Ланьлинский насмешник. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

   – Значит, у этой на могиле испугала, – продолжала Юэнян. – Как я тебе наказывала! Не носи ребенка! А ты все свое! Понесло тебя!
   – Вот сестрица Сяоюй скажет, – оправдывалась кормилица. – Я только взглянула и назад. Кто его там мог испугать?!
   – Замолчи! – оборвала ее хозяйка. – Глаза пялила и ребенка испугала.
   Юэнян велела Лайаню сейчас же пригласить старуху Лю.
   Немного погодя явилась лекарша.
   – С испугу это его знобит, – заключила она, когда проверила пульс и ощупала младенца. – От порчи страдает.
   Она оставила две красных пилюли и велела принять их с имбирным отваром, а кормилице наказала закутать младенца и положить на теплый кан. Старуху угостили чаем, наградили тремя цянями серебра и попросили зайти на другой день.
   Весь дом был поднят на ноги. Беготня и хлопоты не прекращались до самой полуночи, пока у Сяогэ опять не выступил холодный пот, после чего жар, наконец, спал.
   Однако вернемся к Лайвану.
   На другой день он, как обычно, вышел с коробом и направился к дому Симэнь Цина, где приветствовал Лайчжао.
   – Госпожа Сунь цветы у меня взяла, – начал Лайван. – Нынче собиралась расплатиться. А потом я хотел бы засвидетельствовать почтение матушке Старшей.
   – Лучше в другой раз приходи, – посоветовал Лайчжао. – Вчера младенцу плохо стало, как они с кладбища воротились. Врачей да лекарок звали. Такой переполох —всю ночь бегали. С утра полегчало, но им, пожалуй, сейчас не до тебя.
   Тут Юэнян, Юйлоу и Сюээ вышли за ворота проводить старуху Лю и увидали Лайвана. Он пал ниц и отвесил Юэнян и Юйлоу два земных поклона.
   – Давно тебя не видно было, – проговорила Юэнян. – Что ж ты нас не навестишь, а?
   – Хотел навестить, да неловко было, – отвечал Лайван, рассказав о своем житье-бытье.
   – Чего ж неловко! – возразила Юэнян. – Не чужой, небось. А хозяина твоего уж нет в живых. От смутьянки Пань тогда вся беда пошла. Это она, распутница, языком своим злым весь дом перевернула, жену твою невинную до петли довела, а тебя в ссылку отправила. Но и саму ее не пощадило Небо – за ней же вслед ушла.
   – Так всегда бывает, матушка! – отвечал Лайван. – Только вы одна, матушка, понимали тогда, кто прав.
   – А ну-ка покажи, чем торгуешь, – после некоторого молчания спросила Юэнян. – Может, и я себе чего выберу.
   Она отобрала несколько головных украшений и на весах отвесила за них три ляна серебра, потом пригласила в дом и наказала Сяоюй поставить гостю кувшин вина и сладостей.
   Сунь Сюээ тоже старалась на кухне как могла, и вскоре перед Лайваном очутилось большое блюдо только что разогретого мяса, которое она подала сама. Когда он, сытый и хмельной, поблагодарил ее земными поклонами и направился к воротам, Юэнян с Юйлоу уже скрылись в дальних покоях, и Сюээ оказалась с ним наедине.
   – Заходил бы почаще, чего боишься? – говорила она украдкой. – Мне с тобой поговорить нужно. Жена Лайчжао все скажет. А я завтра вечером буду тебя ждать. Вон там в пристройке за воротами у стены.
   И они многозначительно подмигнули друг другу.
   – А внутренние ворота будут открыты? – спросил он, сразу поняв ее намерение.
   – Слушай, что я тебе скажу, – объяснила Сюээ. – Лучше у жены Лайчжао до вечера обожди, потом залезай по лестнице на стену, а я тебя там встречу. Так и увидимся. Мне надо будет тебе кое-что по секрету сказать.
   Когда Лайван это услыхал, у него и в самом деле радость отразилась на челе, счастье заиграло на щеках. Простившись с Сюээ, он поднял короб и вышел за ворота.
   Да,

 
Не встретившись с духом – хранителем крова,
И беса не сможешь узреть домового.
