Дюма Александр. Виконт де Бражелон или десять лет спустя

   Сообразно с этой программой д'Артаньян прежде всего отправился к графу де Ла Фер, которому рассказал кое-что из вчерашних происшествий. Атос немного беспокоился о причине вызова д'Артаньяна к королю, но с первых же слов своего друга понял, что тревожился напрасно. Понял и то, что Людовик дал д'Артаньяну какое-то важное секретное поручение, и не пробовал даже расспрашивать о нем своего друга. Он только просил его беречь себя и предложил сопровождать его, если это возможно.
   – Но, милый друг, я никуда не уезжаю, – сказал д'Артаньян.
   – Как не уезжаете? Ведь вы пришли проститься со мной.
   – О, я отправляюсь только для совершения одной покупки, – старался вывернуться покрасневший д'Артаньян.
   – А, это другое дело. Тогда, вместо того чтобы сказать: «Берегитесь, чтобы вас не убили», – я скажу: «Берегитесь, чтобы вас не надули».
   Д'Артаньян понял, что зашел чересчур далеко в своей таинственности, и счел неудобным совершенно умолчать о том, куда он собрался ехать.
   – Я думаю съездить в Ман, – сказал он. – Как вы находите этот край?
   – Превосходным, мой друг, – отвечал граф, стараясь забыть, что Ман лежит в той же стороне, что и Турень, и поэтому через два дня д'Артаньян мог бы ехать с ним вместе.
   – Я еду завтра на рассвете, – прибавил д'Артаньян. – Рауль, хочешь побыть пока со мной?
   – Очень, господин д'Артаньян, – отвечал юноша, – если только я не нужен графу.
   – Нет, Рауль. Мне сегодня предстоит аудиенция у брата короля.
   – Итак, до свидания, дорогой друг, – сказал д'Артаньян, заключая Атоса в объятия.
   Атос крепко обнял друга. Мушкетер, оценив его сдержанность, шепнул ему на ухо:
   – Государственное дело!
   Атос ответил на это лишь многозначительным пожатием руки.
   И они расстались.
   Взяв Рауля под руку, д'Артаньян направился вместе с ним по улице Сент-Оноре.
   – Я поведу тебя к богу Плутосу, – сказал он дорогой молодому человеку. – Приготовься целый день видеть груды золота. Боже мой, как я изменился!
   – Что это? Какое множество народа! – заметил Рауль.
   – Скажите, сегодня не крестный ход? – спросил д'Артаньян у прохожего.
   – Нет, сударь, казнь, – был ответ.
   – Как казнь? – изумился мушкетер. – На Гревской площади?
   – Да, сударь.
   – Черт бы побрал дурака, дающего повесить себя в тот самый день, когда мне нужно получить деньги за наем моего дома! – вскричал д'Артаньян.
   – Рауль, видел ли ты когда-нибудь, как вешают преступников?
   – Нет, слава богу, еще никогда не приходилось.
   – Сразу видна молодость… Эх, если бы ты постоял часовым в траншее, как, бывало, я, когда какой-нибудь шпион… Впрочем, я мелю вздор, извини, Рауль… Да, ты прав, жутко смотреть, как вешают. Скажите, пожалуйста, сударь: когда состоится казнь?
   – Кажется, в три часа, сударь, – учтиво ответил прохожий, довольный случаем побеседовать с военными.
   – А сейчас только половина второго. Если мы прибавим шагу, Рауль, я успею получить свои триста семьдесят пять ливров, и мы уйдем до прибытия осужденного.
   – Осужденных, – поправил прохожий. – Их двое.
   – Очень вам признателен, сударь, – сказал д'Артаньян с утонченной вежливостью, которую он приобрел с годами.
   И, увлекая за собою Рауля, он поспешно направился к Гревской площади.
   Д'Артаньян шел впереди и так ловко работал плечами, локтями и руками, что толпа невольно расступалась под его натиском. Там, где встречалось особенно сильное сопротивление, он пускал в ход рукоятку шпаги, пользуясь ею как рычагом, чтобы разделить самые сплоченные группы. Но делал он это с такой непосредственностью, с такой обворожительной улыбкой, что у пострадавшего слова протеста замирали на устах.
