Дюма Александр. Виконт де Бражелон или десять лет спустя

   – Это секрет, но его можно продать, ваша милость.
   – Я тебе плачу за него сто пистолей. Держи!
   – Благодарю, ваша милость! Смотрите. Дверь отворяется, женщина впускает музыкантов…
   – Это Монтале?
   – Тише, сударь, не произносите громко этого имени. Назвать Монтале все равно что назвать Маликорна. Не поладили с одним, не поладите с другой.
   – Хорошо. Я ничего не видел.
   – А я ничего не получал, – сказал камердинер, пряча кошелек.
   Удостоверившись, что де Гиш вошел к принцессе, шевалье вернулся к принцу, который успел великолепно нарядиться и весь сиял.
   – Говорят, – вскричал шевалье, – что король избрал солнце своей эмблемой; по совести, ваше высочество, эта эмблема больше подходит вам.
   – Ну что же Гиш? – спросил он.
   – Не найден! Бежал, испарился. Ваша утренняя выходка напугала его.
   Его нигде нет.
   – Черт возьми, этот пустоголовый способен, пожалуй, взять лошадей да и укатить в свое поместье. Бедный малый! Ну да ничего, мы вызовем его обратно. Давай обедать.
   – Погодите, ваше высочество, сегодня уж такой день, что мне приходят в голову разные счастливые мысли. И вот теперь у меня новая мысль.
   – Какая?
   – Ваше высочество, принцесса на вас сердиться, и она права. Вам надо чем-нибудь порадовать ее. Ступайте к ней обедать.
   – О, ведь это могут принять за слабость!
   – Какая же это слабость, это доброта! Принцесса томится, роняет слезы в тарелку. У нее красные глаза. А мужу не следует доводить до слез жену.
   Идите же, ваше высочество, идите!
   – Да ведь я велел подать обедать сюда.
   – Полноте, полноте, ваше высочество! Мы тут умрем со скуки. У меня сердце не на месте, как вспомню, что принцесса там одна. Да и вам будет не по себе, хоть вы и напускаете на себя суровость. Возьмите и меня с собой; это будет прелестно. Ручаюсь, что мы повеселимся. Ведь вы провинилась сегодня утром.
   – Шевалье, шевалье! Ты даешь мне дурной совет!
   – Я даю вам хороший совет. Притом же вы сейчас неотразимы: вам так идет ваше лиловое платье с золотым шитьем. Ваша внешность поразит принцессу больше, чем ваш поступок. Вы очаруете принцессу. Решайтесь же, ваше высочество.
   – Ты меня убедил, идем.
   И принц направился с шевалье на половину принцессы. Шевалье успел шепнуть на ухо лакею:
   – Поставь людей у запасного выхода! Чтобы никто не мог удрать! Живо!
   И за спиной герцога он вошел в переднюю покоев принцессы.
   Лакеи хотели было доложить об их прибытии, но шевалье, улыбаясь, сказал:
   – Не докладывайте. Его высочество хочет сделать сюрприз.

Глава 13.
ПРИНЦ РЕВНУЕТ К ДЕ ГИШУ

   Принц шумно распахнул двери, как человек, входящий с самыми добрыми намерениями, не сомневающийся, что доставит удовольствие, или как ревнивец, рассчитывающий застать врасплох.
   Принцесса, покоренная звуками музыки, бросила начатый обед и танцевала, забыв обо всем.
   Ее кавалером был де Гиш. Он стоял на одном колене, подняв руки и полузакрыв глаза, как испанские танцоры, с горящим взглядом и ласкающими жестами. Принцесса порхала вокруг него, улыбающаяся, соблазнительная.
   Монтале восхищалась. Лавальер, сидя в уголке, мечтательно смотрела на танцующих.
   Невозможно описать, какое действие произвело на этих счастливых людей появление принца. И так же трудно описать, как подействовал на Филиппа вид этих счастливых людей.
