Эриксон Стивен. Врата Смерти(пер. И.Иванова)

   — Ты думай, девчонка, прежде чем языком трепать. Тебе еще не приходилось тянуть повозку, доверху набитую камнями. Волочешь ее с пол-лиги, почти ползком. Потом сгружаешь добытое, возвращаешься назад и опять нагружаешь. За три-четыре таких поездки язык высунешь. А на пашне — земля мягкая, плуг сам по ней идет. Чуешь разницу? И учти: если я перевожу кого-то из штолен в другое место, я должен объяснить причину. В Макушке каждый обязан работать.
   — И это все или ты мне что-то недоговариваешь?
   Вместо ответа Бенет повернулся и пополз в обратном направлении. Фелисина последовала за ним.
   — Торопись, красавица. Нас ждет вино с Итко Кана, свежий хлеб и сыр. Була приготовила караульным жаркое. Мы тоже получим по большой миске.
   Фелисина едва не поперхнулась слюной. Если на столе будет достаточно хлеба и сыра, она сумеет кое-что припрятать и для Гебория. Правда, старик утверждал, что ему нужны лишь мясо и фрукты. Но в поселении каторжан и мясо, и фрукты считались громадной роскошью и ценились на вес золота. Все эти разговоры были нужны историку для поддержания духа. А бренное тело он подкармливал тем, что добывала Фелисина.
   Бенет обладал достаточной властью и мог без особых объяснений перемещать каторжников. Если с Геборием не все так просто, причина ясна: капитану Саварку приказали умертвить историка. Не убить (зачем поднимать шум?), а именно умертвить. Уморить скудной пищей и непосильной работой. У Гебория нет кистей рук. Нечем держать кирку или лопату. Куда его еще, увечного? Пусть волочет повозку. И Геборий, кряхтя от натуги, ежедневно впрягался и тащил доверху нагруженную повозку с рудой. Он еле брел по штольням Глубокого рудника, добираясь до выхода на поверхность, который здесь называли Ближним светом. Все остальные повозки тащили волы. Правда, к ним прицепляли по три повозки. Геборий тащил одну. Единственное «послабление», сделанное ему стражниками Ямы.
   Фелисина не сомневалась: Бенет знает, какая участь предрешена историку. Как бы «король» Макушки ни хвалился перед нею, его власть имела свои пределы.
   Штольня вывела их в главный проход. Отсюда до Ближнего света было шагов четыреста. Если Глубокий рудник, уходя в недра холмов, разрабатывал изобильную жилу отатаральской руды, штольни Закавык шли через вторичные жилы, без конца змеясь, опускаясь, поднимаясь и пробиваясь сквозь пласты известняка.
   У отатаральской руды была еще одна особенность. Ее жилы никогда не уходили слишком глубоко и не соприкасались с коренной породой. Их находили лишь в пластах известняка. Чем-то они были похожи на ржавые реки, текущие среди останков древних растений и животных.
   — Известняк — это окаменевшие кости некогда живых существ, — заявил Геборий на второй день их прибытия в Макушку.
   Разговор происходил в жалкой лачуге на окраине улочки, прозванной Плевательницей. Это потом Бенет нашел им жилье поприличнее, невдалеке от питейного заведения Булы.
   — Я кое-что читал об этом, и подобные рассуждения казались мне очередной теорией. Теперь я убеждаюсь в их правильности. Так вот: отатаральская руда не является природным образованием.
   — Не все ли тебе равно? — удивился тогда Бодэн.
   — Очень даже не все равно! — торжествующе возразил историк. — Отатаральская руда — проклятие магии — сама порождена магией. Если бы не моя исследовательская дотошность, я бы написал об этом трактат.
   Фелисина тогда не поняла его слов, и Бодэн ей растолковал:
   — Наш старик хочет созвать сюда магов и алхимиков — пусть проверят его домыслы.
   Но Геборий, увлеченный своими рассуждениями, даже не заметил колкости.
