Дюма Александр. Виконт де Бражелон или десять лет спустя

   Все заметили, что Анна Австрийская долго и задумчиво смотрела на Бекингэма, потом наклонилась к г-же де Мотвиль и сказала ей:
   – Не находите ли вы, что он очень похож на своего отца?
   Все заметили наконец, что принц наблюдал за присутствующими и, казалось, был недоволен.
   После приема высоких особ и послов герцог Орлеанский попросил у короля позволения представить ему и принцессе его новый штат.
   – Не знаете ли вы, виконт, – шепотом спросил принц Конде, – со вкусом ли тот человек, который составлял штат герцога, и увидим ли мы приятные лица?
   – Я совершенно не знаю этого, ваше высочество, – ответил Рауль.
   – О, вы разыгрываете неведение.
   – Почему, ваше высочество?
   – Но ведь вы друг де Гиша, одного из любимцев принца?
   – Совершенно верно, но меня это не интересовало. Я не расспрашивал де Гиша, а он сам ничего не говорил мне.
   – А Маникан?
   – Я видел Маникана в Гавре и по дороге, но я не спрашивал его, так же как и де Гиша. Кроме того, де Маникан лицо второстепенное и вряд ли знает что-нибудь о составе нового двора.
   – Ах, мой милый виконт, откуда вы явились? – сказал Конде. – Ведь в таких случаях именно второстепенные лица играют главную роль, и вот доказательство: почти все делалось по советам Маникана де Гишу и де Гиша принцу.
   – Я этого совсем не знал, – заверил Рауль. – Впервые слышу об этом от вашего высочества.
   – Готов вам поверить, хотя это и может показаться неправдоподобным.
   Впрочем, долго ждать нам не придется. Вот и «летучий отряд», как говорила милейшая королева Екатерина Медичи. Честное слово, прехорошенькие лица!
   Действительно, целая толпа молодых девушек вошла в зал под предводительством г-жи де Навайль. К чести Маникана надо сказать, что если он играл ту роль, какую ему приписывал принц Конде, то он отлично справился со своей задачей. Картина могла очаровать ценителя всех типов красоты, каким был Конде. Впереди шла молодая белокурая девушка лет двадцати, с большими голубыми, ослепительно сверкавшими глазами.
   – Мадемуазель де Тонне-Шарант, – сказала принцу Филиппу старуха де Навайль.
   Герцог Орлеанский повторил герцогине с поклоном:
   – Мадемуазель де Тонне-Шарант.
   – Эта премиленькая, – обратился Конде к Раулю. – Раз!
   – В самом деле, – заметил Бражелон, – она красива, хотя у нее немного высокомерный вид.
   – Ба! Знаем мы этот вид, виконт! Через три месяца она будет ручная.
   Но посмотрите, еще одна красавица.
   – О, – обрадовался Рауль, – эту красавицу я знаю!
   – Мадемуазель Ора де Монтале, – сказала де Навайль.
   Имя и фамилия были добросовестно повторены герцогом.
   – Боже мой! – воскликнул Рауль, побледнев и устремив изумленный взгляд на входную дверь.
   – Что такое? – спросил принц Конде. – Неужели Ора де Монтале заставила вас с таким чувством воскликнуть: «Боже мой!»?
   – Нет, ваше высочество, нет, – ответил Рауль, весь дрожа.
   – Если не Ора де Монтале, так, значит, та прелестная блондинка, которая идет за нею? Хорошенькие глазки, честное слово! Худощава немного, но очаровательна.
   – Мадемуазель де Ла Бом Леблан де Лавальер, – сказала де Навайль.
   При этом имени, которое проникло до самой глубины сердца Рауля, глаза его затуманились. Он ничего больше не видел и не слышал.
   Конде, заметив, что Рауль не отвечает на его шутливые замечания, отошел от виконта, чтобы поближе рассмотреть молодых девушек, которых он отметил с первого взгляда.
   – Луиза здесь, Луиза-фрейлина принцессы! – шептал Рауль.
   И его глаза, которым он отказывался верить, переходили от Луизы к Монтале.
