Ланьлинский насмешник. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

   Чуньмэй, надобно сказать, отдала молодым трехкомнатный западный флигель, где и разместилась их спальня, сверкавшая чистотою, точно снежный грот. На дверях были опущены занавески, на окнах свисали шторы. К флигелю примыкал западный кабинет, где занимался Цзинцзи. Там тоже стояли тахта, столики, лежали старинные книги. Через руки Цзинцзи проходила вся переписка начальника Чжоу: не только письма, поздравления и визитные карточки, но также распоряжения и донесения с мест. Одни подлежали регистрации, на другие ставилась казенная печать, поэтому в кабинете имелись кисти, тушь, бумага и все необходимое. Все полки были до отказу уставлены отдельными книгами и сериями томов.
   Чуньмэй то и дело заходила туда и подолгу болтала с Цзинцзи, а тайком и не раз они позволяли себе и большее.
   Да,

 
Утром – пировал в долине золотистой,^[1743]
Ночью – целовал прозрачный локоток.
Жизни наслажденья – как родник игристый,
Жизнь – иссякнет мигом, как один глоток.
 

   Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ВОСЬМАЯ
ЧЭНЬ ЦЗИНЦЗИ ОТКРЫВАЕТ КАБАЧОК В ЛИНЬЦИНЕ
ХАНЬ АЙЦЗЕ ВСТРЕЧАЕТ ЛЮБОВНИКА В БИРЮЗОВОМ ТЕРЕМЕ

   Сильный человек и волевой
   слышит аромат и кочерыжки.
   Если на душе твоей покой,
   так уютно и на жестком ложе.
   Благо тем, кто полон состраданья
   к мира суете, его излишкам.
   Безучастность к чувства излиянья —
   вот, однако, что всего дороже,^[1744]
   Если богатеет человек,
   разоряя своего соседа,
   Воротила сыщется иной —
   преградит дорогу душегубу.
   Ныне ты вознесся высоко,
   у тебя победа за победой,
   В будущем грозит тебе удар —
   ты кулак судьбы познаешь грубый.

   И вот однажды начальник гарнизона Чжоу и правитель Цзинани Чжан Шуе во главе пеших и конных войск, отправившись в карательный поход на гору Лян, покарали тридцать шесть главарей под водительством Сун Цзяна. Десять с лишним тысяч разбойников были принуждены сдаться, и на земле снова воцарились мир и покой. О победе доложили Его Величеству. Высочайшим указом Чжан Шуе возводился в чин цензора и назначался старшим комиссаром Шаньдуна. Начальник гарнизона Чжоу Сю был назначен командующим пехотой и конницей Цзинани,^[1745] в чьи обязанности входили инспекции водных путей и борьба с разбойниками и пиратами. Остальные отличившиеся в походе военачальники, им подчинявшиеся, получили повышение на один ранг. Поскольку имя Цзинцзи тоже значилось в списке личного состава, он был удостоен чина войскового советника с месячным пайком в два даня риса.^[1746] Теперь к великому своему удовольствию он как лицо чиновное мог носить парадную шапку и пояс.
   С императорским эдиктом Чжоу Сю во главе пехоты и конницы возвращался домой к середине десятой луны, о чем заблаговременно дали знать Чуньмэй.
   До глубины души обрадованная Чуньмэй послала Чэнь Цзинцзи и Чжан Шэна с Ли Анем за город встретить хозяина. В зале готовился в его честь пир. Ждали приезда военачальников. Невозможно было перечислить всех прибывавших с поздравлениями и подношениями.
   Чжоу Сю спешился и направился в дальнюю залу, где его встретили положенными поклонами Чуньмэй и Сунь Вторая. Потом хозяина приветствовала молодая чета – Чэнь Цзинцзи и Гэ Цуйпин. Цзинцзи облачился в парадное платье – перетянутый роговым поясом карминовый с круглым воротом халат и чиновничью шапку. На ногах у него были черные сапоги. Цуйпин понравилась хозяину, и он одарил ее набором нарядов, десятью лянами серебра и головными украшениями, но не о том пойдет речь.
   Вечером Чуньмэй и Чжоу Сю пировали в спальне. Речь невольно коснулась и домашних дел.
   – А я брата женила, – говорила Чуньмэй. – Ввел он нас в немалые расходы.
   – Что ты говоришь! – воскликнул муж. – Он же не чужой человек – брат твой. А раз мы его приютили, значит, должны были ему пару подыскать да о будущем его позаботиться. Нет, на это денег жалеть не следует.
   – А ты и о его карьере позаботился, – проговорила она. – О большем он и не мечтал.
   – Указом Его Величества мне на этих днях надлежит занять пост в Цзинани, – пояснил Чжоу. – А тебе придется пока остаться, за домом присмотреть. Надо будет выделить твоему брату денег. Пусть приказчика наймет и откроет какую-нибудь торговлю. Раз в три или пять дней будет ходить счета проверять, а прибылей хватит им на прожитие.
   – Лучшего нельзя и придумать! – поддержала его Чуньмэй.
   Этой ночью муж и жена отдались любви, о чем нельзя вдаваться в подробности.
   Чжоу Сю пробыл дома дней десять. В начале одиннадцатой луны он собрался в Цзинань, взяв с собою Чжан Шэна и Ли Аня, а Чжоу Жэню и Чжоу И поручил смотреть за домом. Чэнь Цзинцзи проводил их до загородного монастыря Вечного блаженства.
   Однажды Чуньмэй держала с Цзинцзи совет.
   – Видишь ли дело-то какое, – говорила она. – Муж советовал заняться тебе в низовье реки торговлей. Нанял бы ты приказчика, а прибыль вам на жизнь пошла бы.
   Такое предложение сильно обрадовало Цзинцзи. Шел он как-то по улице да присматривался кого бы нанять в приказчики. И надо же тому быть! Попался ему старый друг Лу Бинъи, которого он звал брат Лу Второй.
   – А, брат! – протянул Лу. – Что-то давно я тебя не видал!
   Цзинцзи рассказал ему, как похоронил жену, попал под суд и как Ян Гуанъянь украл у него полджонки товаров.
   – Он меня нищим по миру пустил, – продолжал Цзинцзи. – На счастье сестру выдали замуж за начальника гарнизона, а потом и меня женили. Я теперь ношу шапку и пояс чиновного лица – войсковым советником стал. Торговлей решил заняться, да никак приказчика не найду.
   – Значит, это тебя Железный Коготь обокрал? – переспросил Лу Бинъи. – А он кабачок в Линьцине открыл. На паях с Се Третьим. Деньгами ворочает, ссуды дает. Все тамошние певицы у него в долгах. Огромные барыши огребает. Одет с иголочки, ест чего только пожелает. На осле разъезжает. Раз в три или пять дней заявляется. Счета проверит и барыши в карман положит. На прежних друзей никакого внимания! А брат у него игорный дом открыл. Псарню держит, петушиные бои устраивает, и никто им не смеет перечить.
   – Я его в прошлом году как-то встретил, – говорил Цзинцзи. – Отвернулся он от меня. Чуть не избил. Хорошо друг подоспел. Ненавижу я его до мозга костей.
   Тут он повел Лу Бинъи в ближайший кабачок. Они поднялись наверх, заняли столик, а когда подали вино и закуски, стал держать совет.
   – Как бы мне с ним разделаться, а? – начал Цзинцзи. – Отплатить ему за все прошлое.
   – Как говорится, благороден не тот, кто ненавидит слабого; муж не тот, кто не помнит зла, – изрек Лу. – Я с ним поговорю как следует, а то он пока гроб не увидит, слезы не прольет. Я ему по-хорошему предложу, но он мое предложение безусловно отвергнет. И тебе, брат, никакого дела открывать не придется. Надо будет только подать на него жалобу, к суду его привлечь. Пусть вернет тебе украденное. Отберешь у него по суду кабачок, добавишь капиталу и войдешь с Се Третьим в пай. Я буду с братом Се на пристани трудиться, а тебе, брат, придется раз в три или пять дней наведываться, счета проверять. По сотне с лишним лянов в месяц получать будешь. Это я тебе ручаюсь. А где ты еще такие барыши выколотишь?!
   Да, дорогой читатель! Не посоветуй тогда Лу Бинъи, не погибли бы люди не своей смертью. Какой страшный конец ждал Чэнь Цзинцзи! И другой погиб невинно. Плохо они кончили, как Ли Цуньсяо, живший в эпоху Пяти династий, или Пэн Юэ, описанный в «Истории Ханей».^[1747]
   Да,

 
Беда назначена судьбой,
И не при чем тут мы с тобой.
 

   – А ты брат, дело говоришь! – выслушав его и поклонившись, воскликнул Цзинцзи, – Я только с зятем и сестрой посоветуюсь. Если нам удастся, то я поставлю тебя приказчиком. Вместе с братом Се делом займешься.
   Они допили вино и, спустившись вниз, расплатились с хозяином. – Смотри, никому ни слова! – предупредил друга Цзинцзи. – Награда за мной.
   – Понимаю, – отвечал Лу Бинъи.
   На этом они расстались.
   Дома Цзинцзи изложил задуманное Чуньмэй.
   – Но как решать без хозяина? – спрашивала Чуньмэй.
   – Не волнуйтесь! – вмешался в разговор стоявший рядом старый слуга Чжоу Чжун. – Пусть дядя составит жалобу, укажет, сколько было похищено серебра и товаров. Приложите к жалобе визитную карточку батюшки, а я подам пакет судебным надзирателям в управу. Привлекут они Яна к суду, порку устроят. Все серебро выложит, будьте покойны.
   Довольный Цзинцзи составил жалобу, запечатал ее в пакет вместе с визитной карточкой начальника Чжоу и передал Чжоу Чжуну.
   Когда Чжоу Чжун подошел к управе, там уже началось слушание дела, и оба надзирателя были на своих местах.
   – От его превосходительства командующего гарнизоном господина Чжоу посыльный с письмом, – объявил привратник.
   Тысяцкий Хэ и его помощник Чжан Второй велели впустить Чжоу Чжуна. После расспросов о повышении хозяина и назначении на новый пост они распечатали пакет, где нашли визитную карточку и жалобу. Желая угодить командующему, они тотчас же подписали ордер на арест Ян Гуанъяна из Нижнеречья,^[1748] куда и были немедленно посланы полицейские, а Чжоу Чжуну вручили свои визитные карточки.
   – Передай низкий поклон твоему батюшке и матушке, – наказали они. – Мы сообщим вам, как только будет возвращено украденное серебро.
   Чжоу Чжун рассказал Чуньмэй о встрече с надзирателями и передал их визитные карточки.
   – Об аресте тут же распорядились, – добавил он. – Как только будет серебро, с посыльным сообщат.
   Цзинцзи взял визитные карточки. На одной было написано:

   «С низким поклоном Ваш ученик Хэ Юншоу»,

   а на другой:

   «С низким поклоном Ваш ученик Чжан Маодэ».

   Цзинцзи остался доволен таким оборотом дела. Не прошло и двух дней как полицейские вернулись из Нижнеречья с арестованными Ян Гуанъянем м его братом Яном Вторым Гуляй Ветер. В управе на основе жалобы Чэнь Цзинцзи им учинили допрос, а после порки держали несколько дней в заключении. Арестованные вернули три с половиной сотни лянов серебра и сто бочек вина. Кроме того, имущество кабачка было оценено в полсотни лянов. Но в жалобе Цзинцзи указывалась сумма в девятьсот лянов серебра, недоставало еще три с половиной сотни. Дом Яна был продан за полсотни лянов, пустили с молотка и все имущество. Так Цзинцзи оказался владельцем кабачка и компаньоном толстяка Се. Чуньмэй дала ему пятьсот лянов, после чего капитал его составил тысячу лянов серебра. Лу Бинъи стал приказчиком.
   После ремонта кабачок стал неузнаваем. Все сверкало свежим лаком, всеми цветами переливалась роспись. Блестели перила, на балках играли блики. Красовались чистотою аккуратно накрытые столики.
   Настал день открытия кабачка. Барабанный бой и музыка неслись к самым небесам, стройно пели флейты и свирели. Отовсюду собрались заезжие и торговые гости. На сей случай созвали со всех концов певиц. Цзинцзи принес в жертву свинью и возжег жертвенные деньги.
   Как говорится:

 
Откупорили жбан,
И на версты вокруг
Чудо-благоуханье разлито.
Лишь за чарку вина
Небожитель отдаст
Все свои жемчуга и нефриты.
А сановник с себя
Снимет все соболя,
Вынет золото царская свита.
 

   Цзинцзи поднялся наверх. Кругом в окна кабачка струился яркий свет. Блестели зеленью перила. Со всех сторон открывался вид на далекие гряды покрытых облаками гор. На горизонте сливалась с небом водная гладь. Прямо на востоке устремлялась ввысь окутанная синеватою дымкой похожая на раковину громада горы Тай. Прямо на западе за плотной стеной голубоватой мглы скрывался престольный град. На севере и тут и там ярусами высились красные терема. На юге протянулась белой шелковой лентой полноводная река Хуай.^[1749] Вверху и внизу насчитывалось более сотни отдельных комнат, и тут и там гостей ублажали музыкой, танцами и песнями. Не описать всех яств, от которых ломились столы, и вин, которые лились рекой.
   Да,

 
Персиковый веер
прохладу навевал,
Песни, игры, пляски —
прилунный карнавал.
 

   С середины первой луны, когда на пристани в Линьцине Чэнь Цзинцзи открыл кабачок, он приносил ему за день от тридцати до пятидесяти лянов серебра.
   Всеми делами заправляли Толстяк Се и приказчик Лу Бинъи. Дня через три-четыре в Нижнеречье для подведения счетов наведывался Цзинцзи. Он прибывал верхом в сопровождении молодого слуги Цзяна. И всякий раз Лу Бинъи и Толстяк Се готовили ему комнату наверху – стелили постель и накрывали стол. Аккуратно убранная, комната походила на снежный грот. На столе стояли закуски и вино. Чтобы Цзинцзи не было скучно, звали самых красивых певичек. Чэнь Третий служил виночерпием.
   И вот однажды, а дело было в прекрасную пору третьей луны, когда светила яркое солнце, благоухали цветы и травы, бирюзовой стеной росли по берегам нежные ясени и ивы, а благоухающие персики и абрикосы алели, как парча, Чэнь Цзинцзи стоял наверху, облокотившись на зеленые перила, и любовался чудными картинами природы. Какое же царило ликованье!
   Тому свидетельством стихи:

 
В дымке стяги парчовые,
Благодать на земле,
Ветры вешние, новые,
Дни длинней и длинней.
Хмель придаст парню храбрости —
Губы в пряной слюне,
Дарит девице радости,
Пляской нот на зурне.
Ивы душатся росами,
Тополей липок сок,
Близ садов абрикосовых
Покосился флажок.
Не попал на просцениум?
Плюнь! Пивной городок
Одарит исцелением
Бренных чувств парадокс.
 

   Глядел Цзинцзи сверху в окно и заметил, как к берегу причалили две джонки, груженые сундуками, корзинами и домашней утварью. Человек пять после разгрузки вместе со всем скарбом направились прямо к нему в кабачок и заняли пустовавшую комнату. На джонке оставались две женщины. Одна средних лет, высокая, со смуглым лицом, а другая еще молодая, лет двадцати с небольшим, казалась миловидной и холеной. Лицо ее было подпудрено и нарумянено. Когда и они проследовали в кабачок, Цзинцзи спросил у Се:
   – Это что за люди? Почему занимают помещение без спросу?
   – Эти женщины прибыли из Восточной столицы навестить родственника, – пояснил Се. – Но не нашли его и остались под открытым небом. Они просились к соседу Фаню. Им дня на два, на три остановиться. Я только что хотел с вами посоветоваться, сударь, а вы сами подошли.
   Цзинцзи готов был выйти из себя, но тут молодая женщина, робея и смущаясь, выступила вперед и отвесила Цзинцзи глубокий поклон.
   – Не гневайтесь, сударь, прошу вас! – обратилась она. – Ваш управляющий нисколько не виноват. Это мы набрались смелости. Но нам некуда деваться, поверьте, сударь. Вот и дерзнули зайти к вам, не спросясь. Будьте так добры, простите, пожалуйста. Мы долго не задержимся. Какие-нибудь дня три-четыре. А за жилье, вы не беспокойтесь, мы уплатим все, что полагается.
   Убедившись, что женщина бойка на язык, Цзинцзи глаз с нее не спускал. Она тоже украдкой поглядывала на него. Их взгляды встретились, и они не в силах были подавить душевное волнение. Цзинцзи молчал, но, оглядев женщину с головы до ног, про себя подумал: «А ведь я с ней где-то встречался. Что-то знакомое.» Высокая средних лет женщина тоже уставилась на Цзинцзи.
   – Вы, сударь, случайно не зятюшка Чэнь из дома господина Симэня? – спросила она наконец.
   Цзинцзи был поражен.
   – А ты откуда меня знаешь? – спросил он.
   – Не скрою, зятюшка, я жена бывшего вашего приказчика Хань Даого, – проговорила женщина средних лет. – А это моя дочь Айцзе.
   – Но вы жили в столице, – недоумевал Цзинцзи. – Как же попали сюда? А где сам хозяин?
   – Он в джонке остался, вещи сторожит.
   Цзинцзи наказал виночерпию сейчас же пригласить Хань Даого. Немного погодя вошел Хань и поклонился хозяину. Время посеребрило ему виски и бороду.
   – Государев наставник Цай, главнокомандующие Тун, Чжу и Гао, правый министр Ли и дворцовый смотритель Ли были осуждены выходцем из университета Чэнь Дуном^[1750] в докладе на высочайшее имя, – объявил Хань Даого. – Доклад одобрил прокурор, и государь указом повелел арестовать всех шестерых. Их дело разбирала судебная коллегия трех управлений, и по приговору их отправили в места пагубных миазмов^[1751] на пожизненную ссылку. А начальника ведомства обрядов Цай Ю, сына государева наставника, предали казни и конфисковали все имущество. Вот мы втроем и решили спасаться бегством. Думали у моего младшего брата в Цинхэ пока укрыться, а он дом продал и куда-то исчез. Тогда нам пришлось нанять джонки. Так мы и добрались сюда. Мы счастливы, как никогда, что встретили вас, зятюшка. А вы, зятюшка, все у господина Симэня живете?
   Цзинцзи рассказал о себе и продолжал:
   – Так что и я у него больше не живу. Я вошел зятем в дом начальника гарнизона Чжоу. Чином обзавелся – войсковым советником стал. А для прожития кабачок на пристани открыл. Вот двоих приказчиков нанял. Раз уж нам с вами довелось встретиться, и оставайтесь у меня, устраивайтесь поудобнее и живите, сколько хотите.
   Ван Шестая и Хань Даого в знак благодарности поклонились Цзинцзи, потом перенесли из джонки в кабачок оставшуюся там домашнюю утварь. Зуд нетерпения одолевал Цзинцзи, и он послал слугу Цзяна с Чэнем Третьим помочь им поскорее перебраться.
   – Не волнуйтесь, зятюшка, – упрашивала Ван Шестая. – Прибавили мы вам хлопот.
   И прибывшие и хозяин были очень довольны.
   – Мы ведь с вами – одна семья! – воскликнул Цзинцзи в ответ. – К чему же нам считаться!
   Близился закат, шел предвечерний час под девятым знаком шэнь,^[1752] и Цзинцзи надо было торопиться домой.
   – Давай-ка угости их чаем и сладостями, – распорядился он приказчику и, оседлав лошадь, в сопровождении слуги пустился в путь.
   Всю ночь у Цзинцзи учащенно билось сердце. Всем его существом овладела Хань Айцзе.
   Прошел день, другой. А на третий день рано утром Цзинцзи вырядился в парадное платье и в сопровождении слуги Цзяна поспешил в кабачок, посмотреть, как там идут дела.
   Хань Даого послал полового пригласить Цзинцзи на чашку чаю, Цзинцзи и сам намеревался навестить постояльцев, но тут к нему явился половой. Цзинцзи не заставил себя ждать.
   Навстречу вышла Хань Айцзе. Она улыбалась и была очаровательна.
   – Прошу вас, сударь, присаживайтесь, проговорила она, кланяясь.
   Цзинцзи проследовал в комнату и сел. К нему присоединились Ван Шестая и Хань Даого. Немного погодя подали чай. Завязался разговор, вспоминали прошлое. Цзинцзи не мог оторваться от Хань Айцзе. Она тоже смотрела на него широко открытыми, сверкающими, как звезды, глазами с поволокой. Их взгляды становились все более многозначительными.
   Тому свидетельством стихи:

 
Туфли остроносы,
До чего изящны!
Сколько стати, лоска,
Страсть в глазах блестящих
С томной поволокой.
Тело, словно яшма,
Грудь ее высока,
Аромат – манящий.
 

   Хань Даого немного погодя спустился вниз.
   – Как много весен встретили вы, сударь? – спросила Айцзе.
   – Впустую прожито двадцать шесть лет, – отвечал он. – А вы, барышня?
   – Нас с вами свел случай, сударь! – воскликнула Айцзе. – И мне двадцать шесть.^[1753] Мы с вами в доме батюшки еще встречались. И вот на счастье опять оказались рядом. Да, кому суждено, те свидятся, хоть и за тысячи ли.
   Когда разговор их стал более интимным, Ван Шестая будто бы по делу последовала за мужем, оставив их одних. Игривыми речами Айцзе совсем заворожила Цзинцзи. Он, с юных лет познавший женщин, сразу, конечно, понял, к чему она клонит, и сел, обернувшись в ее сторону. Поскольку Хань Айцзе, как и ее матери, еще во время переезда из столицы не раз приходилось идти проторенной дорожкой, а в бытность свою наложницей дворецкого Чжая в имении императорского наставника Цай Цзина чему ее только ни научили – сочинениям всех философов, стихам и романсам, песням и одам, потому, сразу уловив отклик на свои завлекания и убедившись, что в комнате нет посторонних, она подсела к нему вплотную и, прильнув к его плечу, залепетала игриво и притворно.
   – Дайте мне посмотреть вашу золотую шпильку, сударь, – проговорила она.
   Только было Цзинцзи протянул руку, как Айцзе положила свою руку ему на голову и, вынув из прически шпильку, встала перед ним.
   – Пройдемте наверх. Мне вам надо кое-что сказать, – проговорила она и стала удаляться.
   Цзинцзи, разумеется, проследовал за ней.
   Да,

 
Пускай хитрее и коварней бесов многих,
Ты вылакаешь то, чем я омою ноги.
 

   Цзинцзи поднялся за ней наверх.
   – Что вы хотели сказать мне, барышня? – спросил он.
   – Нас связывают давние узы любви, – говорила Айцзе. – И ты, пожалуйста, не притворяйся. С тобой хочу разделить ложе, порхать, как птица.
   – Но нас могут увидеть, – возразил было Цзинцзи. – Как же быть?
   Айцзе пустила в ход все свои чары и, заключив Цзинцзи в объятия, тонкими и нежными, как нефрит, пальчиками начала отстегивать ему пояс. В них огнем пылала неуемная страсть, и Айцзе, сняв с себя одежды, опустилась на ложе. Они слились в любви.
   Да,

 
Где страсти пламень до небес, там страха нет!
Под пологом любви приют на сотни лет.
 

   – И которая же ты будешь в семье? – спросил он.
   – Я родилась в праздник лета,^[1754] – отвечала она. – Меня зовут Пятая, а по имени – Айцзе.
   Немного погодя они завершили игру и, прильнув друг к дружке, сели рядышком. Она поведала ему о своих житейских невзгодах.
   – Когда мы покинули столицу и не нашли родню, нам жить стало нечем. Если у тебя найдется пять лянов, будь добр, одолжи отцу. Я долго не задержу. Верну с процентами.
   – Что за разговор! – воскликнул Цзинцзи. – Раз просишь ты, я дам пять лянов.
   Получив согласие, Айцзе вернула ему золотую шпильку. Они еще посидели рядом. Из боязни пересудов Цзинцзи выпил чашку чаю, а от обеда в обществе Айцзе отказался.
   – Нет, дела у меня есть, – сказал он. – А на расходы я тебе дам серебра.
   – А я вина приготовлю, – говорила она. – Только не отказывайтесь, сударь. Вечерком посидим.
   Цзинцзи пообедал в кабачке и вышел пройтись. На улице ему повстречался Цзинь Цзунмин, монах из обители преподобного Яня, и начал кланяться. Цзинцзи рассказал ему о себе.
   – Не знал я, брат, что ты в доме начальника гарнизона живешь, – проговорил Цзунмин. – И женился, кабачок открыл. Прости, что не пришел поздравить.
   Завтра же пришлю с послушником чаю. А выберешь время, прошу, в обитель заглядывай.