Дюма Александр. Виконт де Бражелон или десять лет спустя

   Иезуит ушел. Тогда, обращаясь к врачу, лицо у которого было бледное и встревоженное, Арамис тихонько сказал:
   – Господин Гризар, вылейте из этого стакана все, что в нем осталось, и сполосните его; в нем еще слишком много того, что Главный Совет приказал вам прибавить в лекарство.
   Ошеломленный, испуганный, подавленный, Гризар чуть не упал навзничь.
   Арамис жалостливо пожал плечами, взял стакан и вылил содержимое в золу камина. И ушел, захватив с собой бумаги покойника.

Глава 35.
ПОРУЧЕНИЕ

   На следующий или, вернее, в тот же день, ибо только что рассказанные нами события закончились к трем часам утра, перед завтраком, когда король отправился к мессе с обеими королевами, а принц в сопровождении шевалье де Лоррена и еще нескольких офицеров своей свиты поехал верхом к реке, чтобы искупаться, и в замке осталась одна только принцесса, не желавшая выходить под предлогом нездоровья, – Монтале незаметно прокралась из комнат фрейлин, увлекая с собой Лавальер; обе девушки, осторожно озираясь кругом, пробрались через сады к парку.
   Небо было облачное; горячий ветер клонил к земле цветы и кустарники; поднятая с дороги пыль летела клубами и оседала на деревьях.
   Монтале, все время исполнявшая обязанности ловкого разведчика, сделала несколько шагов и, удостоверившись еще раз, что никто не подслушивает и не следит за ними, начала:
   – Ну, слава богу, мы совершенно одни. Со вчерашнего дня все здесь шпионят и сторонятся нас, точно зачумленных.
   Лавальер опустила голову и вздохнула.
   – Это ни на что не похоже, – продолжала Монтале. – Начиная от Маликорна и кончая господином де Сент-Эньяном, все хотят выведать нашу тайну.
   Ну, Луиза, потолкуем немного, чтобы я знала, как мне быть.
   Лавальер подняла на подругу глаза, чистые и глубокие, как лазурь весеннего неба.
   – А я, – сказала она, – спрошу тебя, почему нас позвали к принцессе?
   Почему мы ночевали у нее, а не у себя? Почему ты вернулась так поздно и почему сегодня с утра за нами установлен престрогий надзор?
   – Моя дорогая Луиза, на мой вопрос ты отвечаешь вопросом или, вернее, десятью вопросами, а это совсем не ответ. Потом я расскажу тебе все, и так как все, о чем ты меня спрашиваешь, не важно, ты можешь подождать. Я же спрашиваю у тебя то, от чего все будет зависеть, именно: есть ли тайна или нет?
   – Не знаю, – отвечала Луиза, – знаю только, что, по крайней мере с моей стороны, была сделана неосторожность после моих глупых вчерашних слов и еще более глупого обморока; теперь все только и говорят о нас.
   – Скажем лучше: о тебе, – рассмеялась Монтале, – о тебе и о Тонне-Шарант; вы обе вчера посылали признания облакам, но, к несчастью, они были перехвачены.
   Лавальер опустила голову.
   – Право, ты меня огорчаешь.
   – Я?
   – Да, эти шутки очень неприятны мне.
   – Послушай, Луиза, я совсем не шучу, напротив, говорю очень серьезно.
   Я увела тебя из замка, пропустила обедню, выдумала мигрень, так же как ее выдумала принцесса; наконец, я выказала в десять раз больше дипломатического искусства, чем господин Кольбер унаследовал от господина Мазарини и применяет по отношению к господину Фуке, вовсе не для того, чтобы, оставшись наедине с тобой, видеть, как ты хитришь со мной. Нет, нет, поверь: я расспрашиваю тебя не ради простого любопытства, а потому, что положение действительно критическое. То, что ты сказала вчера, всем известно, об этом все болтают. Каждый фантазирует по-своему, этой ночью ты имела честь занимать весь двор, да и сегодня еще интерес к тебе не остыл, дорогая моя. Тебе приписывают столько нежных и остроумных фраз, что мадемуазель де Скюдери и ее брат лопнули бы с досады, если бы эти фразы были точно переданы им.