   Ора уже отбросила напускную застенчивость, необходимую только в первую минуту представления и поклонов. Из своего уголка она довольно бесцеремонно разглядывала всех присутствующих и, отыскав Рауля, забавлялась глубоким изумлением, в которое повергло бедного влюбленного появление Луизы и ее подруги.
   Рауль пытался уклониться от шаловливого, лукавого, насмешливого взгляда Монтале, мучившего его, и в то же время, ища объяснений, он постоянно ловил ее взор.
   Между тем Луиза, вследствие ли природной застенчивости или по какой-нибудь другой, непонятной для Рауля причине, стояла опустив глаза: смущенная, ослепленная, прерывисто дыша, она старалась отступить как можно дальше, не обращая внимания на подталкивания Монтале.
   Все это было для Рауля загадкой, и бедный виконт дал бы многое, чтобы отгадать ее. Но подле него не было никого, кто мог бы объяснить тайну.
   Даже Маликорн, немного смущенный блестящим обществом и насмешливыми взглядами Монтале, описал круг и стал в нескольких шагах от принца Конде, позади группы фрейлин. Отсюда доносился до него голос Оры – планеты, которая притягивала его, как скромного спутника.
   Когда Рауль пришел, в себя, ему показалось, что слева от него звучат знакомые голоса. Действительно, невдалеке стояли де Вард, де Гиш и де Лоррен.
   Впрочем, они говорили так тихо, что в большой зале еле слышался их шепот.
   Уменье говорить, не двигаясь с места» не шевелясь, не глядя на собеседника» составляло особое искусство, которым новички не сразу могли овладеть. Приходилось долго упражняться в таких беседах без взглядов, без движения головой, вроде разговора мраморных статуй.
   Между тем во время приемов у короля и королев, когда их величества беседовали, а все, казалось, слушали их в благоговейном молчании, происходило много таких тихих разговоров, в которых далеко не преобладала лесть.
   Рауль принадлежал к числу людей весьма опытных в этом искусстве, и часто но движению губ он угадывал смысл слов.
   – Кто такая эта Монтале? – интересовался де Вард. – Кто такая Лавальер? Почему к нам явилась провинция?
   – Монтале? – переспросил де Лоррен. – Я знаю ее. Это славная девушка, которая будет забавлять двор. Лавальер – очаровательная хромуша.
   – Фи! – сказал де Вард.
   – Не говорите «фи», де Вард; о хромых есть много латинских пословиц, очень остроумных и, главное, верных.
   – Господа, господа, – остановил их де Гиш, с беспокойством поглядывая на Рауля, – пожалуйста, осторожнее.
   Однако волнение графа, вероятно, не имело оснований. Рауль сохранял спокойный и равнодушный вид, хотя и слышал вое до последнего слова. Казалось, он запоминал все вольности и дерзости этих двух зачинщиков ссоры, чтобы при случае отплатить им.
   Де Вард, как будто угадав его мысль, продолжал:
   – Кто возлюбленные этих девиц?
   – Вы скрашиваете о Монтале? – осведомился де Лоррен.
   – Да, сперва о ней.
   – Вы, я, де Гиш, всякий, кто пожелает.
   – А другой?
   – Вы говорите о Лавальер?
   – Да.
   – Берегитесь, господа, – заметил де Гиш, чтобы помешать де Варду ответить, – принцесса слушает вас.
   Рауль, засунув руку под камзол, рвал на своей груди кружева.
   Однако именно злословие по адресу молодых девушек заставило его принять важное решение.
   «Бедная Луиза, – подумал он, – она, конечно, приехала сюда с самыми чистыми намерениями и под почетным покровительством. Однако я должен узнать ее намерения и кто ей покровительствует».
   И, подражая маневру Маликорна, он направился к группе фрейлин.
   Вскоре прием окончился. Король, не сводивший восхищенного взгляда с принцессы, вышел из приемной залы с обеими королевами.
   Де Лоррен пошел рядом с герцогом и по дороге влил ему в ухо несколько капель того яда, который собирал в течение часа, рассматривая новые лица и строя предположения об их сердечных переживаниях.
