Ланьлинский насмешник. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

   Как узнала старая Ван, что ее зовут в дом Симэнь Цина, тотчас же приоделась и пошла.
   – Давно тебя не видала, сынок, – обратилась к Дайаню старуха, когда они вышли из дому. – У тебя и прическа появилась. Женился?
   – Нет еще.
   – Кому ж я понадобилась, когда батюшки-то не стало? – спрашивала Ван. – Уж не матушка ли Пятая сыночка ожидает, меня в повивальные бабки просит?
   – Есть когда матушке Пятой ребенком обзаводиться! – отвечал слуга. – Ей бы только с зятем путаться! Вот хозяйка и просит тебя, мамаша, продать ее.
   – О Небо, помилуйте! – воскликнула старуха. – Подумать только! А я что говорила! Умрет хозяин, эта потаскуха вдовой жить не станет. Собаку ничем не отучишь – все будет дерьмо подбирать. Ишь, какой фортель выкинула! Эта она, стало быть, с мужем хозяйкиной дочки спуталась, да? А его-то как зовут?
   – Чэнь Цзинцзи.
   – Помню, помню. В прошлом году я к батюшке насчет Хэ Девятого просить ходила. Батюшки тогда дома не было. Так эта потаскуха проклятая меня даже к себе не позвала. Ломанной иголки не подала. Служанку крикнула. Та мне чашку слитого чаю вынесла. С тем и ушла. Небось, мечтала два века в богатом доме наслаждаться, ан и ей пришел срок. Вот коварная блудница! Так-то и чужого человека не встречают. А кто, как не я тебя на путь истинный направила, за порядочного человека просватала.
   – Тут они с зятем такой скандал устроили, что матушка сознание потеряла, – продолжал Дайань. – Они бы доконали хозяйку. Но зятя уже выгнали. Теперь и до нее черед дошел.
   – Ее ведь тогда в паланкине доставляли, – заметила Ван. – Надо будет опять паланкин нанять. Потом у нее, кажется, есть сундуки и корзины с добром. И их надо будет ей вернуть.
   – Само собой! – поддержал слуга. – Но об этом вы уж с матушкой говорите.
   Так с разговором добрались они до ворот дома Симэнь Цина и направились прямо в покои Юэнян.
   Ван приветствовала хозяйку поклоном и села. Служанка подала ей чаю.
   – Не стала бы тебя беспокоить, мамаша, да дело у меня есть, – начала Юэнян и рассказала про Пань Цзиньлянь. – Как пришла смутьянка, так смутьянкой и уйдет. С кем, говорят, дело начинал, с тем надо и кончать. Попрошу тебя, возьми с собой. Хочешь – сватай, а хочешь – отпусти на все четыре стороны. Пусть сама себе пропитание ищет. С кончиной мужа за столькими в доме не углядишь. Оно, конечно, покойник, не тем будь помянут, столько в нее денег вбухал, что с лихвой хватило бы такую, как она, из серебра отлить. Ну, если просватаешь, деньги мне принеси. Панихиду заказать сгодятся – и то дело.
   – Вам, сударыня, эти деньги не в диковинку, ясно, – вставила Ван. – Вам зло изгнать, от греха избавиться, вот главное. Все поняла. Сделаю, как вы прикажите. – Старуха помолчала немного и продолжала. – А ведь нынче как раз и день счастливый. Сегодня и возьму. Да! Вот что. У нее ведь сундуки и корзины с добром были. Ее в паланкине несли. Надо будет паланкин нанять.
   – Сундук, ладно, отдам, – согласилась Юэнян. – А паланкина никакого не нужно. И без него обойдется.
   – Матушка не в духе нынче, – заметила Сяоюй. – Потому так и говорит. Надо будет нанять, когда до дела дойдет. А то соседи из окон глазеть будут. На смех подымут.
   Юэнян промолчала. Служанке Сючунь велено было позвать Цзиньлянь.
   Увидев в покоях хозяйки мамашу Ван, Цзиньлянь удивилась и после приветствия села.
   – Собирайся-ка да побыстрее! – Без лишних слов сказала ей старуха. – Матушка вон распорядилась взять тебя и нынче же.