   – Ах, милая Монтале, – вздохнула бедная девушка, – ты лучше всех знаешь, что я сказала, ведь я говорила при тебе.
   – Боже мой, я, конечно, знаю, но дело не в этом. Я не забыла ни одного твоего слова; но думала ли ты то же самое, что и говорила?
   Луиза смутилась.
   – Опять расспросы! – вскричала она. – Я готова отдать все, чтобы забыть сказанное мною… Почему это все стараются напомнить мне мои слова?
   О, это ужасно!
   – Да что ж тут ужасного?
   – Ужасно, что подруга, которая должна бы щадить меня, которая могла бы дать мне совет, помочь мне спастись, убивает, губит меня.
   – О-го-го! – возмутилась Монтале. – Это уж слишком. Никто не собирается убивать тебя, никто не хочет даже обокрасть тебя, выведав твою тайну; тебя умоляют только открыть ее добровольно, потому что она касается не только тебя, но и всех нас; то же сказала бы тебе и Тонне-Шарант, если бы она была здесь. Ведь вчера вечером она хотела переговорить со мной в нашей комнате, и я пошла туда после маникановских и маликорновских разговоров, как вдруг узнаю (правда, я вернулась поздновато), что принцесса посадила в заточение фрейлин и что мы ночуем у нее, а не у себя.
   Она арестовала их, чтобы не дать им столковаться друг с другом. Сегодня утром с той же целью она заперлась с Тонне-Шарант. Скажи же, дорогая, насколько мы с Атенаис можем полагаться на тебя, и мы скажем тебе, насколько ты можешь полагаться на нас.
   – Я плохо понимаю твой вопрос, – проговорила очень взволнованная Луиза.
   – Гм, а мне кажется, что ты, напротив, отлично понимаешь меня. Но, пожалуй, я скажу еще яснее, чтобы отнять у тебя всякую возможность увернуться. Слушай же: ты любишь господина де Бражелона? Теперь ясно, не правда ли?
   При этих словах, упавших точно первый снаряд осаждающей армии в осажденный город, Луиза вскочила с места.
   – Люблю ли я Рауля? – воскликнула она. – Друга моего детства, моего брата!
   – Нет, нет, нет! Вот ты снова увиливаешь или, вернее, хочешь увильнуть. Я не спрашиваю тебя, любишь ли ты Рауля – твоего друга детства и твоего брата; я спрашиваю тебя, любишь ли ты виконта де Бражелона, твоего жениха?
   – О господи, – вскричала Луиза, – какой суровый допрос!
   – Никаких отговорок; я ничуть не более сурова, чем всегда. Я задаю тебе вопрос, и ты отвечай мне на этот вопрос.
   – Положительно, – глухим голосом сказала Луиза, – ты говоришь со мной не по-дружески, но я отвечу тебе как искренний друг.
   – Отвечай.
   – Хорошо. В моем сердце много странных и смешных предрассудков насчет того, как женщина должна хранить тайны, и в этом отношении никто никогда не мог заглянуть в глубину моей души.
   – Я это отлично знаю. Если бы я могла заглянуть туда, я не стала бы допрашивать тебя, а сказала бы прямо: «Милая Луиза, ты имеешь счастье быть знакомой с господином де Бражелоном, любезнейшим юношей, составляющим прекрасную партию для девушки без приданого. Господин де Ла Фер оставит своему сыну что-то около пятнадцати тысяч годового дохода. У тебя будет, значит, пятнадцати тысяч годового дохода, как у его жены; превосходная вещь! Итак, не поворачивай ни направо, ни налево, а иди прямо к господину де Бражелону, то есть к алтарю, к которому он подведет тебя. А потом, в зависимости от его характера, ты будешь или свободной, или рабой, иными словами – ты будешь вправе совершать все безумства, которые совершают или слишком свободные, или слишком порабощенные люди». Вот, дорогая Луиза, что я сказала бы тебе, если бы могла заглянуть в глубину твоего сердца.