Тому свидетельством стихи:
Так, от безделия стояла у ворот,
И, глядь, любовник к ней негаданно идет.
Хотя она ему открыться не посмела,
Но взгляды любящих не ведают предела.
 

   Лайван вернулся домой обрадованный, но о том вечере больше рассказывать не будем.
   На другой день торговать он не пошел, а пройдя незаметно к дому Симэнь Цина, стал поджидать появления Лайчжао. Когда тот вышел, Лайван встретил его поклоном.
   – А, Лайван! – воскликнул привратник. – Сколько лет, сколько зим! Редко ты к нам заглядываешь.
   – Делать сегодня нечего, вот и решил: дай, думаю, зайду, – отозвался Лайван. – Госпожа Сунь за цветы должна осталась.
   – Раз так, заходи.
   Лайчжао ввел гостя в дом и предложил присаживаться.
   – А где ж хозяйка? – спросил Лайван.
   – В дальних покоях. На кухне стряпает.
   Лайван достал лян серебра и протянул его хозяину.
   – Это на кувшин вина и закуски, – говорил он. – Угостить решил тебя, брат, и хозяйку твою.
   – Зачем же так много! – заметил Лайчжао и крикнул сына Тегуня.
   Тегунь, – а ему исполнилось пятнадцать лет, и он завязывал волосы, – забрал кувшин и пошел за вином. Лайчжао позвал Шпильку. Немного погодя она принесла целую миску горячего рису, большое блюдо варенных на пару горячих закусок и две тарелки овощных салатов.
   – Вот и хорошо, Лайван, что пришел! – воскликнула она.
   – Гляди, это брат Лайван решил нас угостить, – пояснил Лайчжао, показывая жене серебро. – Кувшин вина купил.
   – К чему?! – удивилась она. – Ради чего было тратиться! Она накрыла на кане стол и пригласила Лайвана присаживаться и наполнить чарки. Первую чарку Лайван протянул Лайчжао, потом налил вторую и с низким поклоном преподнес ее Шпильке.
   – Давно мы с вами не видались, – обратился он. – Позвольте мне вас почтить, а что вино слабое, так не взыщите.
   – Мы с мужем насчет этого не так уж разборчивы, – проговорила Шпилька. – Так что говори прямо. А от матушки Сунь я кое-что вчера узнала. Прежняя любовь не дает вам обоим покоя. Так вот, стало быть, она просила помочь. И ты, брат, пожалуйста, не притворяйся, будто знать не знаешь, ведать не ведаешь. Как говорится, прежде чем с горы спуститься, бывалым проводником обзаведись. Значит, если вам удастся соединиться и ты от этого будешь кое-что иметь, не вздумай один лакомиться, а и с нами поделись. Нам ведь рисковать из-за вас придется, да еще как рисковать!
   Лайван встал на колени.
   – Помогите нам, прошу вас! – умолял он. – Никогда не забуду!
   Они выпили и закусили. Немного погодя Шпилька отправилась к Сюээ. Они условились о вечернем свидании у Лайчжао. Когда стемнеет, запрут внутренние ворота и все в доме отойдут ко сну, он перелезет через стену внутрь, чтобы воспользоваться удачными обстоятельствами.
   Тому свидетельством стихи:

 
У воздаянья нет пристрастий,
Оно – как подвиг бодхисаттв.
И в жизни корень всех несчастий,
Деяния судьбу вершат.
 

   Лайван вернулся домой и стал с нетерпением ждать вечера. Потом, купив вина, незаметно юркнул к Лайчжао, где они снова просидели за столом вплоть до глубокой темноты. Наконец-то закрыли большие ворота, на внутренние наложили засов, и все в доме улеглись спать. Вокруг не было ни души.
   Когда за стеною по условному знаку кашлянула Сюээ, Лайван взобрался по лестнице на стену и, прикрываясь темнотой, прошел по карнизу туда, где ему подставила скамейку Сюээ. Они удалились в западную пристройку, служившую складом конской упряжи, обнялись и отдались любовным утехам. У них, вдовца и вдовы, огнем горела страсть. Лайван был готов к сражению и тотчас же пустил в ход свое несгибаемое копье. Оно энергично двигалось туда-сюда, а когда наслаждение достигло предела, излилось потоками семени.
