Дюма Александр. Виконт де Бражелон или десять лет спустя

   Атос ничего не ответил, и оба направились к Сент-Джемсскому дворцу, вокруг которого еще теснилась толпа, стремившаяся увидеть в окнах тени придворных и силуэт короля. Было восемь часов, когда два друга вошли в дворцовую галерею, битком набитую придворными и просителями. Все украдкой поглядывали на их простые костюмы иностранного покроя, на их благородные и выразительные лица. Атос и д'Артаньян, окинув взглядом толпу, продолжали свою беседу.
   Вдруг в конце галереи послышался шум: вошел генерал Монк, а за ним человек двадцать офицеров, искавших его улыбки. Ведь еще вчера он был владыкой Англии; предполагали, что человека, восстановившего Стюартов, ожидает блистательное будущее.
   – Господа, – сказал Монк, обернувшись, – прошу вас, не забудьте, что я теперь уже ничего не значу. Недавно я командовал главной армией республики; теперь эта армия принадлежит королю, я передал в его руки всю власть, которою пользовался вчера.
   Глубочайшее изумление выразилось на всех лицах; кружок льстецов и просителей около Монка начал редеть и мало-помалу слился с толпою. Монк собирался ждать короля, так же как все другие. Д'Артаньян не мог не заметить этого графу де Ла Фер, хмурившему брови.
   Вдруг дверь кабинета Карла II отворилась, и появился молодой король; перед ним шли двое придворных.
   – Здравствуйте, господа, – начал он. – Здесь ли генерал Монк?
   – Я здесь, ваше величество! – ответил старый солдат.
   Карл поспешно подошел к нему и с искренним порывом сжал его руки.
   – Генерал, – сказал король громко, – я сейчас подписал патент: вы герцог Олбермельский, и я хочу, чтобы по богатству и могуществу вы стояли выше всех в королевстве, где, за исключением благородного Монтроза, никто не сравнится с вами по верности, храбрости и таланту. Господа, герцог назначается главнокомандующим нашими сухопутными и морскими силами; поздравьте его с этим званием.
   В то время как все столпились вокруг генерала, принимавшего поздравления со своим обычным бесстрастием, д'Артаньян шепнул Атосу:
   – Когда подумаешь, что это герцогство, это командование сухопутными и морскими силами, словом, все это величие лежало в ящике длиной в шесть футов и шириною в три…
   – Друг мой, – возразил Атос, – еще более крупные знаменитости помещаются в ящиках еще меньших, из которых уже нельзя выйти.
   Вдруг Монк заметил обоих французов, стоявших в стороне в ожидании, когда толпа поредеет. Он тотчас подошел к ним и застал их в разгаре философских рассуждений.
   – Вы говорили обо мне? – спросил он с улыбкою.
   – Милорд, – ответил Атос, – мы говорили также о боге.
   Монк задумался, потом весело предложил:
   – Поговорим немножко о короле, если позволите; ведь, кажется, вам назначена аудиенция?
   – В девять часов, – сказал Атос.
   – В десять часов, – продолжил д'Артаньян.
   – Войдем скорее в этот кабинет, – отозвался Монк, делая знак двум своим товарищам, чтобы они прошли впереди него, на что ни один, ни другой не хотели согласиться.
   Король во время этого истинно французского спора вышел на середину галереи.
   – Ах, вот и мои французы! – воскликнул он с беспечной веселостью, уцелевшей, несмотря на все его бедствия. – Французы – мое утешение!
   Атос и д'Артаньян поклонились.
   – Герцог, проводите их в мой рабочий кабинет. Я сейчас приду, господа, – прибавил король по-французски.
   И он поспешно отпустил весь двор, чтобы скорее вернуться к своим французам, как он их называл.
   – Шевалье д'Артаньян, – сказал он, входя в кабинет, – я очень рад вас видеть.
   – Государь, я в восторге оттого, что могу приветствовать ваше величество в Сент-Джемсском дворце.