   – Только мужа схоронили и уж ни с того ни с сего гонят? – недоумевала Цзиньлянь. – В чем, скажите, я провинилась, что дурного сделала?
   – Нечего нам голову-то морочить! – одернула ее старуха. – Не притворяйся, будто знать не знаешь и ведать не ведаешь. Змея знает, зачем логово роет. Ты отлично понимаешь, что творила, Цзиньлянь, так что довольно тебе дурочкой-то прикидываться. Хватит лукавить. Такое злодейство все равно на лице написано. И прекрати пререкаться. Меня краснобайством не удивишь. Нечего переливать из пустого в порожнее. Как веревочке ни виться, а кончику быть. Первой та решетина загнивает, какая из-под стрехи вылезает. Как за деревом тень, так за человеком слава. Никакая муха не влезет в яйцо, ежели будет оно цело. Для тебя любовник меда слаще. Я ушлю тебя куда подальше.
   – Ты бей, да пощечин не давай, – отвечала Цзиньлянь. – К чему придирки, а ругать ругай. Один петух сдохнет, другой запоет. Кто потопает, тот и полопает. Железный обруч – не венец, по доброй воле носить не будешь. Все дары циновкой не прикроешь. Гора с горой не сходится, а человек с человеком столкнется. Яблочко от яблоньки недалеко откатывается. Не гони беззащитную на поруганье, не слушай наветы болтунов. Ведь настоящий мужчина не питается подаяньем, настоящая женщина не красуется в приданом. Кто напраслину возведет, тот лиха хлебнет.
   После этих пререканий Юэнян пошла в спальню Цзиньлянь и сама наблюдала за ее сборами. Хозяйка отдала Цзиньлянь два сундука, стол с выдвижными ящиками, четыре комплекта нарядов, несколько шпилек, заколок и браслетов, а также перину и одеяло. Все ее туфельки были положены в сундук. Цюцзюй хозяйка взяла к себе, а покои Цзиньлянь заперла на замок.
   Цзиньлянь оделась, простилась с Юэнян и, представ перед дщицей Симэнь Цина, громко зарыдала. Потом она направилась к Мэн Юйлоу. Сколько лет они прожили как сестры, и вот пришел день расставанья. Обе не удержались от слез. Юйлоу тайком от хозяйки подарила Цзиньлянь пару золотых шпилек, ярко-голубую кофту и красную юбку.
   – Не придется нам, наверно, свидеться, сестрица, – говорила Юйлоу. – Желаю тебе доброго человека встретить. Да! Всякому пиру конец приходит. Ну, иди! Если просватают, дай знать, ладно? Когда мне уходить придется, может, загляну. Ведь как сестры жили!
   Они расстались со слезами. Сяоюй вышла проводить Цзиньлянь за ворота и потихоньку сунула ей пару золотых шпилек.
   – Как ты добра ко мне, сестрица, дорогая! – благодарила ее Цзиньлянь.
   У ворот ее ждал нанятый старой Ван паланкин. Впереди несли сундуки и стол. Только Юйлоу да Сяоюй вышли проводить Цзиньлянь за ворота.
   Они вернулись, когда Цзиньлянь села в паланкин.
   Да,

 
Наша жизнь – сплошные муки,
Но из горестей и бед
Только смерти и разлуки
Безутешней в мире нет!
 

   Так вот. Поместила старуха Цзиньлянь во внутреннюю комнату. И спать стала ложиться рядом.
   Сын хозяйки, Ван Чао, к тому времени вырос в здоровенного детину и носил мужскую прическу, но ходил пока в холостяках. А спал он в соседней с ними комнате.
   На другой же день Цзиньлянь нарядилась как и прежде, подвела брови и, встав у занавески, начала присматриваться к прохожим. От нечего делать она садилась на кан. То принималась пудриться да румяниться, а то начинала перебирать струны лютни. Когда же старуха уходила из дому, Цзиньлянь играла в домино или шашки с Ван Чао. Хозяйке было не до нее. Она либо муку сеяла, либо корм ослам задавала. А Цзиньлянь, целыми днями не отходившая от Ван Чао, увлекла парня.