   После поединка Сюээ передала Лайвану узел, в котором были завернуты золотые и серебряные вещи, несколько лянов серебра мелочью и два комплекта атласного платья.
   – Завтра вечером приходи, – наказала она. – Еще кое-что из одежды принесу. А ты пока жилье на стороне подыщи. Тут хорошего ждать нечего. Мне лучше тайком из дому уйти. Подыщем дом и заживем как муж и жена. А раз ты по ювелирному делу пошел, горевать нам не придется. Проживем как-нибудь.
   – У меня есть тетка, мамаша Цюй, – говорил Лайван. – Известная повитуха. А живет она за Восточными воротами, в глухом Рисовом переулке, куда ни одна душа не заглядывает. Вот у нее пока и укроемся, время переждем. А пройдет все тихо, я тебя к себе на родину возьму. Купим земли и жить будем хозяйством.
   На том они и порешили.
   Лайван простился с Сюээ и, забравшись на стену, вернулся к Лайчжао. Когда начало светать, он вышел незаметно за ворота, а с наступлением сумерек опять приблизился к воротам и спешно проник к Лайчжао. С наступлением темноты он, как и в прошлый раз, взобрался на стену, чтобы соединиться с Сюээ. Так повторялось не один день. Немало было похищено из дому за эти дни дорогих вещей – золотой и серебряной посуды, шелковых одежд и прочего. Солидный куш перепал и Лайчжао с женой, но говорить об этом подробно нет надобности.
   Настал день, когда у Сяогэ высыпала оспа. Немало этим обеспокоенная и удрученная Юэнян легла рано.
   Пользуясь случаем, Сунь Сюээ отпустила горничную спать. А горничная у нее, надобно сказать, была новенькая. Звали ее Чжунцю. Прежде она служила Симэнь Старшей, но когда обнаружилась связь Чэнь Цзинцзи с Юаньсяо, горничной Ли Цзяоэр, Юэнян отправила Юаньсяо к падчерице, а в услужение Сюээ отдала Чжунцю. Отпустив Чжунцю, Сюээ завернула в узелок шпильки, кольца и другие украшения и спрятала его в шкатулку. Повязав голову платком, она прихватила с собой также одежды и поспешила к Лайчжао, где ее, как было уговорено, ждал готовый к побегу Лайван.
   – Вы устраиваете побег, а я, сторож, должен, выходит, перед вами ворота распахнуть? Так, что ли? – спрашивал Лайчжао. – Летите мол, пташки вольные, да? А хозяйка хватится, так с меня спросит. Что я ей отвечу, а? Нет уж, давайте как-нибудь через крышу перебирайтесь, чтобы следы остались.
   – А брат, пожалуй, дело говорит, – согласился Лайван.
   В знак благодарности Сюээ поднесла Лайчжао и его жене серебряную чашу, золотую прочищалку для ушей, черную шелковую накидку и желтую шелковую юбку. Когда пробили пятую предутреннюю стражу и луна скрылась в облаках, Лайчжао^[1670] с женой опять поднесли беглецам большие кубки подогретого вина.
   – Это вам для храбрости, в пути легче будет, – говорил Лайчжао.
   Лайван и Сюээ взяли благовонные палочки и влезли по лестнице на крышу. Шаг за шагом, хрустя ломавшейся под ногами черепицей, они добрались до карниза. На улице не было видно ни единой души. Только издали едва слышались шаги околоточного. Лайван спрыгнул с крыши, встал под стрехой и помог Сюээ опуститься ему на плечи. Очутившись на улице, они ускорили шаги. На перекрестке их остановил околоточный.
   – Далеко ли путь держите? – спросил он.
   Перепуганная Сюээ была чуть жива. Лайван же спокойно, не спеша достал благовонные палочки и потряс ими перед околоточным.
   – Мы с женой совершаем паломничество в загородный монастырь Бога Восточной горы, – объяснял он. – Так что пусть вас не удивляет, господин начальник, наше появление на улице в такой ранний час.
   – А что у вас в тюках? – не унимался страж.
   – Благовонные палочки, свечи и жертвенные изображения божеств на бумаге, – ответил Лайван.
