Дюма Александр. Виконт де Бражелон или десять лет спустя

   Королева вскоре заметила, что прогулка пешком доставляла королю так же мало удовольствия, как и путешествие в карете. Поэтому она попросила его снова сесть и экипаж. Король довел королеву до подножки, но не поднялся вслед за ней. Отойдя на три шага, он стал искать в веренице экипажей тот, что так живо интересовал его.
   В дверце шестой кареты виднелось бледное лицо Лавальер. Замечтавшись, король не заметил, что все уже готово и ждут только его. Вдруг в нескольких шагах от него раздался почтительный голос. Это был г-н Маликорн, державший под уздцы двух лошадей.
   – Ваше величество спрашивали лошадь? – обратился он к королю.
   – Лошадь? Вы привели мою лошадь? – спросил король, не узнавая этого придворного, к лицу которого он еще не привык.
   – Государь, – отвечал Маликорн, – вот конь к услугам вашего величества.
   И Маликорн указал на гнедого коня принца, которого заметила из кареты принцесса. Это была великолепная, прекрасно оседланная лошадь.
   – Но ведь это не моя лошадь, – заметил король.
   – Государь, это лошадь из конюшни его высочества. Но его высочество не ездит верхом, когда так жарко.
   Король ничего не ответил, но быстро подошел к коню. Маликорн тотчас же подал стремя; через секунду его величество был уже в седле. Повеселев от этой удачи, король с улыбкой подъехал к карете ожидавших его королев и, не замечая испуганного лица Марии-Терезии, воскликнул:
   – Какое счастье! Я нашел лошадь. В карете я задыхался. До свидания, государыни!
   И, грациозно нагнувшись к крутой шее своего коня, моментально исчез.
   Анна Австрийская высунулась из окошка и посмотрела, куда он едет. Поравнявшись с шестой каретой, он осадил коня и снял шляпу. Его поклон обращен был к Лавальер, которая при виде короля вскрикнула от изумления и покраснела от удовольствия. Монтале, сидевшая в другом углу кареты, поклонилась королю. Потом, как женщина умная, притворилась, что вся поглощена пейзажем, открывавшимся из левого окна.
   Разговор короля и Лавальер, как все разговоры влюбленных, начался с красноречивых взглядов и лишенных всякого смысла фраз. Король объяснил, что в карете он изнемогал от жары и поездка верхом показалась ему необыкновенно приятной.
   – Нашелся благодетель, – сказал король, – который угадал мои желания.
   Мне очень хотелось бы знать, кто этот дворянин, сумевший так искусно услужить королю и избавить его от жестокой скуки.
   В эту минуту Монтале как бы очнулась от своих мечтаний и устремила взор на короля.
   Поскольку король смотрел то на Лавальер, то на нее, она могла подумать, что вопрос обращен к ней, и, следовательно, имела право ответить.
   И она ответила:
   – Государь, лошадь, на которой едет ваше величество, принадлежит принцу, и ее вел дворянин, состоящий на службе его высочества.
   – Не знаете ли вы, мадемуазель, как его зовут?
   – Господин Маликорн, государь. Да вот он сам едет слева от кареты.
   И она показала на Маликорна, который действительно с блаженным лицом галопировал у левой дверцы кареты, хорошо зная, что в эту минуту разговор идет о нем, но не подавая виду, точно глухонемой.
   – Он самый, – кивнул король. – Я запомнил его лицо и не забуду его имени.
   Король нежно посмотрел на Лавальер.
   Ора сделала свое дело: она вовремя бросила имя Маликорна, и оно упало на хорошую почву; ему оставалось только пустить корни и принести плоды.
   Поэтому Монтале снова откинулась в свой угол и знаками приветствовала Маликорна, только что имевшего счастье понравиться королю. Она шепнула ему:
   – Все идет хорошо.
   Слова эти сопровождались мимикой, которая должна была изображать поцелуй.
