Дюма Александр. Виконт де Бражелон или десять лет спустя

   – Куда вы идете? – поинтересовался он.
   – Туда, где меня ждут, ваше величество.
   – Для чего?
   – Надо полагать, чтобы драться.
   – Драться! – вскричал король. – Погодите минуту, граф.
   Де Сент-Эньян покачал головой, как ребенок, недовольный, когда ему мешают упасть в колодец или играть с острым ножом.
   – Но, ваше величество…
   – Прежде всего, – сказал король, – я еще должным образом не осведомлен.
   – О, пусть ваше величество спрашивает, и я разъясню все, что знаю.
   – Кто вам сообщил, что господин де Бражелон проник в эту комнату?
   – Записка, которую я нашел в замке, о чем я уже имел честь докладывать вам, государь.
   – Что тебя убеждает, что это он всунул ее туда?
   – Кто другой решился бы выполнить подобное поручение?
   – Ты прав. Как же он мог проникнуть к тебе?
   – Вот это чрезвычайно существенно, так как все двери были заперты на замок и ключи находились в кармане у Баска, моего лакея.
   – Значит, твоего лакея подкупили.
   – Невероятно, ваше величество!
   – Что же здесь невероятного?
   – Потому что, если б его подкупили, он мог бы понадобиться еще не раз в будущем, и бедного малого не стали бы губить, так явно показывая, что воспользовались именно им.
   – Правильно. Значит, остается единственное предположение.
   – Посмотрим, ваше величество, то ли это предположение, которое возникло и у меня.
   – Он проник к тебе, пройдя лестницу.
   – Увы, ваше величество, мне кажется это более чем вероятным.
   – Значит, все-таки кто-то продал тайну нашего люка?
   – Продал или, может быть, подарил.
   – Почему такое различие?
   – Потому что иные лица стоят так высоко, что не могут продать; они могут лишь подарить.
   – Что ты хочешь сказать?
   – О, ваше величество обладаете достаточно тонким умом, чтобы самостоятельно догадаться и избавить меня, таким образом, от затруднения назвать…
   – Ты прав. Принцесса!
   – Ах! – вздохнул Сент-Эньян.
   – Принцесса, которая обеспокоена твоим переездом.
   – Принцесса, которая располагает ключами от комнат всех своих фрейлин и которая достаточно могущественна, чтобы открыть то, чего, кроме вашего величества и ее высочества, никто не мог бы открыть.
   – И ты думаешь, что моя сестра заключила союз с Бражелоном?
   – Да, ваше величество, да…
   – И даже сообщила ему все эти тонкости?
   – Быть может, она сделала даже больше.
   – Больше… Договаривай.
   – Быть может, она сама проводила его.
   – Куда? Вниз? К тебе?
   – Вы думаете, что это невозможно, ваше величество?
   – О!
   – Слушайте, ваше величество. Вы знаете, что принцесса любит духи?
   – Да, эту привычку она переняла у моей матери.
   – И в особенности вербену?
   – Да, это ее излюбленный запах.
   – Так вот, моя квартира благоухает вербеной.
   Король задумался, потом, помолчав немного, сказал:
   – Почему бы принцессе Генриетте становиться на сторону Бражелона и проявлять враждебность ко мне?
   Произнося эти слова, на которые де Сент-Эньян легко мог бы ответить:
   «женская ревность», король испытывал своего друга, стараясь проникнуть в глубину его души, чтобы узнать, не постиг ли он тайны его отношений с невесткой. Но де Сент-Эньян был незаурядным придворным и не решался по этой причине входить в семейные тайны.
   К тому же он был достаточно близким приятелем муз, чтобы не задумываться – и притом весьма часто – над печальной судьбою Овидия, глаза которого пролили столько слез во искупление вины, состоявшей в том, что им довелось увидеть во дворце Августа неведомо что. И так как он обнаружил свою проницательность, доказав, что вместе с Бражелоном в его комнате побывала также принцесса, ему предстояло теперь расплатиться с лихвой за собственное тщеславие и ответить на поставленный прямо и определенно вопрос: «Почему принцесса стала на сторону Бражелона и проявляет враждебность ко мне?»
   – Почему? Но ваше величество забываете, что граф де Гиш лучший друг виконта де Бражелона.
   – Я не вижу тут связи.
   – Ах, простите, ваше величество! Но я думал, что господин де Гиш также большой друг принцессы.
