Дюма Александр. Виконт де Бражелон или десять лет спустя

   – Да, почти.
   – Это «почти» звучит не очень любезно для них.
   – Что делать!
   – Кого же из всех этих кавалеров, которых вы видели, вы предпочитаете?
   – Да, – подхватила Монтале, – господина де Сент-Эньяна, господина де Гиша, господина…
   – Никого, все одинаково хороши.
   – Неужели в этом блестящем собрании, в этом первом в мире дворе вам никто не понравился?
   – Я вовсе этого не говорю.
   – Так поделитесь с нами. Назовите ваш идеал.
   – Какой же идеал?
   – Значит, он все-таки есть?
   – Право, – воскликнула выведенная из терпения Лавальер, – я решительно не понимаю вас. Ведь и у вас есть сердце, как у меня, и есть глаза, и вдруг вы говорите о господине де Гише, о господине де Сент-Эньяне, еще о ком-то, когда на балу был король.
   Эти слова, произнесенные быстро, взволнованно и страстно, вызвали такое удивление обеих подруг, что Лавальер сама испугалась того, что сказала.
   – Король! – вскричали в один голос Монтале и Атенаис.
   Луиза закрыла лицо руками и опустила голову.
   – Да, да! Король! – прошептала она. – Разве, по-вашему, кто-нибудь может сравниться с королем!
   – Пожалуй, вы были правы, мадемуазель, когда сказали, что у вас превосходное зрение; вы видите далеко, даже слишком далеко. Только, увы, король не из тех людей, на которых могут останавливаться наши жалкие взоры.
   – Вы правы, вы правы! – вскричала Луиза. – Не все глаза могут безопасно смотреть на солнце; но я все-таки взгляну на него, хотя бы оно и ослепило меня.
   В ту же минуту, словно в ответ на эти слова, раздался шорох листвы и шелест шелка за соседним кустом.
   Фрейлины в испуге вскочили. «Они отчетливо видели, как закачались ветки, но не разглядели, кто тронул их.
   – Ах, это, наверно, волк или кабан! – перепугалась Монтале. – Бежим, бежим скорее!
   И все три в неописуемом страхе бросились бегом в первую попавшуюся аллею и перевели дух только у опушки леса. Там они остановились и прижались друг к дружке; сердце у всех сильно билось; только через несколько минут им удалось прийти в себя. Лавальер совсем обессилела.
   Ора и Атенаис ее поддерживали.
   – Мы едва спаслись, – проговорила Монтале.
   – Ах, мадемуазель, – сказала Луиза, – я боюсь, что это был зверь пострашнее волка. Пусть бы меня лучше растерзал волк, чем кто-нибудь подслушал мои слова. Ах я, сумасшедшая! Как я могла сказать, даже подумать такие вещи!
   При этом она вся поникла, как былинка; ноги ее подкосились, силы изменили ей, и, потеряв сознание, она выскользнула из державших ее рук и упала на траву.

Глава 23.
БЕСПОКОЙСТВО КОРОЛЯ

   Оставим несчастную Лавальер в обмороке, с хлопочущими около нее подругами, и вернемся к королевскому дубу.
   Не успели молодые девушки отбежать от него на каких-нибудь двадцать шагов, как спугнувший их шум листвы усилился. Из-за куста, раздвигая ветки, показался человек; выйдя на лужайку и увидев, что скамья опустела, он разразился громким смехом.
   По его знаку из-за кустов вышел и его спутник.
   – Неужели, государь, – начал спутник, – вы всполошили наших барышень, ворковавших про любовь?
   – Да, к сожалению, – ответил король. – Не бойся, Сент-Эньян, выходи.
   – Вот счастливая встреча, государь! Если бы я осмелился дать вам совет, недурно бы нам пуститься вдогонку за ними.
   – Они уж далеко.
   – Пустяки! Они бы с удовольствием дали догнать себя, в особенности если бы знали, кто гонится за ними.