   Уходя, король увлек за собой часть присутствующих. Однако те из придворных, которые любили независимость или усиленно занимались ухаживанием, начали подходить к дамам.
   Принц Конде сказал несколько любезностей де Тонне-Шарант. Бекингэм ухаживал за г-жой де Шале и г-жой де Лафайет, которых уже отличила принцесса; де Гиш, покинувший герцога Орлеанского, как только тот смог приблизиться один к герцогине, оживленно беседовал со своей сестрой, г-жой де Валантинуа, и с фрейлинами де Креки и де Шатильон.
   Среди водоворота этих политических и любовных интриг Маликорн старался овладеть вниманием Монтале; но ей гораздо больше хотелось поговорить с Бражелоном, хотя бы для того, чтобы насладиться его вопросами и изумлением.
   Рауль сразу направился к де Лавальер и почтительно поклонился ей.
   Увидев Рауля, Луиза покраснела и что-то пролепетала. Ора поспешила к ней на помощь.
   – Ну, вот и мы, виконт, – сказала Монтале.
   – Я вижу, – с улыбкой ответил Рауль. – Об этом-то я и хотел поговорить с вами.
   Тут к ним с любезной улыбкой подошел Маликорн.
   – Удалитесь, господин Маликорн, – приказала Монтале. – Вы, право, очень нескромны.
   Маликорн прикусил губу и, ни слова не говоря, отступил на два шага назад. Изменилась только его улыбка: из добродушной она стала насмешливой.
   – Вы хотите получить объяснения, господин Рауль? – заговорила Монтале.
   – Мое желание вполне понятно. Луиза де Лавальер – фрейлина принцессы?
   – А почему бы ей не быть фрейлиной, как и мне? – спросила Монтале.
   – Примите мои поздравления, – поклонился Рауль, чувствуя, что ему не хотят дать прямого ответа.
   – Вы это говорите не слишком любезно, виконт.
   – Да?
   – Гм! Пусть судит Луиза.
   – Может быть, господин де Бражелон считает, что это место слишком почетно для меня? – смущенно произнесла Луиза.
   – О нет, дело совсем не в этом, – горячо возразил Рауль. – Вы отлично знаете, что я этого не думаю. Меня не удивило бы, если бы вы заняли трон королевы, не говоря уже о месте фрейлины. Меня удивляет только, что я узнал об этом лишь сегодня, случайно.
   – Ах, правда, – со свойственным ей легкомыслием ответила Монтале. Ты ничего не понимаешь, да и не можешь понять. Виконт написал тебе четыре письма, но в это время в Блуа была только твоя мать. Я не хотела, чтобы эти письма попали в ее руки, и потому перехватила их и отослала виконту. Таким образом, он думал, что ты в Блуа, между тем как ты была в Париже, и не знал, что твое положение изменилось.
   – Как! Ты не послала известия об этом господину Раулю, как я тебя просила? – воскликнула Луиза.
   – Вот еще! Чтобы он напустил на себя суровость, начал проповедовать непререкаемые истины и испортил все, чего нам удалось добиться с таким трудом? Конечно, нет.
   – Так я очень суров? – спросил Рауль.
   – К тому же, – продолжала Монтале, – мне так хотелось, чтобы Луиза стала фрейлиной. Я уезжала в Париж. Вас не было. Луиза заливалась горючими слезами Понимайте как хотите. Я испросила своего покровителя, того, кто достал мне патент, достать такой же для Луизы. Бумагу прислали. Луиза уехала, чтобы заказать себе платья. Я осталась, потому что мои были уже готовы. Я получила все ваши письма и переслала их вам, написав несколько слов, пообещав вам сюрприз. Вот вам и сюрприз, дорогой виконт.
   Мне он кажется неплохим; большего не требуйте. Ну, господин Маликорн, пора оставить эту пару вдвоем: им нужно о многом поговорить. Дайте мне руку. Видите, какую я вам оказываю честь?