   Граф де Гиш не в силах был встать. Принцесса замерла, не докончив па, не способная вымолвить ни слова. А шевалье де Лоррен, прислонившись к косяку, спокойно улыбался, как человек, испытывающий самое простодушное восхищение.
   Бледность принца, судорожные подергивания его рук и ног прежде всего поразили присутствующих. Звуки музыки сменились глубокой тишиной.
   Воспользовавшись всеобщим молчанием, шевалье де Лоррен почтительно приветствовал принцессу и де Гиша, стараясь соединить их в этом приветствии как хозяев.
   Принц, подойдя к ним, хрипло проговорил:
   – Очень рад, очень рад. Я шел сюда, думая застать вас больною и грустною, а застал в разгаре удовольствий. Отрадно видеть. Кажется, мой дом самый веселый дом на свете.
   Потом, повернувшись к де Гишу, он прибавил:
   – Я не знал, что вы такой прекрасный танцор, граф.
   Потом, снова обратившись к жене, продолжал:
   – Будьте любезнее со мной. Когда у вас устраивается такое веселье, приглашайте и меня… А то я совсем заброшен.
   Де Гиш успел вполне овладеть собою и с врожденной гордостью, которая так шла ему, произнес:
   – Ваше высочество, вы хорошо знаете, что моя жизнь в вашем распоряжении. Когда потребуется отдать ее, я готов. А сегодня нужно только танцевать под пенье скрипки, и я танцую.
   – И вы правы, – холодно сказал принц. – А вы не замечаете, принцесса, что ваши дамы похищают у меня друзей. Ведь господин де Гиш не ваш друг, сударыня, а мой. Если вы хотите обедать без меня, у вас есть ваши дамы.
   Зато, когда я обедаю один, при мне должны быть мои кавалеры; не обирайте меня совсем.
   Принцесса почувствовала и упрек и урок. Она вся покраснела.
   – Ваше высочество, – возразила она, – до приезда во Францию я не знала, что принцессы занимают там такое же положение, как женщины в Турции.
   Я не знала, что здесь запрещено видеть мужчин. Но если такова ваша воля, я буду ей покоряться. Может быть, вы пожелаете загородить мои окна железными решетками, так, пожалуйста, не стесняйтесь.
   Эта реплика, вызвавшая улыбку у Монтале и де Гиша, снова наполнила гневом сердце принца.
   – Очень мило, – проговорил он, едва сдерживаясь. – Как почтительно со мной обращаются в моем собственном доме!
   – Ваше высочество, ваше высочество, – шепнул шевалье на ухо принцу так, чтобы все видели, что он его успокаивает.
   – Пойдем! – ответил ему принц, так резко повернувшись, что чуть не толкнул принцессу.
   Шевалье последовал за ним в его кабинет, где принц, бросившись на стул, дал полную волю своей ярости.
   Шевалье поднял глаза к небу, сложил руки и не произносил ни слова.
   – Твое мнение? – спросил принц.
   – О, ваше высочество, положение очень серьезное.
   – Это ужасно! Такая жизнь не может больше продолжаться.
   – Что за несчастье, в самом деле! – воскликнул шевалье. – А мы-то надеялись, что после отъезда этого шального Бекингэма все будет спокойно.
   – А стало еще хуже!
   – Этого я не говорю, ваше высочество.
   – Ты не говоришь, но я говорю. Бекингэм никогда не осмелился бы сделать и четверти того, что мы видели.
   – Чего же именно?..
   – Да как же! Спрятаться для того, чтобы танцевать, прикинуться больной, чтобы наедине пообедать с ним!
   – Нет, нет, ваше высочество!
   – Да, да! – восклицал принц, подзадоривая сам себя, как капризный ребенок. – Только я не намерен это терпеть.
   – Ваше высочество, выйдет скандал…
   – Э, черт возьми! Со мною не стесняются, а я должен стесняться? Подожди меня, шевалье, я сейчас.
   Принц скрылся в соседней комнате и спросил у слуги, вернулась ли из капеллы королева-мать.