   – Верно! Все ясно. Удар нанесен оттуда.
   – А чтобы его отразить, не думает ли король, что следует нанести встречный удар?
   – Да, но не такой, какие наносятся в Венсенском лесу, – ответил король.
   – Ваше величество забываете, что я дворянин и что пеня вызвали на дуэль.
   – Это тебя не касается.
   – Меня ждут близ Меньших Братьев, ваше величестве, и ждут больше часа; и так как в этом виноват я и никто другой, то я навлеку на себя бесчестье, если не отправлюсь туда, где меня ожидают.
   – Честь дворянина прежде всего состоит в повиновении королю.
   – Ваше величество!
   – Приказываю тебе остаться.
   – Ваше величество…
   – Повинуйся!
   – Как прикажете, ваше величество.
   – Кроме того, я хочу расследовать эту историю, хочу дознаться, как посмели с такою неслыханной дерзостью обойти меня, как посмели проникнуть в святилище моей любви. И не тебе, де Сент-Эньян, наказывать тех, то решился на это, ибо не на твою честь они покусились; моя честь – вот что задето!
   – Умоляю ваше величество не обрушивать вашего гнева на виконта де Бражелона; в этом деле он, быть может, погрешил против благоразумия, но в остальном его поведение честно и благородно.
   – Довольно! Я сумею отличить правого от виноватого! Мне не помешает в этом даже самый безудержный гнев. Но ни слова принцессе!
   – Что же мне делать с виконтом де Бражелоном? Он будет искать меня и…
   – Я поговорю с ним сегодня же или сам, или через третье лицо.
   – Еще раз умоляю ваше величество о снисходительности к нему.
   – Я был снисходительным достаточно долго, граф, – нахмурился Людовик XIV. – Пришло время, однако, показать некоторым лицам, что у себя в доме хозяин все-таки я!
   Едва король произнес эти слова, из которых с очевидностью вытекало, что к новой обиде присоединились воспоминания и о былых, как на пороге его кабинета появился слуга.
   – Что случилось? – спросил король. – И почему входят, хотя я не звал?
   – Ваше величество, – сказал слуга, – приказали мне раз навсегда впускать к вам графа де Ла Фер, когда у него будет надобность переговорить с вами.
   – Дальше.
   – Граф до Ла Фер просят принять его.
   Король и де Сент-Эньян обменялись взглядами, в которых было больше беспокойства, чем удивления. Людовик на мгновение заколебался, но, почти сразу приняв решение, обратился к де Сент-Эньяну:
   – Пойди к Луизе и сообщи ей обо всем, что затевается против нас; не скрывай от нее, что принцесса возобновляет свои преследования и что она объединилась с людьми, которым лучше было бы оставаться нейтральными.
   – Ваше величество…
   – Если эти вести испугают Луизу, постарайся успокоить ее. Скажи, что любовь короля – непробиваемый панцирь. Если она знает уже обо всем (а я предпочел бы, чтобы это было не так) или уже подверглась с какой-нибудь стороны нападению, скажи ей, де Сент-Эньян, – добавил король, содрогаясь от гнева и возбуждения, – скажи ей, что на этот раз я не ограничусь тем, что буду защищать ее от нападок, я отомщу, и отомщу так сурово, что отныне никто не посмеет даже взглянуть на нее!
   – Это все, ваше величество?
   – Все. Иди к ней сейчас же и сохраняй верность – ты, живущий в этом аду и не имеющий, как я, надежды на рай.
   Де Сент-Эньян рассыпался в изъявлениях преданности. Он приложился к руке короля и, сияя, вышел из королевского кабинета.

Глава 18.
КОРОЛЬ И ДВОРЯНСТВО

   Людовик тотчас же взял себя в руки, чтобы приветливо встретить графа де Ла Фер. Он догадывался, что граф прибыл сюда не случайно, и смутно предчувствовал значительность этого посещения. Ему не хотелось, однако, чтобы человек таких безупречных манер, такого тонкого и изысканного ума, как Атос, при первом же взгляде заметил в нем нечто, способное произвести неприятное впечатление или выдать, что король расстроен.
   И только убедившись в том, что внешне он совершенно спокоен, молодой король велся ввести графа. Спустя несколько минут явился Атос, облаченный в придворное платье и надевший все ордена, которые он один имел право носить при французском дворе. Он вошел с таким торжественным, таким величавым видом, что король, взглянув на него, сразу же получил возможность судить, был ли он прав или ошибся в своих предчувствиях.
