Дюма Александр. Виконт де Бражелон или десять лет спустя

   – Мне, ваше величество, он, как видите, доверял.
   Людовик с удивлением взглянул на простое, но выразительное лицо Кольбера.
   – Вы честный человек, господин Кольбер, – сказал он.
   – Это не добродетель, а долг, – холодно ответил Кольбер.
   – Но эти деньги, может быть, принадлежат его семейству?
   – Если б они принадлежали его семейству, то вошли бы в завещание, как вошло туда все имущество кардинала. Если б эти деньги принадлежали его семейству, то я, писавший дарственную, прибавил бы их к тем сорока миллионам, которые господин кардинал предлагал вам.
   – Как! Вы составляли дарственную?
   – Я, ваше величество.
   – И кардинал любил вас? – спросил наивно король.
   – Я говорил его высокопреосвященству, что ваше величество не примете дара, – сказал Кольбер прежним спокойным тоном.
   Людовик провел рукою по лбу.
   – О, как я еще молод, чтобы управлять людьми, – прошептал он.
   Кольбер ждал, пока король придет в себя.
   – В котором часу прикажете доставить деньги, государь? – спросил Кольбер немного погодя.
   – Сегодня, в одиннадцать часов вечера. Пусть никто не знает, что я получил их.
   – Куда прикажете привезти их?
   – В Лувр. Благодарю вас, господин Кольбер.
   Кольбер поклонился и вышел.
   – Тринадцать миллионов! – воскликнул король, оставшись один. – Невероятно!
   Потом он опустил голову на руки и как будто задремал.
   Но через минуту король поднял голову, встал и, распахнув окно, подставил горевшее лицо свежему утреннему ветру, пропитанному благоуханием деревьев и цветов. Сияющая заря занималась на горизонте. Первые лучи солнца осветили молодого короля.
   – Эта заря – заря моего царствования, – прошептал Людовик XIV. – Не предзнаменование ли посылает мне всевышний?..

Глава 2.
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ЦАРСТВОВАНИЯ ЛЮДОВИКА ЧЕТЫРНАДЦАТОГО

   Утром во дворце все узнали о смерти кардинала, затем новость распространилась по городу.
   Министры – Фуке, Лион и Летелье – собрались в зале заседаний на совет. Король тотчас позвал их.
   – Господа, – сказал он, – при жизни кардинала я позволял ему управлять моими делами; теперь я намереваюсь сам заниматься ими. Вы будете давать мне советы, когда я попрошу их у вас. Можете идти!
   Министры переглянулись с изумлением, едва скрыв улыбку: они знали, что Людовик XIV, воспитанный в полном неведении, что такое управлять государством, из самолюбия берет на себя совершенно непосильное бремя.
   Фуке простился с товарищами на лестнице и сказал им:
   – Нам же лучше, господа, – меньше забот.
   И он весело сел в карету.
   Остальные, слегка обеспокоенные таким оборотом дела, вернулись в Париж.
   В десять часов король прошел к матери и имел с нею тайное совещание; потом, пообедав, сел в закрытую карету и поехал прямо в Лувр. Тут он принял множество придворных и с удовольствием отметил общее смущение и любопытство.
   Вечером он приказал запереть все входы в Лувр, кроме входа с набережной. Тут он поставил караул из двухсот швейцарцев, которые ни слова не знали по-французски; им приказано было пропустить только сундуки и никого не выпускать.
   Ровно в одиннадцать под сводами послышался тяжелый стук повозки, потом – другой, наконец – третьей. Затем раздался гул захлопнувшейся решетки. Вскоре кто-то поцарапался в дверь королевского кабинета.
   Король сам отпер дверь и увидел Кольбера, сказавшего только:
   – Деньги в погребе вашего величества.
   Людовик спустился в подземелье, ключ от которого еще утром передал Кольберу, и осмотрел бочонки с золотом и серебром, перенесенные туда людьми, преданными Кольберу. После этого Людовик вернулся в кабинет в сопровождении Кольбера. Последний был так же холоден, ни малейший проблеск удовлетворения не нарушал его невозмутимого равнодушия.