   Анна Австрийская была счастлива. В ее семье царило согласие, народ был в восторге от молодою короля, государственные доходы увеличивались, внешний мир был обеспечен, – словом, все сулило ей спокойное будущее.
   Иногда она упрекала себя при воспоминании о бедном юноше, которого она приняла, как мать, и прогнала, как мачеха.
   Неожиданно к ней вошел герцог Орлеанский.
   – Матушка, – вскричал он, закрывая за собой дверь, – так не может продолжаться!
   Анна Австрийская Подняла на него свои прекрасные глаза и вздохнула.
   – О чем вы говорите?
   – О принцессе.
   – Верно, этот сумасшедший Бекингэм прислал ей какое-нибудь прощальное письмо?
   – Ах нет, матушка, дело вовсе не в Бекингэме. Принцесса уже нашла ему заместителя.
   – Филипп, что вы говорите? Ваши слова крайне легкомысленны.
   – Разве вы не заметили, что господин де Гиш то и дело бывает у нее, что он постоянно с ней?
   Королева всплеснула руками и расхохоталась.
   – Филипп, – сказала она, – вы положительно больны.
   – От этого мне не легче, матушка, я очень страдаю.
   – И вы требуете, чтобы вас лечили от болезни, которая существует только в вашем воображении? Вы желали бы, ревнивец, чтобы вас поддержали, одобрили ваше поведение, хотя ваша ревность не имеет никаких оснований.
   – Ну вот, теперь вы начинаете говорить про этого то же самое, что говорили про того.
   – Да ведь и вы, сын мой, – сухо проговорила королева, – ведете себя по отношению к этому совершенно так же, как и по отношению к тому.
   Немного задетый, принц поклонился.
   – Но если я вам приведу факты, вы поверите?
   – Сын мой, во всем прочем, кроме ревности, я поверила бы вам без всякой ссылки на факты, но в отношении ревности я этого не обещаю.
   – Значит, я понимаю ваши слова так, что ваше величество приказывает мне молчать и забыть обо всем.
   – Никоим образом, вы мой сын, и мой материнский долг – быть к вам снисходительной.
   – Ах, доведите до конца свою мысль: вы должны быть снисходительны ко мне как к безумцу.
   – Не преувеличивайте, Филипп, и берегитесь представить свою жену как существо испорченное.
   – Но факты!
   – Я слушаю.
   – Сегодня утром в десять часов у принцессы играла музыка.
   – Невинная вещь.
   – Господин де Гиш разговаривал с него наедине…
   Да, я и забыл вам сказать, что последнюю неделю он следует за нею, как тень.
   – Друг мой, если бы они делали что-нибудь дурное, они бы прятались.
   – Прекрасно! – вскричал герцог. – Я только и ждал, чтобы вы это сказали. Запомните же хорошенько. Сегодня утром, повторяю, я захватил их врасплох и совершенно ясно выразил им свое неудовольствие.
   – И будьте уверены, что этого достаточно, а может быть, вы даже переусердствовали в своем неудовольствии. Эти молодые женщины обидчивы. Упрекнуть их в ошибке, которую они не совершали, иногда все равно, что сказать, что они могли бы ее сделать.
   – Хорошо, хорошо, подождите. Запомните, что вы сказали, матушка: «сегодняшнего урока достаточно, и если бы они делали что-нибудь дурное, то прятались бы».
   – Да, я это запомню.
   – Ну так вот, раскаиваясь, что утром я погорячился, и воображая, что Гиш дуется и сидит у себя, я отправился к принцессе. Угадайте же, что я там застал? Снова музыку, танцы и де Гиша. Его там прятали.
   Анна Австрийская нахмурила брови.
   – Это нехорошо, – заметила она. – Что же сказала принцесса?
   – Ничего.
   – А Гиш?
   – Тоже… Впрочем, нет… Он пробормотал какую-то дерзость…
   – Какой же вы сделали вывод, Филипп?
   – Что я одурачен, что Бекингэм был только ширмой, а настоящий герой Гиш.