   – Ну, раз вы супруги и совершаете паломничество, это дело доброе. Идите да не задерживайтесь!
   Лайван без лишних слов взял под руку Сюээ, и они быстро скрылись из виду.
   У городских ворот царила сутолока. Их только что открыли, и народ шумными толпами повалил за город. Беглецам пришлось кружить по улицам и переулкам, прежде чем они добрались до глухого, тихого Рисового переулка, состоявшего всего из нескольких неказистых приземистых домиков, за которыми тянулся наполненный водою огромный ров. Тетушка Цюй еще не встала, и им пришлось долго стучаться, пока она не отперла ворота.
   Лайван ввел Сюээ.
   – Это моя новая жена, – пояснил он тетке. – У вас, наверно, найдется комната. Дайте нам приютиться на время, пока мы не подыщем жилье.
   Тут Лайван, а настоящая его фамилия, надо сказать, была Чжэн и до прихода к Симэнь Цину его звали Чжэн Ван, протянул тетке три ляна серебра на дрова и рис. При виде драгоценностей у хозяйки закралось подозрение, но серебро она приняла.
   Драгоценности Чжэн Вана и Сюээ не давали покою сыну хозяйки Цюй Тану. Взломал он как-то дверь и, выкрав вещи, отправился кутить. Кончилось тем, что его задержали и завели дело.
   О случившемся доложили уездному правителю Ли. Поскольку налицо было хищение, о чем свидетельствовали и доставленные в управу драгоценности, правитель распорядился взять Цюй Тана под стражу. Вместе с ним арестовали Чжэн Вана и Сунь Сюээ.
   Побледневшая с испугу Сюээ переоделась в скромное, тусклых тонов, платье и прикрыла лицо кисеей, а кольца и запястья, которые были у нее на руках, отдала прибывшим из управы.
   Все трое предстали перед уездными властями. Около управы собрались любопытные.
   – Так это же младшая жена Симэнь Цина, – говорил кто-то из толпы. – А тот слуга Лайван. Теперь он зовется Чжэн Ван. Шашни с ней водил. Потом они похитили из дому драгоценности и скрылись. Их обворовал вон тот, Цюй Тан. Из-за него-то они и попались.
   Новость эта переходила из уст в уста, от десятка прохожих к сотне, пока о ней не заговорил весь город.
   А теперь вернемся к У Юэнян.
   На другой же день после бегства Сюээ горничная ее, Чжунцю, обнаружила в покоях разбросанную по полу одежду. Из сундуков исчезли драгоценности, головные украшения и шелка. Горничная доложила хозяйке.
   – Ты должна знать, в чем дело, Чжунцю! – Заявила встревоженная Юэнян. – Ты же у нее ночуешь.
   – Она по вечерам меня отпускала, – пояснила Чжунцю, – а сама потихоньку уходила и долго не возвращалась. А куда ходила, я понятия не имею.
   Юэнян допросила Лайчжао.
   – Тебя ворота сторожить поставили. Как же ты не знаешь, кто из дому выходил!?
   – Ворота, матушка, я всякий раз запираю, – отвечал Лайчжао. – Может, она через крышу перелезла.
   Потом, когда обнаружили раздавленную черепицу, Юэнян поняла, что побег был совершен через крышу, но от розысков отказалась, так как не решилась возбуждать дело.
   Между тем, правитель Ли учинил допрос и разбирательство. У Цюй Тана после порки были отобраны четыре золотых диадемы, три серебряных головных сетки, пара золотых серег, два серебряных кубка, пять лянов серебра мелочью, два комплекта одежд, платок и шкатулка. У Чжэн Вана были изъяты тридцать лянов серебра, пара золотых чашевидных шпилек, золотая брошь и четыре кольца. Сюээ, как значилось в описи, лишалась золотого головного украшения, пары серебряных браслетов, десятка золотых пуговиц, четырех парных шпилек и узелка мелкого серебра. У мамаши Цюй отобрали три ляна серебра.
