Дюма Александр. Виконт де Бражелон или десять лет спустя

   – А разве их у вас когда-нибудь но хватало?
   – О, если бы вы знали, какой ценой я достал последние деньги!
   – Следующая сумма не будет стоить вам труда.
   – Кто же мне ее даст?
   – Я.
   – Вы дадите мне шесть миллионов?.. Что говорите?.. Шесть миллионов?!
   – Если понадобится, то и десять.
   – Право, дорогой д'Эрбле, – сказал Фуке, – ваша самоуверенность пугает меня больше, чем гнев короля.
   – Пустое!
   – Кто же вы такой?
   – Кажется, вы меня знаете.
   – Я ошибаюсь в вас; чего же вы хотите?
   – Я хочу видеть на троне Франции короля, который был бы предан господину Фуке, и хочу, чтобы господин Фуке был предан мне.
   – О! – воскликнул Фуке, пожимая руку Арамиса. – Что касается моей преданности, то я весь ваш, но, дорогой д'Эрбле, вы заблуждаетесь.
   – Относительно чего?
   – Король никогда не будет мне предан.
   – Мне кажется, я не говорил, что король будет вам предан.
   – Напротив, вы только что это сказали.
   – Я не говорил – теперешний король, я сказал – король вообще.
   – Разве это не все равно?
   – Нет, это совершенно разные вещи.
   – Не понимаю.
   – Сейчас поймете. Предположите, что королем у нас не Людовик Четырнадцатый.
   – Не Людовик Четырнадцатый?
   – Нет, а человек, всецело зависящий от вас.
   – Это немыслимо.
   – Даже обязанный вам троном.
   – Вы с ума сошли! Только Людовик Четырнадцатый может сидеть на французском престоле, я не вижу никого, кто мог бы заменить его.
   – А я вижу.
   – Разве что принц, брат короля, – сказал Фуке, с беспокойством поглядывая на Арамиса. – Но принц…
   – Нет, не принц.
   – Как же вы хотите, чтобы принц не королевской крови… как вы хотите, чтобы принц, не имеющий никакого права…
   – Мой король, или, верное, ваш король, будет обладать всеми необходимыми качествами, поверьте мне.
   – Берегитесь, господин д'Эрбле, берегитесь, вы повергаете меня в трепет, у меня голова идет кругом.
   Арамис улыбнулся:
   – Какой, однако, пустяк повергает вас в трепет.
   – Повторяю, вы меня пугаете.
   Арамис снова улыбнулся.
   – Вы смеетесь? – спросил Фуке.
   – Придет время, когда вы тоже посмеетесь. Теперь же я буду смеяться один.
   – Объяснитесь.
   – Когда придет время, я объясню вам все, будьте спокойны. Вы не апостол Петр, а я не Христос, однако я скажу вам: «Маловерный, зачем ты усомнился?»
   – Ах, боже мой, я сомневаюсь… я сомневаюсь, потому что ничего не вижу.
   – Значит, вы слепы, в таком случае я обращусь к вам не как к апостолу Петру, а как к апостолу Павлу: «Наступит день, когда глаза твои откроются».
   – О, как я хотел бы верить! – вздохнул Фуке.
   – Вы не верите? А ведь я десять раз провел вас над бездной, в которую вы один низверглись бы; ведь из генерального прокурора вы сделались интендантом, из интенданта первым министром, из первого министра дворцовым мэром. Нет, нет, – прибавил Арамис со своей неизменной улыбкой, – нет, вы не можете видеть и, значит, не можете верить. – С этими словами Арамис встал, собираясь уходить.
   – Одно только слово, – остановил его Фуке. – Вы никогда еще не говорили со мной так, не выказывали такой уверенности, или, лучше сказать, такой дерзости.
   – Для того чтобы говорить громко, нужно иметь свободу голоса.
   – И она у вас есть?
   – Да.
   – С каких же пор?
   – Со вчерашнего дня.