   Людовик сделал шаг навстречу Атосу и, с улыбкой протянув ему руку, над которою тот склонился в позе, полной почтительности, торопливо сказал – Граф де Ла Фер, вы такой редкий гость у меня, что видеть вас большая удача.
   Атос поклонился еще раз – Я желал бы иметь счастье всегда находиться при вашем величестве.
   Этот ответ и особенно тон, которым он был произнесен, означали с полною очевидностью: «Я хотел бы находиться среди советников короля, чтобы оберегать его от ошибок»
   Король это почувствовал и, решив обеспечить себе вместе с преимуществом своего положения также и то преимущество, которое порождается спокойствием духа, произнес бесстрастным и ровным голосом.
   – Я вижу, что вам нужно поговорить со мной.
   – Не будь этого, я не решился бы предстать перед вашим величеством.
   – Начинайте же, сударь, мне не терпится удовлетворить вас возможно скорее.
   Король сел.
   – Я уверен, – слегка волнуясь, ответил Атос, – что ваше величество удовлетворит все мои притязания.
   – А, – произнес с некоторым высокомерием в голосе король, – вы пришли ко мне с жалобой?
   – Это было бы жалобой, если бы ваше величество… – молвил Атос – Но разрешите по порядку.
   – Я жду.
   – Ваше величество помните, что я имел честь беседовать с вами перед отъездом герцога Бекингэма?
   – Да, приблизительно в это время… Я помню это… но тему нашей беседы, признаться, я успел позабыть.
   Атос вздрогнул – Я буду иметь честь напомнить в таком случае королю, что речь шла о разрешении, которое я испрашивал у вас, ваше величество, на брак между виконтом де Бражелоном и мадемуазель де Левальер «Дошли до сути», – подумал король и сказал:
   – Да, я помню.
   – Тогда, – продолжал Атос, – король был до того милостив и великодушен ко мне и к виконту де Бражелону, что ни одно из слов вашего величества не улетучилось из вашей памяти. Я просил у короля разрешения на брак мадемуазель де Лавальер с виконтом де Бражелоном, но король ответил на мою просьбу отказом.
   – Это верно, – сухо заметил Людовик.
   – Ссылаясь на то, – поспешно добавил Атос, – что невеста не имеет достаточно высокого положения в обществе.
   Людовик заставил себя терпеливо слушать.
   – Что… у нее нет состояния.
   Король глубже уселся в кресле.
   – Что она недостаточно знатного происхождения.
   Новый нетерпеливый жест короля – И не очень красива – безжалостно закончил Атос.
   Последний укол в сердце влюбленного заставил его выйти из должных границ.
   – Сударь, – перебил он графа, – у вас прекрасная память!
   – У меня всегда хорошая память, когда я имею высокую честь разговаривать с королем, – ответил нисколько не смутившийся граф.
   – Итак, я все это сказал? Что же дальше?
   – И я благодарил ваше величество за эти слова, так как они доказывали ваше очень лестное для господина де Бражелона внимание – Вы, разумеется, помните также, – проговорил король, нажимая на эти слова, – что вы сами были очень не расположены к этому браку.
   – Это верно, ваше величество – И что вы обращались ко мне с этой просьбою скрепя сердце?
   – Да, ваше величество.
   – Наконец, я вспоминаю также, потому что у меня почти такая же хорошая память, как у вас, господин граф, что вы произнесли следующие слова «Я не верю в любовь мадемуазель до Лавальер к виконту де Бражелону» Не так ли?
   Атос ощутил удар, но выдержал его.
   – Ваше величество, я уже просил у вас извинения, но в этом разговоре заключается нечто такое, что станет вам известно только в самом конце его…
   – В таком случае переходите к концу.
   – Вот он. Ваше величество говорили, что вы откладываете свадьбу для блага господина де Бражелона?
   Король промолчал.
   – В настоящее время господин де Бражелон так несчастен, что дольше не может ждать и просит вас вынести окончательное решение.
   Король побледнел. Атос пристально посмотрел на него.
   – И… о чем же просит… господин де Бражелон? – нерешительно произнес король.
   – Все о том же, о чем я просил короля во время нашей последней беседы: о разрешении вашего величества на его брак.
   Король промолчал.
   – Преград для нас больше не существует. Мадемуазель де Лавальер, небогатая, незнатная и некрасивая, все же единственная приемлемая партия для господина де Бражелона, потому что он любит эту особу.