   – Сударь, вы хотели оказать мне чрезвычайно важную услугу, и я обязан вам за нее благодарностью. Если б я не боялся захватить права нашего главнокомандующего, то предложил бы вам достойное вас звание при моей особе.
   – Ваше величество, – возразил д'Артаньян, – я оставил службу короля французского и обещал ему, что не буду служить другому королю.
   – Очень жаль, – сказал Карл. – Я желал бы сделать для вас как можно больше; вы нравитесь мне.
   – Ваше величество…
   – Посмотрим, – продолжал Карл с улыбкою, – не удастся ли мне заставить вас изменить слову. Герцог, помогите мне. Если б вам предложили, я хочу сказать, если б я предложил вам должность главного начальника своих мушкетеров?
   Д'Артаньян поклонился еще ниже, чем первый раз.
   – Я бы имел несчастье отказать вашему величеству, – сказал он. – У дворянина нет ничего, кроме честного слова, а мое слово, как я уже имел честь сообщить, дано французскому королю.
   – Так не будем говорить об этом, – заметил король, поворачиваясь к Атосу.
   Д'Артаньяна вновь охватило горестное разочарование.
   «Я предвидел это, – прошептал мушкетер. – Слова!
   Слова! Святая вода! Король всегда умеет предложить вам именно то, чего вы заведомо не можете принять, и показаться великодушным, ничем не рискуя! Дурак, трижды дурак я, что надеялся!»
   Между тем Карл взял Атоса за руку.
   – Граф, – произнес он, – вы мне были вторым отцом? За услугу, которую вы мне оказали, ничем нельзя оплатить. Но мне все же хочется наградить вас. Отец мой пожаловал вас орденом Подвязки; орден этот имеют не все государи в Европе. Королева-регентша наградила вас орденом Святого Духа, и это не менее знаменитый орден. Я жалую вам знаки Золотого Руна, которые прислал мне французский король; он получил к своей свадьбе два патента на этот орден от испанского короля, своего тестя. Но за это я попрошу у вас услуги.
   – Ваше величество, – заговорил Атос в смущении, – вы жалуете мне знаки Золотого Руна! Во Франции она есть только у короля.
   – Я хочу, чтобы и у себя на родине, и всюду вы были равны всем знаменитейшим людям, которых отличают государи, – сказал Карл, снимая цепь с груди. – Я уверен, граф, что отец одобрил бы меня из могилы!
   «Однако странно, – думал д'Артаньян в то время, когда друг его на коленях принимал знаменитый орден, – странно и удивительно, что дождь счастья всегда лил на всех окружающих, а на меня никогда не попадало ни капли. О, если б я был завистлив, клянусь честью, мне пришлось бы рвать на себе волосы».
   Атос встал, Карл нежно обнял его.
   – Генерал! – сказал король Монку.
   Потом остановился, улыбнулся и продолжал:
   – Извините, я хотел сказать: герцог… Я ошибаюсь только потому, что слово «герцог», по-моему, слишком коротко… Я все ищу титула подлиннее.
   Я желаю, чтобы вы были как можно ближе к трону и чтобы я мог называть вас, как короля Людовика, братом! Нашел! Вы будете почти моим братом: я жалую вам звание вице-короля Ирландии и Шотландии, любезный герцог… Теперь уж я не ошибусь.
   Герцог пожал руку короля, но по обыкновению без излишнего восторга.
   Однако эта последняя милость тронула его сердце. Карл проявлял великодушие мудро, с тем чтобы дать герцогу время высказать какое-нибудь желание, но дарованные Монку милости превзошли все то, что он мог пожелать.
   – Черт возьми! – пробормотал д'Артаньян про себя. – Дождь льет ливмя!
   Можно сойти с ума!
   Он казался таким жалким и грустным, что король не мог сдержать улыбки. Монк хотел проститься с Карлом II.
   – Как, вы уже уходите, мой верный друг? – спросил король у герцога.
   – Если ваше величество позволит… Я очень устал от впечатлений этого дня. Мне нужно отдохнуть.