   – Вот самонадеянность!
   – А как же! Одной из них я пришелся по вкусу, другая вас сравнивает с солнцем.
   – Вот потому-то нам и надо прятаться, Сент-Эньян. Где же это видано, чтобы солнце светило по ночам!
   – Ей-богу, ваше величество, вы нелюбопытны Я бы на вашем месте непременно поинтересовался узнать, кто такие эти две нимфы, две дриады или две лесные феи, которые такого хорошего мнения о нас.
   – О, я и без того узнаю их.
   – Каким образом?
   – Да просто по голосу. Это, должно быть, фрейлины; у той, которая говорила про меня, прелестный голос.
   – Кажется, ваше величество становитесь неравнодушны к лести?
   – Нельзя сказать, чтобы ты злоупотреблял ею.
   – Простите, государь, я глуп. А что же та страсть, ваше величество, в которой вы мне признались, разве она уже забыта?
   – Ну, как забыта! Вовсе нет. Разве можно забыть такие глаза, как у мадемуазель де Лавальер?
   – Да, но у той, другой, такой прелестный голос…
   – У кого это?
   – Да у той, которая так восхищена солнцем.
   – Послушайте, господин де Сент-Эньян!
   – Виноват, государь.
   – Впрочем, я не в претензии на тебя за то, что ты думаешь, будто мне одинаково нравятся и приятные голоса, и красивые глаза. Я знаю, что ты ужасный болтун, и завтра же мне придется поплатиться за свою откровенность с тобой.
   – Как так?
   – Конечно. Завтра же все узнают, что я заинтересован крошкой Лавальер; но берегись, Сент-Эньян; я одному тебе открыл свою тайну, и если хоть один человек проговорится мне о ней, я буду знать, кто выдал меня.
   – С каким жаром вы говорите, государь.
   – Совсем нет, я только не желаю компрометировать бедную девушку.
   – Не беспокойтесь, государь.
   – Так ты даешь мне слово молчать?
   – Даю, государь.
   «Отлично, – подумал, улыбаясь, король, – завтра же всем будет известно, что я ночью гонялся за Лавальер».
   – Знаешь, мы, кажется, заблудились, – проговорил Людовик, осматриваясь кругом.
   – Ну, это не так страшно.
   – А куда мы выйдем через эту калитку?
   – К перекрестку аллей, государь.
   – К тому месту, куда мы шли, когда услышали женские голоса?
   – Именно, государь, особенно последние слова, когда они назвали меня и вас.
   – Ты что-то уж очень часто вспоминаешь об этом.
   – Простите, ваше величество, но меня, право, приводит в восторг мысль, что есть на свете женщина, которая думает обо мне, когда я и не подозреваю об этом и вовсе не старался заинтересовать ее. Ваше величество не можете понять этого, так как ваше высокое положение привлекает к вам всеобщее внимание.
   – Ну нет, Сент-Эньян, – сказал король, дружески опираясь на руку своего спутника, – поверишь ли, ото наивное признание, это бескорыстное увлечение женщины, которая, быть может, никогда не привлечет мои взоры… словом, вся таинственность сегодняшнего приключения задела меня за живое, и, право, если бы я не интересовался так сильно Лавальер…
   – Пусть это не останавливает ваше величество. Она отнимет немало времени.
   – Что ты хочешь сказать?
   – По слухам, Лавальер очень строгой нравственности.
   – Ты еще больше подзадорил меня, Сент-Эньян. Мне очень бы хотелось разыскать ее. Пойдем скорее.
   Король лгал: ему совсем не хотелось разыскивать ее; во он должен был играть роль.
   Он быстро зашагал вперед. Сент-Эньян следовал за ним. Вдруг король остановился; остановился и его спутник.
   – Сент-Эньян, – произнес он, – мне чудится, будто кто то стонет.
   Прислушайся.
   – Действительно. Кажется, даже зовут на помощь.
   – Как будто в той стороне, – сказал король, указывая вдаль.