   Следуя за своим другом, Рауль старался щадить женщин, взоры которых привлекала его красота, и оказывал решительный отпор мужчинам, чувствовавшим силу его мускулов. Благодаря всему этому оба успешно продвигались вперед в густой толпе. Когда показались виселицы, Рауль с отвращением отвел глаза. Что касается д'Артаньяна, то он почти не заметил их, всецело поглощенный видом своего дома с резным коньком и окнами, полными любопытных.
   Он увидел на площади и около домов много отставных мушкетеров, одних с женщинами, других с друзьями, ждавших начала церемонии.
   У кабатчика, снимавшего помещение д'Артаньяна, не было отбоя от посетителей, не только заполнявших лавку и другие комнаты, но расположившихся даже во дворе. Трое прислуживавших сбились с ног, подавая всем.
   Д'Артаньян, обратив внимание Рауля на такое стечение народа, заметил:
   – Ну, теперь у плута не будет отговорок, чтобы не заплатить мне в срок. Посмотри-ка, Рауль, какая здесь компания. Черт возьми, да тут не найдешь себе места!
   Д'Артаньяну удалось поймать хозяина за конец фартука.
   – Ах, это вы, шевалье? – сказал одуревший от суеты кабатчик. – Ради бога, обождите минутку! Эта сотня сумасшедших готова перевернуть вверх дном мой погреб.
   – Черт с ним, с вашим погребом, лишь бы был цел денежный сундук.
   – О, не беспокойтесь, сударь, ваши тридцать семь с половиной пистолей отсчитаны и лежат наверху, в моей комнате; но там сидят тридцать молодчиков и приканчивают бочонок портвейна, который я недавно раскупорил для них. Прошу вас, обождите минутку!
   – Ну, хорошо, хорошо…
   – Я уйду отсюда, – шепнул Рауль Д'Артаньяну. – Это веселье отвратительно.
   – Нет, сударь, – возразил Д'Артаньян сурово, – вы должны остаться.
   Солдат должен приучать себя ко всяким зрелищам. Характер нужно закалять смолоду, и человек только тогда может быть добрым и великодушным, когда глаз его тверд, а сердце осталось мягким. К тому же, дружок, неужели ты способен оставить меня одного? Это было бы нехорошо… Постой, вон там во дворе есть дерево. Пойдем, сядем в тени. Там легче дышать, чем в этом чаду, насыщенном винными парами.
   Расположившись на новом месте, Рауль и Д'Артаньян могли слышать нарастающий ропот толпы и наблюдать за посетителями кабачка, которые сидели за столами или ходили по комнатам.
   Дерево, под которым уселся Д'Артаньян вместе с Раулем, совсем скрыло их своей густой листвой; это был развесистый каштан с ветвями, склонившимися почти до самой земли; под ним находился поломанный стол, за который не садился никто из посетителей. В ожидании своих тридцати семи с половиной пистолей Д'Артаньян от нечего делать занялся наблюдениями.
   – Господин Д'Артаньян, – заметил Рауль, – вам надо поторопить хозяина. Сейчас привезут осужденных, и тогда начнется такая давка, что мы не сможем выбраться отсюда.
   – Верно! – отвечал мушкетер. – Эй, кто-нибудь! Подите сюда!
   Но сколько он ни кричал, никто не являлся. Он собирался уже отправиться на розыски хозяина, как вдруг калитка в стене расположенного позади сада отворилась, визжа на ржавых петлях, и во двор вошел щегольски одетый человек со шпагой. Не закрывая калитки, он направился к кабачку, бросив мимоходом на сидевших под деревом быстрый взгляд своих острых глаз.
   – Вот как! Между домами есть сообщение, – сказал Д'Артаньян. – Вероятно, это какой-нибудь любопытный, пришедший посмотреть на казнь.
   В эту минуту крики и шум в комнатах кабачка вдруг прекратились. Тишина в таких случаях поражает не меньше, чем удвоившийся шум. Д'Артаньяну захотелось узнать причину этого внезапного безмолвия.