   – Сударь, – сказал король, – какой награды желаете вы за такую преданность и честность?
   – Никакой, ваше величество.
   – Как, никакой? Вы не желаете даже получить должность?
   – Если ваше величество и не дадите мне должности, я все равно буду служить вам. Я буду лучшим слугой короля.
   – Вы будете интендантом финансов.
   – Но ведь уже есть суперинтендант, и он самое могущественное лицо в королевстве.
   – О, – воскликнул Людовик, покраснев, – вы так думаете?
   – Он раздавит меня в одну неделю, государь. Ваше величество поручает мне контроль, для которого надо иметь силу; а что значит интендант рядом с суперинтендантом?
   – Вы хотите иметь поддержку… Значит, вы не полагаетесь на меня?
   – Я уже имел честь сказать вашему величеству, что при кардинале Мазарини господин Фуке был вторым лицом в королевстве; теперь Мазарини умер, и господин Фуке стал первым.
   – Сударь, сегодня вы можете говорить мне все, что хотите; но не забывайте, что завтра я этого уже не потерплю.
   – Значит, я не буду нужен вашему величеству?
   – Вы уже и теперь не нужны, потому что боитесь служить мне.
   – Я боюсь только того, что мне помешают служить вам.
   – Так чего же вы хотите?
   – Прошу ваше величество назначить мне помощников по интендантству.
   – Но тогда должность потеряет значение.
   – Зато станет безопасной.
   – Выбирайте.
   – Я прошу Бретейля, Марена и Эрвара.
   – Завтра они будут назначены.
   – Благодарю вас, государь!
   – И это все, о чем вы просите?
   – Осмелюсь еще просить…
   – Чего?
   – Позвольте мне созвать судебную палату.
   – Зачем?
   – Для суда над чиновниками, которые за последние десять лет позволяли себе злоупотребления.
   – Но… что же с ними сделают?
   – Троих повесят; остальные во всем сознаются.
   – Но я не могу начинать моего царствования с казней, господин Кольбер.
   – Лучше начать, чем кончить казнями, ваше величество.
   Король не ответил.
   – Ваше величество согласны со мною? – спросил Кольбер.
   – Я подумаю.
   – Тогда будет уже поздно.
   – Почему?
   – Потому что, если эти люди будут предупреждены, они окажутся гораздо сильнее нас.
   – Созовите судебную палату.
   – Не замедлю.
   – Теперь все?
   – Нет, государь; еще одно важное обстоятельство…
   Какие права присвоит ваше величество этому интендантству?
   – Но… я не знаю… есть же обычные…
   – Ваше величество, мне нужно иметь право читать переписку с Англией.
   – Это невозможно. Английские депеши распечатываются в совете, так было и при кардинале.
   – Мне казалось, ваше величество объявили сегодня утром, что совета больше не будет.
   – Да, объявил.
   – В таком случае пусть ваше величество читает лично письма, получаемые из Англии. Я убедительно прошу об этом.
   – Хорошо, вы будете получать их и докладывать мне.
   – Позвольте еще спросить ваше величество: что же делать мне по финансовой части?
   – Все, чего не сделает господин Фуке.
   – Это я и хотел знать. Благодарю, ваше величество, я ухожу успокоенный.
   С этими словами он вышел, провожаемый взором Людовика.
   Не успел Кольбер отойти и на сто шагов от Лувра, как прибыл курьер из Англии. Король поспешно распечатал пакет и увидел письмо от короля Карла II.
   Вот что английский монарх писал своему царственному брату:
 
    «Ваше величество, без сомнения, встревожены болезнью кардинала Мазарини; но самая опасность ее может быть вам только полезна. Доктор осудил кардинала на смерть.
    Благодарю ваше величество за благоприятный ответ на мое предложение о сестре моей, леди Генриетте Стюарт; через неделю принцесса выедет в Париж со своею свитою.
