили о пустяке. Потом Калам понял: Минала не позволяла горю выплескиваться наружу.
   — А как зовут твоего свояка?
   — Кенеб. Наши имена он тебе назвал. Старшего мальчика зовут Кесен, а младшего — Ванеб.
   — Ты родилась на Квон Тали?
   — Я давно уехала оттуда.
   «Болтливой тебя уж никак не назовешь». Калам оглянулся на капитана.
   — Как ты думаешь, он выживет?
   — Не знаю. Теперь у него стала кружиться голова. Теряет сознание.
   — Лицо перекашивается? Речь становится неразборчивой?
   — Нет.
   Калам подошел к своему коню и подобрал поводья.
   — Куда ты собрался? — насторожилась Минала.
   — В лагере этих мерзавцев остался их дружок. Стережет пищу, воду и лошадей. Он отправится вслед за своими, а все остальное пригодится нам в пути.
   — Тогда мы все поедем.
   Калам попробовал было возразить, но Минала остановила его.
   — Сам подумай, капрал. У нас остались разбойничьи лошади. Мы все умеем ездить верхом. Мальчишки научились этому раньше, чем ходить. И потом, кто будет охранять нас, когда ты уедешь? А что, если в схватке разбойник ранит тебя?
   Минала повернулась к сестре.
   — Сельва, давай посадим Кенеба в седло.
   Сельва молча кивнула.
   — Только охрану оставьте мне, — сказал Калам.
   — Непременно. Похоже, Кенеб в тебе не ошибся.
   — А это вы у него спросите.
   — Думаю, он и сам скажет, когда очнется, — сказала Минала.
   «Лучше бы не говорил, — подумал Калам. — Чем меньше они будут знать обо мне, тем лучше».
 
   Солнце еще не взошло. Калам взмахнул рукой, велев своему маленькому отряду остановиться.
   — Видите густую траву? В ней прячется русло высохшей реки. До него примерно тысяча шагов. Отправляйтесь туда и ждите. Я долго не задержусь.
   Он достал из седельной сумки короткий разбойничий лук (самый лучший из имевшихся у них) и выбрал две наиболее крепкие стрелы.
   — Возьму с собой, — сказал ассасин Минале. — Мало ли, вдруг этот молодец там не один, и мне придется жарко.
   — А как я узнаю?
   Калам усмехнулся.
   — Нутром почувствуешь.
   Он бросил взгляд на Кенеба. Капитан лежал поперек седла, все еще без сознания.
   «Скверно», — подумал Калам.
   Из всех ран повреждения головы всегда были наиболее непредсказуемыми.
   — Не волнуйся, он дышит, — шепнула Минала.
   Калам молча кивнул и рысцой двинулся в направлении разбойничьего лагеря.
   Еще издали, скрытый густой прибрежной травой, он увидел отблески костра. По-прежнему никакой бдительности. Это радовало. Вскоре Калам услышал оживленные голоса, и радость померкла. Дальше он полз на животе. Трава была прохладной и мокрой от росы.
   Шайка оказалась крупнее, чем он думал.
   «Явились с награбленным. Даже трупы привезли с собой, чтобы похвастаться Борду».