   Он заметил, что незнакомец в нарядной одежде, войдя в главную залу, обратился к присутствующим с речью; все слушали его с глубоким вниманием. Д'Артаньян мог бы разобрать и слова, если бы их не заглушал гомон уличной толпы. Впрочем, речь скоро закончилась, и все посетители стали небольшими группами покидать залу. Скоро в ней осталось всего шестеро, в их числе был человек со шпагой, который, отведя в сторону хозяина, видимо, старался занять его каким-то разговором, в то время как остальные разводили огонь в очаге, – непонятно для чего, при такой жаре.
   – Странно, – сказал д'Артаньян Раулю. – Мне кажется, я знаю этих людей.
   – Не находите ли вы, что пахнет дымом? – спросил Рауль.
   – Нет, скорее тут пахнет заговором.
   Не успел он договорить, как четверо из оставшихся в зале спустились во двор и стали на часах по сторонам калитки, бросая изредка на д'Артаньяна многозначительные взгляды.
   – Черт возьми! Тут что-то не так, – шепнул он Раулю. – Тебе не интересно узнать, в чем дело?
   – Не особенно, господин д'Артаньян.
   – А меня, как старую кумушку, разбирает любопытство. Пройдем-ка наверх, оттуда видна вся площадь.
   – Нет, господин д'Артаньян, я не в состоянии равнодушно смотреть на смерть этих несчастных.
   – А я, по-твоему, дикарь, что ли? Мы вернемся сюда, когда придет время. Идем же!
   Они вошли в дом и поместились у окна, которое все еще было незанятым, что показалось им не менее подозрительным, чем все прочее.
   Двое оставшихся в комнате собутыльников, вместо того чтобы смотреть в окно, поддерживали огонь. Увидев д'Артаньяна и его спутника, они пробормотали:
   – А, вот и подкрепление!
   Д'Артаньян подтолкнул Рауля локтем.
   – Да, братцы, подкрепление, – проговорил он. – Славный огонь развели вы тут. Что это вы собираетесь жарить?
   Незнакомцы весело расхохотались и вместо ответа подбросили еще дров.
   Д'Артаньян не спускал с них глаз.
   – Вы, верно, посланы сказать нам, когда начинать? – спросил один из незнакомцев.
   – Конечно, – отвечал д'Артаньян, надеясь выведать что-нибудь. – Для чего же я здесь, как не для этого?
   – Ну, так становитесь у окна и следите.
   Подавив улыбку, д'Артаньян сделал знак Раулю и с удобством расположился у окна.

Глава 14.
ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОЛЬБЕР!

   Жуткое зрелище представляла собою Гревская площадь. Сплошное море голов, волнующихся, как колосья в поле. При каждом отдаленном шуме все эти головы приходили в движение, миллионы глаз сверкали: все сильнее бушевал этот живой океан, и волны его, точно волны прилива, бились о сплошную стену стрелков, окружавшую виселицы. Тогда рукоятки алебард опускались на головы и плечи подступавших смельчаков, и рядом с виселицей возникало свободное пространство, а задние ряды внезапным напором оттеснялись к самым перилам набережной Сены.
   С высоты окна, из которого открывался вид на площадь, д'Артаньян с тайным удовольствием наблюдал, как находившиеся в толпе мушкетеры и гвардейцы успешно прокладывали себе дорогу, работая кулаками и рукоятками шпаг. Они образовали уже плотную группу человек в пятьдесят. Но не это привлекало внимание д'Артаньяна: вокруг виселиц и вдоль аркады Сен-Жан кипел настоящий живой водоворот. Среди тупых и равнодушных физиономий мелькали люди со смелыми, решительными лицами, которые обменивались друг с другом какими-то таинственными знаками. В одной из наиболее оживленных групп д'Артаньян заметил незнакомца, пришедшего из соседнего сада и державшего речь в кабаке. Теперь он, по-видимому, собирал людей и отдавал им приказания.
   – Так и есть, – воскликнул д'Артаньян, – я не ошибся! Я знаю этого человека: это – Менвиль. Что он тут делает, черт побери?