   Анна пожала плечами.
   – А дальше?
   – Я хочу удалить Гиша так же, как Бекингэма, и буду просить об этом короля, если только…
   – Если только?
   – Если только вы, матушка, сами не возьметесь за это, вы, такая умная и добрая.
   – Нет, я не стану.
   – Что вы говорите, матушка!
   – Послушайте, Филипп, я не намерена каждый день говорить людям неприятности. Молодежь меня слушается, по это влияние очень легко потерять…
   А главное, ничто ведь не доказывает виновности Гиша.
   – Он мне не нравится.
   – А это уж ваше личное дело.
   – Хорошо, коли так, я знаю, что мне делать! – пылко проговорил принц.
   Анна посмотрела на него с беспокойством.
   – Что же вы придумали? – спросила она.
   – А вот что: как только он придет ко мне, я велю утопить его у себя в бассейне.
   Произнеся эту свирепую угрозу, принц ожидал, что королева придет в ужас, но Анна осталась совершенно спокойной.
   – Ну что же, утопите, – сказала она.
   Филипп был слаб, как женщина; он стал жаловаться, что никто его не любит и даже родная мать перешла на сторону его врагов.
   – Ваша мать просто смотрит дальше, чем вы, и перестала уговаривать вас, потому что вы ее не слушаете.
   – Я пойду к королю! – закричал он.
   – Я только что собиралась вам это предложить. Я сейчас жду его величество: он всегда посещает меня в это время. Расскажите все ему.
   Она еще не договорила этих слов, как Филипп услышал шум открываемой в соседней комнате двери и быстрые шаги короля. Принц испугался и поспешно выбежал в боковую дверь, оставив королеву одну. Анна Австрийская расхохоталась и смеялась до прихода короля.
   Как заботливый сын, Людовик зашел осведомиться о здоровье королевы матери. Кроме того, он хотел сообщить ей, что приготовления к отъезду в Фонтенбло закончены.
   Услышав ее смех, он успокоился и сам засмеялся.
   Анна Австрийская взяла его за руку и весело сказала:
   – Знаете, я ужасно горжусь тем, что я испанка.
   – Почему, ваше величество?
   – Потому что испанки, во всяком случае, лучше англичанок.
   – Не понимаю.
   – Скажите, с тех пор как вы женились, вам приходилось когда-нибудь упрекать королеву?
   – Ни разу.
   – А ведь все-таки прошло уже некоторое время, как вы женаты. А ваш брат женат всего две недели…
   – И что же?
   – И уже второй раз жалуется на принцессу.
   – Как, опять Бекингэм?
   – Нет, теперь Гиш.
   – Вот как! Значит, принцесса порядочная кокетка.
   – Боюсь, что так.
   – Бедный братец! – рассмеялся король.
   – Я вижу, вы прощаете кокетство?
   – Когда речь идет о принцессе, прощаю, ибо по сути своей принцесса не кокетлива.
   – Может быть, но брат вашего величества из-за этого теряет голову.
   – Чего же он хочет?
   – Он собирается утопить Гиша.
   – Какая жестокость!
   – Не смейтесь, он в самом деле доведен до отчаяния. Придумайте какой-нибудь выход.
   – Охотно сделаю все, что могу, чтоб спасти Гиша.
   – Если бы брат слышал вас, он составил бы Против вас заговор, как ваш дядя против вашего отца.
   – Нет, Филипп меня любит, и я его люблю. Мы с ним не станем ссориться. Но, однако же, как быть?
   – Вы должны запретить принцессе кокетничать, а Гишу ухаживать.
   – Только-то? Ну, мой брат составил себе чересчур высокое понятие о королевской власти… шутка сказать: исправить женщину! Мужчину – еще куда ни шло.
   – Как же вы приметесь за дело?
   – Гиш человек благоразумный, я сумею его убедить одним словом.
   – А принцесса?
   – Это будет потруднее. Тут одного слова мало. Придется сочинить для нее целую проповедь.
   – И надо спешить.