   – О господин д'Эрбле, берегитесь, вы слишком самонадеянны!
   – Как же не быть самонадеянным, имея в руках власть?
   – Так у вас есть власть?
   – Я уже предлагал вам десять миллионов и снова предлагаю их.
   Взволнованный Фуке тоже встал.
   – Ничего не понимаю! Вы сказали, что собираетесь свергать королей и возводить на трон других. Я, должно быть, с ума сошел, или мне все это послышалось.
   – Нет, вы не сошли с ума, я действительно говорил все это.
   – Как же вы могли сказать подобные вещи?
   – Можно с полным правом говорить о низвержении тронов и о возведении на них новых королей, когда стоишь выше королей и тронов… земных.
   – Так вы всемогущи? – вскричал Фуке.
   – Я сказал вам это и снова повторяю, – отвечал Арамис дрожащим голосом; глаза его блестели.
   Фуке в бессилии опустился в кресло о сжал голову руками. Арамис несколько мгновений смотрел на него, словно ангел человеческих судеб, взирающий на простого смертного.
   – Прощайте, – произнес он наконец, – спите спокойно и отошлите письмо Лавальер. Завтра увидимся, не правда ли?
   – Да, завтра, – отвечал Фуке, тряхнув головой, точно человек, приходящий в себя, – но где же мы увидимся?
   – На прогулке короля, если вам угодно.
   – Отлично.
   И они расстались.

Глава 3.
ГРОЗА

   На другой день с утра было пасмурно, сумрачно; так как в этот день была назначена прогулка короля, то всякий, открывая глаза, прежде всего устремлял взор на небо.
   Над деревьями висел густой душный туман, и солнце, едва заметное сквозь тяжелую пелену, не в силах было рассеять его. Росы не было. Газоны стояли сухие, цветы жаждали влаги. Птицы пели сдержаннее, чем обыкновенно, посреди неподвижной, точно застывшей листвы. Не слышно было шороха и шума, этого дыхания природы, порождаемого солнцем. Стояла мертвая тишина.
   Проснувшись и взглянув в окно, король был поражен сумрачностью природы. Однако все распоряжения были сделаны, все было приготовлено, и, главное, Людовик очень рассчитывал на эту прогулку, которая сулила ему много заманчивого; поэтому он без колебания решил, что погода не имеет никакого значения и так как прогулка назначена, она должна состояться.
   Впрочем, в некоторых излюбленных богом земных царствах бывают часы, когда кажется, будто воля земного короля имеет влияние на божественную волю. У Августа был Вергилий, говоривший: «Nocte puit tota redeunt spectacula mane» ²⁷. У Людовика XIV был Буало, говоривший совсем другое, и бог, относившийся к нему почти так же милостиво, как Юпитер к Августу.
   Людовик по обыкновению прослушал мессу, хотя, по правде говоря, воспоминание об одном создании сильно отвлекало его от мыслей о создателе.
   Во время службы он не раз принимался считать минуты, а потом секунды, отделявшие его от счастливого мгновения, когда должна была начаться прогулка, то есть того мгновения, когда на дороге должна была появиться принцесса с фрейлинами.
   Само собой разумеется, что никто в замке не знал о ночном свидании короля с Лавальер. Может быть, болтливая Монтале и разгласила бы о нем, но на этот раз ее удержал Маликорн, предупредивший, что болтливость будет не в ее интересах.
   Что же касается Людовика XIV, то он был так счастлив, что простил или почти простил принцессе ее вчерашнюю выходку. В самом деле, он должен был скорее быть довольным ею. Не будь этой злой шалости, он не получил бы письма от Лавальер; не будь этого письма, не было бы и аудиенции, а не будь этой аудиенции, он оставался бы в неизвестности. Его сердце было так переполнено блаженством, что там не оставалось места для досады, по крайней мере, в данную минуту.