   – И я поблагодарила бы тебя, – пролепетала Луиза, – хотя совет твой мне кажется не очень добрым.
   – Погоди, погоди… Дав тебе этот совет, я бы тотчас же прибавила:
   «Луиза, опасно сидеть целые дни склонив голову, опустив руки, с блуждающими глазами; опасно гулять по темным аллеям и пренебрегать развлечениями, восхищающими всех молодых девушек, опасно, Луиза, чертить на песке кончиком туфли, как ты это делаешь, буквы, которые ты хотя и стираешь, но которые все же виднеются на дорожке, особенно когда эти буквы больше похожи на Л, чем на Б; опасно, наконец, предаваться мечтаниям, рождаемым одиночеством и мигренью; от этих мечтаний бледнеют щеки бедных девушек и сохнет мозг; от них нередко самое милое существо в мире превращается в скучное и угрюмое и самая умная девушка становится дурочкой».
   – Спасибо, дорогая Ора, – кротко отвечала Лавальер, – говорить такие вещи в твоем характере, и я очень благодарна тебе за то, что ты так откровенна.
   – Я говорю для мечтателей, строящих воздушные замки; поэтому извлеки из моих слов ту мораль, какую ты сочтешь нужным извлечь. Знаешь, мне пришла в голову сказка об одной мечтательной и меланхоличной ловушке. На днях господин Данжо объяснил мне, что слово меланхолия состоит из двух греческих слов, одно из которых значит черный, а другое – желчь Вот я и вспомнила эту молодую девушку, которая умерла от черной желчи только потому, что вообразила, будто один принц, король или император… не все ли равно кто… обожает ее, тогда как этот принц, король или император… называй как хочешь… любил на самом деле другую Странное дело: она не замечала, а все кругом ясно видели, что она служила только ширмой для его любви. Не правда ли. Лавальер, ты, как и я, смеешься над этой сумасшедшей?
   – Смеюсь, – прошептала бледная как смерть Луиза, – конечно, смеюсь.
   – И хорошо делаешь, потому что это очень забавно. История или сказка, как тебе угодно, мне понравилась; вот почему я запомнила ее и рассказываю тебе. Представь себе, дорогая Луиза, какие опустошения произвела бы в твоем, например, мозгу меланхолия, иными словами – черная желчь. Я решила поделиться с тобой этой повестью, и чтобы с кем-нибудь из нас не случилось чего-нибудь подобного, нужно твердо запомнить следующую истину: сегодня – приманка, завтра – посмешище, послезавтра – смерть.
   Лавальер вздрогнула и побледнела еще больше.
   – Когда нами занимается король, – продолжала Монтале, – он нам ясно это показывает, и если мы составляем цель его стремлений, он умеет достигать этой цели. Итак, ты видишь, Луиза, что в подобных случаях девушки, подверженные такой опасности, должны быть откровенны друг с другом, чтобы сердца, не зараженные меланхолией, наблюдали за сердцами, в которые она может проникнуть.
   – Тише, тише! – вскрикнула Лавальер. – Сюда идут.
   – Действительно идут, – согласилась Монтале, – но кто бы это мог быть? Все в церкви с королем пли на купанье с принцем.
   Молодые девушки почти тотчас заметили в конце аллеи, под зеленым сводом ветвей, статную фигуру молодого человека со шпагой, в плаще и в высоких сапогах со шпорами. Еще издали он приветливо улыбнулся.
   – Рауль! – воскликнула Монтале.
   – Господин де Бражелон! – прошептала Луиза.
   – Вот самый подходящий судья для разрешения нашего спора, – сказала Монтале.
   – О Монтале, Монтале, сжалься! – горько вздохнула Лавальер. – Ты была жестока, не будь же безжалостной!
   Эти слова, произнесенные с искренним жаром, прогнали если не из сердца Монтале, то, по крайней мере, с ее лица все следы иронии.