   – Но, – сказал король, – вы не уйдете без господина д'Артаньяна, надеюсь?
   – Почему же? – спросил старый воин.
   – Вы сами знаете почему.
   Монк взглянул на короля с удивлением.
   – Простите, ваше величество, – пробормотал он, – я никак не могу понять…
   – Возможно. Но если вы забыли, так господин д'Артаньян помнит.
   Лицо мушкетера выразило удивление.
   – Позвольте спросить, герцог, – сказал король, – вы живете вместе с господином д'Артаньяном?
   – Да, ваше величество: я имел честь предложить ему квартиру.
   – Это и не могло быть иначе… Пленник всегда неразлучен с победителем.
   Монк покраснел.
   – Да, правда, – согласился он, – я действительно пленник господина д'Артаньяна.
   – Разумеется, Монк, потому что вы еще не выкупили себя. Но не беспокойтесь: я вырвал вас из рук господина д'Артаньяна, я же заплачу и выкуп.
   В глазах д'Артаньяна блеснула радость. Гасконец начал понимать.
   Карл подошел к нему.
   – Генерал не очень богат, – начал он, – и не может заплатить вам за себя столько, сколько он стоит. Я, разумеется, богаче. Но теперь, когда он герцог и почти король, возможно, что и я уже не в состоянии буду заплатить за него. Господин д'Артаньян, будьте снисходительны. Сколько я должен вам?
   Д'Артаньян несказанно обрадовался такому обороту дела, но не выдал своего восторга.
   – Ваше величество, вы напрасно беспокоитесь, – ответил он. – Когда я имел счастье захватить господина Монка, он был только генералом; стало быть, мне следует получить выкуп за генерала. Пусть генерал отдаст мне свою шпагу, и я буду считать, что мне уплатили сполна. Только шпага генерала стоит столько же, сколько он сам.
   – Odds fish ⁷, как говаривал отец мой! – воскликнул Карл II. – Вот благородная речь благородного человека, не правда ли, герцог?
   – По чести так, ваше величество.
   И он обнажил шпагу.
   – Сударь, – сказал он д'Артаньяну, – вот шпага, которую вы просите. У многих клинки бывали получше; но мой никогда ни перед кем не склонялся, хотя он очень прост.
   Д'Артаньян с гордостью взял шпагу, которая только что возвела короля на престол.
   – Ого! – вскричал Карл II. – Как! Шпага, вернувшая мне трон, удалится из Англии? И не будет в числе наших государственных драгоценностей? Нет, клянусь душою, этого не случится! Капитан д'Артаньян, я даю двести тысяч ливров за эту шпагу: если мало, скажите…
   – Да, ваше величество, этого мало, – ответил д'Артаньян с неподражаемой серьезностью. – Прежде всего, я не хотел бы продавать ее; но вы желаете, а желание вашего величества для меня закон. Я повинуюсь. Но из уважения к славному воину, который слышит меня, я должен оценить ее, по крайней мере, наполовину дороже. Я прошу триста тысяч за шпагу или готов даром отдать ее вашему величеству.
   И, взяв шпагу за острие, он протянул ее королю.
   Карл II громко рассмеялся.
   – Вот благородный человек и веселый товарищ! Не так ли, герцог? Он нравится мне, и я люблю его. Вот, шевалье д'Артаньян, – прибавил он, возьмите это.
   Он подошел к столу, взял перо и написал чек на триста тысяч ливров.
   Д'Артаньян взял чек, с важностью повернулся к Монку и произнес:
   – Я взял за шпагу слишком мало, я это знаю; но верьте мне, герцог, я скорее умру, чем прослыву стяжателем.
   Король опять захохотал, как счастливейший человек во всем государстве.
   – Вы еще повидаетесь со мною до отъезда, шевалье, – сказал он. – Мне нужно будет запастись веселостью, если мои французы уезжают.
   – Ваше величество! Моя веселость не то, что шпага герцога. Я отдам ее даром, – отвечал д'Артаньян, вполне довольный.
