Ланьлинский насмешник. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

 
Все, что копилось постепенно,
Тут обнаружилось мгновенно.
Тому свидетельством стихи:
Нам не дано судьбу предугадать.
Кто скажет, счастья или горя ждать?
Добро и зло дождутся воздаянья,
Сокрыты только сроки ожиданья.
 

   А теперь обратимся к другой части рассказа.
   Расскажем о том, кого зовут У Сун. После того как Симэнь Цин сослал У Суна в Мэнчжоу, ему там неожиданно посчастливилось. Сын начальника лагеря, Ши Энь, прослышав о могучем У Суне, стал оказывать ему всяческое содействие. Дело в том, что Ши Энь держал в Роще Веселья кабачок, который у него решил силой отобрать некто Цзян по прозвищу Дух Хранитель Врат.^[1630] В схватке с насильником Ши Энь получил увечья и рассчитывал на богатыря У Суна. У Сун избил Цзяна, но у того была сестра Юйлань, оказавшаяся замужем за военным комендантом Чжаном. Комендант ложно обвинил У Суна в грабеже, богатыря избили и перевели в крепость Спокойствия и Мира. По дороге туда в местечке под названием Затон Плывущих Облаков У Сун прикончил обоих охранников и обрел свободу. Тогда он убил коменданта Чжана и Цзяна Духа Хранителя Врат вместе со всей его семьей, а сам укрылся у Ши Эня. Ши Энь вручил У Суну для передачи сундук с сотней лянов серебра и направил в крепость Спокойствия и Мира с письмом начальнику крепости Лю Гао, в котором просил относиться к его подателю как можно снисходительнее.
   Однако по дороге в крепость У Сун узнал, что император объявил наследника престола и по сему случаю после жертвоприношений Небу даровал всеобщую амнистию.^[1631] У Сун повернул домой. В уездной управе Цинхэ он подал бумагу и снова стал начальником местной охраны. Сосед Яо Второй отдал ему сильно повзрослевшую девятнадцатилетнюю Инъэр, и зажили они вместе. Прослышал У Сун, что Симэнь Цина уже нет в живых, а невестку его сватает старая Ван, у которой та пока и проживает, и прежний гнев закипел у него в сердце.
   Да,

 
Он мщенья алкал, разорвав свои путы.
Напавши на след, не терял не минуты.
 

