Ланьлинский насмешник. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

   Сяоюй без промедления наполнила кубок. Певицы заиграли – одна на цитре, другая на лютне – и запели:

 
Когда любимого забуду?
Развеял ветер листьев груду.
Весну не прожила – уж осень.
Нутро не верит, неги просит.
Сама, мерцая, таю свечкой,
Пишу не пальцами – сердечком.
Пишу не тушью, но слезами.
Законно ль Неба наказанье?!
 

   Чуньмэй осушила кубок, и Юэнян велела Чжэн Цзяоэр еще налить гостье вина.
   – И вы, матушка, выпейте со мной, – предложила Чуньмэй.
   Перед гостьей и хозяйкой поставили полные кубки. Певицы запели:

 
Ах, из-за тебя, мой сокол,
я лишилась счастья.
Над стрехой кричит сорока
в слякоть и ненастье.
Только встреч желанных сроки
не в сорочьей власти.^[1729]
Уготованы мне роком
горести-напасти.
 

   – Матушка! – обратилась Чуньмэй к хозяйке. – Пусть и тетушка У Старшая осушит кубок.
   – Нет, ей столько не выпить, сказала Юэнян. – А чарочку она за компанию с вами пропустит.
   Юэнян велела Сяоюй наполнить невестке маленькую чарку. Певицы запели:

 
Ах, из-за тебя, мой лебедь,
я убита горем.
Помнишь, крыльями на небе
мы сплетались в споре.
Не любить мне, не лелеять,
жду кончины вскоре.
Солнце, слышишь мой молебен,
день твой тенью чёрен.
 

   Перед Чуньмэй стояла Сяоюй с большим кубком вина, и гостья велела ей выпить.
   – Не выпить ей, – заметила Юэнян.
   – Да она три таких кубка осушит, матушка, – говорила Чуньмэй. – Мы с ней бывало не раз пировали.
   И Сяоюй поднесли кубок. Певицы запели:

 
Ах, из-за тебя, мой аист,
высохла, поблекла.
Провожаю птичью стаю,
расстаюсь навек я.
У одра любовных таинств —
бесполезен лекарь.
Жизнь расплавилась и тает
в смертоносном пекле.
Жили парой соловьиной,
в облаке кружа.
Небо пало слёз лавиной
и земля чужа.
 

   Почему, спросишь ты, дорогой читатель, Чуньмэй заказала именно этот романс? Да потому, что никогда не выходил у нее из головы исчезнувший Чэнь Цзинцзи, с которым она мечтала встретиться. А любовь к нему прочно укоренилась в ее сердце. Вот отчего она была так тронута пением и вздыхала. Ей было приятно задушевное исполнение певичек, которые так ухаживали за ней, называя ее матушкой, и старались как только могли ее ублажить. Она подозвала Чжоу Жэня, достала два узелка и велела слуге наградить певиц. Каждая получила два цяня серебра. Девушки положили инструменты и грациозными земными поклонами поблагодарили за награду.
   Немного погодя Чуньмэй встала из-за стола. Юэнян не удалось уговорить ее посидеть еще. Чуньмэй откланялась и, сопровождаемая свитой и слугами с фонарями, за воротами села в большой паланкин. В малых носилках расположились горничные и служанки. Четверо слуг с фонарями сзади и спереди освещали путь, воины окриками отгоняли с дороги зевак.
   Да,

 
Отвернется удача – потускнеет и злато.
Повезет – и железо засверкает богато.
Тому свидетельством стихи:
Губки-вишенки лукавы,
Феникс-друг засвиристел,
Эхом песнь подружки-павы,
Ласточка – в былом гнезде.
 