   Итак, вместо того чтобы нахмуриться при виде невестки, Людовик решил обойтись с нею еще дружелюбнее и любезнее, чем обыкновенно. Однако лишь при одном условии – что она не заставит себя долго ждать.
   Вот о чем думал Людовик, слушая мессу, вот что заставляло его забывать во время церковной службы о вещах, над которыми ему следовало размышлять в качестве христианнейшего короля и старшего сына церкви.
   Но бог так снисходителен к юным заблуждениям, и все, что касается любви, даже любви греховной, отечески им поощряется, что, выйдя от мессы и подняв глаза к небу, Людовик увидел сквозь разорванные тучи уголок лазурного ковра, разостланного под ногами господними.
   Он вернулся в замок и, так как прогулка была назначена в полдень, а часы показывали только десять, усердно принялся за работу с Кольбером и Лионом.
   Во время работы Людовик медленно расхаживал от стола к окну, выходившему на павильон принцессы; он заметил поэтому на дворе г-на Фуке, которого почтительно приветствовали придворные, узнавшие о вчерашней аудиенции. Фуке с любезным и счастливым видом направился, в свою очередь, приветствовать короля.
   Завидев Фуке, король инстинктивно обернулся к Кольберу. Кольбер улыбнулся и, казалось, тоже был весь полон любезности и ликования. Это приятное настроение охватило его после того, как один из его секретарей вручил ему бумажник, который он, не открывая, спрятал в глубокий карман своих штанов.
   Но так как в радости Кольбера всегда содержалось что-то зловещее, то из двух улыбок Людовик предпочел улыбку Фуке. Он знаком приказал суперинтенданту войти; затем обратился к Лиону и Кольберу:
   – Закончите эту работу и положите ее на мой письменный стол, я прочту бумаги со свежей головой.
   И король ушел.
   По знаку Людовика XIV Фуке быстро поднялся по лестнице. Арамис же, сопровождавший суперинтенданта, затерялся в толпе придворных, так что король даже не заметил его.
   Король встретился с Фуке на верхних ступеньках лестницы.
   – Государь, – сказал Фуке, видя приветливую улыбку на лице Людовика, – вот уже несколько дней ваше величество осыпает меня милостями. Теперь не юный король царствует во Франции, а юный бог, бог наслаждения, счастья и любви.
   Король покраснел. Комплимент был очень лестным, но он слишком прямо бил в цель.
   Король проводил Фуке в маленький салон, отделявший его рабочий кабинет от спальни.
   – Знаете ли, почему я вас позвал? – спросил король, садясь на подоконник, чтобы не упустить из виду цветник, куда выходили вторые двери из павильона принцессы.
   – Нет, государь… но уверен, что для чего-нибудь приятного, судя по милостивой улыбке вашего величества.
   – Вам так кажется?
   – Нет, государь, я вижу это.
   – В таком случае вы ошибаетесь.
   – Я, государь?
   – Да, я призвал вас, напротив, чтобы поссориться с вами.
   – Со мной, государь?
   – С вами, и очень серьезно.
   – Право, ваше величество пугаете меня… По я готов слушать, уверенный в справедливости и доброте вашего величества.
   – Говорят, господин Фуке, что вы затеваете большой праздник в Во?
   Фуке улыбнулся, как больной, ощутивший первые симптомы забытой им и возвращающейся лихорадки.
   – И вы не приглашаете меня? – продолжал король.
   – Государь, – отвечал Фуке, – я не думал об этом празднике, и только вчера вечером один из моих друзей (Фуке подчеркнул эти слова) напомнил мне о нем.
   – Но ведь вчера вечером я вас видел, и вы ничего не сказали мне об этом, господин Фуке.
   – Государь, мог ли я надеяться, что ваше величество спуститесь со своих царственных высот и удостоите своим посещением мое жилище?
   – Простите, господин Фуке, вы ни слова не говорили мне о вашем празднике.
   – Повторяю, я ничего не сказал об этом празднике королю, во-первых, потому, что еще ничего не было решено, а во-вторых, я боялся отказа.
