Дюма Александр. Виконт де Бражелон или десять лет спустя

   – Согласен.
   Бекингэм снял камзол и бросил его на песок. Де Вард последовал его примеру.
   Очертания двух фигур, казавшихся с берега белыми призраками, ясно обрисовывались на фоне красно-фиолетовой мглы, спускавшейся с неба на землю.
   – Честное слово, герцог, мы не можем теперь отступить! – сказал де Вард. – Чувствуете ли вы, как наши ноги вязнут в песке?
   – Да, по самую щиколотку, – ответил Бекингэм.
   – Я к вашим услугам, герцог.
   Де Вард взял шпагу, герцог тоже.
   – Господин де Вард, – заговорил тогда Бекингэм, – еще одно последнее слово… Я с вами дерусь потому, что вы мне не нравитесь, потому, что вы истерзали мне сердце насмешками над моею страстью, которую я действительно питаю в настоящую минуту, за которую готов отдать жизнь. Вы злой человек, господин де Вард, и я приложу все старания, чтобы убить вас, потому что, я чувствую, если вы не умрете сейчас от моей шпаги, то в будущем причините много зла моим друзьям. Вот что я хотел вам сказать, господин де Вард.
   И Бекингэм поклонился.
   – А я, милорд, со своей стороны отвечу вам так: до сих пор вы просто были мне не по душе, но теперь, когда вы разгадали меня, я вас ненавижу и сделаю все возможное, чтобы убить вас.
   И де Вард поклонился Бекингэму.
   В ту же минуту шпаги скрестились – в темноте сверкнули молнии. Оба противника искусно владели оружием; первые выпады оказались безрезультатными. А ночь быстро опускалась на землю; стало так темно, что приходилось нападать и парировать удары наугад.
   Вдруг – де Вард почувствовал, что шпага его во что-то уперлась: он попал в плечо Бекингэма. Шпага герцога опустилась вместе с рукою.
   – О! – застонал он.
   – Я вас задел, не правда ли, милорд? – спросил де Вард, отступая шага на два назад.
   – Да, сударь, но задели легко.
   – Однако же вы опустили шпагу.
   – Это невольно, от прикосновения холодной стали, но я уже оправился.
   Начнем снова, если вам угодно, милостивый государь.
   И, с отчаянною отвагою сделав выпад, он ранил маркиза в грудь.
   – И я также задел вас, – сказал он.
   – Нет, – ответил де Вард, не тронувшись с места.
   – Простите; но я заметил, что у вас рубашка в крови… – проговорил Бекингэм.
   – А! – воскликнул взбешенный де Вард – Так вот же вам!
   И, напрягая все свои силы, он пронзил руку Бекингэма у локтя. Шпага прошла между двух костей. Бекингэм почувствовал, что у него отнялась правая рука; он протянул левую, перехватил шпагу, которая чуть не вывалилась из повисшей руки, и, прежде чем де Вард успел занять оборонительную позицию, пронзил ему грудь.
   Де Вард зашатался, ноги у него подкосились, и, не успев вытащить шпагу, застрявшую в руке герцога, он свалился в красноватую от вечернего освещения воду, которая теперь окрасилась в настоящий красный цвет.
   Де Вард был жив. Он сознавал приближение смертельной опасности: вода быстро поднималась. И герцог также видел эту опасность. Собравшись с силами, он с болезненным криком выдернул шпагу из руки; потом, обратившись к де Варду, спросил его:
   – Вы живы, маркиз?
   – Да, – отвечал де Вард едва слышным голосом; он захлебывался от крови, заливавшей ему горло, – но силы слабеют.
   – Так как же быть? Вы можете идти?
   И Бекингэм поставил его на одно колено.
   – Все кончено, – простонал де Вард и снова упал. – Позовите своих людей, – попросил он, – иначе я утону.
   – Эй, вы! – крикнул Бекингэм. – Лодку сюда! Живее, причаливайте!
   Матросы тотчас же заработали веслами. Но вода прибывала быстрее, чем двигалась лодка.
   Бекингэм увидел, что волна вот-вот накроет де Варда; тогда левой, здоровой рукой он подхватил противника снизу за талию и приподнял с земли. Волна окатила герцога до пояса, но он даже не покачнулся. Он пошел по направлению к берегу. Но едва он сделал шагов десять, как новая волна, выше и яростнее первой, обдала его грудь, сбила с ног и совсем захлестнула.
   Потом, когда она сбежала, на песке остались герцог и потерявший сознание де Вард.