   – И вы, граф, – прибавил Карл, оборачиваясь к Атосу, – и вы тоже еще придете ко мне. Я должен дать вам важное поручение. Вашу руку, герцог.
   Монк пожал руку королю.
   – Прощайте, господа, – сказал Карл французам, подавая им руку, которую они поочередно поцеловали.
   – Ну так что же? – спросил Атос, когда они вышли из дворца. – Теперь вы довольны?
   – Тeс… – отвечал д'Артаньян в радостном волнении. – Ведь я еще не вернулся от казначея… По дороге мне на голову еще может свалиться кирпич.

Глава 34.
НЕУДОБСТВА БОГАТСТВА

   Как только приличие позволило ему явиться за деньгами, д'Артаньян, не теряя времени, отправился к королевскому казначею.
   Тут он имел удовольствие променять клочок бумаги, исписанный весьма плохим почерком, на огромное количество золотых, только что вычеканенных монет с изображением короля Карла II.
   Д'Артаньян всегда умел владеть собою, но в этом случае он не мог скрыть радости, которую читатель поймет, если захочет быть снисходительным к человеку, отовсюду не видавшему столько свертков золотых монет, которые лежали в порядке, поистине ласкающем глаз. Казначей положил все эти свертки в мешки и на каждый мешок наложил печать с английским гербом; такую милость казначеи оказывают не всякому. Потом он бесстрастно и с той учтивостью, какую он обязан был проявить к человеку, пользовавшемуся дружбой короля, сказал:
   – Возьмите ваши деньги, сударь.
   «Ваши деньги»! От этих слов в душе д'Артаньяна задрожали струнки, о существовании которых он раньше и не подозревал.
   Он приказал положить мешки на тележку и вернулся домой в глубоком раздумье. Человек, у которого триста тысяч ливров, не может не морщить лба; на каждую сотню тысяч ливров по одной морщине – это еще ничего.
   Д'Артаньян заперся в своей комнате, не обедал, никого не впускал к себе; зажег лампу, положил заряженный пистолет на стол и всю ночь напролет бодрствовал, обдумывая, как бы сделать, чтобы эти красивые золотые монеты, попавшие в его сундук из королевской казны, не перешли в карманы какого-нибудь ловкого вора.
   Лучшим средством, какое пришло в голову гасконцу, било немедля запереть свое сокровище замками, столь прочными, чтобы никакая рука не сломала их, чтобы никакой обычный ключ их не открыл. Д'Артаньян вспомнил, что англичане слывут мастерами в механике и в деде всяческой охраны; он решил назавтра же пойти на поиски механика, который мог бы продать ему добротный сундук или несгораемый шкаф. Ему недолго пришлось искать. Некто Вилл Джобсон, обитающий на Пиккадилли, выслушал его распоряжения, понял его затруднения и обещал сделать ему надежный замок, который освободит его от всякого страха за будущее.
   – Я дам вам, – сказал он, – совершенно новый механизм. При первой сколько-нибудь серьезной попытка открыть ваш замок незаметно приподнимается маленькая пластина, маленькая пушечка столь же незаметно выплюнет хорошенькое медное ядрышко весом в полфунта, которое свалит наземь неудачника, не без оглушительного грохота, разумеется. Что вы об этом думаете?
   – Клянусь, это воистину здорово! – воскликнул д'Артаньян. – Маленькое медное ядрышко мне очень по душе. А каковы условия, господин механик?
   – Пятнадцать дней на работу и пятнадцать тысяч ливров в уплату. С доставкой, – ответствовал мастер.
   Д'Артаньян нахмурился. Пятнадцать дней – это совершенно достаточная отсрочка для того, чтобы все жулики Лондона сделали ненужным приобретение каких бы то ни было замков. Что же касается пятнадцати тысяч ливров – это слишком высокая плата за то, что небольшая осторожность доставила бы ему бесплатно.
   – Я подумаю, – сказал он, – спасибо.