   Король крепко сжал руки.
   – Король колеблется? – спросил граф все так же настойчиво и так же учтиво.
   – Я не колеблюсь… я просто отказываю.
   Атос на мгновенье задумался, потом очень тихо сказал:
   – Я имел честь доложить королю, что никакие преграды не могут остановить господина де Бражелона и решение его неизменно.
   – Моя воля – преграда, я полагаю?
   – Это – самая серьезная из преград. Да будет позволено почтительнейше осведомиться у вашего величества о причине отказа!
   – О причине?.. Это что же, допрос? – воскликнул король.
   – Просьба, ваше величество.
   Король, опершись обоими кулаками о стол, глухо произнес:
   – Вы забыли правила придворного этикета, господин де Ла Фер. При дворе не принято расспрашивать короля.
   – Это правда, ваше величество. Но если и не принято расспрашивать короля, то все же позволительно высказывать известные предположения.
   – Высказывать предположения! Что это значит, сударь?
   – Почти всегда предположения подданные возникают вследствие неискренности монарха…
   – Сударь!
   – И недостатка доверия со стороны подданного, – уверенно продолжал Атос.
   – Мне кажется, вы забываетесь, – повысил голос король, поддавшись неудержимому гневу.
   – Я понужден искать в другом месте то, что надеялся найти у вас, ваше величество. Вместо того чтобы услышать ответ из ваших собственных уст, я вынужден обратиться за ним к себе самому.
   Король встал и резко проговорил:
   – Господин граф, я отдал вам все свое время.
   Это было равносильно приказанию удалиться.
   – Ваше величество, я не успел высказать то, с чем пришел к королю, и я так редко вижу его величество, что должен использовать случай.
   – Вы дошли до предположений. Теперь вы переходите уже к оскорблениям.
   – О, ваше величество, оскорбить короля! Никогда! Всю свою жизнь я утверждал, что короли выше других людей не только положением и могуществом, но и благородством души и мощью ума. И я никогда не поверю, чтобы мой король за своими словами скрывал какую-то заднюю мысль.
   – Что это значит? Какую заднюю мысль?
   – Я объясню, – бесстрастно произнес Атос. – Если ваше величество, отказывая виконту де Бражелону в руке мадемуазель де Лавальер, имели другую цель, кроме счастья и блага виконта…
   – Вы понимаете, сударь, что – вы меня оскорбляете?
   – Если, предлагая виконту де Бражелону отсрочку, ваше величество только хотели удалить жениха мадемуазель де Лавальер…
   – Сударь!
   – Я это слышу со всех сторон, ваше величество. Везде говорят о вашей любви к мадемуазель де Лавальер.
   Король разорвал перчатки, которые уже несколько минут, стараясь сдержаться, нервно покусывал, и закричал:
   – Горе тем, кто вмешивается в мои дела! Я принял решение и разобью все преграды!
   – Какие преграды? – спросил Атос.
   Король внезапно остановился, как конь, мучимый мундштуком, который дергается у него во рту и рвет губы, и вдруг сказал с благородством, столь же безграничным, как его гнев:
   – Я люблю мадемуазель де Лавальер.
   – Но это могло бы не помешать вам, ваше величество, – перебил Атос, отдать ее замуж за господина де Бражелона. Такая жертва была бы достойна монарха. И она была бы по заслугам господина де Бражелона, который уже служил королю и может считаться доблестным воином. Таким образом, король, принеся в жертву свою любовь, мог бы воочию доказать, что он исполнен великодушия, благодарности и к тому же отличный политик.
   – Мадемуазель де Лавальер не любит господина де Бражелона, – глухо проговорил король.
   – Ваше величество уверены в этом? – молвил Атос, пристально вглядываясь в короля.
   – Да. Я знаю это.
   – Значит, с недавних пор? Иначе, если бы ваше величество знали это во время моего первого посещения, вы бы взяли на себя труд поставить меня об этом в известность.
   – Да, с недавних пор.
   – Я не понимаю, – помолчав немного, спросил Атос, – как король мог услать господина де Бражелона в Лондон? Это изгнание вызывает справедливое удивление со стороны всякого, кто дорожит честью своего короля.
   – Кто же говорит о чести своего короля, господин де Ла Фер?
   – Честь короля, ваше величество, – это честь дворянства, и когда король оскорбляет одного из своих дворян, когда он отнимает у него хотя бы крупицу чести, он отнимает тем самым крупицу чести и у себя самого.