   – Простите, мадемуазель Де Монтале, – сказал Рауль, останавливая шаловливую девушку и говоря с серьезностью, которая совершенно не гармонировала с тоном Монтале. – Простите, но не могу ли я узнать имя вашего покровителя? Потому что, если вам оказывают покровительство по каким-нибудь основаниям… – Рауль поклонился, – то я не вижу причины, по которой такое покровительство оказывается и мадемуазель де Лавальер.
   – Боже мой, – перебила его Луиза. – Дело очень просто, и я не знаю, почему я не могу вам сказать этого Сама… Мой покровитель господин Маликорн.
   На мгновенье Рауль остолбенел, спрашивая себя, не смеются ли над ним.
   Потом обернулся, чтобы обратиться к Маликорну, но молодой человек был далеко: его уже увлекла Монтале.
   Лавальер сделала шаг вслед за подругой, но Рауль с мягкой настойчивостью удержал ее.
   – Умоляю вас, Луиза, – попросил он, – еще одно слово…
   – Но, Рауль, – ответила она краснея, – все ушли… Начнут волноваться, нас будут искать.
   – Не бойтесь, – улыбнулся молодой человек. – Мы с вами не такие важные лица, чтобы наше отсутствие было замечено.
   – Но моя служба, Рауль?
   – Успокойтесь, я знаю придворные обычаи – ваши дежурства начнутся с завтрашнего дня; значит, у вас есть несколько минут, я вы можете объяснить мне кое-что, о чем я хочу вас спросить.
   – Как вы серьезны, Рауль! – с беспокойством сказала Луиза.
   – Видите ли, обстоятельства тоже очень серьезны. Вы меня слушаете?
   – Да, конечно. Только, сударь, повторяю, мы совсем одни.
   – Вы правы, – согласился Рауль.
   И, подав ей руку, он провел молодую девушку в галерею, помещавшуюся рядом с приемной залой и выходившую окнами на площадь. Все столпились у среднего окна с – наружным балконом, откуда можно было видеть во всех подробностях приготовления к отъезду.
   Рауль открыл одно из боковых окон и остановился подле него с Лавальер.
   – Луиза, – сказал он, – вы знаете, что я с детства любил вас как сестру и доверял вам все мои огорчения, все мои надежды…
   – Да, – ответила она тихо. – Я знаю, Рауль.
   – Со своей стороны, вы тоже относились ко мне дружески и доверяли мне. Почему же при этой встрече вы не смотрите на меня как на Друга? Почему вы мне больше не доверяете?
   Лавальер ничего не ответила.
   – Я думал, что вы меня любите, – продолжил Рауль, и голос его задрожал. – Я думал, что вы разделяете со мной мечты о счастье, которым мы предавались, гуляя вместе по аллеям Кур-Шеверни и под тополями дороги в Блуа. Вы не отвечаете, Луиза?
   Он на мгновение замолк.
   – Может быть, – спросил Рауль с дрожью в голосе, – вы меня больше не любите?
   – Я этого не говорю, – тихо сказала Луиза.
   – О, ответьте мне, прошу вас. Вы моя единственная надежда. Я полюбил вас, такую тихую и скромную. Не позволяйте ослепить себя, Луиза. Тетерь вы будете жить при дворе, где все чистое портится, все новое старится…
   Луиза, будьте глухи, чтобы не слышать того, что говорится вокруг; закройте глаза, чтобы не видеть дурных примеров. Сомкните уста, чтобы не вдыхать растлевающего воздуха. Луиза, скажите мне без отговорок, могу ли я верить тому, что говорила Монтале? Луиза, скажите, правда ли, – вы приехали в Париж потому, что меня не было в Блуа?
   Лавальер покраснела и закрыла лицо руками.
   – Да? Это правда? – вскричал взволнованный Рауль. – Вы приехали из-за этого? О, я вас люблю так, как еще никого не любил. Благодарю вас, Луиза, за преданность; но мне необходимо принять меры, чтобы защитить вас от возможных оскорблений, предохранить от малейшего пятна. Луизу фрейлина при дворе молодой герцогини, при теперешних легкомысленных нравах и непостоянных увлечениях, подвергается унизительным ухаживаниям и ни у кого не находит защиты. Эта обстановка не для вас. Чтобы внушить к себе уважение, вам надо выйти замуж.