    Меня трогает ваше родственное расположение, и я рад, что с еще большим правом могу теперь назвать вас братом. Особенно рад случаю доказать вашему величеству, насколько я внимателен ко всему, что представляет важность для вас. Вы тайно укрепляете Бель-Иль. Напрасно. Никогда между нами не будет войны. Меры, принимаемые вами, не беспокоят, а печалят меня… Вы тратите миллионы безо всякой пользы; скажите об этом своим министрам и поверьте, что моя полиция имеет самые точные сведения.
    Оказывайте мне, брат мой, подобные же услуги, когда представится случай».
 
   Король сердито позвонил, появился камердинер.
   – Господин Кольбер сейчас вышел отсюда, верно, он еще недалеко. Позвать его!
   Камердинер хотел исполнить приказание, но король остановил его.
   «Нет, – сказал он себе, – не нужно… – я вижу все замыслы этого человека. Бель-Иль принадлежит господину Фуке; Бель-Иль укрепляется, значит, Фуке составил заговор… Раскрытие заговора влечет за собой гибель суперинтенданта; английские письма разоблачают заговорщиков; вот почему Кольбер непременно хотел иметь в своих руках переписку с Англией… Однако не могу же я опираться только на этого человека: он лишь голова, а мне нужна еще рука».
   Вдруг Людовик радостно вскрикнул.
   – У меня был лейтенант мушкетеров! – сказал он камердинеру.
   – Да, ваше величество, господин д'Артаньян.
   – Он вышел в отставку?
   – Точно так, ваше величество.
   – Непременно отыскать его, чтобы он явился ко мне завтра утром, когда я встану.
   Камердинер поклонился и вышел.
   – У меня в погребах тринадцать миллионов, – сказал Людовик. – Кольбер будет распоряжаться моей казной, д'Артаньян – моей шпагой. Я в самом деле король!

Глава 3.
СТРАСТЬ

   В день своего прибытия в Париж Атос, как мы уже видели, проехал из королевского дворца к себе домой, на улицу Сент-Оноре. Там ждал его виконт де Бражелон, беседуя с Гримо.
   Разговаривать со старым слугою было делом нелегким; этим искусством обладали только два человека: Атос и д'Артаньян. Первому это удавалось потому, что Гримо старался заставить его говорить; д'Артаньян, напротив, умел заставить разговориться старика Гримо.
   Рауль пытался вытянуть из него рассказ о последней поездке Атоса в Англию; Гримо передал все подробности несколькими жестами и восемью словами, не более и не менее.
   Прежде всего волнообразным движением руки он показал, что они пересекли море.
   – Это был какой-нибудь поход? – спросил Рауль.
   Гримо утвердительно кивнул головой.
   – Граф подвергался опасностям? – спросил Рауль.
   Гримо слегка пожал плечами, что должно было означать: «В достаточной мере».
   – Но каким же именно? – спросил настойчиво виконт де Бражелон.
   Гримо указал на шпагу, на огонь и на мушкет, висевший на стене.
   – Так у графа был там враг? – вскричал Рауль.
   – Монк.
   Рауль продолжал:
   – Странно! Граф все еще считает меня мальчиком и не хочет делить со мной чести и опасностей таких походов.
   Гримо улыбнулся.
   В эту минуту приехал Атос.
   Гримо, узнав шаги своего господина, побежал к нему навстречу, и разговор на этом прекратился.
   Но Раулю хотелось получить ответ на свой вопрос. Взяв графа за обе руки, с горячей, но почтительной нежностью он спросил:
   – Как могли вы отправиться в опасный путь, не простившись со мной, не призвав на помощь мою шпагу? Теперь, когда я вырос, я должен быть вашей опорой: ведь вы же воспитали меня как мужчину. Ах, граф, неужели вы хотели обречь меня на то, чтобы никогда больше не увидеть вас?
   – А кто вам сказал, Рауль, что мое путешествие было опасным? – спросил граф, отдавая плащ и шляпу Гримо, который отстегивал ему шпагу.
   – Я, – отвечал Гримо.
   – А зачем? – строго спросил Атос.