   И он почти бегом возвратился домой; никто еще не трогал его сокровище.
   На следующий день Атос зашел проведать своего друга и нашел его таким встревоженным, что не мог скрыть своего удивления.
   – Как, – сказал Атос, – вы богаты и не веселы! А вы так мечтали о богатстве…
   – Друг мой, удовольствия, к которым мы не привыкли, беспокоят нас больше, чем привычные горести. Дайте мне совет, прошу вас. У вас ведь всегда есть деньги. Когда имеешь капитал, что надо с ним делать?
   – Это зависит от владельца.
   – Что вы делаете со своими деньгами, чтоб не превратиться ни в скупца, ни в мота? Ведь скупость сушит душу, а расточительность топит ее… не так ли?
   – Фабриций не сказал бы умнее. Признаться, мои деньги никогда не были мне в тягость.
   – Скажите же: вы отдаете их под проценты?
   – Нет. Вы знаете, что у меня довольно приличный дом, и он составляет главную часть моего состояния.
   – А доходы вы прячете?
   – Нет.
   – Что вы думаете о тайнике где-нибудь в стене?
   – Я никогда не пользовался тайниками.
   – Так у вас есть доверенный, которому вы отдаете свои капиталы, и он платит вам изрядные проценты?
   – Нет.
   – Так куда же идут доходы?
   – Я трачу все, что получаю; излишков у меня нет, дорогой Д'Артаньян.
   – А, вот что! Вы живете как вельможа, и пятнадцать – шестнадцать тысяч ливров в год проходят у вас сквозь пальцы? Притом на вас лежат разные обязанности: вы непременно должны принимать…
   – Но, мне кажется, вы точно такой же вельможа, как я, мой друг, и ваших денег вам только-только хватит.
   – Триста тысяч ливров!.. Тут две трети лишних!
   – Извините, но мне показалось, будто вы говорили… мне послышалось… я вообразил, что у вас есть компаньон…
   – Ах, черт возьми! Правда! – вскричал Д'Артаньян, покраснев. – У меня есть Планше! Клянусь честью, я забыл о Планше… Вот и отходит часть моих денег. Жаль, сумма была круглая, и цифра выглядела славно. Правда ваша, Атос, я вовсе не так уж богат. Какая у вас память!
   – Да, порядочная, слава богу!
   – Добрый Планше не прогадал, – пробормотал д'Артаньян. – Неплохое предприятие, черт возьми! Ну, давши слово – держись!
   – Сколько придется на его долю?
   – О, – сказал Д'Артаньян, – он славный малый, и я рассчитаюсь с ним на совесть; не забудьте, ведь я много хлопотал, много издержал, все это надо внести в счет.
   – Друг мой, я не сомневаюсь в вас, – проговорил Атос спокойно, – и нисколько не боюсь за добряка Планше. Его деньги сохраннее в ваших руках, чем в его собственных. Но теперь, когда вам уже нечего здесь делать, уедем поскорее. Поблагодарите его величество – ив путь! Через неделю мы увидим башни собора Парижской богоматери.
   – Да, мой друг, мне самому очень хочется уехать, и я сейчас же пойду проститься с королем.
   – А я, – сказал Атос, – пойду повидаться со знакомыми, и потом я к вашим услугам.
   – Одолжите мне вашего Гримо.
   – Извольте!.. Зачем он вам?
   – Он нужен мне для очень простого дела, которое не затруднит его: я попрошу его покараулить мои пистолеты, которые лежат на столе, вот здесь, возле этих сундуков.
   – Хорошо, – отвечал Атос хладнокровно.
   – И он никуда не уйдет?
   – Он останется здесь с пистолетами.
   – Тогда я пойду к королю. До свиданья!
   Д'Артаньян явился в Сент-Джемсский дворец, где Карл II, писавший в это время письма, заставил его ждать целый час.
   Д'Артаньян прогуливался вдоль галереи от дверей до окон и обратно; вдруг в передней промелькнул плащ, очень похожий на плащ Атоса. Не успел Д'Артаньян посмотреть, кто там, как его позвали к королю.