   На другой же день У Сун приоделся и направился прямо к старухе. Стоявшая у дверной занавески Цзиньлянь, едва приметив его, опрометью бросилась к себе в комнату. У Сун отдернул занавеску и вошел в дом.
   – Мамаша Ван дома? – спросил он.
   Старуха просеивала на мельнице муку.
   – Кто это там меня, старую, зовет? – поспешно выходя, бормотала она, а увидев У Суна, поклонилась.
   – С благополучным возвращением домой, брат У Второй! Давно ли пожаловал? – спросила она.
   – Высочайшее помилование получил, только вчера вернулся, – отвечал У Сун. – Задал я вам, мамаша, с домом хлопот. Ладно, в другой раз отблагодарю.
   – А ты, брат, здорово возмужал, – продолжала Ван и захихикала. – И усами, и бородой оброс, а ростом-то вымахал! Хорош! И вежливости в чужих краях обучился.
   Она предложила гостю присаживаться и подала свежезаваренного чаю.
   – У меня к вам, мамаша, дело есть, – заговорил У Сун.
   – Говори, брат, что у тебя такое.
   – Симэнь Цин, мне говорили, умер, а невестку мою к тебе отправили, у тебя проживает. Может, она не думает замуж выходить, тогда другое дело. А если собирается, я бы взял ее. У меня племянница выросла. Посмотреть за ней надо да жениха подыскать. Одна семья – один кошелек. Спорее жить бы стало. Чем мы хуже людей!
   Старуха замялась.
   – Невестка твоя, верно, пока у меня, – наконец, проговорила она, когда он пообещал щедро ее отблагодарить.
   – Обожди, я с ней поговорю, узнаю, что она думает.
   Цзиньлянь за занавеской услыхала о намерении У Суна, и в ней вновь заговорила прежняя страсть. Тем более за это время У Сун еще больше возмужал, пополнел и стал куда разговорчивее, чем раньше. «Может, назначено мне вернуться в прежний дом, может, судьба нас свела», – подумала она и, не дожидаясь пока позовет старуха, вышла к У Суну и отвесила поклон.
   – Раз вы, деверек, пожелали взять меня в дом для присмотра за Инъэр, я с удовольствием пойду, – сказала она. – Выдадим Инъэр замуж и заживем одной семьей.
   – Вот тут дело-то какое! – вмешалась Ван. – Хозяйка требует за нее сто лянов серебра, не меньше.
   – Отчего так много? – удивился У Сун.
   – Столько, говорит, господин Симэнь в нее денег вбухал, что ее из серебра отлить хватило бы.
   – Ну ладно! – согласился У Сун. – Раз я невестку в дом беру, можно и сотню выложить. А тебя, мамаша, я как сваху пятью лянами награжу.
   Услыхав такое, старая Ван даже обмочилась от радости.
   – Как ты, брат, разбираешься что к чему, а! – повторяла она. – Вот что значит повидать озера да реки! Настоящий мужчина!
   Цзиньлянь удалилась к себе в комнату, заварила густого с орехами чаю и обеими руками поднесла чашку У Суну.
   – Хозяйка меня торопит, – заметила старуха. – К ней ведь наперебой сватаются и все чиновные господа. Только в цене задержка. Кто раньше сварит, тот первым и съест. Для судьбы и дали нипочем – она веревкой привязана. Смотри, не досталась бы кому другому.
   – Если желаете меня взять, не медлите, деверек, – поддержала ее Цзиньлянь.
   – Я завтра же и принесу серебро, а потом вечером невестку в дом приглашу.
   Старой Ван все еще не верилось, что У Сун такие деньги отвалит, но согласие она дала.
   На другой день открыл У Сун сундук, достал сто лянов, которые вручил ему Ши Энь для начальника крепости Лю Гао, отсчитал еще пять лянов мелочью и направился к свахе.
   Серебро взвесили на безмене и разложили на столе. У старухи в глазах зарябило. Ничего она не сказала, а про себя подумала: «И Чэнь Цзинцзи сто лянов обещал, да жди, когда он из столицы привезет. Раз дают, бери. От добра добра не ищут. Он и пять лянов добавил».
   Она торопливо убрала серебро, а сама все рассыпалась в благодарностях.
   – Вот что значит брат У Второй знает толк! – твердила она. – Жизнь человек понимает и в людях разбирается!
   – Ну, мамаша, серебро ты получила, сказал У Сун, – теперь можно и невесту взять.
   – А к чему же, брат, так спешить! – удивилась старуха. – Или потешные огни пускать будут – никак вечера не дождешься, а? Обожди. Вот отдам хозяйке серебро, тогда и возьмешь. Нынче, брат, шапка на тебе блистает, удалой жених счастье предвкушает.
   Не терпелось У Суну, на месте не мог сидеть, а старуха, знай себе, подшучивала. Проводив У Суна, она прикинула в уме: «А ведь хозяйка велела мне забрать ее из дому, но никакой цены не назначила. Дам ей лянов двадцать, а остальное заначу. Говорят, и с нечистой силы выкуп бери, если только ее поймать удастся».
   Ван отправилась к Юэнян, где и вручила ей двадцать лянов за Цзиньлянь.
   – Кто же ее взял? – спросила Юэнян.
   – Бегал заяц по горе, да вернулся к своей норе, – отвечала старуха. – Деверь взял. Из того же котла кормиться будет.
   Услыхала это Юэнян и про себя пожалела. Ведь она знала, что встреча кровных врагов до добра не доведет.
   – Найдет Цзиньлянь смерть от руки своего деверя, – говорила она Мэн Юйлоу. – Он человека убьет и глазом не моргнет. Нет, от него пощады не жди.
   Однако не будем говорить, как сокрушалась Юэнян, а перейдем к старой Ван.
   Отдав Юэнян серебро, она после обеда велела Ван Чао перенести к У Суну сундуки и стол Цзиньлянь. У Сун тем временем прибрал комнату. На столе стояли вино, мясные блюда и закуски.