   — Жилы, в которые мы вгрызаемся, — продолжал он, — чем-то похожи на слои растопленного и потом застывшего сала. Недаром они, будто реки, извиваются среди слоев известняка. Чтобы их создать, нужно было расплавить весь остров.
   — К чему ты клонишь? — не выдержал Бодэн.
   — Магия, создавшая отатаральскую руду, вырвалась из-под власти магов, кем бы они ни были. Не хотел бы я стать свидетелем нового выплеска этой магии.
   У ворот Ближнего света стоял всего один малазанский караульный. За его спиной виднелась дорога, тянувшаяся по пологим холмам к поселению каторжников. Еще дальше, за другой грядой холмов, неспешно садилось солнце. Макушку успели покрыть тени. Прохлада, желанная перемена после дневного зноя.
   Караульный был совсем молод. Он стоял, опираясь на крестообразное лезвие копья.
   — А где ж твой напарник, Пелла? — с ухмылкой спросил Бенет.
   — Опять где-то шляется, досинская свинья! Бенет, может, Саварк тебя послушает? Досинские солдаты начисто забыли про дисциплину. В караул не ходят. Дни напролет торчат у Булы и режутся в свои игры. Нас здесь всего семьдесят пять, а их — более двухсот. Понимаешь, Бенет? И все эти слухи о мятеже… растолкуй Саварку.
   — Ты не знаешь истории, — усмехнулся Бенет. — Досинцы уже триста лет живут на коленях. Они считают, что это и есть жизнь. Сначала их давили жители континента, потом фал арийские колонисты, теперь пришли вы, малазанцы. Так что успокойся, парень, пока тебя не сочли трусом.
   — История служит утешению тупиц, — произнес молодой малазанец.
   Бенет раскатисто засмеялся.
   — Чьи это слова, Пелла? Уж явно не твои.
   — Иногда я забываю, что ты, Бенет, — корелиец. Хочешь знать, чьи это слова? Императора Келланведа.
   Пелла бросил пристальный взгляд на Фелисину.
   — Они записаны в первом томе «Имперских кампаний» Дюкра. Ты же малазанка, Фелисина. Помнишь, как будет дальше?
   Напористость караульного удивила Фелисину, однако она не показала виду и равнодушно покачала головой.
   «Я научилась читать по лицам. Бенету это недоступно. Наверное, он думает, что караульный просто решил поболтать от скуки».
   — Я мало читала Дюкра, — ответила Фелисина.
   — Зря. Его стоит читать, — с улыбкой произнес Пелла.
   Чувствуя нетерпение Бенета, Фелисина прошла за ворота.
   — Сомневаюсь, чтобы в Макушке нашлись исторические сочинения.
   — Может, здесь найдутся те, чья память заменяет свитки. Не хочешь поискать?
   Фелисина ответила ему хмурым взглядом.
   — Вижу, парень заигрывает с тобой? — спросил Бенет, когда они вышли на дорогу. — Не груби ему. Он тебе может пригодиться.
   Фелисина заставила себя улыбнуться: сначала Пелле, затем Бенету.
   — Больно он беспокойный. Не люблю таких, — сказала она.
   — Я рад, девочка, что ты умеешь выбирать, — усмехнулся довольный «король» Макушки.
   «Благословенная Повелительница снов, сделай так, чтобы я и в самом деле умела выбирать».
   По обе стороны дороги темнели ямы, заполненные гниющими отбросами. Впереди торчали два приземистых здания досинских казарм. Место это называлось перекрестком Трех судеб. Дорога, что была справа, уходила на север и называлась дорогой Глубокого рудника. Вторая вела на юг. Ее называли Последним путем. Она оканчивалась возле заброшенных штолен, куда каждый вечер свозили умерших за день.
   Бенет поискал глазами «труповозку». Должно быть, задержалась в поселении. Такое случалось в «урожайные» на покойников дни. Тогда телегу с высокими бортами, прозванную «труповозкой», нагружали доверху.