   – О, я обещаю приложить все старания. Да вот сегодня после обеда репетиция балета.
   – И вы будете говорить проповедь, танцуя?
   – Да, матушка.
   – И обещаете обратить ее на путь истинный?
   – Я искореню ересь либо убеждением, либо огнем.
   – В добрый час! Только не впутывайте меня в это дело. Принцесса ни за что мне этого не простила бы. Я ведь свекровь, мне надо ладить с невесткой.
   – Государыня, король возьмет все на себя. Знаете, я передумал. Не лучше ли пойти к принцессе и поговорить с ней?
   – Это, пожалуй, слишком торжественно.
   – Так что же? Для проповеди нужна торжественность, а то ведь скрипки могут заглушить добрую половину моих доводов. Кроме того, надо же помешать брату в его свирепых замыслах… Принцесса теперь у себя?
   – Я думаю.
   – Какие же главные пункты обвинения?
   – Вот они, в двух словах: вечно музыка… постоянные посещения Гиша… подозрение в том, что от мужа прячутся…
   – Доказательства?
   – Никаких.
   – Хорошо. Так я иду. – И король принялся рассматривать в зеркалах свой нарядный костюм и прекрасное лицо, ослепительное, словно алмазы на платье.
   – Принц опять дуется и прячется? – спросил он.
   – Да, огонь и вода не убегают друг от друга с такой стремительностью, как эти двое.
   – Матушка, целую ваши ручки, самые красивые во всей Франции.
   – Желаю успеха, государь… Будьте миротворцем.
   – Я не прибегаю к услугам посла, – отвечал Людовик. – Значит, я буду иметь успех.
   Он со смехом ушел и всю дорогу поправлял то костюм, то парик.

Глава 14.
ПОСРЕДНИК

   Когда король появился у принцессы, все ощутили живейшее беспокойство.
   Собиралась гроза, и шевалье де Лоррен, сновавший среди группы придворных, с оживлением и радостью замечал и оценивал все предвещавшие ее признаки. Как и предсказывала Анна Австрийская, участие короля придало событию торжественный характер.
   В те времена, в 1662 году, размолвка между братом короля и его супругой и вмешательство короля в семейные дела брата были событием немаловажным. Не мудрено, что самые смелые люди, окружавшие графа де Гиша, с ужасом разбежались во все стороны. Да и сам граф, поддавшись общей панике, удалился к себе.
   Как ни был король занят предстоящим делом, это не помешало ему окинуть взглядом знатока два ряда молодых хорошеньких придворных дам, выстроившихся в галереях и скромно опустивших перед ним глаза.
   Все они краснели, чувствуя на себе королевский взгляд. Только одна фрейлина, с длинными шелковистыми волосами и нежной кожей, побледнела и пошатнулась, хотя подруга то и дело подталкивала ее локтем. Это была Лавальер, которую Монтале подбодрила таким способом, ибо она сама никогда не чувствовала недостатка в храбрости.
   Король невольно оглянулся. Все головы, успевшие приподняться, снова опустились. Только белокурая головка осталась неподвижною: казалось, Лавальер истощила весь запас своих сил.
   Войдя к принцессе, Людовик застал свою невестку полулежащей на подушках. Она встала и сделала реверанс, пробормотав несколько слов признательности за честь, которую ей оказали. Потом она снова уселась, но слабость и бессилие были явно притворными, поскольку очаровательный румянец играл на ее щеках, а глаза, слегка покрасневшие от нескольких недавно пролитых слезинок, только загорелись еще ярче.
   Король сел и сейчас же благодаря своей наблюдательности заметил следы беспорядка в комнате и следы волнения на лице принцессы. Он принял веселый и непринужденный вид.
   – Милая сестра, – начал он, – в котором часу вам угодно будет приступить сегодня к репетиции балета?
   Принцесса медленно и томно покачала своей очаровательной головкой.
   – Ах, государь, – сказала она, – будьте милостивы, извините меня на этот раз; я только что собиралась предупредить ваше величество, что сегодня я не в состоянии участвовать в репетиции.