   Под вечер старуха привела Цзиньлянь. Та сняла траур, сделала себе высокую прическу и оделась в красное платье. Лицо ее прикрывала вуаль. Женщины вошли в гостиную, где ярко горели свечи. Прямо перед ними на почетном месте стояла дщица покойного У Чжи. Подозрение невольно закралось им в душу. Ощущение было такое, будто кто-то схватил за волосы, на крюк поддел за живое. Тут У Сун наказал Инъэр запереть ворота и заднюю дверь.
   – Ну, я пошла, брат, – предвидя недоброе, проговорила старуха. – Дом без присмотра оставила.
   – Проходи, мамаша, винца выпьем, – пригласил У Сун и велел Инъэр подавать закуски. Вскоре появилось и подогретое вино. У Сун пригласил обеих женщин к столу, сам же безо всяких церемоний знай подливал себе, пока не осушил чарок пять.
   – Я выпила достаточно, брат, – проговорила старуха, видя, как лихо опрокидывает чарку за чаркой хозяин. – Отпусти старуху. Я вам мешать не буду.
   – Брось, мамаша, ерунду городить! – оборвал ее У Сун. – Мне с тобой еще надо будет поговорить.
   Тут он со свистом выхватил из-под полы меч. Был тот длиною в два чи, с толстым ребром и тонким лезвием. Волосы у богатыря встали дыбом, страшные вытаращенные глаза округлились.
   – Не волнуйся, старуха! – говорил он, а сам пробовал, хорошо ли наточен меч. – Исстари так повелось: раз появился должник, значит есть и ростовщик. Совершено насилие – ищи насильника. И довольно прикидываться, будто знать не знаешь, ведать не ведаешь. Ты с братом расправилась. Его гибель на твоей совести лежит.
   – Ты пьян, брат У, – взмолилась старуха. – А время уже позднее, и мечом играть тут не место.
   – Брось ерунду городить, старуха! – оборвал ее У Сун. – Я смерти не боюсь. Погоди, вот потаскуху допрошу, потом с тобой рассчитаюсь. Только пошевелись у меня, старая свинья! Мечом пудовалым полосну, сука! – Он обернулся к Цзиньлянь. – Говори, потаскуха, как брата погубила! Правду выложишь, пощажу.
   – А я тут при чем, деверек?! – проговорила Цзиньлянь. – Не в холодном котле бобы трещат. Ваш брат от сердечной боли умер. Я не виновата.
   Не успела она договорить, как У Сун с силой вонзил меч в стол, левой рукой схватил ее за волосы, правой уперся в грудь и толкнул ногой стол. С грохотом опрокинулся уставленный блюдами и чарами стол. По полу разлетелись черепки. У Сун без труда приподнял Цзиньлянь, перетащил ее через опрокинутый стол и бросил перед дщицей покойного брата.
   Увидала старая Ван, что дела плохи, бросилась было к двери, но дверь оказалась запертой. У Сун тотчас же настиг ее, прижал к полу и связал ей поясом руки и ноги. Она скорчилась, точно обезьяна, подносящая плоды. Как она ни старалась выпутаться, у нее ничего не вышло.
   – Начальник! – кричала она. – Не сердись на старуху. Это невестка твоя сотворила. Я тут ни при чем.
   – Все знаю, собака! – отвечал ей У Сун. – На других не сваливай. Это ты надоумила негодяя Симэнь Цина меня в ссылку загнать. А я взял да вернулся! Симэнь же твой где? Что?! Молчишь? Дай мне потаскуху прикончить, а там и с тобой расправлюсь, свинья старая!
   У Сун поднял меч и махнул им дважды перед самым лицом Цзиньлянь.
   – Деверек! Пощади меня! – закричала со страху Цзиньлянь. – Дай мне подняться. Все расскажу.
   У Сун приподнял ее, сорвал с нее платье и поставил на колени перед дщицей У Чжи.
   – Говори, потаскуха, да побыстрей!
   У Цзиньлянь со страху, казалось, вот-вот душа расстанется с телом. Она рассказала все, что было: как она угодила шестом по голове Симэню, как взялась шить, чтобы завлечь его; как он ударил У Чжи ногой под самое сердце, как она отпаивала его снадобьями, как старая Ван подговорила их подмешать отравы, как они с Симэнем добились сожжения покойного и как потом она перешла в дом Симэня. Все подробнейшим образом выложила Цзиньлянь.
   Слушала ее Ван и втихомолку злилась: «Вот дура! Расписала! А как же я, старуха, буду ему зубы заговаривать!»
   Тут У Сун одной рукой схватил Цзиньлянь, а другой возлил жертвенное вино и предал огню бумажные деньги.
   – Старший брат мой! – воскликнул он. – Твоя душа еще близко. Я, У Второй, вершу нынче месть за тебя.
   Поняла Цзиньлянь, что дело плохо, и только хотела закричать, как У Сун зачерпнул из курильницы пригоршню золы и заткнул ей рот. Потом он пригнул ей голову к полу. Цзиньлянь сопротивлялась. У нее сбилась прическа и выпали шпильки. Чтобы она не вырывалась, У Сун пнул под ложечку, а потом встал ей на руки своими тяжелыми сапогами.
   – Слыхал, ты уж больно бойкая, потаскуха, а? А ну-ка поглядим.
   С этими словами он обнажил ее белую грудь, – не скоро сказка сказывается, скорее дело делается, – занес меч и вонзил в самое сердце. Из раны брызнула алая кровь. Цзиньлянь только успела глазами блеснуть. Ноги ее забились в предсмертных судорогах. Тогда У Сун закусил меч и запустил руки в зияющую рану. Хрустнуло. И вырванное вместе с внутренностями сердце, с которого текла кровь, было положено на жертвенник перед дщицей У Чжи. Последовал еще удар меча, и покатилась отрубленная голова. Весь пол был залит кровью. Стоявшая в стороне Инъэр от страху закрыла лицо руками.
   Ну и жесток был в этот момент У Сун, а какой жалкой казалась Цзиньлянь!
   Да,