   Лайван обвинялся в подстрекательстве женщины на побег из дому, каковой он и устроил с целью прелюбодеяния, а помимо того, как и Цюй Тан, в воровстве, за что оба они, признанные опасными преступниками, подлежали смертной казни, но из милости приговаривались к пяти годам ссылки с конфискацией похищенного имущества. Женщинам в наказание зажимали пальцы тисками. После же пытки мамашу Цюй, принимая во внимание ее чистосердечные показания, отпустили на свободу, а Сунь Сюээ как младшую жену Симэнь Цина решили вернуть домой. С этой целью правитель Ли отправил гонца, который вручил Юэнян соответствующее письменное определение.
   Юэнян позвала брата У Старшего и держала с ним совет.
   – К чему ее брать после всей этой грязной истории! – говорила Юэнян. – Она же нас на весь город ославила, над памятью покойного надругалась.
   Гонца наградили и просили уведомить власти об отказе взять беглянку обратно в дом.
   Правитель распорядился тогда вызвать сваху и продать Сунь Сюээ с казенных торгов.
   А пока перенесемся в дом к столичному воеводе Чжоу. Когда Чуньмэй рассказали о бегстве Сунь Сюээ с Лайваном, похищенных вещах, аресте и казенных торгах, она решила купить Сюээ и сделать кухаркой на кухне. Чуньмэй жаждала также наградить Сюээ пощечинами и тем отомстить за прошлое.
   – Сюээ мастерица стряпать, – обратилась она к мужу. – Прекрасно варит рис и готовит отвары. А как она заваривает чай! Надо будет ее взять.
   Чжоу Сю тотчас же отправил к правителю Чжан Шэна и Ли Аня. Когда те вручили визитную карточку, правитель Ли не мог, конечно, отказать воеводе и уступил Сюээ всего за восемь лянов серебра.
   Прибыв к новым хозяевам, Сюээ первым делом засвидетельствовала почтение старшей хозяйке, второй жене начальника, госпоже Сунь, а потом пошла на поклон к Чуньмэй.
   Чуньмэй почивала на украшенной золотою резьбой кровати под парчовым пологом. Когда служанки ввели в спальню Сюээ, она только собиралась вставать.
   Вошедшая узнала Чуньмэй и, как-то невольно съежилась, опустилась перед ней на колени. Когда Сюээ отвесила четыре земных поклона, Чуньмэй смерила ее пристальным взглядом и позвала жену одного из слуг.
   – Прислуге не пристало украшать себя! – заявила она и продолжала. – Сними с нее украшения и верхнюю одежду. Да отведи на кухню. Пусть очаг разводит и рис варит.
   Сюээ оставалось только втихомолку роптать на судьбу. Ведь испокон веков одна и та же доска то в потолок идет, а то ложится в пол. Случается и так: был в закромах уборщиком, а стал смотрителем амбаров.
   Пришлось Сюээ, понурив голову, расстаться с украшениями и ярким платьем, раз под начало попала. Унылая и печальная пошла она на кухню.
   Тому свидетельством стихи:

 
В Светлую область пожаловал Будай-хэшан,^[1671]
С посохом, в грубой одежде по свету гуляя…
Пусть через тьму превращений проложен твой шаг,
Доля при жизни тебе уготована злая.
 

   Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ПЕРВАЯ
МЭН ЮЙЛОУ ВЫХОДИТ ЗАМУЖ ПО ЛЮБВИ ЗА БАРИЧА ЛИ
БАРИЧ ЛИ В ГНЕВЕ ИЗБИВАЕТ ЮЙЦЗАНЬ

   Очень скоро годы летят,
   так вся жизнь стремглав промелькнет.
   Быстротечна цветенья пора:
   чуть настала – и тут же уйдет.
   Прокукует кукушка, грустя
   на исходе весны, – и молчок!..
   Горько плачет в холодной росе
   поздней осенью бедный сверчок.
   И богатство, и знатность, увы, —
   язва черная, злая напасть.
   Что карьера? Что слава? – Мираж —
   появился и может пропасть.
   Счастье – это весенний сон,
   вечный призрак, дурман, вино!
   Небо нам нельзя обмануть —
   по заслугам воздаст оно.

   Так вот. И Чэнь Цзинцзи узнал однажды, что Лайван вступил в тайную связь с Сунь Сюээ, что, похитив вещи, они бежали, но были задержаны, и Сюээ в конце концов продали с казенных торгов столичному воеводе Чжоу, где ее с утра до вечера ругала и била Чуньмэй. Услыхав эту новость от свахи Сюэ, Цзинцзи решил не упускать случая и послал сваху к Юэнян.