   Глухой шум, усиливавшийся с каждым мгновением, отвлек его внимание в другую сторону. Шум этот был вызван появлением осужденных. На углу площади показался шедший впереди отряд стрелков. Гул и говор толпы превратился в оглушительный рев.
   Видя, что Рауль побледнел, д'Артаньян ударил его по плечу.
   Стоявшие у очага люди, услышав крики, обернулись и спросили, в чем дело.
   – Ведут осужденных, – отвечал д'Артаньян.
   – Отлично! – сказали оба и принялись еще усерднее разжигать огонь.
   Д'Артаньян поглядывал на них с беспокойством. Ему было ясно, что эти люди, разводившие без всякой надобности такой сильный огонь, затеяли что-то недоброе.
   Между тем осужденные уже появились на площади.
   Перед ними шел палач, а по сторонам по пятидесяти стрелков. Оба были одеты во все черное, – оба бледные, но спокойные.
   Д'Артаньян заметил, что они почти на каждом шагу приподнимались на носках и нетерпеливо смотрели через головы толпы.
   – Гм! – произнес он. – Как они стремятся поскорее увидеть виселицу.
   Рауль отступил назад, не будучи, однако, в состояния совершенно покинуть окно. Ужасные зрелища также обладают притягательной силой.
   – Смерть им! Смерть! – кричали пятьдесят тысяч глоток.
   – Да, смерть им, смерть! – ревело несколько десятков особенно яростных голосов, точно отвечая толпе.
   – Вздернуть их, вздернуть! Да здравствует король! – кричала толпа.
   – Король? – пробормотал Д'Артаньян. – Удивительно! Я полагал, что не король, а Кольбер приказал их повесить.
   В эту минуту в толпе началась давка; шествие осужденных остановилось.
   Люди со смелыми, решительными лицами, которых заметил Д'Артаньян, так поспешно и энергично толкались, протискивались и напирали, что добрались почти до цепи стрелков. Процессия снова тронулась. Вдруг люди, приковавшие к себе внимание д'Артаньяна, с криком «Да здравствует Кольбер! бросились на конвойных, которые тщетно старались от них отбиться. Позади надвигалась толпа.
   Поднялся невообразимый шум и сумятица, слышались вопли ужаса, стук сабель, алебард и мушкетные выстрелы. Словом, наступил хаос, в котором Д'Артаньян уже ничего не мог разобрать. Однако вскоре среди этого хаоса начало выясняться какое-то определенное намерение, чья-то воля.
   Осужденные оказались вдруг вырванными из цепи конвоя; их потащили к кабачку под вывеской «Нотр-Дам». Увлекавшие их кричали: «Да здравствует Кольбер!» Толпа колебалась, не зная, чью сторону принять: стрелков или зачинщиков драки. Ее смущало то, что кричавшие: «Да здравствует Кольбер!
   – принялись также кричать: «Долой виселицы! В огонь их! В огонь! Сжечь живьем этих воров, сжечь кровопийц!»
   Эти крики решили дело. Толпа собралась сюда смотреть на казнь, и вдруг у нее явилась возможность совершить казнь самой, а это большой соблазн! Поэтому в одну секунду вся толпа оказалась на стороне бунтарей и тоже стала вопить: «В огонь грабителей! Да здравствует Кольбер!»
   – Черт возьми! – вскричал Д'Артаньян. – Дело, кажется, принимает серьезный оборот!
   Один из людей, стоявших у очага, подошел к окну с горящей головней.
   – Жарко становится! Ну, сигнал дан! – сказал он, обернувшись к товарищу, и вдруг поднес головню к деревянной обшивке стены. Дом был старый и вспыхнул в одно мгновение. Пламя с треском поднялось кверху.
   К реву толпы присоединились крики поджигателей. Д'Артаньян, который ничего не заметил, потому что смотрел на площадь, почувствовал, что его душит дым и жжет пламя.
   – Э, да вы устроили здесь пожар! – вскричал он, обернувшись. – С ума вы спятили, что ли, голубчики?
   Оба незнакомца посмотрели на него с удивлением.