   – Похоже на плач, на женские рыданья, – заметил до Сент-Эньян.
   – Бежим туда!
   И король с своим любимцем бросились по тому направлению, откуда доносились голоса. По мере того как они приближались, крики становились все явственнее.
   – Помогите, помогите! – кричали два голоса.
   Молодые люди пустились бежать еще быстрее.
   Вдруг они увидели на откосе, под развесистыми липами, женщину, стоящую на коленях и поддерживающую голову другой женщины, лежащей в обмороке. В нескольких шагах, посреди дороги, стояла третья женщина и громко звала на помощь.
   Король опередил своего спутника, перепрыгнул через ров и подбежал к группе в ту самую минуту, как в конце аллеи, ведущей к замку, показалась кучка людей, спешивших на тот же крик о помощи.
   – Что случилось, мадемуазель? – спросил Людовик.
   – Король! – вскричала Монтале и от изумления разжала руки, Лавальер упала на траву.
   – Да, это я. Как вы неловки! Кто она, ваша подруга?
   – Государь, это мадемуазель де Лавальер. Она в обмороке.
   – Ах, боже мой! – воскликнул король. – Скорее за доктором!
   Король постарался выказать крайнее волнение. Но от де Сент-Эньяна не ускользнуло, что и голос и жесты короля не соответствовали той страстной любви, в которой он признался своему спутнику.
   – Сент-Эньян, – продолжал король, – пожалуйста, позаботьтесь о мадемуазель де Лавальер. Позовите доктора. А я хочу предупредить принцессу о несчастном случае с ее фрейлиной.
   Сент-Эньян остался хлопотать, чтобы мадемуазель де Лавальер поскорее перенесли в замок, а король бросился вперед, обрадовавшись случаю, который давал ему повод подойти к принцессе и заговорить с нею.
   По счастью, в это время мимо проезжала карета; ее остановили, и сидевшие, узнав о происшествии, поспешили освободить место для мадемуазель де Лавальер.
   Ветерок от быстрой езды скоро оживил девушку.
   Когда подъехали к замку, она, несмотря на слабость, с помощью Атенаис и Монтале смогла выйти из кареты.
   Король же тем временем нашел принцессу в рощице, уселся рядом с ней и незаметно старался прикоснуться ногой к ее ноге.
   – Будьте осторожны, государь, – тихо сказала ему Генриетта, – у вас далеко не равнодушный вид.
   – Увы! – отвечал Людовик XIV чуть слышно. – Боюсь, что мы не в силах будем выполнить наш уговор.
   Потом продолжал вслух:
   – Вы знаете о происшествии?
   – Каком происшествии?
   – Ах, боже мой! Увидя вас, я позабыл, что нарочно пришел сюда рассказать вам о нем. Я очень огорчен: одна из ваших фрейлин, Лавальер, только что упала в обморок.
   – Ах, бедняжка, – спокойно проговорила принцесса, – отчего это?
   Потом прибавила шепотом:
   – О чем вы думаете, государь! Вы хотите заставить всех поверить, что увлечены этой девушкой, и сидите здесь, когда она, может быть, при смерти.
   – Ах, принцесса! – со вздохом промолвил король. – Вы лучше меня играете свою роль, вы все взвешиваете.
   И он поднялся с места.
   – Принцесса, – сказал он так, что все слышали, – позвольте мне оставить вас; я сильно беспокоюсь и лично желал бы удостовериться, подана ли ей помощь и хороший ли за нею уход.
   И король пошел к Лавальер, а присутствовавшие передавали друг другу его слова: «Я сильно беспокоюсь».

Глава 24.
ТАЙНА КОРОЛЯ

   По дороге Людовик встретил графа де Сент-Эньяна.
   – Ну что, Сент-Эньян? – спросил он о притворным беспокойством. – Как наша больная?
   – Простите, государь, – пробормотал Сент-Эньян, – к стыду моему должен признаться, что я ничего не знаю о ней.