   – Увы, мадемуазель, – вздохнул король; – вот и конец сельской свободе; ваши обязанности на службе у принцессы станут более сложными, и мы больше не будем видеться.
   – Ваше величество так любите принцессу, – заметила Луиза, – что будете часто навещать ее; а проходя через комнату, ваше величество…
   – Ах, – нежно сказал король, понизив голос, – встречаться не значит только видеться, а для вас этого, кажется, достаточно.
   Луиза ничего не ответила; у нее готов был вырваться вздох, но она подавила его.
   – У вас большое самообладание, – произнес король.
   Лавальер грустно улыбнулась.
   – Употребите эту силу на любовь, – продолжал он, – и я буду благодарить бога за то, что он дал ее вам.
   Лавальер промолчала и только посмотрела на короля. Людовик, точно обожженный этим взглядом, провел рукой по лицу и, пришпорив лошадь, ускакал вперед.
   Откинувшись на спинку кареты и полузакрыв глаза, Лавальер любовалась красивым всадником с развевающимися от ветра перьями на шляпе. Бедняжка любила и упивалась своей любовью. Через несколько мгновений король вернулся.
   – Своим молчанием вы терзаете меня. Вы, наверное, изменчивы, и вам ничего не стоит порвать добрые отношения… словом, я страшусь рождающейся во мне любви.
   – Государь, вы ошибаетесь, – отвечала Лавальер, – если я полюблю, то на всю жизнь.
   – Если полюбите! – надменно воскликнул король. – Значит, теперь вы не любите.
   Она закрыла лицо руками.
   – Вот видите, – сказал король, – я был прав, вы изменчивы, капризны, может быть, кокетка. Ах, боже мой, боже мой!
   – О нет, успокойтесь, государь; нет, нет, нет!..
   – И вы можете обещать, что никогда не изменитесь по отношению ко мне?
   – Никогда, государь!
   – И никогда не будете жестокой?
   – Нет, нет!
   – Хорошо; вы знаете, я люблю обещания, люблю охранять клятвой все, что трогает мое сердце. Обещайте мне или лучше поклянитесь, что если когда-нибудь в предстоящей жизни, полной жертв, тайн, горестей, препятствий и недоразумений, мы провинимся чем-нибудь друг перед другом, будем неправы, – поклянитесь мне, Луиза…
   Лавальер вся затрепетала; в первый раз слышала она свое имя из уст короля.
   Людовик же, сняв перчатку, протянул руку в карету.
   – Поклянитесь, – продолжал он, – что, поссорившись, мы непременно будем искать к вечеру примирения, приложим старания, чтобы свидание или письмо, если мы будем далеко друг от друга, принесло нам утешение и успокоение.
   Лавальер схватила своими похолодевшими пальцами горевшую руку влюбленного короля и нежно пожала ее; это рукопожатие было прервано движением лошади Людовика, испугавшейся вращавшегося колеса.
   Лавальер поклялась.
   – Теперь, государь, – попросила она, – вернитесь к королеве; я чувствую, что там собирается гроза и мне она несет несчастья и беды.
   Людовик повиновался, поклонился Монтале и пустил лошадь вдогонку за каретой королев. В одной из карет он увидел заснувшего принца.
   Но принцесса не спала, и когда король проезжал мимо, она обратилась к нему:
   – Какая чудесная лошадь, государь!.. Да ведь это гнедой конь принца!
   А молодая королева спросила только:
   – Ну, что, вам лучше, дорогой государь?

Глава 30.
ТРИУМФЕМИНАТ

   Приехав в Париж, король отправился в совет и часть дня работал. Молодая королева осталась с Анной Австрийской и по уходе короля разрыдалась.
   – Ах, матушка, – сказала она, – король больше меня не любит. Что будет со мной, боже праведный?
   – Муж всегда любит такую жену, как вы, – отвечала Анна Австрийская.