   – Да ведь так было приказано, – сказали они.
   – Приказано сжечь мой дом?! – загремел Д'Артаньян, вырывая из рук поджигателя головню.
   Второй незнакомец поспешил было на помощь товарищу, но Рауль схватил его в охапку и выбросил в окно, в то время как Д'Артаньян спускал первого с лестницы. Рауль сорвал кусок загоревшейся обшивки и швырнул на пол.
   Убедившись, что пожара нечего больше опасаться, Д'Артаньян снова подбежал к окну.
   Сумятица на площади достигла предела. Вопли «В огонь!», «На костер!», «Да здравствует Кольбер!» – смешивались с криками «На виселицу!», «Да здравствует король!».
   Толпа буянов, освободившая осужденных, тащила их к кабаку. Менвиль во главе этой шайки кричал громче всех:
   – В огонь! В огонь! Да здравствует Кольбер!
   Д'Артаньян начал понимать, что осужденных хотят сжечь живьем, а его дом превратить в костер для этого.
   – Стой! – крикнул он, став одной ногой на подоконник и обнажив шпагу.
   – Менвиль, что вы тут делаете?
   – Дорогу, господин Д'Артаньян! Дорогу! – крикнул тот в ответ.
   – В огонь, в огонь воров! Да здравствует Кольбер! – продолжала реветь толпа.
   Эти крики наконец вывели д'Артаньяна из себя.
   – Черт возьми, что за гнусность! – воскликнул он. – Сжечь живьем людей, приговоренных лишь к повешению!
   Перед дверьми толпа зевак, притиснутая к стене, загородила путь Менвилю с его отрядом. Менвиль выбивался из сил.
   – Дорогу, дорогу! – кричал он, угрожая пистолетом.
   – Сжечь их! Сжечь! – ревела толпа. – В кабаке разведен костер. Сожжем воров вместе с кабаком!
   Не оставалось больше сомнения: дом д'Артаньяна был избран для зверской расправы с осужденными.
   Д'Артаньян припомнил старый боевой клич, всегда оказывавший свое действие, и крикнул громовым голосом, способным заглушить пушечную пальбу, рев моря – и вой бури:
   – Ко мне, мушкетеры!
   Ухватившись рукой за косяк, он прыгнул в самую середину толпы, которая в испуге шарахнулась от дома.
   В один миг Рауль также очутился внизу. Оба обнажили шпаги. Мушкетеры, столпившиеся на площади, услышали призыв и, обернувшись, узнали д'Артаньяна.
   – Наш капитан! Капитан! – закричали они в один голос.
   Толпа расступилась под их дружным натиском, как расступаются волны перед кораблем. В этот момент Д'Артаньян и Менвиль очутились лицом к лицу.
   – Дорогу, дорогу! – кричал Менвиль, видя, что до двери осталось каких-нибудь два шага.
   – Стой! – отвечал Д'Артаньян.
   – Погоди же! – крикнул Менвиль, целясь в него в упор.
   Но прежде чем грянул выстрел, Д'Артаньян шпагой толкнул руку Менвиля и затем проткнул ему бок.
   – Говорил я, чтобы ты вел себя смирно, – заметил д'Артаньян Менвилю, свалившемуся к его ногам.
   – Дорогу, дорогу! – продолжали кричать товарищи Менвиля, которые пришли было в замешательство, но ободрились, увидев, что у них всего двое противников.
   Однако эти двое оказались настоящими сторукими гигантами. Шпаги в их руках сверкали, точно огненный меч архангела: с каждым взмахом на землю падал человек.
   – За короля! – кричал Д'Артаньян.
   – За короля! – вторил ему Рауль.
   Вскоре этот клич подхватили мушкетеры, присоединившиеся к д'Артаньяну.
   Между тем стрелки после временного замешательства пришли в себя и ударили по бунтовщикам с тыла, сбивая и опрокидывая все на пути.
   Толпа, видя сверкающие сабли и льющуюся кровь, шарахнулась назад, увеличивая давку.
   Послышались крики о пощаде, вопли отчаяния: то были последние возгласы побежденных. Осужденные снова попали в руки стрелков.