   Миновав развилку, Бенет и Фелисина двинулись по средней — Работной — дороге. Позади одной из досинских казарм поблескивала гладь Утопки — глубокого озера, тянущегося до самой северной стены. Вода в нем была странного бирюзового цвета. Говорили, что она проклята и каждый, кто отважится нырнуть в озеро, бесследно исчезнет. Некоторые верили, будто в Утопке водится демон. Геборий, услышав эти россказни, только усмехнулся. Тем не менее находились отчаянные узники, пытавшиеся бежать по воде. Затея была нелепой с самого начала: противоположный берег Утопки представлял собой отвесную стену, сочившуюся влагой.
   Фелисину удивило, когда Геборий попросил ее понаблюдать за уровнем воды в озере, сказав, что близится засушливое время. Вспомнив его просьбу, она добросовестно, насколько позволяли сгущавшиеся сумерки, рассмотрела противоположный берег. Нижняя часть стены была сухой. Ее покрывала известковая корка. Неужели и Геборий задумал бежать через озеро? По другую сторону стены расстилалась безжизненная пустыня с выщербленными скалами. Какое бы направление ни избрал беглец, его ожидали долгие дни пути без единой капли воды. Последним препятствием на пути к свободе была Жучиха — дорога, огибавшая озеро. Если беглец не нарывался на отряд караульных, он получал свободу… умереть среди красных песков пустыни. Но до них добирались считанные единицы; остальных ловили вблизи Жучихи. Пойманных беглецов вывешивали для всеобщего назидания на «крюках спасения», вбитых в стену сторожевой башни, что стояла возле Ржавого пандуса. Едва не каждую неделю там появлялись новые жертвы. Не только беглецы. «Крюки спасения» служили еще и местом казни особо строптивых каторжников. Большинство казнимых не выдерживали и суток, хотя кое у кого мучительное умирание длилось два-три дня.
   Достигнув поселения, Работная дорога превращалась в главную улицу. Здесь были сосредоточены все нехитрые развлечения, доступные свободным обитателям Макушки: питейное заведение Булы, несколько игорных лачуг и борделей. Улица упиралась в Крысиную площадь, в центре которой высилась «Крепость Саварка» — шестиугольная трехэтажная башня, сложенная все из того же известняка. Каторжников, за исключением Бенета, внутрь не допускали.
   Макушка. Двенадцать тысяч узников, три сотни караульных. А еще — бордельные шлюхи, обслуга заведения Булы и игорных лачуг, обслуга местного малазанского гарнизона, их жены и дети. В Макушке нашли себе пристанище и торговцы. По выходным дням Крысиная площадь на несколько часов превращалась в рыночную, и торговцы, как могли, заманивали к себе покупателей, соперничая друг с другом. Еще один слой населения Макушки составляли изгои и оборванцы всех мастей, которые предпочли эту дыру трущобам Досин Пали.
   — Жаркое, наверное, уже остыло, — проворчал Бенет, когда они подходили к заведению Булы.
   Фелисина отерла вспотевший лоб.
   — Это даже хорошо. Не могу есть ничего горячего.
   — Ты пока не привыкла к здешней жаре. Через пару месяцев тебе тоже будет зябко по вечерам.
   — Сейчас еще все стены пышут жаром. Вот в полночь и ранним утром мне бывает по-настоящему холодно.
   — Перебирайся ко мне. Я не дам тебе замерзнуть.
   Фелисина почувствовала: Бенет опять впадает в мрачное расположение духа. Такие перемены в настроении случались у него внезапно, без всяких причин. Она молчала, надеясь, что Бенету станет не до нее.
   — Крепко подумай, прежде чем отказываться, — добавил «король» Макушки.
   — Була звала меня к себе в постель, — сказала Фелисина. — Хочешь посмотреть на нас? А можно и втроем.
   — Она тебе в матери годится, — сердито бросил Бенет.
   «Да и ты мне в отцы годишься», — подумала Фелисина. На этот раз Бенет не поддался дурному настроению. Дыхание его стало ровнее.
   — Чем тебе не нравится Була? Такая пышечка, мягкая и теплая. Подумай, Бенет.