   В ту же минуту четыре матроса, поняв опасность, бросились с лодки в море и в одну секунду очутились возле герцога. Они застыли от ужаса, когда увидели, что их господин обливается кровью.
   Они хотели унести его.
   – Нет, нет! – запротестовал герцог – Прежде сносите маркиза на берег!
   – Смерть, смерть французу! – раздался глухой ропот англичан.
   – Назад! – воскликнул герцог, с гордым жестом поднимаясь на ноги. Сейчас же исполняйте мой приказ. Немедленно доставьте господина де Варда на берег, или я вас всех перевешаю!
   В это время подъехала лодка. Управляющий и секретарь выскочили из нее и подошли к маркизу. Он не подавал никаких признаков жизни.
   – Поручаю вам этого человека, – сказал им герцог, – вы мне отвечаете за него головой. На берег! Перенесите господина де Варда на берег!
   Маркиза бережно взяли на руки, перенесли и положили на сухой песок, куда не достигал морской прилив. Несколько любопытных да пять-шесть рыбаков собрались на берегу, привлеченные странным зрелищем: двое мужчин дрались по пояс в воде.
   Англичане передали им раненого в ту минуту, когда он очнулся и открыл глаза. Секретарь герцога вынул из кармана туго набитый кошелек и передал самому почтенному на вид рыбаку.
   – Вот вам от моего господина, герцога Бекингэма, – прибавил он, ухаживайте за маркизом де Вардом позаботливее.
   И он вернулся в сопровождении своих людей к лодке, на которую с большим трудом перебрался Бекингэм, удостоверившись предварительно в том, что де Вард вне опасности. На де Варда накинули камзол герцога и понесли его на руках в город.

Глава 11.
ТРОЙНАЯ ЛЮБОВЬ

   После отъезда Бекингэма де Гиш вообразил, что мир безраздельно принадлежит ему.
   У принца не осталось больше ни малейшего повода к ревности; кроме того, шевалье де Лоррен совершенно завладел им, и принц предоставил всем в доме полнейшую свободу.
   Король, увлеченный принцессой, выдумывал все новые увеселения, чтобы сделать приятным ее пребывание в Париже, так что не проходило дня без какого-нибудь празднества в Пале-Рояле или приема у принца.
   Король распорядился, чтобы в Фонтенбло были сделаны приготовления к переезду двора, и все старались попасть в число приглашенных. Принцесса была занята с утра до вечера. Ее язык и перо не останавливались ни на минуту. Разговоры ее с де Гишем становились все оживленнее, что часто бывает предвестием страсти.
   Когда взор делается томным при обсуждении цвета материи, когда целый час проходит в толках о качестве или запахе какого-нибудь саше или цветка, то хотя слова таких разговоров могут слышать все, но вздохи и жесты видны не всем.
   Наговорившись досыта с г-ном де Гишем, принцесса болтала с королем, который аккуратно каждый день посещал ее. Время проходило в играх, сочинении стихов; каждый выбирал какой-нибудь девиз, эмблему; эта весна была не только весной природы, она была юностью народа, возглавляемого Людовиком XIV.
   Король соперничал со всеми в красоте, молодости и любезности. Он был влюблен во всех красивых женщин, даже в свою жену – королеву.
   Но при всем своем могуществе он бывал очень робок на первых порах.
   Эта робость удерживала его в границах обыкновенной вежливости, и ни одна женщина не могла похвастать, что он оказывал ей предпочтение перед другими. Можно было предсказать, что тот день, когда он заявит о своих чувствах, и станет зарею новой эры; но он молчал, и г-н де Гиш, пользуясь этим, оставался королем любовных интриг всего двора.
   Мало-помалу он занял определенное место в доме принца, который любил его и старался как можно больше приблизить к себе. Замкнутый от природы, он до приезда принцессы слишком уединялся, а когда она приехала – почти не отходил от нее.
   Все окружающие заметили это, а в особенности злой гений, шевалье де Лоррен, к которому принц был чрезвычайно привязан за его веселые, хоть и злые выходки и за уменье выдумывать разнообразные развлечения.
   Шевалье де Лоррен, видя, что де Гиш угрожает занять его место у принца, прибегнул к решительному средству. Он просто-напросто сбежал, оставив принца в крайнем недоумении.
   В первый день принц почти не заметил его отсутствия, потому что де Гиш был рядом и те часы дня и ночи, когда он не разговаривал с принцессой, самоотверженно посвящал принцу.
   Но на другой день принц, не находя никого под рукой, спросил, куда девался шевалье. Ему ответили, что об этом никому не известно.