   Карл II, потирая руки, принял изъявления благодарности мушкетера.
   – Шевалье, – сказал он, – вы напрасно так благодарите меня. Я не заплатил и четверти настоящей цены за историю с ящиком, в который вы запрятали нашего храброго генерала… я хочу сказать, нашего милого герцога Олбермеля.
   И король громко расхохотался.
   Д'Артаньян не счел нужным прерывать его величество и скромно молчал.
   – Кстати, – продолжал Карл, – действительно ли любезный Монк простил вам?
   – Да, надеюсь…
   – О, но шутка была жестокая… odds fish! Закупорить, как селедку в бочонок, первое лицо английского королевства! На вашем месте я не был бы так спокоен, шевалье.
   – Но…
   – Монк называет вас своим другом, я знаю… Но по глазам его видно, что память у него хорошая. И к тому же он очень горд, об этом говорят его высокие брови! Знаете, большая supercilium ⁸.
   «Обязательно выучу латынь», – подумал Д'Артаньян.
   – Послушайте! – весело продолжал король. – Я должен устроить ваше примирение; я сумею взяться за дело так, что…
   Д'Артаньян закусил ус.
   – Разрешите сказать откровенно вашему величеству?
   – Говорите, шевалье.
   – Ваше величество очень пугаете меня… Если вы пожелаете уладить это дело, то я человек погибший: герцог велит убить меня.
   Король снова расхохотался: от его смеха страх д'Артаньяна перешел в ужас.
   – Ваше величество, сделайте милость, обещайте, что позволите мне самому уладить это дело; и если я больше не нужен вам…
   – Нет, шевалье. Вы хотите ехать? – спросил Карл с веселостью, вселявшей в мушкетера все большее и большее беспокойство.
   – Если ваше величество ничего не хочет приказать мне…
   Карл стал почти серьезен.
   – У меня есть к вам просьба. Повидайтесь с моей сестрой Генриеттой.
   Она знает вас?
   – Нет, ваше величество. Но такой старый солдат, как я, – скучное зрелище для веселой и молодой принцессы.
   – Я хочу, чтоб сестра моя знала вас, чтоб она в случае надобности могла положиться на вас.
   – Все, что вам дорого, для меня священно.
   – Хорошо!.. Парри! Добрый Парри!.. Войди сюда.
   Боковая дверь отворилась, и вошел Парри. Увидев д'Артаньяна, он очень обрадовался.
   – Что делает Рочестер? – спросил король.
   – Он на канале с дамами, – отвечал Парри.
   – А Бекингэм?
   – Там же.
   – Очень хорошо. Ты отведешь господина д'Артаньяна к Виллье, – так зовут герцога Бекингэма, шевалье, – и попросишь его представить господина д'Артаньяна леди Генриетте.
   Парри поклонился королю и улыбнулся д'Артаньяну.
   – Шевалье, – продолжал король, – это ваша прощальная аудиенция. Можете ехать, когда вам будет угодно.
   – Благодарю, ваше величество.
   – Но только помиритесь с Монком…
   – Непременно!
   – Вы знаете, что я предоставил корабль в ваше полное распоряжение?
   – Ваше величество осыпаете меня милостями, но я не допущу, чтобы офицеры вашего величества беспокоились ради меня.
   Король потрепал д'Артаньяна по плечу.
   – Вы никому не причиняете хлопот, шевалье, я отправлю во Францию посла, которому, я думаю, вы охотно будете спутником, потому что коротко знакомы с ним.
   Д'Артаньян взглянул на короля с изумлением.
   – Посол мой – некий граф де Ла Фер… тот самый, которого вы называете Атосом, – прибавил король, оканчивая разговор, как и начал, взрывом веселого смеха. – Прощайте, шевалье, прощайте! Любите меня, как я вас люблю!