   – Замуж?
   – Да. Вот мое рука. Луиза, вложите в нее вашу.
   – Боже мой! Но что скажет ваш отец?
   – Мой отец предоставил мне свободу.
   – Но все-таки…
   – Я понимаю ваши сомнения, Луиза. Я посоветуюсь с отцом.
   – О Рауль, подумайте, погодите…
   – Ждать невозможно, а раздумывать, Луиза, раздумывать, когда дело касается вас, – это кощунство! Вашу руку, дорогая Луиза. Я располагаю собой, мой отец даст согласие, обещаю вам это. Вашу руку, не заставляйте меня страдать. Ответьте одно слово, единственное, или я подумаю, что после первого же шага во дворце вы совершенно изменились. Одно дуновение милости, одна улыбка королев, один взгляд короля…
   Едва Рауль произнес последнее слово, Луиза смертельно побледнела.
   Быть может, ее испугало волнение молодого человека?
   Движением быстрым, как мысль, она вложила обе руки в руки Рауля и выбежала, не сказав больше ни слова, ни разу не оглянувшись. От прикосновения ее пальцев дрожь прошла по всему телу Рауля. Это движение он принял за торжественную клятву, которую любовь вырвала у девичьей застенчивости.

Глава 42.
СОГЛАСИЕ АТОСА

   Рауль вышел из Пале-Рояля с намерениями, исполнение которых не допускало никакого отлагательства.
   Во дворе он сел на лошадь и выехал на дорогу в Блуа, между тем как во дворце, к большой радости придворных и к великому огорчению де Гиша и Бекингэма, заканчивалось торжество бракосочетания герцога Орлеанского и английской принцессы.
   Рауль спешил. Через восемнадцать часов он был в Блуа. По дороге он придумывал самые убедительные доводы. Лихорадка тоже неопровержимый довод, а у Рауля была лихорадка.
   Атос сидел в своем кабинете и писал мемуары, когда Гримо ввел к нему Рауля. С первого взгляда проницательный граф увидел в поведении сына что-то необычное.
   – Должно быть, ты приехал по важному делу? – сказал он Раулю и, обняв его, знаком предложил сесть.
   – Да, – ответил молодой человек, – и я умоляю выслушать меня с тем благосклонным вниманием, в котором вы мне никогда не отказывали.
   – Говори, Рауль.
   – Расскажу вам все прямо, без предисловий, недостойных такого человека, как вы. Луиза де Лавальер в Париже, она фрейлина принцессы. Я хорошо проверил свои чувства. Я люблю Луизу де Лавальер больше всего на свете и не хочу оставлять ее в таком месте, где ее репутация и добродетель могут подвергнуться опасности. Поэтому я хочу на ней жениться и приехал просить у вас согласия на этот брак.
   Атос выслушал это признание молча, ничем не выдавая своей тревоги.
   Рауль начал свою речь, стараясь казаться спокойным, а закончил с явным волнением.
   Атос устремил на Бражелона глубокий взгляд, затуманенный грустью.
   – Ты хорошо подумал? – спросил он.
   – Да, сударь.
   – Мне кажется, я уже высказал тебе свое мнение об этом союзе.
   – Я помню, графу – тихо произнес Рауль. – Но вы говорили, что, если я буду настаивать…
   – И ты настаиваешь?
   Бражелон почти неслышно ответил:
   – Да.
   – Должно быть, – продолжал Атос, – твоя страсть очень сильна, если, несмотря на мое нежелание, ты по-прежнему стремишься к этому браку.
   Рауль провел по лбу дрожащей рукой, отирая выступившие капли пота.
   Атос посмотрел на него, и в глубине его души зашевелилось сострадание. Он встал.
   – Хорошо, – начал он, – мои личные чувства ничего не значат, когда дело касается твоего сердца. Ты нуждаешься во мне: я твой. Итак, ответь, чего ты хочешь от меня.