   Он обязательно задумается над ее словами и, скорее всего, останется у Булы. Фелисина это знала. «Теперь можно не бояться, что он потащит меня к себе. По крайней мере сегодня. Геборий ошибается. Здесь бессмысленно думать о завтрашнем дне. Здесь живешь от часа к часу. Ты должна выжить, Фелисина, чего бы это ни стоило. Дожить до мгновения, когда окажешься лицом к лицу с Таворой, и тебе будет мало океана крови, который выльется из жил твоей сестры. Ты должна дождаться этого мгновения, Фелисина. А потому выживай. Час за часом. День за днем…»
   Рука Бенета была потной. Он уже предвкушал ночь с Булой.
   «Однажды мы снова встретимся с тобой, сестра».
 
   Геборий не спал. Укутавшись в одеяло, он скрючился возле очага. Он следил глазами за вошедшей Фелисиной. Она заперла дверь лачуги и набросила на плечи грубое покрывало из овечьей шкуры.
   — Похоже, тебе все больше нравится такая жизнь. Или я ошибаюсь, Фелисина? — спросил историк.
   — А ты еще не устал судить чужую жизнь, Геборий?
   Она сняла с крюка винный бурдюк и стала рыться в мисках, сделанных из половинок тыквы. Все они были грязными.
   — Бодэн все еще гуляет. Ему ты тоже будешь читать назидания, когда вернется? Бесполезное это занятие, Геборий. Бодэна нельзя попросить даже о такой мелочи, как вымыть миски.
   Отыскав миску почище, Фелисина плеснула туда вина.
   — Это иссушает тебя, — сказал Геборий, пропуская ее колкости мимо ушей. — Ночь за ночью. Тебя надолго не хватит.
   — У меня уже был отец. Второго мне не надо, — огрызнулась Фелисина.
   Геборий вздохнул.
   — Клобук накрой твою сестру! — пробормотал он. — Погубить тебя — это слишком просто. Ей захотелось издевательств поизощреннее — чтобы изнеженная четырнадцатилетняя девчонка превратилась в общедоступную шлюху. Если Фенир услышит мои молитвы, Тавору ждет страшная участь.
   Фелисина молча пила вино, затем сказала:
   — Ты ошибся, старик. В прошлом месяце мне исполнилось пятнадцать.
   Геборий и в самом деле показался ей невероятно старым. Он выдержал ее дерзкий взгляд, затем снова отвернулся к очагу.
   Фелисина налила себе еще, после чего тоже расположилась возле квадратного очага. Вместо дров здесь жгли сухой навоз, который почти не давал дыма. Очаг имел высокие стенки, сложенные из обожженного кирпича, и чем-то напоминал крепостную башню. Его окружало подобие рва, заполненного водой. Благодаря такому остроумному устройству в лачуге не было недостатка в горячей воде для мытья и стирки. Высокие стенки очага дольше удерживали тепло. Пол покрывали куски тканых досинских дорожек и камышовые подстилки. Сама лачуга стояла на сваях высотою в пять футов.
   Фелисина села на деревянную скамеечку и принялась греть озябшие ноги.
   — Я сегодня видела, как ты волок свою повозку, — сонным голосом сказала она историку. — Ганнип шел рядом и размахивал хлыстом.
   Геборий усмехнулся.
   — Они забавлялись целый день. Ганнип объяснял всем подряд, что ему велели отгонять от меня мух.
   — Он поранил тебе кожу?
   — Пустяки. Ты же знаешь: узоры Фенира прекрасно затягивают все раны.
   — Раны — да. Но не боль. Я же вижу, что тебе больно.
   Историк язвительно скривил губы.
   — Неужели ты еще способна что-то замечать, девочка? Дурханг отбивает эту способность. Хоть ты и пренебрегаешь моими советами, но будь осторожна с зельем. Его дым утащит тебя в пропасть.
   Фелисина катала по ладони черный шарик дурханга.
   — Бери, старик. Дурханг снимает мою боль. Снимет и твою.