   Гримо смешался, но Рауль опередил его, ответив:
   – Почему же добрый Гримо не мог сказать мне правду? Кому же любить вас и помогать вам, если не мне?..
   Атос не отвечал. Он ласковым жестом отпустил Гримо, потом сел в кресло; Рауль стоял перед ним.
   – Во всяком случае, – продолжал Рауль, – ваше путешествие было походом… И вам угрожали огонь и оружие…
   – Не будем говорить об этом, – мягко сказал Атос. – Я, правда, уехал внезапно; но служба королю Карлу Второму заставила меня поспешить с отъездом. Меня очень трогает ваше беспокойство: я знаю, что могу положиться на вас. Во время моего отсутствия вы ни в чем не нуждались, виконт?
   – Нет, граф.
   – Я приказал Блезуа передать вам сто пистолей, как только вам понадобятся деньги.
   – Я не видел Блезуа.
   – Так вы обошлись без денег?
   – У меня осталось тридцать пистолей после продажи лошадей, которых я захватил во время последнего похода, и месяца три назад, по милости принца Конде, я выиграл двести пистолей в карты.
   – Вы играете… Мне это не нравится, Рауль.
   – Нет, граф, я никогда не играю, но однажды вечером в Шантильи принц велел мне взять его карты, когда к нему прибыл курьер от короля. И потом приказал, чтобы я взял себе выигрыш.
   – Это у принца в обычае? – спросил Атос, нахмурив брови.
   – Да, граф, такую милость принц оказывает каждую неделю одному из своих дворян. У его высочества пятьдесят дворян; в тот раз была моя очередь.
   – Хорошо? Так вы побывали в Испании?
   – Да, я совершил прекрасное путешествие, повидал много интересного.
   – Уже месяц, как вы вернулись?
   – Да, граф.
   – А что вы делали в течение этого месяца?
   – Служил, граф.
   – Не заезжали ко мне в Ла Фер?
   Рауль покраснел. Атос посмотрел на него спокойно, но пристально.
   – Напрасно вы не верите мне, – сказал Рауль. – Я покраснел невольно; вопрос, который вы только что задали, пробудил во мне множество воспоминаний, и они взволновали меня. Но я не солгал вам.
   – Знаю, Рауль, вы никогда не лжете; но вы напрасно волнуетесь. Я хотел сказать вам только…
   – Я хорошо знаю, граф, вы хотели спросить меня: ездил ли я в Блуа?
   – Да, Рауль?
   – Я не ездил в Блуа и не видал той особы, на которую вы намекаете.
   Голос Рауля дрожал. Атос, безошибочно подмечавший все оттенки чувства, тотчас прибавил:
   – Рауль, вы отвечаете мне с тяжелым сердцем, вы страдаете…
   – Да, очень, очень! Вы запретили мне ездить в Блуа и видеться с Луизой де Лавальер.
   Молодой человек запнулся. Он с наслаждением произносил это очаровательное имя; оно ласкало уста, но сердце его разрывалось.
   – И я хорошо сделал, Рауль, – поспешно сказал Атос. – Меня нельзя назвать чересчур строгим или несправедливым отцом; я уважаю истинную любовь, но я забочусь о вашем славном будущем… Занимается заря нового царствования; война влечет юного, исполненного рыцарского пыла короля.
   Ему нужны люди молодые и свободные, которые бросались бы в битву с восторгом и, падая, кричали бы: «Да здравствует король! – а не стонали бы:
   «Прощай, жена!.. «Вы понимаете, Рауль, какой бы дикой ни показалась моя мысль, я заклинаю вас верить мне и отвратить свой взор от первых дней младости, когда вы научились любить, беззаботных дней, когда сердце смягчается и становится неспособным вместить горькое и терпкое вино, называемое славою и превратностью судьбы.
   Да, Рауль, повторяю еще раз: верьте, что я желаю одного – быть вам полезным, мечтаю об одном – видеть вас счастливым, думая, что вы можете стать со временем человеком выдающимся. Оставайтесь одиноким, и вы достигнете большего и скорее придете к цели.