   Дождется бывало Цзиньлянь, когда старуха уляжется, встанет – будто малую нужду справить, – а сама в соседнюю комнату и прямо на кровать, к Ван Чао под бок. Проснется старуха, прислушается.
   – Что это там за скрип? – спрашивает.
   – Да это кот мышку под ситом ловит, а она пищит, – отвечает Ван Чао.
   – Да! И мукой с отрубями обзаведешься, а душе все равно нет покою, – пробормочет спросонья старуха. – В ночь-полночь будят, грызуны проклятые! Спать не дают.
   Немного погодя опять ее кроватный скрип разбудит.
   – А это что еще за скрип? – спрашивает.
   – Да это кот мышку поймал, – отвечает сын. – В щель под каном залез и наслаждается.
   Приложит старая Ван ухо к кану. И верно, кот с мышью возится. Тогда только угомонится старуха. А Цзиньлянь натешится с молодцом, прокрадется и юркнет потихоньку под одеяло.
   Вот несколько стихов с двойным смыслом про такую мышку:

 
Бледно-серая мышка,
незаметный зверёк,
обаяшка и пышка,
хватких глаз уголёк.
Бедной мышке непруха —
сирота-сиротой!
У хозяйки под ухом
ее скромный постой.
Гложет чёрствую корку,
холода нипочём!
Глядь, уж вырыла норку,
застелила парчой.
Заточила резочки,
ковыряет изюм,
яшму вставила в мочки,
а с хозяйкой – сю-сю.
Кутерьма среди ночи —
тишина на заре…
Глядь, хозяйкин сыночек
уж в мышиной норе.
 

   Когда прослышал однажды Цзинцзи, что Цзиньлянь прогнали и что сватает ее старая Ван, взял он две связки медяков и направился к старухе. Застал ее около ворот, где она собирала ослиный навоз. Цзинцзи подошел к ней и отвесил поклон.
   – Чего ты хочешь, сынок? – спросила Ван.
   – Пройдемте в дом, там и поговорим, – предложил Цзинцзи.
   Ван пригласила посетителя, и они вошли в дом, где Цзинцзи снял с глаз противопылевую повязку и обратился к хозяйке:
   – Позвольте спросить, не вы ли сватаете Пань Шестую, одну из жен почтенного господина Симэня?
   – А вы кто ей будете?
   – Не скрою, почтеннейшая, я ее брат, а она мне сестра.
   Старуха смерила его глазами.
   – Какой такой брат! Нет у нее никакого брата. Ты мне голову не морочь! Ты, должно быть, зять Чэнь, не иначе! Летит всякая мошкара на приманку. Только ты ее у меня не получишь.
   Цзинцзи улыбнулся, достал из-за пояса две связки медяков и выложил перед старухой.
   – Это вам, мамаша, пока, на чай сгодятся, – проговорил он. – Дайте мне на нее хоть взглянуть. Потом я вас щедро награжу.
   Завидев деньги, старуха принялась ломаться.
   – Нечего о награждениях поминать! – отвечала она. – Матушка хозяйка наказала никого посторонних к ней не пускать. Не сойти мне с этого места. Но если тебе так хочется повидать пташку, пять лянов серебра выкладывай. Еще раз придешь, еще пять потребую. А взять задумаешь, сотню лянов стоить будет, не считая десяти лянов за сватовство. И зря нечего торговаться! А эти твои медяки в реку брось – не колыхнут воды. С ними тут делать нечего!
   Понял Цзинцзи, что старуху так не уговоришь, вынул из прически пару увенчанных золотом серебряных шпилек весом в пять цяней, согнул, как у резаного петуха, ноги и опустился перед Ван на колени.
   – Примите, матушка, прошу вас! – умолял он. – На днях еще лян донесу. Не обману. Дайте только увидеться. Поговорить надо.
   Старуха, наконец, смилостивилась и забрала медяки со шпильками.
   – Пройди! – сказала она. – Как поговоришь, выходи. И чтобы у меня не рассиживаться, глазки не строить! А обещанный лян завтра принесешь.
   Старуха отдернула занавес, и Цзинцзи вошел во внутреннюю комнату.
   Цзиньлянь сидела на кане и шила туфельку. Увидев Цзинцзи, она отложила шитье. Они оказались рядом.