   – Что же заставило вас бояться отказа, господин Фуке? Берегитесь, я решил до конца выспросить вас.
   – Горячее желание получить согласие короля на мое приглашение.
   – Хорошо, господин Фуке, я вижу, что нам очень легко прийти к соглашению. Вы горите желанием пригласить меня на свой праздник, а я горю желанием побывать на нем; начинайте же, я приму ваше приглашение.
   – Как! Ваше величество соблаговолите принять его? – пролепетал суперинтендант.
   – Право, – засмеялся король, – выходит, как будто я не только принимаю приглашение, но сам напрашиваюсь.
   – Ваше величество удостаиваете меня величайшей чести! – вскричал Фуке. – Но я принужден повторить слова господина де Ла Вьевиля, обращенные к вашему деду, Генриху Четвертому: «Господи, я недостоин».
   – А я отвечу, господин Фуке, что, если вы устроите праздник, я приду к вам даже без приглашения.
   – Благодарю вас, ваше величество, благодарю, – сказал Фуке, поднимая голову при вести об этой милости, которая, но его мнению, должна была его разорить. – Но кто же предупредил ваше величество?
   – Молва, господин Фуке; рассказывают чудеса о вас и о вашем доме. Вы возгордитесь, господин Фуке, если узнаете, что король ревнует к вам?
   – Это сделает меня счастливейшим из смертных, государь, потому что в тот день, когда король воспылает ревностью к владельцу Во, у того найдется подарок, достойный короля.
   – Итак, господин Фуке, устраивайте праздник и распахните настежь двери вашего дома.
   – Я прошу ваше величество назначить день, – отвечал Фуке.
   – Ровно через месяц.
   – Вашему величеству не угодно выразить еще какое-нибудь желание?
   – Нет, господин суперинтендант. Я хочу только почаще видеть вас подле себя.
   – Государь, я имею честь принимать участие в прогулке вашего величества.
   – Отлично; так я ухожу, господин Фуке, а вот и дамы собираются.
   Произнеся эти слова, король с пылкостью влюбленного юноши побежал от окна за перчатками и тростью, которые подал ему камердинер.
   Со двора доносился топот лошадей и шум колес по усыпанному песком двору.
   Король спустился вниз. Когда он появился на крыльце, все придворные замерли. Король пошел прямо к молодой королеве. Что касается королевы матери, то, чувствуя себя нездоровой, она не пожелала выезжать. Мария-Терезия села в карету вместе с принцессой и спросила у короля, куда ему будет угодно ехать.
   Как раз в этот момент король увидел Лавальер, усталую и бледную после событий вчерашнего дня; она садилась в коляску с тремя подругами. Людовик рассеянно ответил королеве, что ему все равно, куда ехать, и что он будет чувствовать себя хорошо всюду, где будет королева.
   Тогда королева приказала стремянным ехать в сторону Апремона.
   Стремянные поскакали вперед.
   Король сел на лошадь. Несколько минут он ехал рядом с каретой королевы и принцессы, держась у дверцы.
   Небо прояснилось; однако в воздухе висела какая-то дымка, похожая на грязную кисею; в солнечных лучах кружились блестящие пылинки. Стояла удушливая жара. Но так как король, по-видимому, не обращал внимания на погоду, то она не тревожила и остальных, и кортеж по приказанию королевы направился к Апремону.
   Толпа придворных шумела и была весела; видно было, что каждый хотел забыть язвительные речи, раздававшиеся накануне.
   Особенно очаровательна была принцесса. В самом деле, она видела короля у дверцы и, поскольку ей не приходило в голову, что он едет возле кареты ради королевы, надеялась, что ее рыцарь вернулся к ней.
   Но через какие-нибудь четверть лье король милостиво улыбнулся, поклонился, приостановил лошадь и пропустил карету королевы, затем карету старших фрейлин, а затем и прочие экипажи, которые, видя, что король не трогается с места, хотели остановиться, в свою очередь. Но король подал знак продолжать путь.