   Итак, после пира в прежнем доме Чуньмэй затосковала по Чэнь Цзинцзи. Она не знала, где он скитается, и целыми днями не вставала с постели. Скверно было у нее на душе.
   – Может, с братом повидаться захотела? – догадываясь, в чем дело, спрашивал ее муж. – Соскучилась по нему?
   Начальник гарнизона Чжоу позвал Чжан Шэна и Ли Аня.
   – Когда еще я приказывал вам разыскивать шурина! – говорил он. – Почему тянете до сих пор?
   – Мы, батюшка, везде искали, – отвечали подручные. – но на след не напали. Так и матушке докладывали.
   – Даю пять дней сроку, – заявил Чжоу. – Не найдете, наставлю на путь истинный!
   С унылыми лицами вышли от хозяина Чжан и Ли. Обшарили они все улицы и переулки, кого только не спрашивали, но не о том пойдет речь.
   А теперь расскажем о Чэнь Цзинцзи. После того как ему удалось отделаться от начальника гарнизона, он хотел было воротиться в обитель преподобного Яня, но там ему сказали, что из-за него настоятель Жэнь ушел на тот свет.
   – Когда тебя забрали к начальнику гарнизона, – говорили Чэню, – отец наставник решил проверить сундуки. Он так тяжело воспринял исчезновение серебра и драгоценностей, что в полночь преставился. И ты после этого решаешься идти в обитель! Да тебя послушники убьют!
   Цзинцзи с перепугу остановился. Показываться на глаза почтенному Вану было тоже неловко. Так и бродил он целыми днями по улицам, а на ночь забирался в ночлежку.
   Как-то Цзинцзи стоял на улице. И надо ж было тому случиться! Как раз навстречу ему ехал на осле Ян Железный Коготь. Сверкали серебром седло и сбруя. Сам ездок, в новой креповой шапке, был облачен в белую шелковую куртку, поверх которой красовался подбитый пухом черный атласный халат. На блестящие белые сапоги были напущены цвета алоэ чулки. Его сопровождал слуга.
   Цзинцзи сразу узнал Ян Гунъяня. Он выбежал на дорогу и, схватив под уздцы, остановил осла.
   – А, брат Ян! – начал Цзинцзи. – Давненько не видались! А ведь дружили, вместе за товаром ездили. Помнишь, как джонку с шелками в Цинцзянпу ставили. Я тогда в Яньчжоу поехал сестру навестить, да в беду попал. Пока меня судили и под стражей держали, ты мои товары украл и был таков. Я к тебе потом по-хорошему приходил, а твой братец, Гуляй Ветер, голову себе черепицей разбил да ко мне в ворота ломился, избить грозился. Довел ты меня до нищенства. Я теперь гол как сокол, а ты живешь в свое удовольствие.
   Свысока поглядел Железный Коготь на нищего Цзинцзи и усмехнулся.
   – Провались ты пропадом, проклятый! – заругался он. И надо ж было встретить шелудивого! Да ты ж бродяга! Как ты с голоду не подох, побируха несчастный! Какие тебе шелка?! А ну-ка, отпусти осла! А то плеткой перетяну.
   – Разорился я, – продолжал Цзинцзи. – Ты богат. Дай мне хоть немножко серебра на прожитие. А то я тоже знаю, куда мне обратиться. Тут Ян соскочил с осла и, бросившись к Цзинцзи, хватил его плеткой.
   – А ну, угости-ка наглеца! – крикнул он слуге. – Убить мало побируху!
   Слуга изо всех сил ударил Цзинцзи, отчего тот отлетел в сторону и рухнул на землю. Тут к нему подскочил Ян и начал отвешивать пинков.
   На крик Цзинцзи сбежалась целая толпа. Из нее выступил стоявший в стороне мужчина в высокой черной шапке с платком вокруг шеи. На нем были лиловая куртка, белый холщовый жилет и тростниковые сандалии на босу ногу. Над глубоко запавшими глазами щетками нависали густые брови. Он был широкорот, с багровым цветом лица. На руках у него играли мускулы. Вино распирало его, и он с горящими глазами и поднятыми кулаками подступил прямо к Железному Когтю.