   – Вы прекрасны, как Амадис, господин де Бражелон, – вскричала она, обращаясь к Раулю, – и являетесь в полном вооружении, как он!
   – Привет вам, сударыни, – проговорил Бражелон, кланяясь.
   – Но зачем эти сапоги? – поинтересовалась Монтале, между тем как Лавальер, смотря на Рауля с таким же изумлением, как и ее подруга, хранила молчание.
   – Зачем? – переспросил Рауль.
   – Да, – отважилась прервать молчание Лавальер.
   – Затем, что я уезжаю, – отвечал Бражелон, глядя на Луизу.
   Лавальер почувствовала приступ суеверного страха и пошатнулась.
   – Вы уезжаете, Рауль! – удивилась она. – Куда же?
   – В Англию, дорогая Луиза, – поклонился молодой человек со свойственной ему учтивостью.
   – Что же вам делать в Англии?
   – Король посылает меня туда.
   – Король? – в один голос воскликнули Луиза и Ора и невольно переглянулись, вспомнив только что прерванный разговор.
   Рауль заметил эти взгляды, но они остались непонятны для него.
   Вполне естественно, что он объяснил их участием к нему молодых девушек.
   – Его величество, – начал он, – изволил вспомнить, что граф де Ла Фер пользуется благосклонностью короля Карла Второго. Сегодня, направляясь в церковь, король встретил меня и знаком подозвал к себе. Когда я подошел, он сказал: «Господин де Бражелон, ступайте к господину Фуке, у которого находятся мои письма к английскому королю; вы отвезете их». Я поклонился. «Да, – прибавил он, – перед отъездом побывайте у принцессы, она даст вам поручение к своему брату».
   – Боже мой! – задумчиво прошептала глубоко взволнованная Луиза.
   – Так скоро! Вам приказано уехать так скоро? – спросила Монтале, ошеломленная этим странным распоряжением.
   – Чтобы повиноваться как следует тому, кого уважаешь, – сказал Рауль, – нужно повиноваться немедленно, Через десять минут после получения приказа я был готов. Предупрежденная принцесса пишет письмо, которое ей угодно поручить мне. А тем временем, узнав от мадемуазель де Тонне-Шарант, что вы в парке, я пришел сюда и застаю вас обеих.
   – И обеих видите нездоровыми, – горько усмехнулась Монтале, приходя на помощь Луизе, лицо которой явно изменилось.
   – Нездоровыми? – повторил Рауль, с нежным участием пожимая руку Луизы де Лавальер. – Да, действительно ваша рука холодна как лед.
   – Это пустяки.
   – Этот холод не достигает сердца, не правда ли, Луиза? – с нежной улыбкой проговорил молодой человек.
   Луиза быстро подняла голову, точно предполагая, что этот вопрос был внушен подозрениями; ей стало не по себе.
   – О, вы знаете, – произнесла она с усилием, – что мое сердце никогда не будет холодно для такого друга, как вы, господин де Бражелон.
   – Благодарю вас, Луиза. Я знаю ваше сердце и вашу душу, и, конечно, не по теплу руки судят о таком чувстве, как ваше. Луиза, вы знаете, как я вас люблю и с какой беззаветностью отдам за вас свою жизнь; поэтому вы простите меня, не правда ли, если я буду говорить с вами немного по-детски?
   – Говорите, Рауль, – сказала вся трепетавшая Луиза, – я вас слушаю.
   – Я не могу расстаться с вами, увозя с собой муку, я знаю – нелепую, но которая все же терзает меня.
   – Значит, вы уезжаете надолго? – спросила Лавальер подавленным голосом. Монтале отвернулась.
   – Нет, ненадолго, вернусь, вероятно, недели через Две.
   Лавальер прижала руку к забившемуся сердцу.
   – Странно, – продолжал Рауль, печально глядя на девушку, – часто я расставался с вами, отправляясь в опасный путь, но уезжал всегда веселым, с спокойным сердцем, весь опьяненный надеждою на будущее счастье между тем как мне угрожали пули испанцев или тяжелые алебарды валлонов.