   – Как! – произнес король с некоторым изумлением. – Разве вам нездоровится, милая сестра?
   – Да, государь.
   – Так надо позвать врача.
   – Нет, доктора бессильны против моей болезни.
   – Вы меня пугаете.
   – Государь, я хочу просить у вашего величества разрешения вернуться в Англию.
   Король удивился еще больше.
   – В Англию! Что вы говорите, сестра моя?!
   – Я вынуждена сказать это, государь, – решительно проговорила внучка Генриха IV.
   Ее прекрасные черные глаза засверкали.
   – Мне очень прискорбно обращаться к вашему величеству с такой просьбой. Но я очень несчастна при дворе вашего величества. Я хочу вернуться к своим родным.
   – Сестра! Сестра!
   Король подошел к ней ближе.
   – Выслушайте меня, государь, – продолжала молодая женщина, мало-помалу очаровывая собеседника своей красотой. – Я привыкла страдать. Еще в ранней молодости меня унижали, пренебрегали мною. О, не возражайте, государь! – сказала она с улыбкой.
   Король покраснел.
   – Итак, говорю я, я могла бы подумать, что бог произвел меня на свет для этого, меня, дочь могущественного короля; но, поскольку он лишил моего отца жизни, он мог точно так же лишить меня гордости. Я много страдала и причиняла большие страдания моей матери. Но я дала клятву, что, если когда-нибудь достигну независимого положения, хотя бы положения простой труженицы, своими руками зарабатывающей хлеб, я не потерплю унижения. Это время настало. Я достигла того положения, какое мне принадлежит по праву рождения; я приблизилась к трону. Я думала, что, сочетаясь браком с французским принцем, я найду в нем родственника, друга, равного, но вижу, что нашла в нем только властелина. И это меня возмущает, государь. Моя мать ничего об этом не узнает. Вы же, кого я так почитаю и… так люблю…
   Король затрепетал; ни один женский голос не волновал его так, как голос принцессы.
   – Вы, государь, все знаете, раз вы пришли сюда, и, может быть, поймете меня. Если бы вы не пришли, я бы сама пошла к вам. Я хочу, чтобы мне позволили уехать. Надеюсь, – что вы настолько деликатны, что поймете меня и окажете мне покровительство.
   – Сестра, сестра! – пробормотал король, смешавшись от этого стремительного натиска. – Подумали ли вы о всех последствиях затеянного вами шага?
   – Государь, я ни о чем не думаю, я просто подчиняюсь чувству. На меня нападают, я инстинктивно защищаюсь.
   – Но что вам сделали, скажите, пожалуйста?
   Принцесса, как можно видеть, прибегла к обычному женскому приему: из обвиняемой она стала обвинительницей. Прием этот служит верным признаком вины, но женщины всегда умеют извлечь из него выгоду.
   Король и не заметил, как, придя к ней с вопросом: «Что вы сделали моему брату?» – вместо того спросил: «Что вам сделали?»
   – Что мне сделали? – переспросила принцесса. – О, государь, надо быть женщиной, чтобы понять это. Меня заставили лить слезы.
   И своим тоненьким жемчужно-белым пальчиком она вытерла свои затуманенные глаза и снова принялась плакать.
   – Сестра моя, успокойтесь, умоляю вас, – сказал король, подходя к ней и взяв ее влажную и трепещущую ручку.
   – Государь, прежде всего меня лишили друга моего брата. Милорд Бекингэм был приятный и веселый гость, земляк, знавший все мои привычки, почти товарищ, с которым мы в кругу других наших друзей провели столько счастливых дней в моем чудном Сент-Джемсском парке.
   – Но ведь он был влюблен в вас, сестра!
   – Пустой предлог! Какое имеет значение, – сказала она серьезным тоном, – был ли герцог Бекингэм влюблен в меня или нет? Разве мне опасен влюбленный?.. Ах, государь, далеко не достаточно, чтобы мужчина был влюблен.