   – Разве, брат, можно! – крикнул он. – Он молод и нищ, а ты бьешь его. За что?! Как говорится, кто с улыбкой, тот пощечин не получает. Чем он тебе помешал, что плохого сделал? Если у тебя есть деньги, так помоги ближнему, поделись, а нет, так поезжай своей дорогой. Чего ты к человеку пристал! Как говорится, когда сгущаться начинает мгла, ищут свечу или лучину.
   – Он сам ко мне пристал, – отвечал Ян. – Я, говорит, у него полджонки товаров украл. А какой у него может быть товар, когда он голь перекатная!
   – А мне кажется, он из состоятельного рода, – продолжал багроволицый. – Раз судьба довела его до такой нищеты, а вас, ваше сиятельство, так вознесла и сделала богачом, то было бы, по-моему, всего справедливее тебе, брат почтенный, как-то поделиться с бедняком, дать немного на расходы, а?
   Выслушал его Железный Коготь, достал из рукава платок, в котором был завернут небольшой слиток серебра цяней на четыре-пять, и протянул его Цзинцзи. Потом, махнув рукой незнакомцу, Ян забрался на осла и поспешил удалиться.
   Цзинцзи пал ниц перед заступником. Когда же он поднял голову и вгляделся в лицо незнакомца, то оказалось, что это был не кто иной, как его старый друг по ночлежке Хоу Линь. Тот самый Взмывший К Небу Демон, который спал с ним на одной циновке. Теперь Хоу Линь собрал артель человек в пятьдесят и нанялся на работу к настоятелю Сяоюэ – Предутренний Месяц из буддийской обители Неземной чистоты, где возводились храмовые постройки.
   – А, брат! – воскликнул он и схватил Цзинцзи за руку. – Хорошо я подоспел, а то не видать бы тебе пол-ляна серебра! Ловко я ему, разбойнику, мозги вправил, а! Вовремя опомнился. Я б его угостил. Ну, пойдем в кабачок да выпьем.
   Они зашли в небольшой кабачок, сели за столик и заказали два больших кувшина вина и четыре блюда закусок. Немного погодя половой старательно протер стол и подал закуски. Появились четыре блюда, небольшие блюдца и два больших кувшина свежей расхожей оливковой настойки. Пили не чарками, а большими фарфоровыми чашками.
   – Брат, тебе лапши или риса? – спросил Хоу.
   – У нас только лучшая лапша и отборный рис, – вставил половой.
   – Давай лапши, – отвечал Цзинцзи.
   Подали в чашках лапшу. Хоу Линь съел чашку, Цзинцзи обе остальных. Принялись за настойку.
   – Нынче ты у меня переночуешь, – обратился Хоу Линь к Цзинцзи, – а завтра я тебя провожу в загородный монастырь Неземной чистоты. Мы у настоятеля Сяоюэ работаем, храмовые постройки и кельи возводим. У меня под началом артель в полсотни человек. Тяжелого я тебя делать не заставлю. Несколько корзин земли перенесешь, и вся твоя работа. Четыре фэня серебра в день платит. А я комнату сниму. Будем жить вместе, ладно! И готовить можно будет самим. Я тебе ключи и все хозяйство передам. Все лучше чем в ночлежке с бродягами прозябать да в колотушку бить, правда? И солиднее как-то.
   – Лучше и желать не надо! – воскликнул Цзинцзи. – Я был бы тебе очень благодарен. Но надолго ли хватит этой стройки?
   – Да всего месяц назад начали, – успокоил его Хоу. – К десятому месяцу вряд ли закончим.
   Так за разговором пропускали они чашку за чашкой оливковую настойку, пока не осушили оба кувшина. Половой подал счет на один цянь и три с половиной фэня серебра. Цзинцзи уже хотел было достать только что обретенные пол-ляна, но его удержал Хоу Линь.
   – Не дури, брат! – проговорил он. – Неужели я допущу, чтобы ты тратился! У меня есть деньги.
   Он достал узелок и отвесил полтора цяня серебра. Хозяин вернул ему полтора фэня сдачи, которые он спрятал в рукав. Потом Хоу Линь обнял Цзинцзи, и они направились домой спать. Оба были навеселе. Как только они легли, Хоу Линь приступил к «охоте за цветком с заднего двора». «Дорогой братец», «милый мой», «муженек мой ненаглядный», «милостивый батюшка» – какими только ласкательными именами не называл его за ночь Цзинцзи!