   Спросив знаком у Парри, не ждет ли его кто-нибудь в соседнем кабинете, король прошел туда, оставив д'Артаньяна в величайшем изумлении от такой страны ной аудиенции.
   Старик дружески взял его под руку и повел в сад.

Глава 35.
НА КАНАЛЕ

   Вдоль наполненного мутной зеленоватой водой канала с мраморными берегами, изъеденными временем и поросшими густой травой, величественно скользила длинная лодка под балдахином, украшенная флагами с английским гербом и устланная коврами, бахрома которых свисала до самой воды. Восемь гребцов, плавно налегая на весла, медленно подвигали ее вперед; она плыла так же грациозно, как лебеди, которые, заслышав шум, издали смотрели на это великолепие, невиданное в их старом приюте. В лодке сидели четыре музыканта игравших на лютне и на гитаре, два певца и несколько придворных в одеждах, расшитых золотом и драгоценными камнями. Придворные приятно улыбались, чтобы угодить прелестной леди Стюарт, внучке Генриха IV, дочери Карла I, сестре Карла II, которая сидела в этой лодке на почетном месте под балдахином.
   Мы уже знаем юную принцессу: мы видели ее в Лувре с матерью, когда у них не было ни дров, ни хлеба, когда ее кормили коадъютор и парламент.
   Она, так же как и братья, провела юность в лишениях; потом она внезапно очнулась от этого долгого страшного сна на ступенях трона среди придворных и льстецов.
   Так же как и Мария Стюарт после выхода из тюрьмы, она наслаждалась жизнью, свободой, властью и богатством.
   Генриетта, сформировавшись, стала замечательной красавицей. Красота ее расцвела еще пышнее, когда Стюарты опять вступили на престол.
   Несчастье отняло у нее блеск гордости, но благоденствие вернуло его снова. Она вся сияла в своей радости и преуспеянии, подобно тем оранжерейным цветам, что, случайно оставленные на одну ночь, первым осенним заморозкам, повесили головки, но назавтра, согретые воздухом, в котором родились, раскрываются с еще невиданной пышностью.
   Лорд Виллье Бекингэм (сын того самого лорда Бекингэма, который играет столь значительную роль в первых частях нашего повествования), красивый молодой человек, томный с женщинами, веселый с мужчинами, и Вильмот Рочестер, весельчак и с мужчинами и с женщинами, стояли в лодке перед Генриеттой, наперерыв стараясь вызвать у нее улыбку.
   Прелестная молодая принцесса, прислонясь к бархатной, вышитой золотом подушке и опустив руку в воду, лениво слушала музыкантов, не слыша их, и прислушивалась к болтовне обоих придворных, делая виду что вовсе не слушает их.
   Леди Генриетта, соединившая в себе очарование французских и английских красавиц, никогда еще не любила и была очень жестока, когда принималась кокетничать. Улыбка – это наивное свидетельство благосклонности у девушек – не освещала ее лица, и когда она поднимала глаза, то смотрела так пристально на того или другого кавалера, что они, при всей своей дерзости и привычке угождать дамам, невольно смущались.
   Между тем лодка все подвигалась вперед. Музыканты выбились из сил, да и придворные устали не меньше их. Прогулка казалась, вероятно, слишком однообразною принцессе, потому что она вдруг, нетерпеливо приподняв голову, произнесла:
   – Ну довольно! Пора домой!
   – Ах, – сказал Бекингэм, – как мы несчастны: нам не удалось развеселить ваше высочество.
   – Матушка ждет меня, – отвечала Генриетта, – откровенно признаться, мне скучно.
   Произнеся эти жестокие слова, принцесса попыталась успокоить взглядом обоих молодых людей, которые казались задетыми за живое подобной откровенностью. Взгляд ее произвел ожидаемое действие, и оба лица просветлели; но сразу же, видимо, решив, что сделала слишком много для простых смертных, царственная кокетка передернула плечиками и повернулась спиной к своим красноречивым собеседникам, словно бы погруженная в мысли и мечтания, в которых им, конечно же, не могло быть никакого места.