   – Граф де Ла Фер!
   – Ваше величество, вы послали виконта де Бражелона в Лондон до того, как стали любовником мадемуазель де Лавальер, или после того, как это совершилось?
   Король, окончательно потеряв самообладание, тем более что он чувствовал правоту Атоса, попытался прогнать его жестом, но Атос продолжал:
   – Ваше величество, я выскажусь до конца. Я уйду отсюда не раньше, чем сочту себя удовлетворенным вами или своим собственным поведением. Я буду удовлетворен, если вы докажете мне, что вы правы; я буду удовлетворен и в том случае, если представлю вам доказательства, что вы виноваты. О, вы меня выслушаете, ваше величество! Я стар и дорожу всем, что есть истинно великого и истинно сильного в королевстве. Я дворянин, я проливал кровь за вашего отца и за вас и никогда ничего не просил для себя ни у вас, ни у покойного короля. Я никому на свете не причинил зла, и я оказывал королям услуги! Вы выслушаете меня. Я требую у вас ответа за честь одного из ваших преданных слуг, которого вы обманули сознательно, прибегнув ко лжи, или по бесхарактерности.
   Я знаю, что эти слова раздражают ваше величество; но нас, нас убивают дела! Я знаю, что вы придумываете мне кару за откровенность; но я знаю и то, о какой каре для вас я буду молить господа бога, когда расскажу ему про ваше вероломство и про несчастье, постигшее моего сына!
   Король принялся ходить большими шагами из угла в угол: рука его была прижата к груди, голова напряженно вскинута вверх, глаза горели.
   – Сударь, – неожиданно воскликнул Людовик XIV, – если бы я был по отношению к вам королем и ничем больше, вы бы уже понесли наказание, но сейчас я пред вами не более чем человек, и я имею право любить тех, кто любит меня, – ведь это редкое счастье!
   – Теперь вы уже не имеете права на это ни как человек, ни как король.
   Если вы хотели честно располагать этим правом, надо было предупредить об этом господина де Бражелона, а не удалять его в Лондон.
   – Полагаю, что мы с вами занимаемся препирательствами, – перебил Атоса король с выражением такого величия во взгляде и в голосе, которое он один умел показать в столь критические моменты.
   – Я надеялся, что вы все же ответите, – сказал граф.
   – Вы узнаете мой ответ, сударь, и очень скоро.
   – Вам известны мои мысли на этот счет, ваше величество.
   – Вы забыли, сударь, что перед вами король и что ваши слова – преступление!
   – А вы забыли, что разбиваете жизнь двух молодых людей. Это смертный грех, ваше величество!
   – Уходите немедленно!
   – Не раньше, чем скажу следующее: «Сын Людовика четырнадцатого, вы плохо начинаете свое царствование, потому что начинаете его, соблазнив чужую невесту, начинаете его вероломством. Мой сын и я сам отныне свободны от всякой привязанности и всякого уважения к вам, о которых я заставил поклясться моего сына в склепе Сен-Дени перед гробницами ваших великих и благородных предков. Вы стали нашим врагом, ваше величество, и отныне над нами лишь один бог, наш единственный повелитель и господин.
   Берегитесь!
   – Вы угрожаете?
   – О нет, – грустно сказал Атос, – в моем сердце так же мало заносчивости, как и страха. Бог, о котором я говорю, ваше величество, и который слышит меня, знает, что за неприкосновенность, за честь вашей короны я и теперь готов пролить кровь, какая только осталась во мне после двадцати лет внешних и внутренних войн. Поэтому примите мои заверения в том, что я не угрожаю ни человеку, ни королю. Но я говорю вам: вы теряете двух преданных слуг, потому что убили веру в сердце отца и любовь в сердце сына. Один не верит больше королевскому слову, другой не верит в честь мужчины и чистоту женщины. В одном умерло уважение к вам, в другом – повиновение вашей воле. Прощайте!
   Сказав это, Атос снял с себя шпагу, переломил ее о колено, неторопливо положил оба обломка на пол, поклонился королю, задыхавшемуся от бешенства и стыда, и вышел из кабинета. Людовик, опустив на стол голову, в течение нескольких минут пребывал в этой позе. Затем, овладев собою, он стремительно выпрямился и яростно позвонил.
   – Позвать шевалье д'Артаньяна, – приказал он перепуганным слугам.