   Сегодня мне не угрожает никакая опасность, мне предстоит самый приятный и спокойный путь, после которого меня ждет награда: взысканный королем, я, может быть, завоюю вас, ибо какую более драгоценную награду способен дать мне король? И все же, Луиза, не знаю, право, почему, все это счастье, все эти надежды разлетаются передо мной как дым, как несбыточная мечта, а там, в глубине моего сердца, большая грусть, какое-то угнетение, уныние. Я знаю, почему все это, Луиза: потому, что никогда я еще не любил вас, как в настоящую минуту. О боже мой, боже мой!
   При этом последнем восклицании, вырвавшемся из разбитого сердца, Луиза залилась слезами и упала на руки Монтале. Хотя Монтале и не отличалась мягкосердечностью, все же глаза ее увлажнились и сердце тревожно сжалось.
   Рауль увидел слезы своей невесты. Взгляд его не проник глубже, не попытался даже постичь, что кроется под этими слезами. Он преклонил перед ней колено и нежно поцеловал ее руку. Было видно, что в этот поцелуй он вложил всю свою любовь.
   – Вставайте, вставайте! – приказала ему Монтале, тоже готовая расплакаться. – К нам идет Атенаис.
   Рауль встал, еще раз улыбнулся Луизе, которая больше не смотрела на него, и, пожав руку Монтале, повернулся, чтобы поклониться мадемуазель де Тонне-Шарант, шелест шелкового платья которой уже доносился до них.
   – Принцесса кончила письмо? – спросил он, когда прекрасная девушка подошла настолько близко, что могла слышать его голос.
   – Да, виконт, письмо написано, запечатано, и ее высочество ждет вас.
   Услышав эти слова, Рауль поклонился Атенаис, бросил последний взгляд на Луизу, сделал приветственный знак Монтале и удалился по направлению к замку.
   Однако, уходя, он все время оборачивался. Безмолвные и неподвижные, три фрейлины провожали его глазами, пока он не скрылся из виду.
   – Наконец-то, – сказала Атенаис, первая прерывая молчание, – наконец-то мы одни и можем на свободе поговорить о вчерашнем происшествии и решить, как нам следует вести себя дальше. И вот, если вам угодно уделить мне внимание, – продолжала она, оглядываясь по сторонам, – я вкратце выскажу свое мнение, прежде всего о том, как я смотрю на наши обязанности. А если вы не поймете меня с полуслова, я объявлю вам волю принцессы.
   И мадемуазель де Тонне-Шарант энергично подчеркнула последние слова, чтобы у подруг ее не оставалось никакого сомнения насчет официального характера этих слов.
   – Волю принцессы! – в один голос вскричали Монтале и Луиза.
   – Ультиматум! – дипломатически отвечала мадемуазель де Тонне-Шарант.
   – Боже мой! – прошептала Лавальер. – Значит, принцесса знает…
   – Принцесса знает больше, чем мы ей сказали, – отчеканила Атенаис. Поэтому будем начеку.
   – О да, – сказала Монтале. – И я буду внимательно слушать тебя. Говори, Атенаис.
   – Боже мой, боже мой! – прошептала вся трепетавшая Луиза. – Переживу ли я эти ужасные события?
   – О, не пугайтесь, – успокоила ее Атенаис, – у нас есть лекарство.
   И, усевшись между двумя подругами, она взяла их за руки и приготовилась говорить. Однако не успела она открыть рот, как послышался стук копыт лошади, скакавшей галопом по мостовой за оградой замка.

Глава 36.
СЧАСТЛИВ, КАК ПРИНЦ

   По дороге в замок Бражелон встретил де Гиша. Но еще до этого де Гиш столкнулся с Маниканом, который, в свою очередь, повидал Маликорна. Как Маликорн встретился с Маниканом? Самым простым образом: он ждал его возвращения от обедни, куда тот пошел в сопровождении г-на де Сент-Эньяна. Они очень обрадовались встрече, и Маникан воспользовался этим случаем, чтобы спросить у друга, не осталось ли в его кармане нескольких экю.