   – Ничего не знаете? – сказал король, притворяясь рассерженным.
   – Простите, государь, но, видите ли, я только что встретился с одной из трех болтушек, и, признаюсь, эта встреча меня отвлекла.
   – Так вы нашли ее? – с живостью спросил король.
   – Нашел ту, которая так лестно отозвалась обо мне, а найдя свою, я начал искать и вашу, государь; и как раз в это самое время я имел счастье встретиться с вами.
   – А как зовут вашу красавицу, Сент-Эньян? Или это, может быть, секрет?
   – Государь, разумеется, это должно быть секретом, и даже величайшим секретом, но для вас, ваше величество, нет тайн. Это мадемуазель де Тонне-Шарант.
   – Она красива?
   – Необыкновенная красавица, государь, а узнал я ее по голосу, которым она так нежно произносила мое имя. Я подошел к ней и заговорил, что было легко в толпе; я начал спрашивать ее, и она, ничего не подозревая, рассказала мне, что несколько минут назад была с двумя подругами под королевским дубом, как вдруг кто-то испугал их: не то волк, не то злоумышленник; они, разумеется, бросились бежать…
   – А как же зовут двух ее подруг? – с живостью перебил графа король.
   – Государь, – отвечал Сент-Эньян, – велите заключить меня в Бастилию.
   – Почему?
   – Потому что я эгоист и болван. Я так был поражен своей счастливой победой и открытием, что просто потерял голову. Кроме того, я полагал, что ваше величество настолько заинтересованы мадемуазель де Лавальер, что не придал никакого значения подслушанной нами болтовне. Потом мадемуазель де Тонне-Шарант покинула меня и вернулась к Лавальер.
   – Будем надеяться, что и мне повезет так же, как и тебе. Ну, пойдем к больной.
   «Вот штука-то! – думал про себя Сент-Эньян. – А ведь он действительно увлечен этой малюткой; вот никогда бы не подумал».
   Он указал королю ту комнату, куда провели Лавальер. Король вошел.
   Сент-Эньян последовал за ним.
   В просторной зале с низким потолком, у окна, выходившего на цветник, в широком кресле сидела Лавальер и полной грудью вдыхала ароматный ночной воздух.
   Ее роскошные белокурые волосы были распущены и волнами спускались на полуприкрытые кружевами грудь и плечи, из глаз катились крупные слезы.
   Матовая бледность покрывала ее лицо, придавая ей неописуемую прелесть, а физические и нравственные страдания наложили на ее лицо отпечаток благородной скорби. Она сидела неподвижно, точно мертвая. Казалось, она не слышала ни шушуканья подруг, суетившихся около нее, ни отдаленного гула толпы, доносившегося в открытое окно. Она ушла в себя, и только ее прекрасные тонкие руки изредка вздрагивали, точно от невидимого прикосновения. Задумавшись, она не заметила, как вошел король.
   Он издали увидел ее прелестную фигуру, облитую мягким серебряным светом луны.
   – Боже мой, – воскликнул он с невольным ужасом, – она умерла!
   – Нет, нет, государь, – сказала шепотом Монтале. – Напротив, ей теперь гораздо лучше. Не правда ли, Луиза, сейчас ты чувствуешь себя лучше?
   Лавальер ничего не ответила.
   – Луиза, – продолжала Монтале, – король беспокоится о твоем здоровье.
   – Король! – вскричала Луиза, вскочив с кресла, словно ее обожгло пламя. – Король беспокоится о моем здоровье?
   – Да, – отвечала Монтале.
   – И король пришел сюда? – проговорила Лавальер, не решаясь поднять глаза.
   – Боже мой, тот самый голос! – шепнул король на ухо Сент-Эньяну.
   – Вы правы, государь, – отвечал Сент-Эньян. – Это та самая, которая влюблена в солнце.
   – Тсс! – остановил его король.
   Потом он подошел к Лавальер.