   – Вы приказываете, граф, – отвечал Рауль. – Я повинуюсь.
   – Приказываю! – вскричал Атос. – Вот как вы поняли меня! Я приказываю! О, вы придаете не тот смысл моим словам, вы совсем не понимаете моих намерений! Я не приказываю, а прошу.
   – Нет, нет, граф, вы приказали, – сказал виконт с настойчивостью. Но если бы даже вы только просили, то ваши просьбы действуют на меня сильнее ваших приказаний. Я не видел Луизы де Лавальер.
   – Но вы страдаете! Вы страдаете! – настаивал граф.
   Рауль не отвечал.
   – Я вижу вашу бледность: вижу, как вы печальны. Ваше чувство так сильно?
   – Это страсть, – сказал Рауль.
   – Нет… это привычка…
   – Ах, граф, вы знаете, что я долго путешествовал, я два года прожил вдали от нее. Кажется, никакая привычка не устоит против двухлетней разлуки… И что же? Вернувшись назад, я любил ее – не скажу сильнее, потому что это невозможно, – но так же, как прежде. Луиза де Лавальер единственная моя подруга, но вы для меня бог на земле… Ради вас я готов пожертвовать всем.
   – Напрасно, – возразил Атос. – У меня уже нет никаких прав на вас.
   Возраст освободил вас, вы даже не нуждаетесь в моем согласии. Впрочем, я не могу не дать вам согласия после всего, что вы сейчас сказали. Женитесь на Луизе де Лавальер, если вы этого хотите.
   Рауль вздрогнул и сейчас же ответил:
   – Как вы добры, граф! Как благодарен я вам! Но я не принимаю вашего разрешения.
   – Вы отказываетесь?
   – В душе вы против этого брака: не вы избрали мне невесту.
   – Это правда.
   – Этого достаточно, чтобы я не упорствовал; я подожду.
   – Будьте осторожны, Рауль! То, что вы говорите, очень серьезно.
   – Знаю, я подожду.
   – Чего? Моей смерти? – спросил Атос с огорчением.
   – Ах, граф! – вскричал Рауль со слезами в голосе. – Можете ли вы огорчать меня так жестоко, меня, который никогда не подавал вам повода жаловаться!
   – Милый сын, это совершенная правда, – отвечал Атос, напрасно стараясь скрыть свое волнение. – Нет, я вовсе не хочу огорчать вас; я только не понимаю, чего вы будете ждать… того времени, когда вы разлюбите меня?
   – О нет, нет, граф!.. Я подожду, пока вы перемените мнение.
   – Я хочу осуществить одно испытание, Рауль. Хочу посмотреть также, будет ли ждать Луиза де Лавальер.
   – Надеюсь.
   – Берегитесь же, Рауль. Что, если она не захочет ждать? Ах, вы еще так молоды, так доверчивы и благородны… Женщины непостоянны!
   – Вы никогда не говорили мне ничего дурного про женщин; никогда не жаловались на них. Зачем же вы упрекаете их теперь из-за Луизы де Лавальер?
   – Правда, – отвечал Атос, опуская глаза, – я никогда не говорил вам ничего дурного о женщинах; никогда не имел повода жаловаться на них, и никогда Луиза де Лавальер не давала мне предлога сомневаться в ней. Но когда думаешь о будущем, надо предвидеть даже редкие случаи, предполагать даже невероятное! Ну, а что, если Луиза де Лавальер не захочет вас ждать?
   – Не понимаю…
   – Если она обратит свой взор на другого?
   – Если она полюбит другого, хотите вы сказать? – спросил Рауль с ужасом.
   – Да.
   – Что ж, граф! Я убью этого человека, – отвечал Рауль. – Убью всякого, кого выберет Луиза де Лавальер. Буду драться до тех пор, пока меня не убьют или Луиза опять не полюбит меня.
   Атос вздрогнул.
   – Мне послышалось, – сказал он глухим голосом, – как будто вы только сейчас уверяли, что готовы пожертвовать для меня всем на свете.
   – О! – вскричал Рауль с трепетом. – Неужели вы не позволите мне драться на дуэли?