   – А ты хорош! – начала она с упреков. – Что ты со мной сделал! Нет у меня теперь ни деревни впереди, ни постоялого двора сзади. Заварил кашу, а кто расхлебывать будет? Меня опозорил, ненависть ко мне вызвал, а самого и след простыл? Навестить не придешь. Разогнали нас, баб, одну туда, другую сюда. А все из-за кого!
   Она ухватилась за Цзинцзи и зарыдала. Старуха, опасаясь, как бы не услыхали соседи, одернула Цзиньлянь.
   – Сестрица! Дорогая! – заговорил Цзинцзи. – Ради тебя я готов себя отдать на растерзание. Из-за меня терпишь напасти и позор. Как же я не хочу навестить тебя?! Да я только вчера узнал от тетушки Сюэ, что Чуньмэй продана столичному воеводе, а тебя у мамаши Ван сватают. Вот и пришел проведать да посоветоваться. Ведь мы любим друг друга. Как же нам быть? Расстаться? Но это невозможно. С Симэнь Старшей я разойдусь, вытребую у них золото и серебро, сундуки и корзины с добром, которые тогда поставили на хранение. Если же они не пожелают вернуть, в столицу Его Величества двору доклад подам. Тогда хоть обеими руками подноси, да поздно будет. А я под чужим именем паланкин за тобой пришлю, будем жить неразлучно как муж и жена. А почему бы и нет!
   – Но мамаша Ван сто лянов требует, – заметила Цзиньлянь. – А у тебя такие деньги найдутся?
   – Почему так много? – удивился Цзинцзи.
   – А что мне теща твоя сказала! – вставила старуха. – Батюшка, говорит, столько в нее денег вбухал, что ее можно из серебра отлить да еще останется. Сто лянов и ни гроша меньше!
   – Я вам, почтеннейшая мамаша, по правде скажу, – не унимался Цзинцзи. – Любим мы друг друга и не можем расстаться. Смилуйтесь, мамаша, прошу вас! Уж скостите половину-то. А пятьдесят или шестьдесят лянов, ладно, как-нибудь достану. Пойду к дяде Чжану, дом заложу и возьму Шестую. Дайте нам счастьем насладиться. А вы, мамаша, заработаете поменьше, только и всего.
   – Никаких пятьдесят! – настаивала Ван. – Тебе ее и за восемьдесят не видать. Мне вчера господин Хэ, торговец шелками из Чаочжоу,^[1625] семьдесят давал. От почтенного господина Чжана Второго с Большой улицы, – а он у нас теперь судебный надзиратель! – посыльные приходили. Два кулька выложили – восемьдесят лянов. Да не уступила. Так и ушли ни с чем. А что ты, молокосос! Только языком болтать! Думал надуть старуху? Нет, меня не проведешь!
   Тут старуха выбежала на улицу и закричала:
   – Люди добрые! Чей зять решился тещу в жены взять?! К старухе заявился да городит вздор!
   Струхнувший Цзинцзи схватил старую Ван и повел в дом.
   – Мамаша, не кричите, прошу вас! – опустившись на колени, умолял он. – Будет по-вашему. Сто лянов заплачу. У отца возьму. Только он у меня в столице. Но я завтра поеду.
   – Если из-за меня в путь собираешься, с мамашей лучше не спорь, а торопись, – советовала Цзиньлянь. – Опоздаешь – я к другому уйду. Не увидимся больше.
   – Я лошадь найму, – заверил ее Цзинцзи. – День и ночь скакать буду. Самое большее за полмесяца, а то и за десять дней обернусь.
   – Кто раньше сварит, тот первым и съест, – вставила старуха. – Да мне десять лянов смотри не забудь!
   – Само собой! – отозвался Цзинцзи. – За оказанную милость щедро награжу, по гроб не забуду.
   Цзинцзи откланялся и пошел собирать вещи.
   На другой день рано утром он нанял лошадь и отбыл за серебром в Восточную столицу.