   – Вы нездоровы, мадемуазель? Я видел вас несколько минут назад в обмороке, на траве. Как это случилось с вами?
   – Государь, – пробормотала бедная девушка, бледнея и дрожа, словно в лихорадке, – право, я сама не знаю.
   – Вы, вероятно, много ходили, – сказал король. – Быть может, от усталости…
   – Нет, государь, – поспешно ответила за свою подругу Монтале, – это не от усталости: почти весь вечер мы просидели под королевским дубом.
   – Под королевским дубом? – вздрогнув, прошептал король. – Так и есть, я не ошибся.
   И он подмигнул графу.
   – Да, да, – подтвердил Сент-Эньян, – под королевским дубом, вместе с мадемуазель де Тонне-Шарант.
   – Откуда вы это знаете? – спросила Монтале.
   – Очень просто: сама мадемуазель де Тонне-Шарант сказала мне.
   – Так она, вероятно, сказала вам и причину обморока Луизы?
   – Она говорила мне не то про волка, не то про злоумышленника, я не понял хорошенько.
   Лавальер слушала с остановившимся взглядом, тяжело дыша, словно угадывала истину. Людовик приписал ее состояние перенесенному испугу.
   – Не бойтесь, – успокаивал он ее, заметно волнуясь и сам, – волк, который так напугал вас, был о двух ногах.
   – Значит, это был человек! – воскликнула Луиза. – Значит, кто-то нас подслушивал!
   – А если бы даже и так! Разве вы говорили вещи, которые нельзя слышать?
   Лавальер всплеснула руками и закрыла лицо, чтобы скрыть выступившую краску.
   – Ах! – застонала она. – Ради бога, скажите, кто прятался в кустах?
   Король взял ее за руку.
   – Это я, мадемуазель, – проговорил он, почтительно наклонившись к ней, – неужели вы боитесь меня?
   Лавальер громко вскрикнула: второй раз силы покинули ее, она похолодела и со стоном, без чувств повалилась в кресло. Но король успел протянуть руку и поддержать ее.
   А в двух шагах стояли де Тонне-Шарант и Монтале; они тоже окаменели, вспоминая свой разговор с Лавальер, и совсем позабыли, что нужно прийти ей на помощь, настолько они растерялись от присутствия короля, который, преклонив колено, держал в объятиях потерявшую сознание Лавальер.
   – Вы все слышали, государь? – с ужасом пролепетала Атенаис.
   Король не ответил; он пристально смотрел в полузакрытые глаза Лавальер, пожимая ее свесившуюся руку.
   – Все, до последнего слова, – отозвался Сент-Эньян, подходя к мадемуазель де Тонне-Шарант в надежде, что и она упадет в обморок к нему в объятия.
   Но гордую Атенаис трудно было довести до обморока: она бросила уничтожающий взгляд на Сент-Эньяна и выбежала из комнаты.
   Более храбрая Монтале нагнулась к Луизе и приняла ее из рук короля, у которого уже начинала кружиться голова от душистых волос лежавшей без чувств Луизы.
   – В добрый час! – прошептал Сент-Эньян. – Занятное происшествие! Глуп я буду, если не разглашу о нем первый.
   Король подошел к нему и, сделав предостерегающий жест, сказал дрожащим голосом:
   – Ни слова, граф!
   Бедный король совсем забыл, что час назад он говорил Сент-Эньяну то же самое, но с противоположным намерением, то есть с намерением придать делу возможно более широкую огласку.
   Разумеется, второе предостережение оказалось таким же бесполезным, как и первое. Через полчаса всему Фонтенбло стало известно, что мадемуазель де Лавальер под королевским дубом призналась Монтале и Тонне-Шарант в своей любви к королю.
   Стало известно также, что король был очень встревожен состоянием здоровья мадемуазель де Лавальер, что он побледнел и задрожал, заключив в объятия упавшую в обморок красавицу. Таким образом, никто не сомневался, что совершилось величайшее событие – король влюбился в мадемуазель де Лавальер. Принц мог спать совершенно спокойно.