   – А если не позволю?
   – Вы запретите мне надеяться, граф; но вы не запретите мне умереть.
   Атос посмотрел на Рауля.
   Рауль произнес эти слова глухо, с помрачневшим взором.
   – Довольно, – проговорил Атос после продолжительного молчания. – Довольно на эту печальную тему. Мы оба преувеличиваем. Живите настоящим, Рауль; служите, любите Луизу де Лавальер, словом, действуйте, как следует действовать мужчине, вы ведь теперь взрослый человек. Только не забывайте, что я горячо люблю вас и что вы, по вашим словам, тоже любите меня.
   – Ах, граф! – вскричал виконт, прижимая к сердцу руку Атоса.
   – Хорошо, дитя мое… Оставьте меня, мне нужен отдых… Кстати, д'Артаньян вместе со мной вернулся из Англии; вы должны повидаться с ним.
   – С величайшей радостью. Я так люблю господина д'Артаньяна!
   – И прекрасно делаете: он честнейший человек и храбрейший воин.
   – Который любит вас! – воскликнул Рауль.
   – Я уверен в этом… Вы знаете его адрес?
   – Но ведь это Лувр, Пале-Рояль, все места, где бывает король. Разве он не командует мушкетерами?
   – В настоящее время нет. Д'Артаньян в отпуске; он отдыхает… Так что не ищите его на служебных постах. Вы можете получить сведения о нем от некоего Планше.
   – Его прежнего слуги?
   – Да, Рауль, до свиданья.

Глава 4.
УРОК Д'АРТАНЬЯНА

   На следующее утро Раулю не удалось разыскать д'Артаньяна. Он застал лишь одного Планше. Планше очень ему обрадовался и расточал похвалы военной выправке Рауля в выражениях, от которых ничуть не отдавало лавкой.
   Но, возвращаясь на другой день из Венсена во главе пятидесяти драгун, которые были поручены ему принцем, Рауль увидел на площади Бодуайе человека, который, задрав голову, рассматривал дом, как рассматривают лошадь, собираясь ее купить. Человек этот, в сюртуке, застегнутом, как мундир, на все пуговицы, в маленькой шляпе, с длинной шпагой, обернулся сразу, как только услышал конский топот.
   Это был д'Артаньян.
   Заложив руки за спину, он начал рассматривать драгун и не пропустил ни одного солдата, ни одной перевязи, ни одного копыта. Рауль ехал сбоку отряда, д'Артаньян заметил его последним.
   – Эге, черт возьми! – закричал он.
   – Неужели я не ошибаюсь? – сказал Рауль, осаживая лошадь.
   – Не ошибаешься! – отвечал отставной мушкетер. – Здравствуй!
   Рауль с радостью пожал руку старому приятелю.
   – Имей в виду, Рауль, – сказал д'Артаньян, – вторая лошадь в пятом ряду потеряет подкову прежде, чем вы доберетесь до моста Мари. В подкове на передней ноге осталось всего два гвоздя.
   – Подождите меня, – сказал Рауль, – я пойду с вами.
   – Ты бросишь отряд?
   – Меня заменит корнет.
   – Пойдем обедать?
   – С удовольствием.
   – Так слезай на землю или вели подать мне коня.
   – Я предпочел бы пройтись.
   Рауль тотчас договорился с корнетом, который занял его место, потом спешился, отдал поводья солдату и весело взял под руку д'Артаньяна, который смотрел на его действия с одобрением знатока.
   – Ты прямо из Венсена? – спросил он.
   – Да, сударь.
   – А что кардинал?
   – Очень плох, говорят даже, что умер.
   Д'Артаньян пренебрежительно пожал плечами, желая показать, что смерть кардинала ничуть не огорчает его, и спросил:
   – Ты хорош с Фуке?
   – С Фуке? – повторил Рауль. – Я его не знаю.
   – Тем хуже. Новый король всегда избирает новых любимцев.
   – Но король милостив ко мне.