   – Может наступить время, матушка, когда он полюбит другую.
   – Что вы называете любить?
   – Ах, всегда думать о ком-нибудь, всегда искать встречи с этим лицом!
   – А разве вы заметили у короля что-нибудь подобное? – спросила Анна Австрийская.
   – Нет, сударыня, – неуверенно молвила молодая королева.
   – Вот видите, Мария!
   – А между тем, дорогая матушка, согласитесь, что король пренебрегает мною.
   – Король, дочь моя, принадлежит всему королевству.
   – Вот почему он не принадлежит мне; вот почему и меня, как многих королев, король бросит, забудет, и любовь, слава, почести станут уделом других. Ах, матушка, король так красив! Многие женщины будут признаваться ему в любви, многие будут любить его!
   – Женщины редко любят в короле мужчину. Но если бы это случилось, в чем я сомневаюсь, пожелайте, Мария, чтобы эти женщины действительно любили вашего мужа. Во-первых, самоотверженная любовь женщины быстро надоедает мужчине, во-вторых, полюбив, женщина теряет всякую власть над мужчиной, от которого она не добивается ни могущества, ни богатства, а только любви. Итак, пожелайте, чтобы король любил как можно меньше, а его избранница как можно больше.
   – Ах, матушка, беззаветная любовь заключает в себе огромную силу.
   – А вы говорите, что вы покинуты!
   – Это правда, я говорю глупости… Но одного, однако, я не могла бы вынести.
   – Чего именно?
   – Счастливого выбора, новой семьи, которую он нашел бы у другой женщины. О, если я когда-нибудь узнаю, что у короля есть дети… я умру!
   – Мария! Мария! – улыбнулась в ответ королева-мать и взяла за руку молодую женщину. – Запомните то, что я вам скажу, и пусть мои слова всегда будут служить вам утешением: у короля не может быть наследника без вас, у вас же он может быть без короля.
   И с этими словами Анна Австрийская громко расхохоталась, покинула свою невестку и пошла навстречу принцессе, о приходе которой в эту минуту доложил паж.
   Лицо у принцессы было озабоченное, как у человека, что-то затеявшего.
   – Я пришла узнать, – начала она, – не утомило ли ваши величества наше путешествие?
   – Нисколько, – отвечала королева-мать.
   – Немного, – проговорила Мария-Терезия.
   – А я очень обеспокоена.
   – Чем? – взглянула на нее Анна Австрийская.
   – Король, наверное, устал от верховой езды.
   – Нет, ему было полезно прокатиться верхом.
   – Я сама посоветовала ему, – сказала, побледнев, Мария-Терезия.
   Принцесса ничего не отвечала, а только улыбнулась одной из свойственных ей улыбок, при которой все лицо ее оставалось неподвижным и только губы кривились. Она тотчас же переменила тему разговора:
   – Мы нашли Париж совершенно таким же, как покинули его: по-прежнему интриги, козни, кокетство.
   – Интриги! Какие интриги? – спросила королева-мать.
   – Много говорят о господине Фуке и госпоже Плесси-Бельер.
   – Которая записалась, значит, под десятитысячным номером? – усмехнулась королева-мать. – Ну а козни?
   – По-видимому, у нас какие-то неприятности с Голландией.
   – Принц рассказал мне историю с медалями.
   – Ах, медали, отчеканенные в Голландии, – воскликнула молодая королева, – на которых изображено облако, проходящее по солнцу-королю! Напрасно вы называете это кознями. Это просто неприличная выходка.
   – Такая жалкая, что король не обратит на нее внимания, – заметила королева-мать. – А что вы скажете о кокетстве? Вы намекали на госпожу д'Олон?
   – Нет, нет! Нужно искать поближе.
   – Casa de usted ²⁹, – прошептала королева-мать на ухо невестке, не шевеля губами.
   Принцесса не услышала этих слов и продолжала?