   Да, в этом пути

 
Когда вдвоем тебя встречают
Дракон зеленый с Тигром белым,
Нельзя сказать, что ожидает, —
Путь к достиженьям или к бедам.^[1626]
 

   Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
СТАРУХУ ВАН НАСТИГАЕТ ВОЗМЕЗДИЕ ЗА АЛЧНОСТЬ
НАЧАЛЬНИК МЕСТНОЙ ОХРАНЫ У, УБИВ НЕВЕСТКУ, ПРИНОСИТ ЖЕРТВУ СТАРШЕМУ БРАТУ

   Будешь на земле творить добро —
   счастье небеса тебе пошлют;
   Но накличешь на себя беду,
   если будешь и упрям и крут.
   Мягкий и приветливый с людьми,
   жизнь без бед, без тягот проживешь;
   Если же не в меру ты зубаст,
   так и жди – напорешься на нож.
   Только дни осенние придут —
   персик с абрикосом облетят,
   А сосна и стройный кипарис
   и зимой зеленые стоят.
   Воздаянье за добро и зло
   неизменно ожидает нас;
   Не укрыться от него нигде,
   не отсрочить и на краткий час.

   Так вот. Нанял Чэнь Цзинцзи лошадь, взял у дяди Чжана в попутчики слугу и рано утром отправился в Восточную столицу, но не о том пойдет речь.
   Расскажем про У Юэнян. На другой день, после того как взяли Пань Цзиньлянь, она послала за тетушкой Сюэ с намерением продать Цюцзюй.
   Когда Чуньхун вышел на большую улицу, ему повстречался Ин Боцзюэ.
   – А, Чуньхун! – окликнул его Боцзюэ. – Далеко ли спешишь?
   – Мне хозяйка велела позвать матушку Сюэ.
   – А зачем же ей сваха понадобилась?
   – Цюцзюй, служанку матушки Пятой, продает.
   – А Пятую почему продала? – расспрашивал Боцзюэ. – Она у старухи Ван пока находится. Сватают ее, говорят. Верно?
   – Видите, дело-то какое, – начал слуга. – Она с зятем в близких отношениях была. Узнала хозяйка. Сперва Чуньмэй продала, потом зятя наказала и выгнала. А Матушку Пятую только вчера взяли.
   Боцзюэ покачал головой.
   – Вон оно что! – протянул Боцзюэ. – С зятем, значит, шашни водила. Кто бы мог подумать! Ну, а тебе, малый, чего там после батюшки-то делать, а? Никакого проку не будет. Ты сам-то как думаешь? К себе на юг вернуться или тут пристроиться?
   – Да как вам сказать! – неопределенно говорил Чуньхун. – С кончиной батюшки хозяйка круто повернула. Лавки поприкрывала, дома продала. Циньтун с Хуатуном уже ушли. Хозяйке, конечно, со всем разве управиться. Оно и на юг бы поехать, да кто меня в попутчики возьмет. А тут в городе устроиться – никого я не знаю.
   – Эх ты, глупыш! – засмеялся Боцзюэ. – Кто вперед не заглядывает, тому никогда прочно на ногах не стоять. Зачем тебе, скажи, по всем этим горам да рекам скитаться, на юг ехать? Кто тебя возьмет? Тебе нечего унывать! Ты песни знаешь, и тут пристроишься. Я тебе протекцию составлю. Порекомендую господину Чжану Второму с Большой улицы. Несметными богатствами владеет. Дом в сто комнат. Он теперь место вашего покойного батюшки занял. В чине тысяцкого, на пост судебного надзирателя назначен. Вашу матушку Второю^[1627] в дом взял, младшей женой сделал. Я тебя к нему провожу, будешь у него служить. Стоит только ему сообщить, что ты южные напевы знаешь, стрела, как говорится, сразу в цель угодит. Сразу при себе оставит, приближенным слугой сделает. Заживешь не то, что теперь. Характер у него добрый, да и сам он молодой сосем. Радушный человек. Словом, широкая натура. К нему попадешь, будешь за счастье считать.
   Чуньхун пал ниц и бил челом.
   – Доставлю я вам хлопот, батюшка, – говорил он. – Я вас отблагодарю, если вы только поможете мне устроиться к господину Чжану, подарок куплю.
   Ин Боцзюэ положил руку на плечо Чуньхуну.
   – Глупый малый! Встань! Кого я только в люди не выводил! И никаких мне подарков не нужно. Где ты на них денег возьмешь.