   – Я говорю тебе не о короне, – возразил д'Артаньян, – а о короле…
   Теперь, когда кардинал умер, королем стал Фуке. Надо быть в ладах с Фуке, если ты не хочешь прозябать всю жизнь, как я… Впрочем, у тебя есть и другие покровители, к величайшему твоему счастью.
   – Во-первых, принц…
   – Старо, старо, друг мой!
   – Далее, граф де Ла Фер.
   – Атос? Это другое дело… Если ты хочешь служить в Англии, то не найдешь лучшего покровителя. Скажу тебе без хвастовства, что я и сам имею некоторый вес при дворе Карла Второго. Вот это король!
   – Вот как! – сказал Рауль с простодушным любопытством.
   – Да, настоящий король; он веселится, это правда, но, когда нужно, он умеет и сражаться, умеет и ценить людей. Атос хорош с Карлом Вторым. Поезжай-ка в Англию, брось этих взяточников, которые одинаково воруют и французскими руками, и итальянскими пальцами. Брось этого плаксу Людовика Четырнадцатого, который повторит царствование Франциска Второго. Знаешь ты историю, Рауль?
   – Знаю, шевалье.
   – Так ты знаешь, что у Франциска Второго всегда болели уши?
   – Нет, я этого не знал.
   – А у Карла Четвертого всегда болела голова?
   – А!
   – А у Генриха Третьего – живот?
   Рауль рассмеялся.
   – Ну, любезный друг мой, а у Людовика Четырнадцатого всегда болит сердце; жаль смотреть, как он вздыхает с утра до вечера и за целый день ни разу не скажет: «Черт возьми!» или чего-нибудь бодрящее в этом роде.
   – И за этого вы и вышли в отставку, шевалье? – спросил Рауль.
   – Да.
   – И вы махнули на все рукой? Таким способом вы никогда не устроите своих дел.
   – О, мои дела теперь в порядке, – сказал д'Артаньян беззаботно. – У меня есть наследственное имущество.
   Рауль взглянул на него. Бедность д'Артаньяна вошла в пословицу. Но мушкетер был гасконцем и порой любил пустить пыль в глаза.
   Д'Артаньян заметил удивление Рауля.
   – Отец твой говорил тебе, что я ездил в Англию?
   – Говорил.
   – И что там у меня была счастливая встреча?
   – Нет, этого я не знал.
   – Да, один из лучших моих друзей, именитый вельможа, вице-король Шотландии и Ирландии, помог мне отыскать наследство.
   – Наследство?
   – Да, и довольно большое.
   – Так вы разбогатели?
   – Гм!
   – Позвольте поздравить вас от всей души.
   – Благодарю… вот мой дом.
   – На Гревской площади?
   – Да. Тебе не нравится место?
   – Нет, нет, славный вид на реку… Прекрасный старинный дом.
   – Это старый трактир «Нотр-Дам»; в два дня я его превратил в собственный дом.
   – Но трактир все еще открыт?
   – Да.
   – А где же вы живете?
   – У Планше.
   – Вы же только что сказали: «Вот мой дом».
   – Да, потому что дом действительно мой. Я купил его.
   – А, – пробормотал Рауль.
   – Десять процентов чистого дохода, любезный Рауль, прекрасная сделка!
   Я купил дом за тридцать тысяч ливров; есть и сад, выходящий на улицу Мортельри. Трактир «Нотр-Дам» и второй этаж сданы за тысячу ливров? а за чердак, или третий этаж, я получаю пятьсот ливров.
   – Пятьсот ливров за чердак? Но там нельзя жить!
   – Да в нем никто и не живет. Но видишь в нем два окна, выходящие на площадь?
   – Вижу.
   – Когда казнят, колесуют, вешают, четвертуют или сжигают людей, окна отдаются внаймы за двадцать пистолей.
   – О! – вскрикнул Рауль с отвращением.
   – Что? Отвратительно? Не так ли? – спросил д'Артаньян. – Отвратительно, но таковы люди… парижские зеваки – точно людоеды. Не постигаю, как люди с совестью могут пускаться на такие спекуляции!