   Де Гиш, проведя все утро с принцессой за выбором шитья и бахромы, пришел утешать принца. Но после обеда надо было заняться оценкой тюльпанов и аметистов, и де Гиш снова ушел в кабинет принцессы.
   Принц остался один; был час его туалета; он чувствовал себя самым несчастным человеком в мире и опять спросил, не знает ли кто-нибудь, где шевалье.
   – Никто ничего о нем не знает, – был все тот же ответ.
   Тогда принц, не зная, куда деваться от скуки, отправился, как был, в халате и папильотках, к жене. Там он нашел целое сборище молодежи, которая смеялась и перешептывалась по углам: тут группа женщин, обступивших мужчину, и едва сдерживаемый смех, а там – Маникан и Маликорн, осаждаемые Монтале, мадемуазель де Тонне-Шарант и другими хохотушками.
   Поодаль от этих групп сидела принцесса; стоя перед ней на коленях, де Гиш держал на ладони рассыпанные жемчуга и драгоценные камни, которые она перебирала своими тонкими белыми пальчиками.
   В другом углу устроился гитарист и наигрывал испанские сегидильи, от которых принцесса была без ума с тех пор, как молодая королева стала их петь – с каким-то особенно грустным оттенком; разница была только в том, что фразы, которые испанка произносила с дрожащими на ресницах слезами, англичанка напевала с улыбкою, позволявшей видеть ее перламутровые зубки.
   Этот кабинет, битком набитый молодежью, представлял самое веселое зрелище.
   При входе принц был поражен видом стольких людей, веселившихся без него. Его взяла такая зависть, что он невольно воскликнул, как ребенок:
   – Что же это такое! Вы здесь забавляетесь, а я там скучаю один!
   Все сразу притихли, как от удара грома смолкает чириканье птиц.
   Де Гиш моментально вскочил на ноги. Маликорн спрятался за юбки Монтале. Маникан выпрямился и стал в церемонную позу. Гитарист сунул гитару под стол и прикрыл ее ковром.
   Одна принцесса не тронулась с места и, улыбаясь, ответила супругу:
   – Ведь вы занимаетесь туалетом в этот час.
   – И вы нарочно его выбрали, чтоб веселиться, – проворчал принц.
   Эта фраза послужила сигналом к общему бегству: женщины разлетелись, как стая спугнутых птиц; гитарист растаял как тень; Маликорн, не переставая прятаться за юбки Монтале, успел юркнуть за драпировку. Что касается Маникана, то он пришел на помощь де Гишу, который, разумеется, все время стоял около принцессы, и оба они храбро выдержали натиск. Граф был слишком счастлив, чтобы сердиться на принца; но принц был очень зол на свою супругу.
   Ему нужен был повод к ссоре, и таким поводом ему послужило исчезновение этой толпы, веселившейся до его прихода и смущенной его появлением.
   – Почему же все разбежались, как только я вошел? – обиженно и надменно проговорил он.
   На это принцесса холодно ответила, что, когда является глава дома, домочадцы из почтения стараются держаться поодаль.
   Говоря это, она состроила такую забавную мину, что де Гиш и Маникан не могли удержаться от смеха; принцесса захохотала следом за ними; общее веселье заразительно подействовало на самого принца, так что ему пришлось сесть; когда он смеялся, его фигура теряла свою важность и достоинство.
   Перестав хохотать, он рассердился еще больше. Его злило, собственно, то, что он сам не мог сохранить серьезность.
   Он смотрел злыми глазами на Маникана, не решаясь излить свой гнев на графа де Гиша.
   По его знаку оба они вышли из комнаты. А принцесса, оставшись одна, стала грустно перебирать жемчуг, не смеялась больше и молчала.
   – Как это мило, – надулся принц, – у вас меня встречают как чужого.
   И он ушел в крайнем раздражении.
   По дороге ему попалась Монтале, дежурившая в комнате, смежной с кабинетом принцессы.
   – На вас приятно посмотреть, но только из-за двери.
   Монтале сделала глубокий реверанс.
   – Я не вполне понимаю, что ваше высочество изволите мне сказать.
   – Я повторяю, мадемуазель, что когда вы хохочете все вместе в комнате у принцессы, то всякий посторонний, если он не остается за дверью, оказывается лишним.
   – Разумеется, ваше высочество говорите это не о себе?