   Когда карета, где сидела Лавальер, поравнялась с ним, король приблизился к ней. Король поклонился дамам и собирался ехать рядом с каретой фрейлин, как он ехал рядом с каретой принцессы, как вдруг весь кортеж разом остановился Очевидно, королева, обеспокоенная отсутствием короля, отдала приказ подождать его.
   Король велел спросить, зачем она это сделала.
   – Хочу пройтись пешком, – был ответ.
   Она, очевидно, надеялась, что король, ехавший верхом подле кареты фрейлин, не решится идти пешком вместе с ними.
   Кругом был лес. Прогулка обещала быть прекрасной, особенно для мечтателей и для влюбленных.
   Три красивые аллеи, длинные, тенистые и извилистые, расходились в разные стороны от места, на котором процессия остановилась. Сквозь кружево листвы виднелись кусочки голубого неба.
   В глубине аллеи то и дело пробегали испуганные дикие козы, на секунду останавливались посреди дороги, подняв голову, затем мчались как стрелы, одним прыжком скрываясь в чаще леса; время от времени кролик? философ, сидя на задних лапках, потирал передними мордочку и нюхал воздух, чтобы узнать, не бежит ли собака за этими людьми, потревожившими ею размышления, его обед и его любовные дела, и нет ли у кого-нибудь из них ружья под мышкой.
   Вслед за королевой все общество вышло из карет.
   Мария-Терезия оперлась на руку одной из фрейлин и, искоса взглянув на короля, который, по-видимому, совсем не заметил, что является предметом внимания королевы, углубилась в лес по первой тропинке, открывшейся перед ней. Перед ее величеством шли двое стремянных и палками приподнимали ветки и раздвигали кусты, загораживавшие дорогу.
   Выйдя из кареты, принцесса увидела подле себя г-на де Гиша, который поклонился ей и предложил ей свои услуги.
   Принц, восхищенный своим вчерашним купаньем, объявил, что идет к реке, и, отпустив де Гиша, остался в замке с шевалье де Лорреном и Маниканом. Он больше не испытывал и тени ревности. Поэтому его напрасно искали в кортеже; впрочем, принц редко принимал участие в общих развлечениях, так что его отсутствие скорее обрадовало, чем огорчило.
   По примеру королевы и принцессы, каждый устроился по своему вкусу.
   Как мы сказали, король находился возле Лавальер. Соскочив с лошади, когда отворились дверцы кареты, он предложил ей руку. Монтале и Тонне-Шарант тотчас же отошли в сторону, первая – по корыстным соображением, а другая – из скромности, одна хотела сделать приятное королю, другая досадить ему.
   В течение последнего получаса погода тоже приняла решение, висевшая в воздухе дымка мало-помалу сгустилась на западе, потом, как бы увлекаемая течением воздуха, стала медленно и тяжело приближаться. Чувствовалась гроза; но так как король не замечал ее, то и никто не считал себя вправе ее заметить.
   Поэтому прогулка продолжалась; иногда, впрочем, время от времени поднимали глаза к небу. Более робкие прогуливались у экипажей, в которых они надеялись укрыться в случае грозы. Но большая часть кортежа, видя, что король отважно углубился в лес с Лавальер, последовала за королем.
   Заметив это, король взял Лавальер под руку и увлек на боковую тропинку, куда уже никто не посмел пойти за ним.

Глава 4.
ДОЖДЬ

   В том же направлении, куда пошли король и Лавальер, но только не по дорожке, а прямо через лес, шагали двое людей, совершенно равнодушных к надвигавшейся туче. Они шли, наклонив головы, точно обдумывая что-то серьезное. Они не видели ни де Гиша, ни принцессы, ни короля, ни Лавальер.
   Вдруг молния озарила воздух, и раздался глухой и отдаленный раскат грома.
   – Ах, – заметил один из спутников, поднимая голову, – начинается гроза не вернуться ли нам в карету, дорогой д'Эрбле?