   Д'Артаньян, приблизившись к ним и видя, что они бледны и полумертвы от ужаса, сказал:
   – Успокойтесь, бедняги, вы не подвергнетесь ужасной казни, которой угрожают вам эти негодяи. Король присудил вас к повешению, и вы будете только повешены… Пусть их повесят.
   В кабачке водворилась полная тишина. За отсутствием воды огонь был залит двумя бочками вина. Заговорщики убежали через сад. Стрелки потащили осужденных к виселице.
   С этой минуты дело быстро пошло вперед. Палач спешил кончить с казнью и, не заботясь о соблюдении всех формальностей, в одну минуту вздернул на виселицу обоих несчастных.
   Д'Артаньяна обступили со всех сторон, осыпая поздравлениями. Он отер пот со лба, кровь со шпаги и пожал плечами, глядя, как Менвиль корчится в судорогах.
   Рауль отвел глаза от тяжелого зрелища, а Д'Артаньян, указав мушкетерам на виселицы с казненными, проговорил:
   – Бедняги! Надеюсь, они умерли, благословляя меня, что я избавил их от костра.
   Эти слова долетели до Менвиля в ту минуту, когда он сам испускал последний вздох. Мрачная улыбка мелькнула на его губах; он хотел что-то сказать, но это усилие стоило ему жизни. Он скончался.
   – О, как все это ужасно! – произнес Рауль. – Уйдемте отсюда, господин Д'Артаньян.
   – Ты не ранен? – спросил его мушкетер.
   – Нет, не беспокойтесь.
   – Экий храбрец! У тебя голова отца, а руки Портоса. Эх, если бы Портос был здесь, ему было бы на что полюбоваться! Куда он мог запропаститься, черт побери! – пробормотал д'Артаньян.
   – Пойдемте же, господин д'Артаньян, – настаивал Рауль.
   – Одну минуту, мой друг. Я сейчас получу свои тридцать семь с половиной пистолей и затем буду к твоим услугам… Дом действительно доходный, – прибавил он, направляясь к кабаку, – но я предпочел бы иметь что-нибудь поспокойнее и в другой части города.

Глава 15.
О ТОМ, КАК БРИЛЬЯНТ Д'ЭМЕРИ ПОПАЛ В РУКИ Д'АРТАНЬЯНА

   Пока на Гревской площади разыгрывалась вышеописанная кровавая сцена, несколько заговорщиков собрались у калитки, которая вела в соседний сад.
   Вложив свои шпаги в ножны, они помогли одному из товарищей сесть на ожидавшую в саду лошадь, а потом, точно спугнутая стая птиц, разлетелись в разные стороны: кто перелез через забор, кто проскользнул в калитку.
   Всадник вонзил шпоры в бока лошади с такой силой, что она чуть не перепрыгнула через стену; как молния, пронесся он через площадь Бодуайе, затем по улицам, опрокидывая и давя встречных. Через десять минут он очутился перед дверью главного казначейства, дыша так же тяжело, как и его конь.
   Услышав стук копыт по мостовой, аббат Фуке поспешил к окну и, высунувшись, крикнул всаднику, еще не успевшему соскочить с лошади:
   – Ну что, Даникан?
   – Все кончено, – отвечал тот.
   – Они спасены?
   – Нет, напротив, повешены.
   – Повешены! – повторил аббат, побледнев.
   Внезапно отворилась боковая дверь, и в комнату вошел министр Фуке с бледным, искаженным от горя и гнева лицом. Остановившись на пороге, он прислушивался к разговору, который велся через окно.
   – Негодяи! – вскричал аббат. – Так-то вы дрались!
   – Мы дрались, как львы.
   – Вернее, как трусливые псы!
   – Сударь…
   – Сто хорошо вооруженных бойцов стоят десяти тысяч стрелков, захваченных врасплох. Где Менвиль, этот хвастунишка, уверявший, что он или победит, или умрет?
   – Он сдержал слово, господин аббат: он мертв.
   – Мертв? Кто его убил?