   Удивленная не менее других таким оборотом дела, королева-мать поспешила сообщить о нем молодой королеве и Филиппу Орлеанскому. Но каждому из них она передала новость по-разному. Невестке она сказала так:
   – Видите, Тереза, как вы ошибались, обвиняя короля: сегодня ему приписывают уже новую любовь, наверно, и этот слух такой же пустой, как и вчерашний.
   А рассказав приключение под королевским дубом принцу, она добавила:
   – До чего вас ослепила ревность, дорогой мой Филипп! Ясно как день, что король совсем потерял голову из-за этой девчонки Лавальер. Смотрите не проболтайтесь об этом жене, а то, пожалуй, это дойдет и до королевы.
   Последнее предупреждение подействовало немедленно. Лицо принца просияло; он торжествовал; так как еще не было двенадцати, а праздник должен был продолжаться до двух часов ночи, то, разыскав жену, он предложил ей руку и пошел гулять.
   Через несколько шагов он сделал именно то, против чего предостерегала его мать.
   – Смотрите, не передавайте королеве, что болтают про короля, – сказал он таинственно.
   – А что болтают? – осведомилась принцесса.
   – Что мой брат вдруг самым нелепым образом влюбился.
   – В кого?
   – В девчонку Лавальер.
   Было темно, и принцесса могла улыбаться сколько угодно.
   – Вот как! – проговорила она. – А с каких это пор?
   – По видимому, недавно, всего несколько дней тому назад. Но это был только дымок, пламя вспыхнуло лишь сегодня.
   – Что ж, по моему, у короля прекрасный вкус: девочка очаровательна.
   – Вы смеетесь, дорогая моя.
   – Я? Почему же?
   – Во всяком случае, эта страсть кому-нибудь принесет счастье, хотя бы самой Лавальер.
   – Право, вы говорите так, точно читаете в сердце моей фрейлины. Почему вы так уверены, что она согласна отвечать на страсть короля?
   – А почему вы уверены, что она не согласна?
   – Она любит виконта де Бражелона.
   – Вы думаете?
   – Она даже его невеста.
   – Была.
   – Как так?
   – Да ведь когда к королю обратились за разрешением на этот брак, он отказался дать согласие.
   – Отказался?
   – Отказался, несмотря на то, что его просил граф де Ла Фер, которого он так уважает за участие в восстановлении на престоле вашего брата и за многое другое.
   – Тогда бедным влюбленным ничего больше не остается, как ждать, чтобы король изменил свое решение, они молоды, времени впереди у них много.
   – Ах, душечка, – сказал Филипп, рассмеявшись, в свою очередь, – я вижу, что вы не знаете самой сути дела, не знаете, что именно так глубоко тронуло короля.
   – Что же его так тронуло? Говорите скорее!
   – Одно весьма романтическое приключение.
   – Вы знаете, как я люблю такие приключения, и томите меня, – нетерпеливо сказала принцесса.
   – Так вот, под королевским дубом… Вы знаете, где этот королевский дуб?
   – Не все ли равно где. Под королевским дубом.
   – Видите ли, мадемуазель де Лавальер была там с двумя подругами и, полагая, что они совершенно одни, призналась в своей страстной любви к королю.
   – Вот как! – сказала принцесса, начиная волноваться. – Она призналась в любви к королю?
   – Да.
   – Когда?
   – Час тому назад.
   Принцесса вздрогнула.
   – А об этой ее страсти никому не было известно раньше?
   – Никому.
   – Даже самому его величеству?
   – Даже самому его величеству. Малютка глубоко хранила свою тайну, но не выдержала и проговорилась подругам.
   – Откуда вы узнали эту чепуху?
   – Да оттуда же, откуда всем стало известно об этом.
   – А откуда известно всем?
   – От самой Лавальер, которая созналась в этой любви своим подругам Монтале и Тонне-Шарант.