   Когда рассвело, они отправились за город на юг в монастырь, где Хоу Линь и в самом деле снял неподалеку небольшую комнату, которая обогревалась каном, накупил посуды и всего, что было необходимо в хозяйстве.
   С утра они ходили на работу. Смазливый белолицый малый лет двадцати пяти сразу бросился всем в глаза. Никто в артели не сомневался, что Хоу Линь нашел себе наложника, и по адресу Цзинцзи посыпались колкости и шутки.
   – Эй ты, малый! – крикнул один. – Как тебя зовут?
   – Меня? Чэнь Цзинцзи.
   – А, Чэнь Цзинцзи – умей ложе трясти!
   – Ты же совсем молод! – заметил другой. – По твоим ли силенкам хомут? Чего доброго, раздавит.
   – Ишь, голь перекатная! – цыкнул на зубоскалов Хоу Линь и разогнал толпу. – Ну чего вы к нему пристали!
   Тут он раздал кирки и лопаты, корзины и коромысла. Одни принялись таскать землю, другие – готовить известь, а третьи – забивать сваи.
   Жил-был в обители монах Е. Вот ему-то, надобно сказать, и поручил настоятель Сяоюэ кормить рабочую артель. Кривому монаху было уже лет пятьдесят. Ходил он босой, в длинном черном халате, перетянутом плетенным из тесьмы потрепанным поясом. Читать не умел, а молитвы знал хорошо, но славился он гаданием по лицу способом Наставника в Рубище,^[1730] за что в артели его прозвали Пророком.
   Как-то однажды после работ накормил монах работников, но те не расходились: одни стояли, другие присели на корточки, третьи расположились прямо на земле. Тут к Пророку Е подошел Цзинцзи и попросил налить чаю. Пророк оглядел его с головы до пят.
   – Этот малый у нас новичок, – пояснили повару. – Ты б ему будущее предсказал.
   – Да-да! Погадай-ка ему! – поддержал другой. – Чем-то он наложника напоминает.
   – Какого наложника?! – подхватил третий. – Двусбруйный он.
   Пророк Е велел Цзинцзи подойти поближе, вгляделся в лицо и сказал:
   – Нежного цвета лица и женственных манер мужчине надлежит остерегаться. Женоподобный голос и нежный нрав – дурное совпаденье. Когда у старца нежный цвет лица, он испытания себе готовит. Коли юнец с нежным лицом, он на всю жизнь останется и слаб и мягкотел. Страдаешь ты от нежности лица. У тебя никогда не будет недостатка в поклонницах. В восемь лет, восемнадцать и двадцать восемь, как явлено с обеих сторон чела – снизу горной основой, сиречь переносицей, сверху власами, подвержены распаду сами истоки средств существования твоего. В тридцать лет,^[1731] смотри, остерегайся, как бы злого духа не занести в клеймения палату – межбровье. В блеске глаз твоих светится талант, таятся в сердце ловкость и удача. Ученую премудрость не постигнув, ты и без нее достойным можешь стать. Твои проделки всем милы, приятны. Пусть даже голову морочишь ты другим, тебе все верят. Не обижайся, но по натуре ты крайне резв и весьма ловок. Поклонницы не раз твои дела поправят. А сколько тебе лет?
   – Двадцать четыре.
   – И как только сумел ты пережить год позапрошлый! – воскликнул Пророк. – Клеймения палата у тебя очень узка: терять детей и хоронить жену. Нависший вал – желвак под мочкой – темноват: сулит утрату близких, разоренье. Зубы губами не прикрыты: будешь всю жизнь причиною раздоров и вражды. Ноздри твои – словно печные чела: личного богатства не видать. В тот год попал в судебный переплет: не стало дома, дело развалилось. Такое пережил?
   – Да, пережил, – подтвердил Цзинцзи.
   Пророк Е продолжал:
   – И вот чего тебе еще скажу. Твоя горная основа недобрую имеет перемычку. Наставник в Рубище о сем сказал:

   «Коли на горной основе видна перемычка, познаешь и дряхлость и раны
   Дело отцов – будто ветер развеет, с семьею расстанешься рано».

   В молодые годы суждено тебе потерять добро, которое нажили деды и отец. Как бы велико ни было состоянье, из твоих рук оно уйдет бесследно. У тебя короткий верх лица – от бровей и длинный низ – от носа: много побед, немало поражений. Ты останешься без медяка, но потом опять обзаведешься тугой мошной. Словом, в конце концов сохранить дом и семью тебе будет так же нелегко, как трудно уберечь лед в знойный летний день. А ну-ка пройдись, я посмотрю!
   Цзинцзи сделал пару шагов.
   – Шагая, держишь голову впереди, – продолжал Е. – Тебе сперва улыбалась удача, но под вечер жизни ждет бедность, нищета. Ступнями землю не печатаешь, стало быть, распродав поля и угодья, уйдешь в другие края. Не унаследовать тебе занятья предков. Грядущее сулит тебе и радость: трех жен тебе иметь. Одну уже пережил, не правда ль?
   – Да, пережил, – проговорил Цзинцзи.
   – С тремя встречаться предстоят. Лицо твое пунцовым пламенем пылает, как персика цветок. Хотя еще ты с детством не расстался, однако жаждешь лишь вина, да плотских наслаждений, веселья да забав. Но поостерегись! Среди красоток горечи хлебнешь. Когда ж тебе за тридцать перевалит, почуешь, что перестаешь справляться. Гуляй тогда пореже в цветниках и по аллеям ив. Будь осторожнее, смотри!
   – А ты, Пророк, все же в гадании ошибся, – заметил один из работников. – Какие у него могут быть три жены, когда он сейчас тут одному женой служит?
   Все громко расхохотались.
   Тут настоятель Сяоюэ ударил в колотушку, и работники, забрав кирки и лопаты, корзины и коромысла, пошли работать.
   Так проработал Цзинцзи в монастыре Неземной чистоты около месяца. И вот однажды, примерно в середине третьей луны, Цзинцзи таскал землю. Только он присел на корточки у монастырской стены, чтобы при солнце поискать вшей, как показался всадник на кауром коне с корзинкой цветов на руке. На нем была четырехугольная шапка с золотым кольцом на затылке, темная облегающая тело куртка, лиловый набрюшник. Талию стягивал пояс, на ногах красовались сапоги. Завидев Цзинцзи, всадник тотчас же остановил лошадь и спешился.
   – Дядя Чэнь? – поспешно приблизившись и отвесив поклон, громко спросил он. – Где я только не искал вас, дядя Чэнь! А вы вот где.
   Ошарашенный Цзинцзи вскочил на ноги и тоже раскланялся.
   – Кто ты будешь, брат? – спрашивал он.
   – Я – Чжан Шэн, – отвечал всадник. – Доверенный слуга его превосходительства господина Чжоу. Знаете, дядя, как вас тогда отпустили, так наша матушка занемогла и до сих пор сама не своя. Сколько раз мне батюшка наказывал разыскать вас, дядя! Вот не знал, что вы сюда попали! Вот и теперь. Я ведь тут ехал случайно. Не пошли меня матушка в поместье за вот этими пионами, я так бы вас и не увидал. Значит, тому быть. Вот и ко мне пришла удача! Но довольно время терять. Садитесь-ка, дядюшка, на коня. Я вас должен его превосходительству без промедления доставить.
   Работники, не смея рта раскрыть, только переглядывались. Чэнь Цзинцзи передал Хоу Линю ключи, сел на лошадь и, крепко прижавшись к Чжан Шэну, помчался в усадьбу начальника гарнизона.
   Да,

 
Так случается, что в юности
человеку повезет;
Этой ночью где пристанище
ясный месяц наш найдет?!
Тому свидетельством стихи:
Средь булыжников прячется белый нефрит,
Слиток золота грязью бывает покрыт,
Из толпы простолюдия знатный выходит.
По ступеням на Небо Девятое всходит.
 

   Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ДЕВЯНОСТО СЕДЬМАЯ
ЦЗИНЦЗИ УСТРАИВАЕТСЯ В УСАДЬБЕ НАЧАЛЬНИКА ГАРНИЗОНА
ТЕТУШКА СЮЭ ХЛОПОЧЕТ О БРАКЕ ПО РАСЧЕТУ

   Семь раз по десять лет
   прожить нам суждено,
   К чему же день и ночь
   заботами терзаться?
   Конец земным делам
   наступит все равно…
   Блеск, роскошь – дым пустой,
   смешно за ними гнаться.
   Богатство ль, нищета ль –
   все Небом нам дано.
   Те празднуют весну,
   те осени боятся.
   Ты душу распахни,
   пей радости вино.
   Зачем же унывать
   и смерти дожидаться.

   Итак, прискакал Чэнь Цзинцзи в усадьбу начальника гарнизона и спешился. Чжан Шэн первым делом доложил Чуньмэй. Она распорядилась, чтобы его проводили пока в сторожку, нагрели корыто ароматной воды и вымыли. Кормилице было велено отнести узел одежды, чтобы Цзинцзи переоделся в новое платье. Чжан Шэн помог Цзинцзи раздеться и забросил его старые грязные лохмотья в угол сторожки, потом доложил хозяйке. Пока начальник был занят в присутствии, Чуньмэй пригласила Цзинцзи в заднюю залу. Она явилась в роскошном наряде. Цзинцзи, войдя в залу, почтил ее восемью поклонами. Чуньмэй остановила его, и они, усевшись друг против друг друга, начали разговор с общих фраз, потом коснулись долгой разлуки и прослезились.
   Чуньмэй опасалась прихода мужа, а потому, улучшив момент, подмигнула Цзинцзи.
   – Если хозяин спросит, – тихо проговорила она. – Скажи, что ты мой двоюродный брат по материнской линии, ладно? Я на год старше тебя. Мне двадцать пять, родилась в полдень двадцать пятого дня четвертой луны.^[1732]
   – Понимаю, – отозвался Цзинцзи.
   Немного погодя служанка подала чай.
   – А как ты ушел из дому и стал монахом? – спросила за чаем Чуньмэй. – Тебя здесь потом били. Недоразумение вышло. Муж не знал, что ты мой родственник, позже сильно раскаивался. Да я бы и тогда тебя оставила, если б не жила у меня негодница Сюээ. А при ней неудобно было тебя пристроить. Пришлось тебя отпустить. Но как только я отделалась от Сюээ, тут же послала за тобой Чжан Шэна. Где он только тебя ни искал! А ты на работах за городом, оказывается, был. И что тебя заставило лямку тянуть?
   – Длинная история! – вздохнул Цзинцзи. – Не скрою, сестрица, после нашей разлуки я ведь на Шестой^[1733] собрался жениться. Поехал в столицу да там с похоронами отца задержался, а когда вернулся, жениться не пришлось – У Сун ее убил. Дошли до меня слухи, что по доброте душевной ты похоронила ее у монастыря Вечного блаженства. Я тоже был у нее на могиле и возжигал жертвенные деньги. Потом умерла мать. С похоронами управился и поехал за товаром, но в пути меня обокрали. Воротился домой. Тут жена скончалась. Теща, потаскуха, на меня подала жалобу, а женино приданое к себе перевезла. Меня судили. Дом пришлось продать. А когда с властями разделался, вышел гол как сокол. Спасибо отцову другу Вану из Хижины в Абрикосах. Он мне помог. Он-то и проводил меня в обитель преподобного Яня. Вот так я и стал монахом. Тут меня один негодяй избил, сюда, к его превосходительству, отвел. Десятком палок угостили. Некуда мне было податься, никто руку помощи не подал – ни друзья, ни близкие. Осталось одно – на работу в монастырь наниматься. Я тебя, сестрица, благодарить должен, что сжалилась надо мной, Чжан Шэна на поиски послала. Эту твою милость в жизнь не забуду и щедро тебя отблагодарю.