   – Чего только не болтает ваш зять Чэнь, матушка! – начала Сюэ. По городу слух пустил, будто жена, – ваша падчерица, стало быть, ему больше не нужна. Тесть, говорит, моего отца обобрал, сундуки и корзины золота, серебра и дорогих вещей присвоил. Я, говорит, жалобу губернатору и ревизору подал. Так, мол, теще и передайте.
   У Юэнян и без того все дни не знала покоя. То Сюээ с Лайваном забот прибавили, то сбежал Лайань, а то умерла жена Лайсина Хуэйсю. Только с похоронами управились, как сваха с новостями пришла. Выслушав тетушку Сюэ, Юэнян остолбенела с испугу, а придя в себя, распорядилась взять паланкин и без промедления отправила падчерицу к мужу. Кровать и мебель Симэнь Старшей вместе со всем ее приданным также отнесли к Чэнь Цзинцзи нанятые Дайанем носильщики.
   – Это женино приданое, – заявил Цзинцзи. – Пусть она вернет отцово добро – сундуки и корзины с золотом и серебром, которые мы к ним на хранение ставили.
   – Какие сундуки и корзины?! – спрашивала тетушка Сюэ. – Теща твоя говорит, что в свое время, когда был жив тесть, они получили от тебя только кровать, мебель и приданое. Никаких корзин и сундуков не было.
   Цзинцзи требовал также служанку Юаньсяо, о чем сваха и Дайань доложили Юэнян, но та ему наотрез отказала.
   – Юаньсяо раньше у Ли Цзяоэр служила, – пояснила Юэнян. – У меня за сыном некому присматривать. Я ее к Сяогэ приставлю. Мы Чжунцю падчерице купили, пусть ее и возьмет.
   Но Цзинцзи от Чжунцю отказался. Пришлось свахе Сюэ ходить из дома в дом.
   Наконец появилась мать Цзинцзи, Чжан, и обратилась к Дайаню:
   – Пойдешь домой, сынок, матушке своей передавай поклон. Ну зачем она так дорожит этой служанкой! Ведь у нее их много. Не понимаю, какой смысл ее у себя держать, когда она у моей невестки служила, а мой сын с ней жил.
   Дайань передал мнение Чжан хозяйке. Юэнян нечего было возразить, и она отпустила Юаньсяо, чем доставила Чэнь Цзинцзи немалую радость.
   – Ну что! – воскликнул он. – А все-таки по-моему вышло!
   Да,

 
Пусть ты хитрее и коварней бесов многих,
Но вылакаешь то, чем я омою ноги.
 

   Однако оставим их и перенесемся в другое место.
   Расскажем пока о сыне правителя уезда бариче Ли. С того дня весеннего поминовения усопших, когда в загородном кабачке в деревне Абрикосов он увидел Юэнян и Мэн Юйлоу, когда узнал от посланного Лоботряса Чжана, кто эти празднично одетые, обворожительные дамы, он сразу влюбился в стройную высокую, с овальным, как тыквенное семечко, лицом Мэн Юйлоу. Едва заметные редкие белые рябинки придавали ей особое очарование и красоту. Барич Ли, надобно сказать, похоронил жену и давно жил бобылем. Не раз обращался он к свахам, но те никак не могли ему угодить. Наконец-то, увидав Юйлоу, он влюбился, но не знал, с чего начать, и терялся в догадках: намерена ли она снова выходить замуж и даст ли ему согласие. Когда отец его занялся делом Сюээ, барич узнал, что Юйлоу из того же дома Симэнь Цина. Он всеми правдами и неправдами воздействовал на отца и уговорил его вернуть хозяйке дома конфискованные вещи. Однако Юэнян, боясь властей, так и не обратилась за ними в управу. Барич Ли потерял надежду. Вещи в конце концов отошли в казну, а Сюээ продали на торгах. Тогда-то барич Ли и решил обратиться за содействием к приказному Хэ Бувэю, с тем чтобы он послал в дом Симэня казенную сваху Тао.