   Арамис поднял глаза к небу и взглянул на тучу.
   – О, – сказал он, – не стоит торопиться! – И, продолжая прерванный разговор, прибавил:
   – Итак, вы думаете, что наше вчерашнее письмо сейчас уже дошло по назначению?
   – Я уверен в этом.
   – Кому вы поручили доставить его?
   – Моему испытанному слуге, как я уже имел честь сообщить вам.
   – Он принес ответ?
   – Я еще не видел его; вероятно, малютка дежурила у принцессы или одевалась и заставила его подождать. Нужно было уезжать, и мы уехали. Поэтому мне неизвестно, что там произошло.
   – Вы видели короля перед отъездом?
   – Да.
   – Как вы его нашли?
   – Безупречным или бесчестным, смотря по тому, говорил ли он правду или лицемерил.
   – А праздник?
   – Состоится через месяц.
   – Он напросился?
   – С такой навязчивостью, что я чувствую тут наущение Кольбера.
   – Я тоже так думаю.
   – Ночь не рассеяла ваших иллюзий?
   – Каких иллюзий?
   – Относительно помощи, которую вы можете оказать мне в этом случае?
   – Нет, я всю ночь писал, и все распоряжения отданы.
   – Праздник обойдется мне в несколько миллионов.
   Не забывайте этого.
   – Я даю шесть… На всякий случай и вы раздобудьте два или три.
   – Вы чародей, дорогой д'Эрбле!
   Арамис улыбнулся.
   – Но раз вы швыряетесь миллионами, – произнес Фуке с тревогой, – так почему же несколько дней точу назад вы не дали Безмо пятидесяти тысяч франков?
   – Потому, что несколько дней тому назад я был беден, как Иов.
   – А сегодня?
   – Сегодня я богаче короля.
   – Отлично, – кивнул Фуке, – я умею разбираться в людях. Я знаю, что вы не способны нарушить слово; я не хочу вырывать у вас вашу тайну; не будем больше говорить об этом.
   В этот момент послышался глухой раскат, вскоре превратившийся в страшный удар грома.
   – Ого! – воскликнул Фуке. – Я говорил вам!
   – В таком случае вернемся к каретам.
   – Не успеем, – возразил Фуке. – Вот уже дождь!
   Действительно, небо, казалось, разверзлось, и крупные капли зашумели по вершинам деревьев.
   – Ну, – сказал Арамис, – у нас есть время дойти до экипажа раньше, чем дождь проникнет сквозь листья.
   – Лучше бы спрятаться в каком-нибудь гроте.
   – Это верно, но есть ли тут грот? – спросил Арамис.
   – Есть. В десяти шагах отсюда, – с улыбкой отвечал Фуке. – Да вот и он! – прибавил он, осмотревшись кругом.
   – Как вы счастливы, что у вас такая хорошая память, – улыбнулся Арамис, в свою очередь. – А вы не боитесь, что ваш кучер, не видя нас, вообразит, будто мы пошли окольной дорогой, и поедет за придворными каретами?
   – Нет, не боюсь; если я оставляю где-нибудь кучера и экипаж, то он двинется с места разве только по особому приказанию короля, да и то не наверное; к тому же, мне кажется, мы не одни зашли так далеко. Я слышу шаги и шум голосов.
   И, произнося эти слова, Фуке оглянулся и раздвинул тростью густую листву, скрывавшую от них дорогу. Арамис одновременно с ним заглянул в образовавшееся отверстие.
   – Женщина! – воскликнул Арамис.
   – Мужчина! – воскликнул Фуке.
   – Лавальер!
   – Король!
   – Ого! – сказал – Арамис. – Разве и король знает ваш грот? Это меня не удивило бы; ведь у него существуют довольно налаженные отношения с нимфами Фонтенбло.