   – Вы знаете ужасную новость?
   – Как же! О ранении господина де Гиша?
   – И вы, как и все, объясняете это несчастным случаем на охоте?
   – Да, конечно, – ответили обе королевы, проявив на этот раз интерес.
   Принцесса подошла ближе…
   – Дуэль! – произнесла она.
   – А! – воскликнула Анна Австрийская, для ушей которой слово дуэль звучало неприятно: во время ее царствования дуэли были запрещены во Франции.
   – Прискорбная дуэль, которая чуть было не стоила принцу двух его лучших друзей, а королю – двух преданных слуг.
   – Из-за чего же произошла эта дуэль? – спросила молодая королева, движимая каким-то тайным инстинктом.
   – Из-за кокетства, – торжествующе сказала принцесса. – Противники рассуждали о добродетели одной дамы: один находил, что рядом с нею Паллада – ничто; другой уверял, будто эта дама подражает Венере, прельстившей Марса, и эти господа подрались, как Ахилл с Гектором.
   – Венера, прельстившая Марса? – прошептала молодая королева, не решаясь углублять аллегорию.
   – Кто же эта дама? – начала без обиняков Анна Австрийская. – Вы как будто сказали, что она фрейлина?
   – Неужели сказала? – удивилась принцесса.
   – Да. Мне показалось даже, что вы назвали ее имя.
   – А знаете ли вы, что такая женщина приносит большое несчастье в королевский дом?
   – Это мадемуазель де Лавальер? – спросила королева-мать.
   – Представьте, да; эта дурнушка.
   – Я считала ее невестой одного дворянина, который не является ни господином де Гишем, ни господином де Бардом.
   – Очень возможно, ваше величество.
   Молодая королева взяла вышивание и с притворным спокойствием стала распутывать нитки; однако дрожащие пальцы выдавали ее волнение.
   – Что такое вы сказали о Венере и Марсе? – продолжала расспрашивать королева-мать. – Разве есть какой-нибудь Марс?
   – Она хвастается, что есть.
   – Вы говорите, хвастается?
   – Это и было причиной дуэли.
   – И господин де Гиш держал сторону Марса?
   – Да, конечно, как преданный его слуга.
   – Преданный слуга! – вскричала молодая королева, забыв всякую сдержанность, настолько ее мучила ревность. – Чей слуга?
   – Защищать Марса, – говорила принцесса, – можно было, только принеся в жертву Венеру. Поэтому господин де Гиш утверждал, что Марс решительно ни в чем не повинен и что Венера просто хвастунья.
   – А господин де Вард, – спокойно спросила Анна Австрийская, – настаивал, что Венера права?
   «Дорого же вы, де Вард, поплатитесь за рану, нанесенную благороднейшему человеку!» – подумала принцесса.
   Она с ожесточением напала на де Варда, мстя таким образом за раненого и возвращая одновременно собственный долг; принцесса была уверена, что ей удастся окончательно погубить своего врага. Она наговорила о нем так много, что если бы слова ее слышал Маникан, он пожалел бы о своих хлопотах за друга, – столько вреда принесли они несчастному врагу.
   – Во всем этом, – сказала Анна Австрийская, – я вижу только одно зло – Лавальер.
   Молодая королева снова принялась за работу с полнейшим хладнокровием.
   Принцесса слушала.
   – Разве вы не согласны со мной? – обратилась к ней Анна Австрийская.
   – Разве вы не считаете ее причиной ссоры и поединка?
   Принцесса отвечала неопределенным жестом, который можно было принять и за утвердительный и за отрицательный.
   – В таком случае я не понимаю, что вы говорили об опасности кокетства, – заметила Анна Австрийская.
   – Да ведь если бы эта особа не кокетничала, – поспешно ответила принцесса, – Марс не обратил бы на нее никакого внимания.
   При новом упоминании о Марсе щеки молодой королевы на мгновение вспыхнули, однако она продолжала работать.