   – Наоборот, мадемуазель, я говорю это и думаю именно о себе! Мне устроили не очень-то любезную встречу. Еще бы! Именно в то время, как у моей жены – то есть в моем доме – музицируют и веселятся, когда и мне, в свою очередь, хочется немножко развлечься, все убегают!.. Что же это значит? Вероятно, в мое отсутствие делается что-нибудь дурное…
   – Но сегодня было все то же, что и вчера и раньше, – оправдывалась Монтале.
   – Неужели! Значит, каждый день хохочут так, как сегодня!..
   – Конечно, ваше высочество.
   – И каждый день происходит то же самое?
   – Все то же, ваше высочество.
   – И каждый день такое же бренчанье?
   – Ваше высочество, гитара была только сегодня; но когда ее не было, играли на скрипке и на флейте: женщинам скучно без музыки.
   – Черт возьми! А мужчинам?
   – Какие же мужчины, ваше высочество?
   – Господин де Гиш, господин де Маникан и остальные.
   – Да ведь они – приближенные вашего высочества.
   – Да, да, ваша правда, мадемуазель.
   И принц ушел на свою половину. Он задумчиво опустился в глубокое кресло, даже не взглянув в зеркало.
   – И куда это пропал шевалье! – проговорил он.
   Около кресла стоял лакей.
   – Никто не знает, где он, ваше высочество.
   – Опять этот ответ!.. Первого, кто скажет мне: «не знаю», я прогоню со службы.
   При этих словах принца все разбежались совершенно так же, как исчезли при его появлении гости принцессы. Тогда принц пришел в неописуемую ярость. Он толкнул ногою шифоньерку, которая разлетелась на кусочки.
   Потом он отправился на галерею и хладнокровно сбросил наземь эмалевую вазу, порфировый кувшин и бронзовый канделябр. Поднялся страшный грохот.
   Сбежались люди.
   – Что угодно вашему высочеству? – решился робко спросить начальник стражи.
   – Я занимаюсь музыкой, – отвечал принц, скрежеща зубами.
   Начальник стражи дослал за придворным доктором. Но раньше доктора явился Маликорн и доложил принцу:
   – Ваше высочество, шевалье де Лоррен следует за мною.
   Принц взглянул на Маликорна и улыбнулся. И действительно, в комнату вошел шевалье.

Глава 12.
РЕВНОСТЬ Г-НА ДЕ ЛОРРЕНА

   Герцог Орлеанский вскрикнул от удовольствия, увидев шевалье де Лоррена.
   – Ах, как я рад! – сказал он. – Какими судьбами? Все говорили, что вы пропали.
   – Да, ваше высочество.
   – Что же это, каприз?
   – Каприз? Смею ли я капризничать, находясь рядом с вашим высочеством?
   Глубокое уважение…
   – Ну хорошо, уважение мы отложим в сторону, ты каждый день доказываешь обратное. Я тебя прощаю. Почему ты исчез?
   – Потому что я не был нужен вашему высочеству.
   – Как так?
   – Около вашего высочества столько людей более интересных, чем я. Я чувствовал, что не в силах тягаться с ними. И я удалился.
   – Во всем этом нет ни капли здравого смысла. Что это за люди, с которыми ты не хотел тягаться? Гиш?
   – Я никого не называю.
   – Но ведь это же глупости! Чем тебе мешает Гиш?
   – Я не говорю этого, ваше высочество. Не принуждайте меня. Вы знаете, что Гиш мой хороший друг.
   – Тогда кто же?
   Шевалье прекрасно знал, что любопытство усиливается, как жажда, когда у человека отнимают протянутый стакан.
   – Нет, я хочу знать, почему ты пропал.
   – Я заметил, что стесняю…
   – Кого?
   – Принцессу.
   – Как так? – спросил удивленный герцог.
   – Очень просто. Быть может, ее высочество испытывает что-то вроде ревности, видя расположение, какое вы изволите мне выказывать.
   – Она дала тебе понять это?
   – Ваше высочество, с некоторого времени принцесса не обращается ко мне ни с единым словом.
   – С какого времени?
   – С тех пор, как господин де Гиш нравится ей больше, чем я, и она стала его принимать во всякое время.
   Герцог покраснел.
   – Во всякое время… Что вы сказали, шевалье? – строго произнес он.
   – Вот видите, ваше высочество, я уже навлек на себя ваше неудовольствие. Я так и знал.
   – Дело не в неудовольствии, – вы употребляете странные выражения. В чем же принцесса выказывает предпочтение Гишу перед вами?
   – Я умолкаю, – ответил шевалье с церемонным поклоном.
   – Напротив, я настаиваю на том, чтобы вы говорили. Если вы из-за этого удалились, значит, вы очень ревнивы?