   Историк покачал головой.
   — Спасибо за предложение, но не сейчас. Кстати, такой вот шарик стоит месячного жалованья досинского караульного. Советую приберечь его. Ты всегда сможешь обменять дурханг на что-нибудь нужное.
   Фелисина передернула плечами и убрала шарик в поясную сумку.
   — Бенет достает мне все, что нужно. Стоит только попросить.
   — И ты думаешь, он делает это просто из щедрости?
   Фелисина отхлебнула вина.
   — Тебя это не касается. Кстати, я выговорила тебе другую работу. Завтра ты начнешь работать на пашне. И никакого Ганнипа с его «мухобойкой».
   Геборий прикрыл глаза.
   — Но почему слова благодарности оставляют у меня во рту столь горький привкус?
   — Ты просто старый лицемер, Геборий.
   Лицо историка побледнело. Фелисина спохватилась.
   «Может, он прав, и я не замечаю, как дурханг и вино завладели мною? Хотела сделать ему добро, а лишь насыпала соли на раны. Зачем? Я ведь совсем не жестокая».
   Фелисина достала из-за пазухи мешочек с едой, которую ей удалось собрать для Гебория. Наклонившись, она положила принесенное ему на колени.
   — Утопка обмелела на целый локоть, — сказала Фелисина, вспомнив о его просьбе.
   Геборий молчал, сосредоточенно разглядывая культи своих рук.
   Фелисина поморщилась. Кажется, она хотела сказать Геборию что-то еще… или спросить о чем-то. Забыла. Она допила вино и выпрямила спину, проведя руками по волосам. Затылок и лоб совсем одеревенели. Потом Фелисина заметила, что историк украдкой поглядывает на ее полные круглые груди. Натянувшаяся ткань балахона делала их еще рельефнее. Фелисина задержалась в этой позе («Пусть полюбуется!»), потом медленно опустила руки.
   — Между прочим, тобой интересовалась Була, — сказала она старику. — Есть… кое-какие возможности. Тебе бы стало… полегче.
   Геборий порывисто встал. Еда свалилась на пол.
   — Клобук тебя накрой, девчонка!
   Фелисина засмеялась, видя, как историк шмыгнул за занавеску, отделявшую его угол от остального пространства лачуги. Культей он неуклюже задернул линялую ткань. Смех Фелисины стих. Судя по донесшемуся скрипу, Геборий улегся на койку.
   Ей хотелось объяснить историку, что все это было сказано шутки ради, чтобы заставить его улыбнуться.
   «Я не собиралась… издеваться над тобой. Я совсем не такая, какой тебе кажусь. Или… такая?»
   Фелисина нагнулась за оброненным мешочком и положила его на полку.
   Спустя час, когда и Фелисина, и Геборий ворочались без сна на своих койках, вернулся Бодэн. Стараясь особо не шуметь, он расшевелил очаг, подбросив туда еще несколько сухих навозных лепешек. Разбойник не был пьян. Где же тогда он шатался и куда вообще исчезает по вечерам? Расспрашивать Бодэна было занятием напрасным: говорил он неохотно, а с Фелисиной — тем более.
   Она попыталась уснуть, но не смогла. Кажется, Бодэн качнул занавеску. Геборий еще не спал и что-то ему ответил. Слов Фелисина не разобрала. Беседа длилась не более минуты, потом Бодэн по обыкновению хмыкнул и завалился на свою койку.
   Они что-то затеяли. Фелисину потрясло не это. Они что-то затеяли втайнеот нее! Ее обдало волной гнева.
   «А я-то заботилась о них. Как могла, облегчала им жизнь и на корабле, и здесь! Вот она, благодарность. Була права: каждый мужчина — скот, годный лишь на то, чтобы им помыкали. Отныне я больше не собираюсь о вас заботиться. Теперь ваша жизнь в Макушке станет такой же, как у всех каторжников. А тебе, неблагодарный старикашка, придется снова таскать повозки. Обещаю, я добьюсь этого, и тебя вернут на рудник».