   – Я не Желаю, чтобы при моем дворе одних мужчин вооружали против других, – флегматично произнесла Анна Австрийская. – Эти нравы были, может быть, терпимы во времена, когда раздробленное дворянство объединялось только ухаживанием за женщинами. В те времена царили женщины, поддерживая путем частых поединков отвагу мужчин. Но теперь, слава богу, во Франции только один повелитель. Этому повелителю должны быть посвящены все силы и все помыслы. Я не потерплю, чтобы моего сына лишали преданных слуг.
   И, повернувшись к молодой королеве, спросила:
   – Что делать с этой Лавальер?
   – Лавальер? – с изумлением подняла глаза Мария-Терезия. – Я не слыхала этого имени.
   Этот ответ сопровождала ледяная улыбка, которая подходит только королевским устам.
   Принцесса сама была дочерью короля и отличалась большой гордостью и большим умом; однако слова Марии-Терезии уничтожили ее. И ей понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя.
   – Это одна из моих фрейлин, – поклонилась принцесса.
   – В таком случае, – произнесла Мария-Терезия тем же тоном, – это касается вас, сестра… а не нас.
   – Простите, – возразила Анна Австрийская, – это касается, меня. Я отлично понимаю, – продолжала она, многозначительно взглянув на принцессу, – почему ваше высочество сказали мне об этом.
   – Все, что исходит от вас, – криво улыбнулась англичанка-принцесса, исходит от самой мудрости.
   – Ее можно будет отослать в провинцию, – мягко заметила Мария-Терезия, – и устроить ей пенсию.
   – Из моей шкатулки! – живо прибавила принцесса.
   – Нет, нет, принцесса, – перебила Анна Австрийская, – не нужно шума.
   Король не любит, чтобы о дамах распускали дурные слухи. Пусть все это кончится посемейному. Принцесса, вы будете настолько любезны и пришлете сюда эту девушку… А вы, дочь моя, будьте добры оставить нас на несколько минут.
   Просьбы вдовствующей королевы были равносильны приказаниям. Мария-Терезия удалилась в свои покои, а принцесса велела пажу позвать Лавальер.

Глава 31.
ПЕРВАЯ ССОРА

   Лавальер вошла в комнаты королевы-матери, не подозревая, что против нее составлен опасный заговор. Она думала, что ее приглашали на дежурство, а в таких случаях королева-мать всегда была добра с ней. Кроме того, Лавальер не находилась в непосредственном подчинении у Анны Австрийской и имела с ней только официальные отношения; по прирожденной любезности и высокому положений) вдовствующая королева считала долгом придавать официальным отношениям как можно больше мягкости.
   Итак, Лавальер подошла к королеве-матери со спокойной и кроткой улыбкой, составлявшей ее главную прелесть. Анна Австрийская поманила девушку к своему креслу. В эту минуту вернулась принцесса и с самым равнодушным видом села подле свекрови, взяв рукоделие Марии-Терезии.
   Лавальер ждала, что ей тотчас же отдадут какое-нибудь приказание, но, увидев все эти приготовления, с любопытством стала вглядываться в лица королевы и принцессы.
   Анна размышляла. Принцесса выказывала полное безразличие, но ее безучастный вид способен был встревожить и не таких робких людей, как Лавальер.
   – Мадемуазель, – внезапно начала королева-мать, нисколько не стараясь смягчить свой испанский акцент, хотя всегда это делала, если говорила спокойно, – подойдите-ка поближе, поговорим о вас, раз вы у всех на устах.
   – Я? – воскликнула Лавальер, бледнея.
   – Не притворяйтесь, красавица! Вам известно о дуэли господина де Гиша с господином де Вардом?
   – Боже мой, ваше величество, вчера до меня дошли слухи о ней, – отвечала Лавальер.
   – А вы не предполагали, что будут такие слухи?