 
Пока живем – потребностей немало,
А смерть пришла – и все ненужным стало.
 

   Ей шел тридцать второй год.
   Только взгляните:
   От руки мстителя в расцвете лет погибла. От меча карающего рассталась с жизнью красотка. Семь низших духов-по, ее покинув тело, унеслись в загробные Палаты чащоб и тенет^[1632]. Три высших духа-хунь, рассеявшись, вернулись в адский Град непрерывных страданий^[1633]. Навсегда закрылись очи-звезды. На голом полу, раскинувшись, в крови застыла. Губы закушены, отливают серебром белые зубы. Поодаль лежит отрубленная голова. И кажется, будто снег ранней весною повалил, сломал и запорошил ивы веточку в убранстве нитей золотых. И мнится, ветер неистовый конца зимы сорвал и растерзал нежнее яшмы сливовый цветок. Куда девались прежние чары и краса! Под кровом чьим найдет пристанище сей ночью ее душа?
   В старину еще сложили стихи, в которых оплакивается страшная смерть Цзиньлянь.

 
Убийц-блудниц судьба непрочна.
Свой век продлить бедняга тщится.
Одежды разметались в клочья,
И перед погребальной дщицей
Стоит, от ужаса дрожа.
А деверь жаждет расквитаться.
Про честное он помнит братство.
И прошлое ее богатство
И упоительное блядство,
Теперь не стоят ни гроша!
Жизнь мчится, прошлую круша.
Кто подлостью порочил душу,
Тот жди возмездия в грядущем,
Жди судьбоносного ножа.
Так У Сун покончил с Цзиньлянь.
 

   – Убивают! – во весь голос закричала старая Ван.
   У Сун подбежал к ней и одним ударом отрубил ей голову, а тело оттащил в сторону. Потом он подцепил на меч сердце и внутренности Цзиньлянь и пригвоздил их сзади под стрехой.
   Начали отбивать ночные стражи.
   – Дядя! Мне страшно! – промолвила Инъэр, все еще остававшаяся в запертой комнате.
   – Не бойся, дочка! – успокоил ее У Сун. – Я тебя не трону.
   Он бросился к дому старухи, решив покончить и с ее сыном Ван Чао, но тому не суждено было погибнуть.
   Когда Ван Чао услыхал крик матери, ему стало ясно, что это У Сун чинит кровавую расправу. Он толкнулся было в одни ворота, потом в другие, но никто не откликался. Тогда Ван Чао бросился что есть сил на улицу.
   – Караул! Караул! – закричал он.
   Соседи по обе стороны сразу догадались о случившемся, но никто не решился даже приблизиться к дому У Суна.
   У Сун тем временем перепрыгнул через стену и ворвался в дом старой Ван. На столе горел светильник, но не было ни души. Он распахнул старухин сундук, повыбрасывал оттуда всю одежду и под ней обнаружил шпильки, серьги, головные украшения и серебро. Старуха отдала Юэнян только двадцать лянов, остальные же восемьдесят припрятала для себя. У Сун, не долго думая, завязал их в узелок и, размахивая мечом, перемахнул через заднюю стену.
   В пятую ночную стражу он миновал городские ворота и направился прямо к Крутому Перекрестку, где и укрылся в доме Чжан Цина.^[1634] Там же он сделался странствующим монахом, а потом примкнул к разбойникам с горы Лян.^[1635]
   Да,

 
Соседям зла не причиняй, не наноси вреда,
И зубы на тебя точить не станут никогда.
 

   Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ
ПАНЬ ЦЗИНЬЛЯНЬ ЯВЛЯЕТСЯ ВО СНЕ В ДОМЕ НАЧАЛЬНИКА ГАРНИЗОНА
У ЮЭНЯН ЩЕДРО ОДАРИВАЕТ МОНАХА, СОБИРАЮЩЕГО ДОБРОХОТНЫЕ ПОЖЕРТВОВАНИЯ НА ХРАМ

   Следит за нами постоянно
   Небес недреманное око,
   Земные божества и духи
   весьма неравнодушны к нам.
   Придерживает наши страсти
   законов грозная опека,
   И ходят демоны за нами
   в загробном царстве по пятам.
   И прямоту, и верность, люди,
   всегда в сердцах своих лелейте,
   Порывы же страстей и гнева
   в себе преодолеть умейте.
   Кто постоянно неумерен,
   тот позабудет дом родимый,
   А кто ведет себя бесчестно,
   тот положенье потеряет.
   Путь воздержания прославим:
   всегда пройти умейте мимо
   Того, над чем смеются люди,
   что отвращенье им внушает.

   Итак, У Сун убил Цзиньлянь и старуху Ван, забрал серебро и ушел к разбойникам на гору Лян.
   А теперь расскажем о Ван Чао. Выбежал он на улицу и стал звать околоточного. Когда они удостоверились, что дом У Суна заперт спереди и сзади, у старой Ван вскрыт сундук, вещи в беспорядке разбросаны по полу, а серебро похищено, им стало все ясно: У Сун убил обеих женщин и, забрав серебро, скрылся. Тогда Ван Чао с околоточным взломали ворота. Комната оказалась залитой кровью. На полу лежали два трупа. Сердце и внутренности Цзиньлянь висели пригвожденные мечем под стрехой. В комнате они нашли и Инъэр, но как ни расспрашивали ее, она только плакала.
   Подробное дело о злодейском убийстве вместе с вещественными доказательствами было на другой же день представлено новому уездному правителю во время его утреннего заседания. Уроженец Хэбэя, из уезда Цзаоцян, области Чжэньдин, он, как и его предшественник, носил фамилию Ли, а звали его Чанци. Узнав об убийстве, он вызвал служащего управы и распорядился, чтобы тот в присутствии околоточного, соседей и членов семей пострадавших, Ван Чао и Инъэр, учинил расследование на месте. Как оно показало, У Сун, будучи пьян, в припадке гнева действительно убил урожденную Пань и старую Ван, о чем и было составлено письменное заключение. Местным стражникам и околоточному вменялось в обязанность прикрыть тела убитых землей и выставить охрану. Полиция города начала розыски убийцы. Было расклеено распоряжение, в котором казна объявила награду в пятьдесят лянов серебра тому, кто первым заявит о местонахождении У Суна.
   Чжан Шэн и Ли Ань, получив у начальника гарнизона сотню лянов, направились к старухе Ван. Узнав, что Ван и Цзиньлянь убиты У Суном, а власти после расследования обстоятельств производят розыски убийцы, они вернулись домой и доложили хозяину. Потрясенная гибелью Цзиньлянь, Чуньмэй проплакала дня три, ничего не пила и не ела. Обеспокоенный хозяин распорядился позвать к ней бродячих потешников, но и тем не удалось ее развлечь. Он потом не раз посылал Чжан Шэна с Ли Анем узнать, не обнаружен ли У Сун, но не о том пойдет речь.
   Перейдем теперь к Чэнь Цзинцзи. Поехал он в столицу за серебром, а сам только и думал, как выкупит Цзиньлянь и станут они мужем и женой. Нежданно-негаданно повстречался ему на полпути спешивший из Восточной столицы домочадец Чэнь Дин.
   – Батюшка ваш, дядя, тяжело болен, – сообщил он. – Матушка меня за вами послала. Просит приехать посоветоваться, как дальше жить.
   Цзинцзи заторопился. Вместо двух остановок делал одну. И вот добрался он до дома своего дяди Чжан Шиляня. Но дяди уже не было в живых, оставалась только тетка. Отец же его, Чэнь Хун, тоже три дня как скончался, и все домашние облачились в траур.
   Цзинцзи склонился перед гробом отца, потом земными поклонами почтил мать и тетку.