   – О, вашей снисходительности, прежде всего вашей снисходительности! сказал Рауль, беря его за руки.
   – Ты ошибаешься относительно моего чувства к тебе, Рауль: в моем сердце живет большее, нежели снисходительность, – заметил граф.
   Рауль, как самый нежный влюбленный, поцеловал руку, которую он держал.
   – Ну, – продолжал Атос, – скажи, Рауль, что нужно сделать? Я готов.
   – О, ничего, граф, ничего, но было бы хорошо, если бы вы потрудились написать королю и попросить у его величества разрешения на мой брак с мадемуазель де Лавальер.
   – Хорошо. Это правильная мысль, Рауль. Действительно, после меня, или, вернее, прежде меня, у тебя есть другой господин: этот господин король. Ты хочешь пройти через двойное испытание; это честно.
   – О, граф!
   – Я тотчас же исполню твою просьбу, Рауль.
   Граф подошел к окну и позвал:
   – Гримо!
   Гримо выглянул из-за огромного куста жасмина, который он подрезал.
   – Лошадей! – крикнул граф.
   – Что значит это приказание, граф? – спросил Рауль.
   – То, что часа через два мы едем.
   – Куда?
   – В Париж.
   – В Париж! Вы едете в Париж?
   – Разве король не в Париже?
   – Конечно, в Париже.
   – Так, значит, нам нужно ехать туда. Ты, кажется, потерял голову?
   – Но, граф, – сказал Рауль, почти испуганный уступчивостью отца, – я не прошу вас так себя утруждать. Простое письмо…
   – Рауль, ты ошибаешься, боясь затруднить меня. Простой дворянин, как я, не может писать королю: это неприлично. Я хочу и должен лично поговорить с его величеством. Я это сделаю. Мы поедем вместе, Рауль.
   – О, как вы добры!
   – А как, по-твоему, относится к тебе король?
   – Превосходно.
   – Из чего ты заключил это?
   – Господин д'Артаньян представил ему меня после стычки на Гревской площади, где я имел счастье обнажить шпагу за его величество. У меня есть все основания думать, что король расположен ко мне.
   – Тем лучше.
   – Но умоляю вас, – продолжал Рауль, – не будьте со мной так серьезны, так сдержанны; не заставляйте меня сожалеть о том, что я поддался чувству, которое во мне сильнее всего.
   – Ты второй раз говоришь об этом Рауль; это лишнее. Ты просил формального согласия; я его дал. Не будем больше возвращаться к этой теме.
   Пойдем, я покажу тебе наши новые посадки, посмотрим одну грядку.
   Рауль знал, что, когда граф выражал свою волю, возражения были неуместны. Опустив голову, он прошел за отцом в сад. Атос стал не спеша показывать ему новые прививки, молодые побеги, посадки деревьев. Это спокойствие приводило Рауля в уныние. Любовь, наполнявшая его сердце, казалась ему такой огромной, что могла бы охватить всю вселенную. Почему же сердце Атоса оставалось закрытым для нее?
   И вдруг, собравшись с духом, Бражелон воскликнул:
   – Граф, не может быть, чтобы вы без всякой причины отталкивали Луизу де Лавальер, такую добрую, кроткую, такую чистую! Ваш глубокий ум должен был бы по достоинству оценить ее. Во имя неба, скажите, не существует ли между вами и ее семьей какой-нибудь тайной вражды, наследственной ненависти?
   – Посмотри, Рауль, на эту чудесную грядку ландышей, – остановился Атос, – посмотри, как им полезна тень и влажность, в особенности тень листьев кленов, между зубцами которых проистекает тепло, но не лучи солнца.
   Рауль закусил губу; потом, чувствуя, что кровь приливает к вискам, сказал:
   – Граф, умоляю вас, объяснитесь: не забывайте, что ваш сын – мужчина.