   – Как могла я предполагать это, ваше величество?
   – Дуэль никогда не бывает без причины, и вы, наверное, знали причину вражды двух противников.
   – Я не знаю ее, ваше величество.
   – Упорное отрицание довольно старый способ защиты, и вы слишком умны, мадемуазель, для того, чтобы прибегать к банальностям. Придумайте что-нибудь другое.
   – Боже мой, ваше величество пугаете меня своим ледяным тоном! Неужели я имела несчастье навлечь на себя немилость?
   Принцесса рассмеялась. Лавальер с изумлением посмотрела на нее.
   – Немилость? – переспросила Анна Австрийская. – Навлечь немилость? Вы не понимаете, что говорите, мадемуазель де Лавальер, я подвергаю немилости лишь тех людей, о которых я думаю. О вас же я вспомнила только потому, что о вас слишком много говорят, а я не люблю, когда фрейлины моего двора служат предметом разговоров.
   – Ваше величество делаете мне честь, обращаясь ко мне, – возразила испуганная Лавальер, – но я не понимаю, почему могут заниматься мной.
   – Так я сейчас расскажу. Господину де Гишу пришлось защищать вас.
   – Меня?
   – Да, вас. Он поступил по-рыцарски, а красивые искательницы приключений любят, чтобы рыцари ломали ради них копья. Но я ненавижу поединки и особенно ненавижу такого рода приключения… сделайте отсюда вывод.
   Лавальер упала к ногам королевы, но та повернулась к ней спиной. Она протянула руку к принцессе, которая засмеялась ей в глаза. Гордость заставила Лавальер подняться.
   – Ваше величество, – попросила она, – скажите мне, в чем я провинилась? Я вижу, что ваше величество осуждаете меня, не давая возможности оправдаться.
   – Вот как! – вскричала Анна Австрийская. – Слышите, какие красивые фразы, принцесса! Какие высокие чувства! Ни дать ни взять – инфанта, нареченная великого Кира, кладезь нежности и героических чувств! Видно, моя красавица, что вы общаетесь с коронованными особами.
   Лавальер почувствовала, что ее ранили в самое сердце, она не то что побледнела, но стала белой, как лилия, и силы покинули ее.
   – Я хотела вам сказать, – презрительно говорила королева, – что, если вы по-прежнему будете питать подобные чувства, вы так унизите нас, женщин, что нам будет стыдно стоять рядом с вами. Опомнитесь, мадемуазель.
   Кстати, я слышала, что вы невеста. Это правда?
   Лавальер прижала руку к сердцу, которому нанесена была новая рана.
   – Отвечайте же, когда с вами говорят!
   – Да, ваше величество.
   – Кто же ваш жених?
   – Виконт де Бражелон.
   – Вы знаете, что это для вас большое счастье, мадемуазель, и что вы, девушка без состояния, без положения в обществе… без особых личных достоинств, должны благословлять небо, дарующее вам такое будущее.
   Лавальер молчала.
   – Где находится виконт де Бражелон? – спросила королева.
   – В Англии, – отвечала принцесса, – куда, конечно, вскоре дойдут слухи об успехах мадемуазель.
   – Боже мой! – прошептала в отчаянии Лавальер.
   – Итак, мадемуазель, – сказала Анна Австрийская, – этого молодого человека вернут, и вы с ним куда-нибудь уедете. Если у вас другие намерения, – у девушек иногда бывают странные желания, – поверьте, я направлю вас на хороший путь: и не таких, как вы, я уже излечивала.
   Лавальер больше ничего не слышала. Безжалостная королева продолжала:
   – Я пошлю вас одну в такое место, где у вас будет возможность зрело подумать обо всем. Размышление охлаждает жар крови и рассеивает иллюзии молодости. Мне кажется, что вы поняли меня.
   – Ваше величество!
   – Ни слова больше!