   Перед матерью предстал сильно повзрослевший и возмужавший Цзинцзи. Мать и сын прослезились, а потом стали держать совет.
   – Есть у нас и чему порадоваться, и чем опечалиться, – проговорила она.
   – Что ты имеешь в виду?
   – А то, что на нашу радость по случаю объявления наследника престола обнародована высочайшая амнистия, а горе – неожиданная кончина батюшки. И дяди твоего не стало, а твоя тетка заживет вдовою, и нам неловко оставаться в ее доме. Вот почему я и послала за тобой Чэнь Дина. Нам предстоит отвезти останки батюшки на родину. Не будем же мы хоронить его на чужой стороне.^[1636]
   Цзинцзи призадумался. «Сколько ж я тут проканителюсь с перевозкой гроба да имущества! – прикидывал он про себя. – Так и Цзиньлянь упущу. Нет, лучше уж заберу сундуки с корзинами да поеду сперва женюсь, а там и гроб перевезти успеем». Подумал и говорит матери:
   – Опасно стало на дорогах – разбойников много развелось. Везти гроб вместе с имуществом – сколько подвод! – сразу внимание привлечь. А молодцы попадутся, что тогда? Лучше опоздать, чем впросак попасть. Сперва имущество на двух подводах перевезу, дом в порядок приведу, а потом уж вы, матушка, с Чэнь Дином и домочадцами гроб перевезете. В первой луне нового года в путь отправитесь, в загородном монастыре остановитесь. Там панихиду закажем и земле предадим, как полагается. Ничего, не поздно будет.
   Давно не видела мать сына и, поверив его ловким речам, будучи женщиной, сразу передумала. Первым делом нагрузили на две больших подводы сундуки с добром. Для безопасности был вывешен желтый стяг, извещающий, будто везут благовония в храм, и в первый день последней луны Цзинцзи тронулся в путь. Не прошло и десяти дней, как он добрался до Цинхэ.
   – Отец скончался, – объявил он дяде Чжану, когда они встретились. – Мать с гробом на днях прибудет. Я пока имущество на двух подводах привез. Надо будет дом прибрать.
   – Раз так, мне придется к себе воротиться, – выслушав племянника, проговорил дядя и наказал слугам и домочадцам готовиться к переезду.
   Чэнь Цзинцзи обрадовался. «Наконец-то унесет его с глаз долой, – думал он. – Вот когда я возьму Цзиньлянь и заживем мы в свое удовольствие. Отца у меня теперь нет, а мать во мне души не чает. Первым делом порву с негодницей женой, потом на тещу жалобу подам, вещи потребую. Это ведь не как раньше, когда отец в ссыльных числился. Мне теперь никто не посмеет отказать!»
   Да,

 
И то и се предполагают люди,
А Небо все по своему рассудит.
 

   Так намекнул он дяде поторапливаться с переездом, а сам спрятал за пояс сто лянов серебра и еще десяток для свахи в рукав и отправился на Лиловокаменную к старухе Ван.
   Цзинцзи был удивлен, когда увидел на улице перед ее домом два засыпанных землей трупа, а над ними скрещенные копья и фонарь. На воротах висело написанное от руки распоряжение, гласившее:

   «Уездные власти доводят до всеобщего сведения дело о злодейском убийстве. Убийца У Сун лишил жизни урожденную Пань и старую Ван. Всякому, кто первым задержит преступника или заявит властям о его местонахождении, будет вручена казенная награда в сумме пятидесяти лянов серебра».

   У Цзинцзи глаза на лоб полезли.
   Между тем из-под навеса появились двое.
   – Ты кто такой? – крикнули они Цзинцзи. – Чего тут читаешь, а? Видишь, небось, убийца не пойман? Кто ты есть?
   Они ускорили шаги, чтобы схватить Цзинцзи, но он в испуге бросился наутек. Добежав до кабачка у Каменного моста, он заметил человека в темной куртке и четырехугольной шапке. Они спустились под мост.
   – Брат! – обратился встречный к Цзинцзи. – Какой же ты, гляжу, смелый! Стоит себе, распоряжение читает. Для чего тебе, скажи, понадобилось рисковать, а?