   – Какой-то демон в образе человека, гигант, у которого словно десять огненных мечей в руках. В одну минуту он потушил огонь, усмирил бунт и вызвал из-под земли сотню мушкетеров.
   Фуке поднял голову, на лбу у него выступил пот.
   – О, Лиодо! О, д'Эмери! – прошептал он. – Они умерли, и я обесчещен!
   Аббат обернулся и, увидев брата в таком подавленном состоянии, сказал ему:
   – Полно, не следует так убиваться, сударь. Это судьба! Раз не получилось, как мы хотели, значит, бог…
   – Молчите, аббат, молчите! – воскликнул Фуке. – Ваши утешения – богохульство… Прикажите лучше этому человеку войти и рассказать, как совершилось это ужасное дело.
   – Но, брат мой…
   – Повинуйтесь, сударь!
   Аббат сделал Даникану знак, и через минуту на лестнице послышались его шаги.
   В это время за спиной Фуке появился Гурвиль. Приложив палец к губам, он старался удержать министра от слишком бурного проявления отчаяния.
   Фуке, раздавленный горем, старался сохранить спокойствие.
   В комнату вошел Даникан.
   – Докладывайте, – обратился к нему Гурвиль.
   – Сударь, – начал гонец, – нам было дано приказание похитить осужденных и кричать при этом: «Да здравствует Кольбер!»
   – Похитить, чтобы сжечь их живьем, не так ли, аббат? – прервал Гурвиль.
   – Да, таков был приказ, данный Менвилю, который понимал, что он означает. Но Менвиль убит.
   Это известие скорее успокоило, чем опечалило Гурвиля.
   – Чтобы сжечь их живьем? – повторил гонец, как будто сомневаясь в возможности подобного приказания, хотя сам участвовал в его исполнении.
   – Ну, конечно, чтобы сжечь живьем! – грубо оборвал его аббат.
   – Так, так, сударь, – сказал тот, стараясь по выражению лиц своих собеседников разгадать, в каком духе вести рассказ.
   – Ну, рассказывайте же, – повторил Гурвиль.
   – Осужденных, – продолжал Даникан, – привели на Гревскую площадь; тут народ как с цепи сорвался и стал кричать, чтобы их сожгли живьем, а не повесили.
   – Народ имел на то свои основания, – заметил аббат. – Продолжайте.
   – Стрелков было оттеснили; в доме, который должен был служить костром для осужденных, вспыхнул пожар, но тут, откуда ни возьмись, тот сумасшедший, тот дьявол, тот гигант, о котором я говорил, – он оказался хозяином этого самого дома, – с помощью еще какого-то молодого человека выбросил из окна поджигателей, кликнул из толпы мушкетеров, выпрыгнул сам из окна на площадь и принялся так работать шпагой, что стрелки взяли верх, Менвиль пал на месте, осужденных отбили и в три минуты казнили.
   Несмотря на свое самообладание, Фуке не мог сдержать глухого стона.
   – А как зовут хозяина этого дома? – спросил аббат.
   – Не знаю, я его не видал; я все время оставался на страже в саду и знаю обо всем с чужих слов. Мне было приказано, как только все будет кончено, скакать к вам, чтобы рассказать, как было дело. И вот я здесь.
   – Хорошо, больше нам ничего не нужно от вас, – сказал аббат, все более и более падавший духом при мысли, что он сейчас останется с глазу на глаз с братом.
   – Вот вам двадцать пистолей, – сказал Гурвиль. – Ступайте и старайтесь впредь так же, как в этот раз, защищать подлинные интересы короля…
   – Слушаю, сударь, – сказал гонец, кланяясь и пряча деньги в карманы.
   Не успел он выйти из комнаты, как Фуке очутился между аббатом и Гурвилем.
   Оба одновременно раскрыли рот, чтобы заговорить.
   – Нет, не оправдывайтесь, – вскричал Фуке, – и не сваливайте вину на других! Если бы я был истинным другом д'Эмери и Лиодо, я никому не доверил бы заботы об их спасении. Виноват я один, и лишь я должен сносить все упреки и угрызения совести. Оставьте меня, аббат.