   – Не беда! – отозвался Фуке. – Войдем туда; если король не знает его, будем наблюдать, что произойдет. Если же знает, то – так как в гроте два выхода, – когда он войдет через один, мы выйдем через другой.
   – А далеко еще чуда? – спросил Арамис. – Дождь уже начинает капать сквозь листья.
   – Мы пришли.
   Фуке приподнял ветви, и в скале можно было заметить углубление, совершенно закрытое вереском и плющом.
   Фуке показал дорогу. Арамис пошел за ним.
   Входя в грот, Арамис оглянулся.
   – О, да они тоже идут в эту сторону!
   – В таком случае уступим им место, – улыбнулся Фуке и потянул Арамиса за плащ. – Не думаю, однако, чтобы король знал мой грот.
   – Действительно, – сказал Арамис, – они чего-то ищут; им надобно ветвистое дерево, вот и все.
   Арамис не ошибался: король смотрел вверх, а не вокруг себя. Он держал Лавальер под руку: девушка скользила на влажной траве.
   Людовик осмотрелся еще внимательнее и, заметив огромный развесистый дуб, увлек Лавальер к нему. Бедная девушка оглядывалась во все стороны; казалось, она и боялась и желала, чтобы их заметили, – чтобы рядом был кто-то еще.
   Король привел ее к стволу дерева, под которым было совершенно сухо, точно ливня и не было. Сам он стал возле нее, сняв шляпу. Через несколько мгновений капли дождя стали пробиваться сквозь листву и падать на голову короля, но он не замечал их.
   – Государь, – прошептала Лавальер, показывая на шляпу.
   Но король поклонился и наотрез отказался надеть ее.
   – Как нельзя более удобный случай предложить им наше место, – сказал Фуке на ухо Арамису.
   – Как нельзя более удобный случай подслушать и не проронить ни слова из тога, что они будут говорить, – прошептал в ответ Арамис.
   И оба замолчали; голос короля явственно доносился до них.
   – Боже мой, мадемуазель, – говорил король, – я вижу, или, вернее, угадываю, ваше беспокойство; поверьте, я искренне жалею, что увел вас от остального общества и из-за меня вы можете промокнуть. Да вы уже промокли, может быть, вам холодно?
   – Нет, государь.
   – Но вы дрожите!
   – Государь, я боюсь, что могут дурно истолковать мое отсутствие в тот момент, когда все, наверное, уже собрались.
   – Я охотно предложил бы вам вернуться к каретам, мадемуазель, но взгляните и прислушайтесь, можно ли сейчас идти куда-нибудь?
   Действительно, гром гремел, и дождь лил ручьями.
   – К тому же, – продолжал король, – никто не посмеет сказать о вас дурное. Ведь вы с французским королем, то есть первым дворянином королевства.
   – Конечно, государь, – отвечала Лавальер, – это великая честь для меня, но я боюсь не за себя.
   – А за кого же?
   – За вас, государь.
   – За меня, мадемуазель? – с улыбкой сказал король. – Я не понимаю вас.
   – Разве ваше величество забыли уже, что произошло вчера на вечере у ее высочества?
   – Не говорите об этом, прошу вас, или лучше позвольте мне вспомнить, чтобы еще раз поблагодарить вас за ваше письмо и…
   – Государь, – прервала его Лавальер, – дождь идет, а ваше величество без шляпы.
   – Прошу вас не беспокоиться обо мне. Я боюсь, что вы промокнете.
   – О, ведь я – крестьянка, – улыбнулась Лавальер. – Я привыкла бегать по луарским лугам и блуаским садам во всякую погоду. А что касается моего туалета, – прибавила она, глядя на свое скромное муслиновое платье, то ваше величество видите, что за него мне нечего опасаться.
   – Действительно, мадемуазель, я уже не раз замечал, что вы всем обязаны самой себе, а не туалету. Вы не кокетка. Я считаю это большим достоинством.
   – Государь, не делайте меня лучше, чем я есть на самом деле. Скажите просто: вы не можете быть кокеткой.