   И она улыбнулась так нежно, так лукаво, что король почувствовал, как его сердце сначала забилось, потом замерло.
   – Но позвольте, ведь брат ревновал! – перебил король.
   – Хорошо, я это понимаю, это причина. Он ревновал, и Бекингэма прогнали.
   – Почему же прогнали?..
   – Ну, удалили, устранили, уволили, назовите это как вам будет угодно, государь. Так или иначе, один из первых дворян Европы был вынужден покинуть французский двор Людовика XIV, словно деревенский парень, из-за какого-то взгляда или букета. Это недостойно самого галантного двора…
   Простите, государь, я забыла, что, говоря так, я посягаю на вашу верховную власть.
   – Поверьте, сестра, что вовсе не я удалил герцога Бекингэма… Он мне очень нравится.
   – Не вы? – подхватила принцесса. – А, тем лучше!
   Она так сумела подчеркнуть слова тем лучше, как будто хотела сказать тем хуже.
   Наступило долгое молчание.
   Потом принцесса снова заговорила:
   – Итак, господин Бекингэм уехал… теперь я знаю, почему он был удален и кем… Мне казалось, что после этого наступит спокойствие… Но нет… Принц находит новый предлог. И вот…
   – И вот, – с оживлением произнес король, – является другой. Очень естественно. Вы прекрасны, и вас всегда будут любить.
   – В таком случае, – воскликнула принцесса, – около меня всегда будет пустыня. О, я знаю, что этого-то и хотят, это-то мне и готовят. Но нет: я предпочитаю вернуться в Лондон. Там меня знают и ценят. Там я не буду бояться, что моих друзей назовут моими любовниками. Фи, какое недостойное подозрение! Принц потерял в моих глазах весь престиж, с тех пор как я увидела в нем тирана.
   – Перестаньте, успокойтесь! Вся вина моего брата в том, что он любит вас.
   – Любит меня? Принц любит меня? Ах, государь!..
   И Генриетта громко расхохоталась.
   – Принц никогда не полюбит женщину, – сказала она. – Принц слишком любит самого себя. Пет, к несчастью для меня, принц принадлежит к худшему разряду ревнивцев: он ревнив без любви.
   – Признайтесь, однако же, – сказал король, который чувствовал явное возбуждение от этого волнующего разговора, – признайтесь, что Гиш любит вас.
   – Ах, государь, я, право, не знаю!
   – Вы должны видеть это. Влюбленный всегда выдает себя.
   – Господин де Гиш ничем себя не выдал.
   – Сестра, сестра, вы слишком усердно защищаете господина де Гиша.
   – Я? Бог с вами, государь, недоставало только, чтобы и вы начали подозревать меня.
   – Нет, нет, принцесса, – с живостью возразил король, – не огорчайтесь, не плачьте! Успокойтесь, умоляю вас.
   Но она плакала, крупные слезы текли по ее рукам. Король стал поцелуями осушать их.
   Принцесса взглянула на него так грустно и так нежно, что Людовик был поражен в самое сердце.
   – Вы не питаете никаких чувств к Гишу? – спросил он с беспокойством, не подходившим к его роли посредника.
   – Никаких, решительно никаких.
   – Значит, я могу успокоить брата?
   – Ах, государь, его ничем не успокоишь. Не верьте, что он ревнует.
   Ему наговорили, он наслушался дурных советов. У принца беспокойный характер.
   – Когда дело касается вас, не мудрено беспокоиться.
   Принцесса опустила глаза и замолчала. Король тоже. Он все еще держал ее руку.
   Как показалось обоим, это молчание тянулось целую вечность.
   Принцесса потихоньку высвободила руку. Теперь она была уверена в победе. Поле битвы осталось за нею.
   – Принц жалуется, – робко проговорил, король, – что вы предпочитаете его обществу и его беседе общество других.
   – Государь, принц только смотрится в зеркало да придумывает козни против женщин с шевалье де Лорреном. Понаблюдайте сами, государь.