   – Тогда, – сурово выпрямился Атос, – тогда докажи мне, что ты мужчина. Ты не доказал, что ты послушный сын. Я просил тебя дождаться блестящего союза. Я нашел бы тебе жену из семьи, стоящей на самых высоких ступенях знатности и богатства. Я хотел, чтобы ты сиял двойным блеском, который придают слава и богатство. Ты из благородного рода!
   – Граф, – вскричал Рауль, поддавшись первому порыву, – на днях мне бросили упрек, что я не знаю имени моей матери.
   Атос побледнел, потом, сдвинув брови, вымолвил:
   – Мне нужно знать, что вы ответили.
   – О, простите, простите, – пробормотал молодой человек, утратив все свое возбуждение.
   – Что вы ответили? – спросил Атос, топнув ногой.
   – Граф, в руках у меня была шпага. Мой оскорбитель был тоже вооружен.
   Я выбил на его рук шпагу и перебросил ее через ограду, а потом отправил и его самого вслед за ней.
   – А почему вы не убили его?
   – Король запретил дуэли, граф, а я в ту минуту был одним из посланцев его величества.
   – Хорошо, – сказал Атос. – Но тем больше у меня причин говорить с королем.
   – Чего вы будете у него просить, граф?
   – Позволения обнажить шпагу против человека, нанесшего вам оскорбление.
   – Если я поступил не так, как следовало, умоляю вас, граф, простите меня.
   – Кто тебя упрекает?
   – Но позволение, которое вы хотите просить у короля…
   – Рауль, я прошу его величество поставить подпись на свадебном контракте.
   – Граф…
   – Но с одним условием…
   – Разве вам нужны условия со мной? Прикажите, и я буду повиноваться.
   – С тем условием, – продолжал Атос, – что ты мне назовешь человека, который говорил так о… твоей матери.
   – Но, граф, зачем вам знать его имя? Меня оскорбили, и, когда его величество разрешит дуэли, мстить буду я.
   – Его имя?
   – Я не допущу, чтобы вы подвергались опасности.
   – Ты принимаешь меня за дона Диего? Его имя?
   – Вы этого требуете?
   – Я хочу его знать.
   – Виконт де Вард.
   – А, – спокойно заключил Атос, – хорошо. Я его знаю. Но наши лошади готовы. Мы выедем не через два часа, а немедленно. На коня, на коня!

Глава 43.
ПРИНЦ РЕВНУЕТ К ГЕРЦОГУ БЕКИНГЭМУ

   Пока граф де Ла Фер в сопровождении Рауля ехал в Париж, в Пале-Рояле разыгрались события, которые Мольер назвал бы сценой из настоящей комедии.
   Прошло четыре дня после бракосочетания герцога Орлеанского. Герцог, торопливо позавтракав, отправился в свои покои, надув губы и нахмурив брови. Завтрак прошел невесело: герцогиня велела подать себе кушанья в комнаты. Его высочество сидел за столом в тесной компании друзей. Только де Лоррен и Маникан присутствовали на этой трапезе, которая продолжалась три четверти часа при полном молчании.
   Маникан, менее близкий к его высочеству, чем де Лоррен, напрасно старался прочитать в глазах принца, что вызвало у него такое недовольство.
   Де Лоррен, которому незачем было угадывать, потому что он все знал, ел с тем аппетитом, какой вызывали у него чужие неприятности: он наслаждался и досадой герцога, и смущением Маникана. Ему доставляло удовольствие, продолжая есть, удерживать за столом принца, сгоравшего от желания подняться с места.
   Минутами принц раскаивался, что дал де Лоррену власть над собой, избавлявшую того от всяких стеснений этикета.
   Время от времени принц возводил глаза к небу, потом посматривал на куски паштета, который усердно уничтожал де Лоррен. Наконец он не выдержал и, когда подали фрукты, сердито встал из-за стола, предоставив де Лоррену доканчивать завтрак в одиночестве.
   Герцог не пошел, а побежал в переднюю и, застав там служителя, шепотом отдал ему какое-то приказание. Не желая возвращаться в столовую, он прошел через свои комнаты, надеясь застать королеву-мать в ее молельне, где она обычно находилась в это время. Было около десяти часов утра.