   – Ну, я пойду, – сказал Чуньхун. – А то матушка хватится.
   – Ладно! Не беспокойся! – заключил Боцзюэ. – А с господином Чжаном я насчет тебя поговорю. Пошлет он хозяйке визитную карточку с ляном серебра. Серебро принять она не решится, а тебя и так отдаст.
   Они разошлись, и Чуньхун направился за тетушкой Сюэ. Та взяла Цюцзюй и продала ее всего за пять лянов, которые вернула Юэнян, но не о том пойдет речь.
   А пока вернемся к Ин Боцзюэ. Взял он Чуньхуна, и пошли они к Чжану Второму. Увидал Чжан, что малый недурен собой, южные песни поет, и оставил у себя, а Юэнян послал визитную карточку с ляном серебра и просьбой отдать его вещи.
   У Юэнян в то время угощала жену Юнь Лишоу, урожденную Фань.^[1628] Юнь Лишоу, получивший по наследству от командующего Юня, своего старшего брата, пост квартального, был назначен теперь помощником начальника левого гарнизона Цинхэ. Прослышав о смерти Симэня, Юнь Лишоу сразу смекнул, что около богатой вдовы Юэнян можно руки погреть, отчего у него слюнки потекли. Не теряя времени, закупили они яств, которые и были доставлены Юэнян на восьми подносах слугами, сопровождающими Фань.
   Юэнян растила сына Сяогэ, а у Фань два месяца назад родилась дочка. За пиршественным столом она решила породниться с Юэнян. По обычаю отрезали по куску от полы и стали сватьями. По случаю помолвки Фань поднесла Юэнян пару золотых колец.
   Тут вошел Дайань и вручил хозяйке от Чжана Второго визитную карточку с ляном серебра.
   – Чуньхун у него служить остается, – сказал он. – Посыльный корзину с его одеждой ждет.
   Юэнян неловко было отказать судебному надзирателю. Серебро она тоже не взяла, а корзину велела отдать Чуньхуну.
   Ин Боцзюэ еще раньше говорил Чжану Второму:
   – Поглядели бы вы Пань Цзиньлянь, Пятую жену Симэнь Цина. Вот красавица и на лютне играть мастерица. А сколько песен и романсов знает! В двойную шестерку и шашки играет. Чему только не обучена! А как пишет! Годами она молода, вот и не сдержалась – с хозяйкой повздорила. Та ее и отдала. Старая Ван ее сватает.
   Одного слугу за другим посылал Чжан к свахе.
   – Хозяйка требует сто лянов серебра и никак не меньше, – твердила Ван.
   Слуги возвращались с серебром и докладывали хозяину:
   – Восемьдесят давали, но сваха никак не уступает.
   – Она с зятем жила, вот ее и не стали в доме держать, – услыхал потом Чжан от нового слуги Чуньхуна и отказался от своего намерения.
   – Сыну у меня пятнадцать лет, учением занят, – говорил он Боцзюэ. – К чему мне такую в дом?
   – Цзиньлянь-то? – раcпространялась Ли Цзяоэр. – Да она первого мужа отравила, потом к Симэнь Цину попала, со слугой путалась. А когда у Шестой сын родился, она и мать, и младенца в гроб вогнала.
   Чжан после этого и вовсе выбросил из головы свою затею.
   Тут наш рассказ раздваивается.
   Расскажем пока о Чуньмэй. Купив ее, начальник гарнизона убедился, как она хороша собой и привлекательна, как бойка и сметлива. Сильно этим обрадованный, он выделил Чуньмэй дом из трех помещений, дал молоденькую служанку и провел с только что обретенной красавицей три ночи подряд. Потом он заказал ей два комплекта нарядов, а тетушку Сюэ наградил пятью цянями серебра. Ей была куплена горничная, и Чуньмэй стала младшей женой. Ослепшая на один глаз старшая жена начальника соблюдала длительные посты и проводила все дни в молитвах Будде, так что хозяйства не касалась. Вторая его жена, урожденная Сунь, подарившая ему дочь, жила в восточном флигеле. Чуньмэй же, поселившаяся в западном флигеле, стала любимицей хозяина и получила в свое распоряжение ключи.