   Фелисина кусала губы, борясь с подступающими слезами. Все ее мысленные угрозы были пустыми. Она знала, что не станет жаловаться на Гебория. Да, она нуждалась в покровительстве Бенета и была готова за это платить. Но она нуждалась и в обществе Гебория с Бодэном. Фелисина цеплялась за них, как ребенок цепляется за родителей, ища у них защиты от жестокостей окружающего мира. Потерять их означало бы потерять… все.
   Наверное, они думают, что она продаст их доверие с той же легкостью, с какой продает собственное тело. Нет, это не так.
   «Клянусь вам, вы ошибаетесь», — мысленно твердила Фелисина.
   Она смотрела в темный потолок, не пытаясь унять струящихся слез.
   «Я совсем одна. У меня есть только Бенет. Бенет, его вино, его дурханг и его тело».
   У нее до сих пор болело лоно. Глядя, как они с Булой ласкают друг друга, Бенет не выдержал и тоже бросился на широкую кровать трактирщицы. А дальше было как всегда.
   «Все зависит от силы воли, — твердила себе Фелисина. — И тогда боль превращается в наслаждение».
   Здесь не живут. Здесь выживают. Час за часом.
 
   Рынок близ хиссарской гавани стал заполняться народом. Утро как утро, одно из многих. Но так лишь казалось. Дюкра колотил озноб, неподвластный даже солнечному теплу. Имперский историк сидел на волноломе, поджав под себя ноги. Он глядел в сторону Сахульского моря и искренне желал возвращения кораблей адмирала Нока. Дюкру было по-настоящему страшно.
   Однако существовали приказы, отменить которые не мог даже Кольтен. Виканский полководец не обладал властью над малазанскими военными кораблями. Выполняя приказ Пормкваля, сахульский флот на рассвете покинул хиссарскую гавань и отплыл в Арен. При благоприятных условиях морской путь туда занимал месяц.
   Естественно, уход флота не остался незамеченным в городе, и голоса на рынке сегодня звучали куда громче и возбужденнее, чем прежде. До ушей Дюкра постоянно долетали взрывы хохота. Коренное население праздновало свою первую победу, доставшуюся без кровопролития. Бескровных побед больше не будет, но сейчас ликующие хиссарцы предпочитали об этом не думать.
   Одно утешало историка: вместе с флотом из Хиссара уплыл и Маллик Рель. Историк только усмехался, представляя, какое донесение Пормквалю приготовит бывший джистальский жрец.
   Среди волн залива мелькнул малазанский парус. К хиссарской гавани двигался небольшой корабль. Может, из Досин Пали, а возможно, и из более отдаленных мест. И что погнало его в Хиссар?
   Дюкр почувствовал, что рядом кто-то есть. Обернувшись, он увидел Кульпа. Боевой маг подошел и сел рядом, свесив ноги над белесой водой.
   — Дело сделано, — произнес он таким тоном, будто речь шла о каком-нибудь злодейском убийстве. — Туда посланы все необходимые распоряжения. Если ваш друг еще жив, он непременно их получит.
   — Спасибо за помощь, Кульп.
   Чувствовалось, магу тоже не по себе. Он чесал лоб и следил за кораблем, входившим в пределы гавани. Навстречу судну устремился баркас береговой охраны. На палубе его ждали двое людей в блестящих доспехах. Когда баркас достаточно приблизился, один из них перегнулся через борт и что-то крикнул гребцам. Баркас тут же развернулся и быстро поплыл в обратную сторону.
   — Видели? — усмехнулся Дюкр.
   — Видел, — сердито отозвался Кульп.
   Корабль подошел к имперскому пирсу и сбросил причальные канаты. Гаванские матросы быстро привязали их к причальным тумбам. С борта спустили широкие сходни.
   — Глядите, они вывели на палубу лошадей, — сказал имперский историк. — Да это же «красные мечи»!
   — Явились из Досин Пали, — сообщил Кульп. — Кое-кого я даже знаю. Видите тех двоих? Того, что слева, зовут Бари Сетрал. Рядом — его брат Мескер. У них есть еще один брат — Орто. Он командует аренским полком.
   — «Красные мечи», — задумчиво повторил Дюкр. — Вот уж у кого нет ни малейших иллюзий по поводу назревающих событии. Говорят, в других городах они пытаются стать хозяевами положения. Теперь и в Хиссар свое подкрепление прислали.
   — Неужели Кольтен ничего не знает?
   Ликование, царившее на рынке, сменилось напряженным ожиданием. Десятки глаз следили за «красными мечами», двигавшимися по пирсу. Впереди ехали Бари и Мескер. С первого взгляда было ясно, что пришельцы явились воевать: полное боевое облачение, шлемы с опущенным забралом, луки с вложенными стрелами. Вооружены были даже лошади, на передних ногах которых поблескивали прикрепленные клинки.
   Кульп озабоченно сплюнул в воду.
   — Не нравится мне все это, — пробормотал маг.
   — Такое впечатление… — начал Дюкр.
   — Что они намерены атаковать рынок, — перебил его Кульп. — Клянусь копытом Фенира, Дюкр, они и впрямь готовы устроить бойню.
   У имперского историка пересохло во рту.
   — Чувствую, вы открыли свой Путь.
   Не ответив ему, боевой маг соскользнул с волнолома. Его глаза продолжали следить за «красными мечами». Отряд выстроился у выхода с пирса. Несколько сотен присмиревших горожан начали спешно отходить, забивая проходы между телегами и лотками. Неизбежная давка грозила вызвать панику, на что и рассчитывали «красные мечи».
   Дюкр не верил своим глазам: оголтелые приверженцы императрицы вооружились так, словно в Хиссаре их поджидала многочисленная армия. Руки в кольчужных перчатках натягивали тетиву луков. Тут же, вдетые в кожаные петли, висели копья. Из ножен торчали наполовину извлеченные мечи.
   Дюкру показалось, что сквозь толпу кто-то проталкивается. Так и есть! Навстречу непрошеным гостям торопились какие-то люди.
   Кульп прошел десяток шагов и замер.
   Перед «красными мечами» стояли виканские воины. Они спешно сбрасывали плащи, оставаясь в легких кожаных доспехах с металлическими нагрудниками. В руке у каждого был зажат меч. Темные глаза виканцев с холодным спокойствием смотрели на всадников Бари и Мескера.
   Их было всего десять против полусотни «красных мечей».
   — Прочь отсюда, или вам несдобровать! — закричал разъяренный Бари Сетрал.
   Виканцы презрительно расхохотались ему в лицо.
   Кульп торопливо двинулся вперед. Дюкр пошел за ним следом.
   Увидев приближающегося мага, Мескер выругался. Его брат хмуро посмотрел на Кульпа.
   — Бари, не будь глупцом! — предостерег его маг. Глаза командира «мечей» сузились в щелочки.
   — Только попробуй применить против нас свою магию, и я срублю тебя под корень.
   Подойдя ближе, Дюкр заметил, что кольчуга Бари частично сделана из отатаральского металла.
   — Мы перережем глотки этой кучке варваров, — объявил Мескер, — и кровью предателей возвестим о своем прибытии в Хиссар.
   — А пять тысяч виканцев отомстят вам за гибель своих соплеменников, — возразил ему Кульп. — И не только молниеносными ударами мечей. Нет, вас живьем повесят на крючьях здесь же, на волноломе. То-то чайкам будет потеха. Кольтен пока что вам не враг, Бари. Уберите оружие и доложите новому наместнику о своем прибытии. Иначе и ты, и твой брат погибнете напрасно и погубите своих людей.
   — Я за себя отвечу сам, — сказал Мескер. — Бари мне не указ.
   — Такие слова простительны зеленому юнцу, но не взрослому человеку, — резко ответил Кульп. — Я знаю, кто из вас ведущий, а кто — ведомый. Или, Мескер, ты готов силой оружия оспаривать свое первенство, сражаясь с родным братом?