   – Если сосватает, – обещал барич, – от явок в управу освобожу и пять лянов серебра дам в награду.
   У обрадованной тетушки Тао словно крылья выросли. Пошла она однажды к дому Симэнь Цина. У ворот стоял Лайчжао.
   Сваха приблизилась к нему и, поклонившись, спросила:
   – Привратником служишь? Разреши задать тебе, сынок, один вопрос. Это будет дом почтенного господина Симэня?
   – А ты откуда будешь? – встретил ее вопросом Лайчжао. – Да, господина Симэня. Только его уже нет в живых. А в чем дело?
   – Можно будет тебя побеспокоить, сынок? Поди доложи. Зовут меня тетушка Тао. Из управы я, казенная сваха. По распоряжению младшего господина пришла. У вас, говорит, госпожа замуж собирается. Вот он меня и послал посвататься.
   – Да ты, я вижу, старуха, совесть совсем потеряла! – повысил голос Лайчжао. – Мы только год как хозяина похоронили. У нас обе госпожи траур носят и замуж не собираются. Как говорится, ветер да буран – и те вдовий дом обходят. Куда тебя, старую, принесло! Ишь, сватать подоспела! А ну-ка проваливай без оглядки! Не то узнает хозяйка, она тебе задаст!
   – Ах, сынок, сынок! – сваха засмеялась. – Как говорится, пал полководец, пал герой, да прискакал вестовой. Меня молодой господин направил, сама бы я не пришла. Так что, будь добр, доложи. От меня ответа ждут: пойдет она замуж или нет.
   – Ну-у ладно! – протянул Лайчжао. – Как говорится, сам не отказывай, и тебе не откажут. Обожди немного, сейчас схожу. Только у нас ведь две госпожи. Одна с ребенком. Которая же из них замуж-то собирается?
   – А та, которую молодой господин видел за городом в день весенних поминок, – пояснила сваха. – С белыми рябинками.
   Лайчжао удалился в дальние покои.
   – Из управы казенную сваху прислали, – доложил он. – У ворот ждет.
   – Но мы же никому ни слова не говорили! – удивилась Юэнян. – Откуда они взяли?
   – За городом, говорит, в день весенних поминок госпожу видели, – продолжал привратник. – С белыми, говорит, рябинками на лице.
   – Сестрица Мэн, стало быть! – воскликнула хозяйка. – Значит, редька зимой росток дала. Невтерпеж ей? Замуж торопится? Да! Легче, выходит, измерить морскую глубину, нежели душу человеческую постичь!
   Юэнян направилась в покои Юйлоу.
   – Сестрица Мэн! – обратилась она, присаживаясь. – Хочу тебя спросить. Там, у ворот сваха ждет. Молодой барин, говорит, из управы тебя видел в день весеннего поминовения усопших. Ты будто бы замуж решила выходить. Это верно?
   Послушай, дорогой читатель! Не будь случайности, не было бы и рассказа. Ведь, как ведется испокон веков, узы любви несут и он и она, когда им суждено жениться. В тот день за городом Мэн Юйлоу тоже загляделась на барича Ли. Этот ветреный щеголь и мот подходил ей по возрасту и был хорош собой. Привлекал он вдову и тем, что слыл прекрасным наездником, метко стрелял из лука и метал копье. Они обменялись многозначительными взглядами и без слов отлично поняли друг друга. Юйлоу хотелось только узнать, есть у него жена или нет. Она, однако, промолчала, а про себя все думала: «Мужа похоронила, и останусь я одна-одинешенька. У Старшей сын. Вырастет – матери опора. Одна кровь. А я? Как дерево. Свалишься – и тени не останется. Впустую живу – все равно что корзиной воду черпаю». С появлением на свет Сяогэ, – Юйлоу это чувствовала на себе, – и Юэнян стала совсем не та. «Нет, надо наконец решиться, – убеждала себя Юйлоу. – Трудно только первый шаг сделать. Но глупо во вдовах пропадать. Снова нужно искать пристанища. Я не старуха. С какой стати молодые годы терять?!» Именно эти раздумья волновали ее, когда явилась Юэнян и завела разговор о замужестве. Юйлоу радовалась тому, что ей довелось тогда увидаться с баричем, но открыться Юэнян она постеснялась.