   Нисколько не удивившись этому вопросу, Маликорн отвечал, что карман, из которого вечно берут, никогда его не наполняя, похож на колодец, который дает, правда, воду зимой, но летом, благодаря усердию садовников, высыхает до дна; карман его был довольно глубок, так что во времена изобилия из него можно было доставать порядочные суммы, но, к несчастью, злоупотребления совсем опустошили его.
   На эти слова Маникан задумчиво ответил:
   – Это верно.
   – Значит, нужно его наполнить, – прибавил Маликорн.
   – Без сомнения, но как?
   – Ничего не может быть легче, дорогой Маникан.
   – Хорошо, скажите.
   – Место у принца, и карман наполнится.
   – У вас есть это место?
   – Я имею право на это место.
   – Так что ж?
   – А то, что право на должность без должности все равно что кошелек без денег.
   – Правильно, – снова согласился Маникан.
   – Значит, будем добиваться места, – сказал Маликорн.
   – Дорогой, дражайший! – вздохнул Маникан. – Получить место у принца очень трудно в нашем положении.
   – Вы думаете?
   – Конечно, в настоящую минуту мы ничего не можем просить у принца.
   – Почему же?
   – Потому, что он холоден с нами.
   – Глупости! – отчеканил Маликорн.
   – А что, если поухаживать за принцессой? – предложил Маникан. – Может быть, нам удастся угодить таким образом принцу.
   – Совершенно верно; если мы начнем ухаживать за принцессой и действовать ловко, принц будет обожать нас.
   – Гм!
   – Ведь мы же не дураки! Поэтому, господин Маникан, вы, как великий дипломат, должны поскорее примирить господина де Гиша с его высочеством.
   – А теперь скажите, Маликорн, что вам поведал господин де Сент-Эньян?
   – Мне? Ничего; он меня спрашивал, вот и все.
   – Со мной он был не так сдержан.
   – Что же он вам сообщил?
   – Что король безумно влюблен в мадемуазель де Лавальер.
   – Нам и самим это известно, черт возьми, – иронически заметил Маликорн. – Все здесь только и кричат об этом; но вы поступите, пожалуйста, согласно моему совету: поговорите с господином де Гишем и постарайтесь добиться от него, чтобы он загладил свою вину перед принцем. Какого черта! Он обязан сделать это по отношению к его высочеству.
   – Но для этого нужно прежде всего найти де Гиша.
   – Мне кажется, это не так уж трудно. Чтобы увидеть его, сделайте то, что сделал я, желая увидеть вас: подождите его. Ведь вы знаете, что он любит прогулки.
   – Да, но где он гуляет?
   – Что за вопрос? Ведь он влюблен в принцессу, не правда ли?
   – Говорят.
   – Значит, он гуляет возле ее апартаментов.
   – Глядите-ка, мой милый Маликорн, вы не ошиблись: вот он сам!
   – Как же я мог ошибиться? Разве это в моих привычках? Вам очень нужны деньги?
   – Ах! – жалобно вздохнул Маникан.
   – А мне нужно место. Если Маликорн получит место, у Маникана будут деньги. Все очень просто.
   – В таком случае будьте покойны. Я приложу все усилия.
   – Действуйте.
   Де Гиш был уже рядом; Маликорн пошел своей дорогой, а Маникан приблизился к де Гишу.
   Граф был сумрачен и задумчив.
   – Скажите, какую рифму вы подбираете, дорогой граф, – обратился к нему Маникан.
   Де Гиш узнал друга и взял его под руку.
   – Дорогой Маникан, – сказал он, – я ищу кое-что поважнее рифмы.
   – Что именно?
   – А вы поможете мне найти то, что я ищу? – продолжал граф. – Вы ленивы, значит, вы изобретательны.
   – Моя изобретательность к вашим услугам, дорогой граф.