   – Ваше величество, я не виновата в том, что вам угодно было предположить. Взгляните на мое отчаяние. Я так люблю, так почитаю ваше величество.
   – Лучше было бы, если бы вы не почитали меня, – усмехнулась королева.
   – Лучше было бы, если бы вы не были невинной. Уж не воображаете ли вы, что я посмотрела бы сквозь пальцы, если бы вы были виноваты?
   – Ваше величество, вы меня убиваете!
   – Пожалуйста, без комедий, не то я устрою вам такую развязку, что вы будете не рады. Ступайте к себе, и пусть урок послужит вам на пользу.
   – Ваше высочество, – проговорила Лавальер, обращаясь к герцогине Орлеанской и хватая ее за руку, – вы так добры, попросите за меня!
   – Я? – расхохоталась принцесса. – Я добра?.. Вы совсем не верите тому, что говорите, мадемуазель!
   И она резко отдернула руку.
   Вместо того чтобы испить до дна чашу унижения, Лавальер внезапно успокоилась и овладела собой; она сделала глубокий реверанс и ушла.
   – Ну, как, по-вашему, – спросила Анна Австрийская, – она будет продолжать?
   – Я не доверяю кротким и терпеливым характерам, – отвечала принцесса.
   – Терпеливое сердце необыкновенно мужественно; кроткий дух уверен в себе.
   – Ручаюсь вам, что она очень и очень подумает, прежде чем снова взглянуть на бога Марса.
   – Если только не вооружится его щитом, – возразила принцесса.
   Гордый взгляд королевы-матери был ответом на это не лишенное тонкости замечание. И обе дамы, почти уверенные в победе, отправились к Марии-Терезии, которая с притворным равнодушием ждала их.
   Было около половины седьмого. Король только что кончил дела и поужинал. Не теряя времени, он взял де Сент-Эньяна под руку и приказал ему проводить себя в комнату Лавальер. Придворный выразил крайнее изумление.
   – Что же тут странного? – сказал король. – Мне нужно освоить этот маршрут и сделать его привычным.
   – Но, государь, здешнее помещение фрейлин – настоящий фонарь: все видят, кто туда входит, кто выходит. Мне кажется, нужен какой-нибудь предлог… Вот, например…
   – Ну, какой?
   – Неугодна ли будет вашему величеству подождать, пока принцесса вернется к себе?
   – Никаких предлогов! Никаких ожиданий! Довольно играть в прятки, довольно тайн! Не вижу никакого бесчестия для короля Франции в том, что он будет разговаривать с умной девушкой. Пусть будет стыдно тому, кто дурно подумает об этом!
   – Простите меня, ваше величество, за избыток усердия…
   – Говори.
   – А королева?
   – Да, это правда, это правда! Я хочу, чтобы королева всегда была окружена почтением. Ну хорошо, сегодня вечером я нанесу визит мадемуазель де Лавальер, а потом придумаю какие тебе будет угодно предлоги. Завтра мы займемся этим, сегодня же у меня нет времени.
   Де Сент-Эньян ничего не ответил. Он пошел вперед, спустился с лестницы и пересек двор, чувствуя стыд, которого не могла подавить величайшая честь оказывать услугу королю. Дело в том, что де Сент-Эньян хотел сохранить свою репутацию в глазах принцессы и обеих королев. В то же время ему хотелось угодить мадемуазель де Лавальер, а сочетать то и другое было довольно сложно.
   Нужно заметить, что окна комнат королев и принцессы выходили во двор.
   У видя, как он провожает короля, эти три дамы порвали бы с ним всякие отношения, а авторитет этих высокопоставленных особ не мог быть уравновешен мимолетным влиянием фаворитки. Несчастный де Сент-Эньян, так мужественно оказывавший покровительство Лавальер в парке Фонтенбло, потерял всю свою уверенность, находясь в Париже на виду у всех. Он находил у этой девушки тысячу недостатков, и ему не терпелось сообщить о них королю.