   Принцесса остановилась и нервным движением выдернула свою руку из-под руки мужа.
   – Так час тому назад она сделала это признание?
   – Да, приблизительно час тому назад.
   – И королю стало об этом известно?
   – В этом именно и заключается самая романтическая сторона приключения. Король с Сент-Эньяном стояли невдалеке от дуба и, разумеется, ни слова не упустили из всего этого интересного разговора.
   При этих словах принцесса почувствовала, что ее точно ударили ножом в сердце.
   – Но я после этого видалась с королем, – проговорила она опрометчиво, – и он ничего не сказал мне об этом.
   – Ну вот! – наивно воскликнул принц, как торжествующий супруг. – Еще бы он сам рассказал о том, что строжайше запретил передавать вам.
   – Что-о-о! – гневно вскричала принцесса.
   – Я говорю, что все это хотели скрыть от вас.
   – Зачем же это понадобилось?
   – Боялись, что вы так дружны с королевой, что не выдержите и разболтаете ей все.
   Принцесса поникла. Ей был нанесен смертельный удар. И она не успокоилась, пока не встретилась с королем.
   Король, конечно, узнает последним, что про него говорят, подобно тому как любовник – единственный человек, который не знает, что говорят про его возлюбленную. Поэтому, когда Людовик увидел искавшую его принцессу, он подошел к ней немного смущенный, но все такой же любезный и предупредительный.
   Принцесса ждала, чтобы он сам заговорил о Лавальер. Не дождавшись, она спросила:
   – Ну, что случилось с этой девчонкой?
   – С какой девчонкой? – спросил король.
   – С Лавальер… Ведь вы говорили мне, государь, что она упала в обморок.
   – Ей все еще нехорошо, – проговорил король с притворным равнодушием.
   – Это, пожалуй, может повредить тем слухам, которые вы так хотели пустить, государь.
   – Каким слухам?
   – Что вы интересуетесь Лавальер.
   – Надеюсь, что они сами распространятся, – отвечал рассеянным тоном король.
   Принцесса подождала еще; она хотела знать, расскажет ли ей король о происшествии под королевским дубом. Но король и не заикнулся о нем.
   Принцесса тоже не решалась заговорить Так они и расстались, ни словом не обмолвившись обо всех этих событиях.
   Как только король удалился, принцесса тотчас же разыскала Сент-Эньяна. Это было нетрудно, так как граф, подобно сторожевому судну, конвоирующему большие корабли, всегда находился где-нибудь поблизости от короля.
   В ту минуту принцессе нужен был именно такой человек, как Сент-Эньян.
   А он, со своей стороны, искал слушателя познатнее, чтобы изложить разговор под дубом во всех подробностях. Поэтому он не заставил себя долго упрашивать. Когда он окончил свое повествование, принцесса сказала:
   – Признайтесь, что это прелестная сказка.
   – Не сказка, а истинное происшествие.
   – Ну все равно, но только признайтесь, что вы сами не присутствовали там, а просто слышали это от кого-нибудь.
   – Клянусь честью, ваше высочество, что все это произошло в моем присутствии.
   – И по-вашему, признание ее произвело на короля впечатление?
   – Такое же точно, какое произвело на меня признание мадемуазель де Тонне Шарант! – воскликнул Сент-Эньян – Ведь вы только послушайте, принцесса, Лавальер сравнила короля с солнцем: сравнение очень лестное!
   – Король не очень-то падок на лесть.
   – Ваше высочество, король, сколько бы ни сравнивали его с солнцем, все-таки человек, в чем я убедился собственными глазами, когда мадемуазель де Лавальер упала в его объятия.
   – Лавальер упала в объятия короля.
   – Ах, какая эффектная была картина: представьте себе, что Лавальер упала.
   – Ну, ну, что же вы видели? Говорите скорее.
   – Да то же самое, что видели и остальные присутствующие: когда Лавальер без чувств упала к королю в объятия, король сам чуть не лишился чувств.