   Однажды от тетушки Сюэ она узнала, что Пань Цзиньлянь постигла та же участь и сватает ее старая Ван.
   Вечером Чуньмэй обратилась к мужу.
   – Сколько лет прожила я с ней как дочь с матерью! – говорила она со слезами на глазах. – И никогда, даже в гневе, не повысила она на меня голос. Как к дочери родной относилась. Потом пришлось расстаться. А вот теперь и она из дому ушла. Если б ты взял ее, мы опять бы счастливо зажили вместе. А как она хороша собой. Каких только песен и романсов не знает. Играет на лютне. Она умна, смышлена и бойка. Родилась в год дракона. Ныне ей идет лишь тридцать второй год.^[1629] Если ты согласишься взять ее, я готова стать самой младшей женой и уступить ей свое место.
   Так ей удалось уговорить мужа.
   Столичный воевода Чжоу вручил своим приближенным слугам Чжан Шэну и Ли Аню два платка и два цяня серебра и послал их к старой Ван. Цзиньлянь, как они убедились, действительно красавица. Сваха встретила их сообщением, что по требованию хозяйки она уступит Цзиньлянь только за сто лянов. Чжан Шэн и Ли Ань долго торговались со старухой, предлагали восемьдесят лянов, но она ни в какую не соглашалась. Слуги по возвращении доложили хозяину. Тот согласился прибавить пять лянов и отправил слуг с серебром, но старуха, ссылаясь на Юэнян, продолжала упорно стоять на своем.
   – Только сто лянов и ни гроша меньше, – твердила Ван. – Ну а мне за сватовство, будет добрая воля, дадите, а нет – не надо. Авось Небо не оставит меня с пустыми руками.
   Пришлось Чжан Шэну и Ли Аню снова возвращаться ни с чем домой и доложить хозяину.
   На переговоры ушло два дня.
   Вечером заплаканная Чуньмэй опять стала просить мужа:
   – Уж прибавил бы серебра. Возьми ее, будет мне подруга. Тогда можно и умереть спокойно.
   Увидал воевода слезы Чуньмэй и послал вместе с Чжан Шэном и Ли Анем своего старшего управляющего Чжоу Чжуна. Из войлочного мешка они извлекли девяносто лянов и разложили перед старухой, но та заупрямилась пуще прежнего.
   – Будь я согласна за девяносто отдать, ее давно бы здесь не было, – говорила Ван. – Судебный надзиратель господин Чжан забрал бы.
   Чжоу Чжун был вне себя и велел слугам завернуть серебро.
   – Трехлапую жабу не сыщешь, а тут обыкновенная баба, подумаешь, невидаль какая! – говорил он. – Старая потаскуха не ведает, с кем дело имеет. Что ты нам на Чжана-то киваешь? Наш хозяин и связываться-то с тобой не стал бы, если б не молодая жена. Она многократно упрашивала хозяина взять эту женщину в наложницы. И то сказать, с какой это стати выбрасывать такие деньги, на кой она нужна?!
   – Нас заставила порог обивать, потаскуха проклятая! – поддержал его Ли Ань. – Больно много на себя берешь! – Он взял за руку Чжоу Чжуна и продолжал. – Пойдемте! Доложим батюшке. Пусть прикажет в острог ее отвести. Пальцы разок зажмут – узнает.
   Старая Ван все еще надеялась поживиться за счет Чэнь Цзинцзи, поэтому молча сносила ругань и угрозы.
   Слуги с управляющим ушли.
   – И за девяносто не уступает, – доложили они хозяину.
   – Ладно! – согласился воевода. – Завтра сто лянов дадите и доставите в паланкине.
   – Батюшка! – обратился к хозяину Чжоу Чжун. – Старухе и ста мало. Она сверх того пять лянов за сватовство требует. Лучше обождать денек-другой. А будет упираться, в управу взять да пальцы в тиски. Поглядим, что она тогда скажет!
   Да, дорогой читатель! Не подай такую мысль Чжоу Чжун, у Пань Цзиньлянь, как и у всех на свете, было бы не только место рождения, но и место погребения. А тут лихая судьба настигла ее, и: