Ахметов Бектас. Чм66 или миллион лет после затмения солнца

   Мама Гау, Балия Ермухановна, просила раскрыть секрет матушкиных баурсаков. Пропорции Балия Ермухановна соблюдала, как и следовала требованию ставить тесто на ночь в тепло, но баурсаки у нее, как и прежде, получались резиновые. Айгешат пришла в наш дом без понятий как делать пончики пышными. Не прошло и нескольких дней, как она в темпе подшустрилась и стала печь баурсаки вкусом точь в точь как у мамы.
   Мне нравится как она нарезает хлеб. Тоньше чем в ресторане. Еще у нее офигенно получается выпечка. Торты в ее исполнении – закачаешься.
   – Чтобы наесться твоими медовыми тортами их нужно хотя бы штук сто, – похвалил я.
   – Приятно слышать. Но думаю, что тебе хватило бы и пятидесяти, – улыбнулась глазами Айгешат, – Ты и без того упитанный.
   Упитанный? Это есть.
   Ознакомила мама сноху и с содержимым сундуков и серванта.
   Самое ценное в серванте старое серебро с вензелем "М.Е.".
   Купила матушка подстаканники и ложки у эвакуированных на акмолинском базаре в 43-м. Кто-то маме сказал, что серебро раньше принадлежало семейству Салтыкова-Щедрина. Якобы "М.Е." – начальные инициалы сатирика – "Михаил Евграфович". Наверняка это не так. Маме же нравится считать покупку серебром графа. Если так, то подстаканникам и ложкам Михаила Евграфовича не место в нашем доме. Она думает, если купила за цену хлеба чужую вещь, которая есть семейная память, то это не мародерство.
   Лучшая подруга Шафира младше ее, но мама не считает зазорным следовать образцам благополучия жены отставного милиционера. Вазы и тарелки севрского фарфора тетя Шафира возможно приобрела и в комиссионке, что меняет существо темы, и у меня нет подозрения, что она, как и моя мама, не обращает внимания на народное предостережение: "Чужие вещи счастье в дом не приносят".
   Для кого-то красивые вещи – символы, что дороже денег, а для иных и средство наживы. Маркиза сейчас вдова писателя и дабы достойно утвердиться в почетном статусе скупает у матушки черепки, выбракованные при очередной инвентаризации. Кто-то давным-давно вбил глупышке, что она знатного рода. Тетенька вспомнила об аристократических корнях и явочным порядком спешит предъявить доказательсва собственной исключительности. Маркиза поотстала от веяний – в комиссионках не на что смотреть – и верит на слово, что втюхиваемые ей вещички только-только входят в Европе в моду. Матушка ломит цены с потолка, подруга не задумываясь, лезет в кошелек. Чего не сделаешь ради превращения квартиры в подобие салона степной аристократки!
   По завершении сделки Маркиза и мама присаживаются на несколько часов поболтать. Возобновляются разговоры бывалых следопытов о чужих деньгах. Маркиза отводит душу и ненавистно говорит о неправедно разбогатевших женах писателей. Сидящим рядом впору затыкать уши.
   Маркиза и Шафира, пожалуй, единственные, кто ни разу открыто не пошел против мамы. Маркиза хоть и вздорная баба, перечить матушке побаивается. Шафира сама по себе осторожная, ни с кем не ссорится, знай себе, неустанно зарабатывает образ выдержанной, всепонимающей женщины. Тетя Шафира умеет слушать, да и у самой есть что рассказать постыдно интересного. Поведает свежую сплетню и никаких комментариев. Разве что спросит: "Что скажете?"..
   Айгешат души не чает в тете Шафире. Супруга дяди Урайхана отвечает ей взаимностью и хвалит матушку за подбор и расстановку кадров: "Женгей, вы молодец!". Матушка сама не нарадуется на себя и отвечает подруге жизнеутверждающим: "Энде"!
   Сноха пока называет свекровь мамой. Дань положенным в закон привычкам, но по возрасту матушка не годится ей в мамы. Папу Айгешат зовет аташкой. Мама готовит для отца немудрящую еду отдельно,
   Айгешат относит завтрак в кабинет и минут через десять спрашивает:
   "Аташка, как поели?".
   – Спасибо, – благодарит папа, – чуть не подавился.
   Кто бы мог подумать! Айгешат, любящая предаваться созерцательности, хорошо знающая Кавабату и Акутагаву, с интересом слушает мамины байки про казахских литераторов. Ей интересны и Г.М., и Джамбул, от похождений которого на первой декаде казахской литературы и искусства в Москве она изнемогает от смеха. Она приглядывается и к соседям. Среди них ей жить, надо знать, кто есть кто.
   Мама говорит:
   – Соседи завидуют мне из-з Айгешат.
   Тут она, скорее всего, попала в точку. Если уж Шарбану с Баткен пытались отговорить Айгешат не жить со мной, то что говорить о тете
   Софье с Балтуган. Обеих мама выкупает по глазам. Балтуган к нам не ходит, тетя Софья по старой привычке заглядывает и мама назло ей рассказывает про то, как ей неслыханно повезло со снохой, с учеными-сватами. Соседка опускает глаза, молчит.
   Жарылгапов далек от бабьих сплетен. Айгешат ему нравится, при ней он тактично забывает об аргынофобии и, что уж совсем неожиданно, соглашается с лицемерными вводными матушки: "И среди уйсуней встречаются хорошие люди".
   Моя жена слушает Жарылгапова с открытым ртом.
   – Дядя Ислам, вы интереснейший человек!
   Жарылгапов усмехается:
   – Келин, сен маган жакслап кюймак псир. Мен саган коп ангеме айтайим.
   Дядя Ислам любитель оладушек, еще его радует знание маминой снохой казахского. С Ситкой Чарли он разговаривал на русском, со мной тоже не употребляет казахских слов. В беседах с Айгешат он то и дело приговаривает: "Барекельде!". Ему много приходится бороться за открытие казахских школ в Алма-Ате, и если бы кто сказал ему, что его подвижничество никому не нужно, он бы сильно кайфанул. Хотя он и сам видит: русские не видят причин интересоваться казахским языком не потому что он недостаточно благозвучен и хорош – кто его разберет? Что уж там, русские все видят и им привычней чуять нутром.
   Они прекрасно видят, что из себя представляет тот же казахский ученый или писатель. Среднеарифметически это сын животновода, который закончив школу, едет в город, заканчивает университет и вместив в себя чужую премудрость, начинает во всеуслышание глаголить на уровне ликбеза. Язык тут ни причем, вторяки никому не интересны.
   Мысал ушын, мне режет уши немецкий. Какая-то маскулина слышится в дойче, но немцы принудили учить свой язык не тем, что он немецкий, а своими людьми. Причина в носителях языка. Мало того, что кочевник человек без биографии, ему не о чем поведать миру кроме того, как о том, как он пас овец. На дворе вторая половина ХХ века, но и с книжками под мышками мы все те же братуханы Чингисхана.
   Жарылгапов прекрасно знает, что почем и кто откуда. Но и ему часто изменяет объективность, он верит в заговор против языка, против казахов и как-то повторил услышанное от Ауэзова о том, что
   Абай ни в чем не уступает Шекспиру и Гейне, и беда степного философа только в том, что он родился казахом. Один из лучших знатоков русской словесности не в силах смириться с положением родного языка.
   Он рвет и мечет, придумывает новые слова и не просит за них денег.
   Только бы язык выглядел на уровне его новых изобретений. Слово
   "аргынофобия" он придумал в связи со страхами, царившими в мире в
   50-х, отслеживая политическую жизнь планеты. При всей европейскости словосочетание вторично, но оно нисколько не коробит слух, поднимает казахский на новые уровни.
   Айгешат понимает и разделяет озабоченность Жарылгапова, нажарив оладьи, она звонит соседу: "Дядя Ислам, приходите пить чай".
   Вместо Карины второй год работает Света Волкова. Зовем мы ее оторвой. Зовем за то, что выводит из себя Шкрета. У Саши к приходу
   Светы накапливается писанина для перепечатки. И пока она, как всегда задерживается на час – полтора, Шкрет, которого ждет Чокин с перепечаткой, мечет икру. Волкова появляется и Саша на нее: "Света, ты где была?".
   – Где я была – это мое дело.
   Мы гогочем, Шкрет столбенеет.
   – Что за шут?
   Оторве 20 лет. Она живет с мамой и рассказывает о танцах в пограничном училище. Жених ее курсант, по окончании училища оторва уедет с ним на дальнее пограничье. Девчонка любит посмеяться, я с ней ругаюсь. Ругаемся мы с ней из-за цветочных горшков. Света запрещает нам курить в комнате.
   – Оторва, – угрожаю я, – будешь продожать на нервы действовать – все листочки твоим цветочкам оторву!
   – Кончай, Бек, – Волкова стучит по клавишам и улыбается, – ты не такой.
 
   Притирка идет трудно. Напившись, я спросил Айгешат: "Почему ты пошла за меня? Ты ведь не любишь меня".
   – Я надеялась со временем влюбиться в тебя.
   Мыслимое ли дело, спать с чудовищем и надеяться в него влюбиться?
   Матушка успокаивает ее: психованность сына не от неспособности оценить то, что он получил. За непорядком в наших отношениях стоит
   Кэт. Она и вертит твоим мужем-дураком, и подстрекает его на разрыв.
   Не поддавайся на провокации. Враги только и ждут развала семейного счастья.
   Подробней других о моем положении осведомлен Дракула, он свой человек и там, и тут, и по его разумению мне бы жить, да радоваться.
   В житейском смысле он может и прав, только Дракула не знает, что творится со мной. Я вибрировал. По-настоящему хотел только пошлячку
   Кэт, с Айгешат мне сподручней вести умные разговоры. Голова прочно пошла в отказ: перед глазами один лишь Центр мироздания Кэт.
   Прошло полтора года с начала нашей с ней связи. У нормальных мужиков давно бы состоялась замена еще в первом тайме, я же все больше и больше распаляюсь от вожделения. Кэт ставит мне рога не только из натуральности ее стремления к новизне ощущений, но и потому что я слабак. И спит со мной всего лишь из опаски, что в случае отказа я ее выживу с работы.
   Мне мало обеденных стыковок на квартире ее подруги. В рабочее время мы запираемся во внутренней комнате, и прижав ее голову на стол Руфы, я наспех овладеваю Кэт. Она возмущается, говорит, что мы беклемишимся как животные.
   На чердачных оперативках Кэт предрекает мне недееспосбность от уколов семейного врача.
   – Она тебя заколет.
   Айгешат никаких уколов мне не ставила, шарабан и без иньекций шел циркулем. Чем больше я делал из себя Кугеля, тем чаще просыпался среди ночи и глядя, на спящую рядом Айгешат, думал: "Она запросто может забеременеть, но не страхуется. Это у нее такая целевая программа по созданию в голой степи топливно-энергетического комплекса. Если она забеременеет, мне хана".
   Я не хочу от нее ребенка. Она это чувствует, она это знает, и тем не менее готова выносить в себе мое повторение. По идее, мужик должен дорожить честью, оказываемой ему женщиной, какими бы при этом побуждениями она не руководствовалась. Это я хорошо понимал. Как и то, что женщина рожает детей не для мужа, – для себя.
   Рассердившись на мою культурность, мама кричит: "Ты – скот!".
   Скот не скот, но она сама торопила события. Кто виноват, что я вырос в потребителя? Матушка? Пожалуй, нет. Только я сам. Злясь на меня, мама думала, что когда-нибудь я научусь отдавать долги. Произойдет это, когда я окрепну с помощью Айгешат. Пока, говорила она снохе, надо беречь мужа. Впереди его ждут великие дела.
   Скончался Аблай Есентугелов. Накануне вечером разговаривал по телефону с тетей Альмирой, а к утру остановилось сердце. Дяде Аблаю было 68 лет. Матушка вспомнила о поверье, по которому большой труженик уходит из жизни, когда предназначенные ему судьбой, дела завершены. Есентугелов много чего успел, прожил интересную жизнь.
   Вдове и детям есть чем гордиться.
   "Голос за кадром: "Ты хотел узнать, что такое Вечность? Смотри!".
   Х.ф. "Любовники декабря". Постановка Калыкбека Салыкова.
   Студия "Скиф", 1991.
   Айгешат интересны фильмы и биография режиссера Фассбиндера.
   Психологическое, бессюжетное кино ей не надоедает. "Советскому кинематографу, – говорила она, – не хватает смелости проникновения в тайны человеческой психики. Наши фильмы здесь прямолинейны". Не во всем с ней согласен, тем не менее она целиком права в одном: отечественным киношникам присуще привычка сразу брать быка за рога.
   Тем не менее, есть советские фильмы для меня совершенно непонятные.
   Например, "Парад планет".
   Малик ждал меня на углу возле своего дома не один. Бородатый симпатяга в фирменном джинсовом костюме и синей бейсболке, что пришел с ним, внимательно смотрел на меня.
   – Костя, – он протянул руку и спросил. – Ты не Бектас?
   – Он самый.
   У парня мягкие карие глаза, улыбка прячется в усах..
   – Ты меня не помнишь?
   – Нет.
   – Мы с тобой жили по соседству, – сказал бородач и уточнил. – В детстве… Я у тебя дома бывал и ты еще нас на балконе оладьями кормил.
   – На Кирова?
   – На Кирова.
   – Все равно не припоминаю. Ты во дворе Эдьки Дживаго жил?
   – Нет. Наш дом примыкал к школьному двору.
   – Это где груша росла?
   – Что-то там рядом с домом росло… – Костя снял бейсболку, почесал затылок. – Почему ты меня не помнишь?
   – Извини… Но… – я развел руками.
   – Тогда меня звали Копеш.
   Копеш? Имя знакомое. Кажись бегал средь нас такой.
   – Малика откуда знаешь?
   – Я в микрашах живу. – А-а… Чем занимаешься? – Я кинорежиссер.
   – Фамилия? – Салыков. Салыков? Костина физия лычит для режиссера и одет он джазово. Но про киношников с такой фамилией ничего не слышал. Мы поднялись домой к Малику. Костя парень словоохотливый.
   Рассказал: кино временно не снимает. В прошлом году попал с
   Айтматовым в аварию, полгода пролежал в больнице, сейчас ходит с пластиной в черепе. – Кроме Айтматова кого еще знаешь? – с ехидцей спросил я.
   – Сережа мой друг.
   – Какой Сережа? – Параджанов. Айтматов еще куда ни шло, но про дружбу с Параджановым сосед мой заливает. – Звиздишь пацан. – Нан урсын. – Не клянись на хлебе, голодным останешься. – Почему ты мне не веришь? В разговор вмешался Малик. Он мацевал в ладони башик ручника и говорил за Костю. – Прикинь, неделю назад Параджанов ему с
   Джигой звонил… На "Мосфильме" они для Кота сценарий нашли. -
   Джига? Это еще кто такой? – Джигу не знаешь? – Малик рассмеялся. -
   Джигарханян! Ему тоже понравилась "Дыня" Кота.
   Джига еще что! Югославов Малик называет и вовсе югами. – Какая дыня? – Фильм Кота так называется. Еще один звиздун. Костя говорит
   Малику, что он человек глубоко творческий и что когда-нибудь он его обязательно снимет. Это когда он окончательно придет в себя после аварии. – Костя, пойдем ко мне домой, – водку мы допили, косяк они спалили. Надо продолжить. – С мамой познакомишься. Только не распространяйся, что ты какой-то там режиссер. Я скажу, что ты племянник первого секретаря Каракалпакского обкома партии Салыкова.
   Какимбек Салыков кокчетавский казах. Работал вторым секретарем
   Джезказганского обкома, побыл в Москве инспектором оргпартотдела ЦК
   КПСС, недавно сменил проштрафившегося каракалпака Камалова. Маме будет приятно узнать, что бывший сосед родственник перспективного человека. – Хоп. – Кот не обиделся за кинематограф. Кот был пьян, но не вызвал подозрений у матушки. Рассказал, что ВГИКов не заканчивал, служил в армии, в Москве три года играл в ансамбле "Самоцветы", учился в театральном институте в Алма-Ате, пахал в Чимкентском областном театре и недавно в срочном порядке попер в кинематограф.
   Айгешат он тоже понравился. Ей он не удержался сказать, что его задумки способен осуществить только Тарковский. Еще Костя ей и мне сообщил по секрету: "Перед вами самый красивый казах. Вот почему я был пять раз женат и у меня семеро детей". – Зачем тебе столько детей? – спросил я. – Женщины хотят от меня иметь ребенка. Не могу же им отказывать. – Понятно. Кот ушел, Айгешат сказала: "Костя действительно очень красив". – Одухотворенно красив, – уточнил я и добавил. – Только врет много. – Скорее, фантазирует, – поправила меня жена, – Он художник. – Какой он художник? Гусогон он. Было бы неплохо, если бы Костя хоть чуточку не врал и что-то из себя представлял. С нашего двора так никто и никуда не пробился. Какие-то мы все простые. – Интересно, он меня помнит, я его – нет. – Старшие не помнят младших. – сказала Айгешат. "Да-а…? подумал я. – Костя помнит а и?ы оладьи. Надо ие". Копеш, Копеш… Постой… Понемногу я стал припоминать. Был такой малек среди нас. Жил он в доме-развалюхе, за штакетником, подпиравшим школьный двор. А-а…
   Вспомнил. Мы играли в войну и Совет назначил его своим ординарцем.
   Было это 7 ноября 1957 года.
   Глава 13 Я открыл отчет лаборатории ядерных процессов и прочел заглавие: "Экситонная модель ядерных взаимодействий". Атомщики не стоят в стороне от поветрий. Моделями заражены производственники, социологи, спортсмены. Дошло до выездной модели Лобановского и
   Базилевича. Авлур тщательный мужик и зря ничего не говорит. – Физика атомного ядра терра инкогнита – сказал он.. По нему, описывать ядерные процессы математическими моделями некоторым образом легкомысленно. Модель работает лишь при определенных ограничениях, из рассмотрения убираются ряд существенных показателей – иначе искомые величины не поддаются исчислению. Эмипирики это понимают и тем не менее ничего поделать не могут – других методов счета показателей на сегодняшний день нет. Объединение моделей в одну большую тоже мало что дает. Большая модель содержит те же ограничения, или, если выразиться точнее, допущения, условности, какие в любом случае дают всего лишь приблизительную картину происходящих внутри ядра процессов. Это все равно как по уговору с
   Озолингом условиться считать, что температура окружающей среды везде постоянна и равна 25 градусам Цельсия. Для простоты счета энергии на необратимость это может и оправданно. Корректны ли упрощения в ядерной физике? Физика не экономика, и не от хорошей жизни атомщики идут на упрощения. Эпоха великих открытий в естествознании кончается тогда, когда открытия приобретают прикладной характер. Начинается повальное обыденное исследование поведения газов в безобразно изогнутой трубе. Отсюда и берут истоки разссуждений о коллективном творчестве, крупняки привыкают к пребыванию в роли амбалов для отмазки. Симптомы того, что физичекая наука мало-помалу "много для себя полезного исчерпала", налицо. Капице дали Нобелевскую премию за сверхтекучесть жидкого гелия. Открытие физик совершил до войны. Мало того, за теорию сверхтекучести Нобеля уже давали в шестидесятых.
   Сверхтекучесть гелия – красивое открытие, его можно проиллюстрировать без формул и цифр, она завораживает обывателя.
   Частный, необъяснимый случай, который на много лет вперед загрузил криогенщиков. Время открытий, сделанных на кончике пера, подходит к концу. Ученые ждут человека, который разложит все по полочкам и даст объяснение нынешним нестыковкам – создаст единую теорию поля. Теория поля должна объять необъятное. С ней все встанет на свои места.
   Дальше что? Дальше пойдет скукота такая, что скоро и на футбол будет идтить неохота. Как всегда, наука – производству. По времени
   Ренессанс совпал с расцветом ремесленничества. Нам кажется, будто имеем дело с научно-техническим прогрессом, в то время как на дворе вторая редакция ремесленнической революции. Вспоминаю о галилеевых преобразованиях и вижу перед собой дрожание системы координат Х-У Z. "Галактики разбегаются…". "В расширяющейся Вселенной, что ты значишь, человек?". Смотрим в небо и понимаем, какие мы все-таки мураши. Что на сегодняшний день имеем? Преобразования Галилея подходят к завершению, заколыхалось трехмерное пространство, люди задвигались как на картинах Брейгеля. Каспаков квасит вторую неделю.
   И остановиться не может, и бюллетень нужен. Айгешат положила Жаркена к себе в отделение. Поспать она любит. Чтобы не опоздать на работу, встает Айгешат в полседьмого и с двумя пересадками едет в Покровку.
   Больница небольшая, отделение на десять коек, туалет с умывальником в коридоре. Каспаков на время позабыл про собственный уровень и на удобства не в претензии. Пришел в себя, появился аппетит.
   Бухгалтерия отказывается оплачивать прогулы, да и Чокину надоело грозить увольнением. Подготовлен приказ о переводе Каспакова в старшие научные сотрудники. Исполнять обязанности завлаба приказано
   Шкрету. 11 ноября вышел из печати "Простор". Редактор отдела на треть обкорнал материал. Автору видней. Если читать слитно, то невнимательный читатель может и не заметить ходульных фраз; огрехи стиля перекрывает актуальность вопроса. Очерк получился слабый.
   Институтские очерку удивились. Удивились как появлению за моим авторством публикации, как и тому, что якобы написанное – правда. В лаборатории любой мог подметить разницу между якобы правдой и реальностью. Но все, как сговорились, отмечали смелость, которая состояла в том, что я не пощадил себя. Наигранность саморазоблачения никто не желает замечать.. Тане Прудниковой материал понравился, особенно то место, где речь идет о Толяне. "Почему ты не назвал Зяму по имени?". Она догадалсь, от чего Толян не обозначен, – кандидаты и доктора наук идут в очерке под своими именами и фамилиями, – Зяма проходит под безликим "друг". Таня догадалась и сняла с меня обещание, что когда-нибудь я напишу про Толяна все как есть.
   Именинником по институту ходит Иван Христофорович. Его спросили, как он понравился себе в журнальном варианте, И.Х. снял очки: "А что?
   По-моему, неплохо". Он настолько удовлетворен, что не желает замечать ляп про "раскаленные добела провода ЛЭП". Кул остановил его в коридоре: "Иван Христофорович, так это правда, что вы отказались защищать докторскую?". И.Х. бросил на ходу: "Все вопросы к Бектасу".
   Недоволен очерком Темир Ахмеров. Недруг открыто негодует: "Ахметова надо повесить". Повесить меня следует за Жаркена, чью широту и
   "щемящую человечность" я расписал, не жалея прилагательных. Темир меня уже не волнует. Не находит себе места из-за очерка? Так это прекрасно! Чокин если еше не прочитал материал, то неизбежно прочтет. Положение обязывает и самое главное, о чем сказал мне гидрик Бая, – директор ищет человека, который сделал бы ему мемуары.
   Желательно, чтобы этот человек разбирался в энергетике. На побывку приехал Иржи Холик. В обед он, я и Керя пошли на Никольский базар искать посылочный ящик. Иржи нервничает: до отхода свердловского поезда надо успеть заскочить в магазин, оттуда на почту. Купили всего понемногу, Кук боится загула и денег Иржику дал впритык. В магазине Керя свалил конфеты, печенье и сигареты в посылку – ящик заполнился на треть. – Не психуй, – сказал я Иржику. – Если попросишь отправить Таньку или Сюсявую, то еще успеем бухнуть на дорожку. – Нельзя. – Почему? – Сожрут. На тетрадном листочке Иржи выводит каракули: "Наташка! Времени нет. Заскочил на два дня.
   Вернусь к марту. Привет от Кери и Бектаса. Ержан". – Добавь пару теплых слов. – сказал я. – Каких теплых слов? – Иржи поднял голову.
   – Ну там, жду, люблю… – Еб…лся? На зоне Магда более всего мучается без курева. В последнем пи ьме отписала, что иногда приходится курить матрасную вату.
   В Минусинске, где Иржику с кентами предстояло валить лес для куковских коровников, снег выпал в октябре. В тайге ни телевизора, ни радио, питаются макаронами. За нарушение сухого закона бывший боксер Кук работников избивает. Бичи понимают хозяина. По иному не освоить выделенные райсельхозуправлением деньги.
   Пашет у Кука и Валей. Керя и рад был бы поработать с кентами, но не на кого оставить больную мать.
   Отпустил Кук домой Иржика по неотложному делу. Умерла квартирная соседка. Пока не опомнилась Валюня и домоуправление, надо срочно занять освободившуюся площадь. Вчера Холик переоформлял лицевой счет покойницы на себя. Теперь у него отдельная двухкомнатная квартира.
   На второй или третий день после выхода очерка повел я Айгешат к
   Умке. Не знаю для чего. К ней в гости пришли три мужика моего возраста. С собой я захватил журнал. Умка пишет стихи и ей в самый раз разделить радость братишки, да заодно и не помешало бы поближе познакомиться со снохой.
   Умка повела себя вызывающе. На журнал ноль внимания, плюс ко всему, через каждые полчаса уединялась в соседней комнате с гостем, казачонком-филологом. Мужичок послушно следовал за хозяйкой, с опущенной головой выходил из комнаты и, похоже, не понимал, чем он так приглянулся еще не пьяной Умке.
   – Пошли, – сказал я Айгешат. – Кажется, я напился.
   Мне не показалось. В прихожей я долго не мог с помощью Айгешат натянуть сапоги и что-то там недовольно бормотал. Из комнаты для уединений вышла Умка и отвязалась на меня: "Алкаш!".
   Я не замедлил выставить блок. Припомнил ей и Карла Маркса, и
   Цеденбала с Гуррагчой. Умка сразу умолкла.
   – Не тряси кровать…
   Фу ты, черт! Я думал, она спит.
   Не далее как вчера я обещал ей, что с Кэт все покончено. Она проснулась и узнала цену моим словам. Перед сном Айгешат кивала головой и осторожно выведывала, чем меня приворожила коллега.
   – У нее там мягкая гузка?
   – Откуда ты знаешь?
   – Я ее видела…
   Обещал я закруглиться с подругой со злости. Кэт опять взялась за свое и я не знал, как избавиться от мыслей о ней. Позавчера приходил к нам на работу Гуррагча. Посидел минут десять и свалил. Через полчаса ушла и Кэт.
   Утром она была задумчивая и, пока Руфа с Шастри болтали в коридоре, я затащил ее во внутреннюю комнату. Она не сопротивлялась, только и сказала: "Тухлый номер". Когда все закончилось, я отпер дверь и подумал: "Чтобы простить человека, многого мне не надо".