   Трогательный был его рассказ, и она прослезилась.
   Пока шла беседа, присутствие закрылось, и в дальних покоях появился хозяин. Слуги отдернули дверную занавеску. Чэнь Цзинцзи предстал перед Чжоу и склонился в земных поклонах. Хозяин тотчас же ответил ему приветствием.
   – А, почтенный шурин! – воскликнул он. – Я тогда даже не подозревал о вашем существовании. Может, от меня скрыли подчиненные … Я очень сожалею о случившемся. Не сердитесь на меня, дорогой шурин, пожалуйста, прошу вас!
   – Это я виноват перед вами! – заверил его Цзинцзи. – Я был до того неучтив, что не пришел в свое время засвидетельствовать вам свое почтение как родственник, за что прошу покорно меня простить. Цзинцзи опять стал отвешивать земные поклоны, но его удержал хозяин и пригласил занять почетное место на возвышении. Цзинцзи был достаточно сметлив и, перенеся кресло пониже, сел сбоку. Чжоу Сю занял место хозяина. За компанию с ними к столу присела и Чуньмэй. Подали чай.
   – Сколько вам лет, дорогой шурин? – после чаю поинтересовался Чжоу. – Куда вы пропали с тех пор? Почему стали монахом?
   – Впустую прожито двадцать четыре года, – отвечал Цзинцзи. – Сестра на год старше меня, родилась в полдень двадцать пятого в четвертой луне. Я лишился родителей, дело пришло в упадок. Потом потерял и жену. Вот и ушел монахом в обитель Яня. Не знал, что моя сестра стала супругой вашего превосходительства, и не нанес вам визита …
   – После вашего тогда исчезновения, – продолжал Чжоу, – ваша сестра не находила себе покоя ни днем, ни ночью. Охала и вздыхала вплоть до нынешнего дня. Сколько раз слуг на поиски посылала. И вот наконец-то вы свиделись. Это для нас счастье великое!
   Чжоу распорядился накрыть стол и подавать вино.
   Немного погодя на столе появилось обилие блюд и кубков. Были тут куры и утки, гуси и свиные ножки, мясо парное и жареное, отвары, рис и сладости. Вино подали в серебряном кувшине. Золотом искрилось оно в яшмовых кубках.
   Беседу поддерживал хозяин. Пировали до самого вечера. Когда зажгли фонари, Чжоу Сю велел слуге Чжоу Жэню навести порядок в западном кабинете, где стояла кровать с пологом и было все необходимое. Чуньмэй дала пару тюфяков, одеяло и подушки. В услужение Цзинцзи был послан слуга Сиэр, который отнес в кабинет целый узел шелковых одежд, чтобы Цзинцзи мог переодеться. Столовался Цзинцзи в дальних покоях у Чуньмэй.
   Да,

 
Судьба ему явила щедрость вдруг,
Но не было к тому его заслуг.
 

   Быстро летело время, как челноки, сновали дни и луны.
   Только поглядите:

 
Недавно, на закате года
цветеньем сливы любовались,
И вот уже остался в прошлом
чудесный Праздник фонарей.
А вот отяжелели ветви
от сочных, спелых абрикосов.
Еще мгновение – и лотос
так дивно на воде расцвел.
 

   Прожил Цзинцзи в усадьбе начальника гарнизона больше месяца. И вот настал двадцать пятый день четвертой луны – рождение Чуньмэй. У Юэнян купила подарки: по блюду персиков и лапши – символов долголетия, два вареных гуся, четыре свежих курицы, два блюда фруктов, жбан южного вина, которые были отосланы с одетым в черное платье Дайанем.