   – Вот что: я хочу побывать в доме, где у меня есть дело.
   – Так нужно войти в этот дом, – догадался Маникан.
   – Разумеется. Но в доме живет ревнивый муж.
   – Разве он страшнее Цербера?
   – Нет, не страшнее, но так же ревнив.
   – И у него три пасти, как у пса, охраняющего вход в ад? Не пожимайте плечами, дорогой граф; у меня есть основания задать вам этот вопрос, ибо, по уверениям поэтов, чтобы смягчить Цербера, нужно угостить его пирожком. А я привык смотреть на вещи прозаически, трезво и говорю: для трех пастей одного пирожка маловато. Если у вашего ревнивца три пасти, граф, возьмите три пирожка.
   – Шутник, – улыбнулся граф.
   – Теперь, – продолжал Маникан, – познакомимся поближе с этим домом, каков бы он ни был, потому что подобная тактика ни в коем случае не может повредить вашей любви.
   – Ах, Маникан, найди предлог, хороший предлог!
   – Предлог? Да, черт возьми, сто, тысячу предлогов. Если бы здесь был Маликорн, он уже придумал бы пятьдесят тысяч превосходных предлогов!
   – Кто такой этот Маликорн? – спросил де Гиш, прищуривая глаза с видом человека, старающегося вспомнить. – Кажется, я слышал эту фамилию…
   – Я думаю, что слыхали: вы должны его отцу тридцать тысяч экю.
   – Ах да, славный парень из Орлеана…
   – Которому вы обещали место в доме… не в том доме, где живет ревнивый муж, а у принца.
   – Хорошо, если твой друг Маликорн так изобретателен, пусть он придумает способ снискать благорасположение принца, пусть он найдет случай примирить меня с принцем.
   – Хорошо, я поговорю с ним об этом.
   – Кто это идет к нам?
   – Виконт де Бражелон.
   – Рауль? Да, действительно.
   И де Гиш быстро пошел навстречу другу.
   – Это вы, дорогой Рауль? – воскликнул де Гиш.
   – Да, я хотел проститься с вами, милый друг, – отвечал Рауль, пожимая руку графа. – Здравствуйте, господин Маникан.
   – Как, ты уезжаешь, виконт?
   – Да, уезжаю… Поручение короля.
   – Куда?
   – В Лондон. Сейчас я иду к принцессе, она даст мне письмо к его величеству королю Карлу Второму.
   – Ты застанешь ее одну. Принца нет дома.
   – Где же он?
   – Поехал купаться.
   – Итак, мой друг, ты, в качестве приближенного к принцу, передай ему мои извинения. Я подождал бы его, чтобы получить распоряжения, если бы его величество не выразил желания, переданного мне через господина Фуке, чтобы я отправился немедленно.
   Маникан толкнул де Гиша локтем.
   – Вот и предлог, – сказал он.
   – Какой?
   – Извинения господина де Бражелона.
   – Не очень удачный, – сказал де Гиш.
   – Превосходный, если принц на вас не сердится; если же сердится плохой, как и всякий другой предлог.
   – Вы правы, Маникан; мне нужен любой способ, любой случай, лишь бы помириться. Итак, счастливого пути, дорогой Рауль!
   Друзья обнялись.
   Через минуту Рауль входил к принцессе.
   Принцесса еще сидела за столом, где она писала письмо. Перед ней горела свеча из розового воска, которым она пользовалась для запечатания конверта. Погруженная в размышления, принцесса забыла задуть свечу.
   Бражелона ждали; едва он вошел, о нем доложили.
   Бражелон был воплощением изящества; кто раз встретился с ним, уже никогда не мог забыть; а принцесса не только видела его однажды, но, как помнит читатель, он был один из первых встретивших не французов и провожал ее из Гавра в Париж.
   Принцесса сохранила прекрасное воспоминание о Бражелоне.
   – Ах! – сказала она. – Это вы, виконт; вы увидите моего брата, который будет счастлив выразить вам признательность, чтобы тем самым отметить заслуги вашего отца.