Глава 19.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ГРОЗЫ

   Наши читатели, несомненно, уже спрашивали себя, как же случилось, что Атос, о котором они так давно не слыхали, оказался у короля, попав к нему, что называется, в самый раз. Но ведь ремесло романиста, по нашему мнению, и состоит главным образом в том, чтобы, нанизывая события одно на другое, делать это с железной логикой, и мы готовы ответить на это недоумение.
   Портос, верный своему долгу «улаживателя» дел, покинув королевский дворец, встретился с Раулем, как было условленно, близ Меньших Братьев в Венсенском лесу Передав Раулю со всеми подробностями свой разговор с графом де Сент-Эньяном, он закончил предположением, что король, по всей вероятности, вскоре отпустит своего любимца и де Сент-Эньян не замедлит явиться на вызов Рауля.
   Но Рауль, менее легковерный, чем его старый преданный друг, вывел из рассказа Портоса, что если де Сент-Эньян отправился к королю, значит, он сообщит ему о случившемся, и что если он сообщит ему о случившемся, король запретит ему ехать к месту дуэли. Ввиду этих соображений он оставил Портоса в Венсенском лесу на случай, впрочем мало вероятный, что де Сент-Эньян все-таки прибудет туда. Прощаясь с Портосом, Рауль убеждал его ждать де Сент-Эньяна на этой лужайке самое большее полтора-два часа, но Портос решительно отверг этот совет, расположившись на месте возможного поединка с такой основательностью, словно успел уже врасти в землю корнями. Кроме того, он заставил Рауля пообещать, что, повидавшись с отцом, он немедленно возвратится к себе, Дабы его, Портоса, лакей знал, где искать виконта в случае появления де Сент-Эньяна на месте дуэли.
   Бражелон отправился прямо к Атосу, который уже два дня находился в Париже. Граф де Ла Фер был осведомлен обо всем письмом д'Артаньяна Наконец-то Рауль предстал пред отцом. Протянув ему руку и обняв его, граф предложил ему сесть и сказал:
   – Я знаю, виконт, вы пришли ко мне, как приходят к Другу, когда страдают и плачут. Скажите же, что привело вас сюда?
   Юноша поклонился и начал свой скорбный рассказ. Несколько раз голос его прерывался от слез, и подавленное рыдание мешало ему говорить. Однако он изложил все, что хотел.
   Атос, вероятно, заранее составил себе суждение обо всем; ведь мы говорили уже, что он получил письмо д'Артаньяна. Однако, желая сохранить до конца свойственные ему невозмутимость и ясность мысли – черты в его характере почти сверхчеловеческие, – он ответил:
   – Рауль, я не верю тому, о чем говорят, я не верю тому, чего вы опасаетесь, и не потому, что люди, достойные доверия, не говорили мне об этой истории, по потому, что в душе моей и по совести я считаю немыслимым, чтобы король оскорбил дворянина. Я ручаюсь за короля и принесу вам доказательство своих слов.
   Рауль, мечущийся между тем, что он видел собственными глазами, и своей неколебимою верою в человека, который никогда не солгал, склонился пред ним и удовольствовался тем, что попросил:
   – Поезжайте, граф. Я подожду.
   И он сел, закрыв руками лицо. Атос оделся и отправился во дворец.
   Что происходило у короля – от этом мы только что рассказали: читатели видели, как Атос вошел к королю и как вышел.
   Когда он вернулся к себе, Рауль все еще сидел в той же выражающей отчаяние позе. Шум открывающихся дверей и звук отцовских шагов заставили юношу поднять голову. Атос был бледен, серьезен, с непокрытою головой; он отдал свой плащ и шляпу лакею и, когда тот вышел, сел рядом с Раулем.
   – Ну, граф, – произнес юноша, грустно покачав головой, – теперь вы уверились?
   – Да, Рауль. Король любит мадемуазель де Лавальер.
   – Значит, он сознается в этом? – вскричал Рауль.
   – Сознается, – ответил Атос.
   – А она?
   – Я не видел ее.
   – Но король говорил о ней? Что же он говорил?
   – Он говорил, что и она его любит.
   – О, вы видите, видите, граф!
   И Рауль сделал жест, полный отчаянья.
   – Рауль, – снова начал граф, – поверьте мне, я высказал королю решительно все, что вы сами могли бы сказать ему, и мне кажется, я изложил это в простой, но достаточно твердой форме.