   – Кто любит, тот всегда ревнив, ваше высочество. Разве вы сами не изволите ревновать ее высочество? Разве ваше высочество не омрачились бы, если бы постоянно видели около принцессы кого-нибудь, к кому она выказывает явное благоволение? А ведь дружба такое же чувство, как и любовь.
   Ваше высочество иногда оказывали мне величайшую честь, называя меня своим другом.
   – Да, да… Но вот опять двусмысленность. Знаете, шевалье, вы не мастер разговаривать.
   – Какая двусмысленность, ваше высочество?
   – Вы сказали: выказывает явное благоволение… Что вы подразумеваете под благоволением?
   – Ровно ничего особенного, ваше высочество, – сказал кавалер самым благодушным тоном. – Ну, например, когда муж видит, что жена приглашает к себе какого-нибудь мужчину предпочтительно перед другими; когда этот мужчина всегда находится у ее изголовья или у дверцы ее кареты; когда нога этого мужчины вечно по соседству с платьем этой женщины; когда они оба то и дело оказываются рядом, хотя по ходу разговора этого совсем ненужно; когда букет женщины оказывается одинакового цвета с лентами мужчины; когда они вместе занимаются музыкой, садятся рядом за ужин; когда при появлении мужа разговор прерывается; когда человек, за неделю перед тем совершенно равнодушный к мужу, внезапно оказывается самым лучшим его другом… тогда…
   – Тогда… Договаривай же!
   – Тогда, ваше высочество, мне кажется, муж вправе ревновать. Но ведь эти мелочи не имеют никакого отношения к нашему разговору.
   Принц, видимо, волновался и испытывал внутреннюю борьбу; наконец он произнес:
   – Но вы все-таки не объяснили мне, почему вы сбежали. Вы сейчас мне заявили, что боялись стеснить, да еще прибавили, что заметили со стороны принцессы пристрастие к обществу де Гиша.
   – Ваше высочество, этого я не говорил!
   – Нет, сказали.
   – Если сказал, то потому, что не видел тут ничего особенного.
   – Однако что-то вы все-таки в этом видели?
   – Ваше высочество, вы ставите меня в затруднительное положение.
   – Нужды нет, продолжайте. Если ваши слова – правда, зачем вам смущаться?
   – Сам я всегда говорю правду, ваше высочество, но я колеблюсь, когда приходится повторять то, что говорят другие.
   – Повторять? Значит, что-то говорят?
   – Признаюсь, это так.
   – Кто же?
   Шавинье изобразил негодование.
   – Ваше высочество, – сказал он, – вы подвергаете меня настоящему допросу, обращаясь со мною, как с подсудимым… А между тем всякий достойный дворянин старается забыть слухи, которые долетают до его ушей. Ваше высочество требуете, чтобы я превратил пустую болтовню в целое событие.
   – Однако, – вскричал с досадою принц, – ведь вы же сбежали именно из-за этих слухов!
   – Я должен сказать правду. Мне говорили, что господин де Гиш постоянно находится в обществе принцессы, вот и все; повторяю, самое невинное и совершенно позволительное развлечение. Не будьте несправедливы, ваше высочество, не впадайте в крайность, не преувеличивайте. Вас это не касается.
   – Как! Меня не касаются слухи о постоянных посещениях моей жены Гишем?..
   – Нет, ваше высочество, нет. И то, что я говорю нам, я сказал бы самому де Гишу – до такой степени считаю невинными его ухаживания за принцессой… я сказал бы это ей самой. Однако, вы понимаете, чего я боюсь?
   Я боюсь прослыть ревнивцем по обязанности, в силу вашей благосклонности ко мне, в то время как я ревнивец из дружбы к вам. Я знаю вашу слабость, знаю, что, когда вы любите, вы знать ничего не хотите, кроме вашей любви. Вы любите принцессу, да и можно ли не любить ее? Посмотрите же, в каком безвыходном положении я очутился. Принцесса избрала среди ваших друзей самого красивого и привлекательного; она так сумела повлиять на вас в его пользу, что вы стали пренебрегать всеми другими. А ваше пренебрежение – смерть для меня; с меня довольно немилости ее высочества.
   Вот поэтому-то, ваше высочество, я и решил уступить место фавориту, счастью которого я завидую, хотя питаю к нему прежнюю искреннюю дружбу и восхищение. Скажите, можно ли возразить против этого рассуждения? Разве мое поведение нельзя назвать поведением доброго друга?
   Принц взялся за голову и стал ерошить волосы. Молчание длилось довольно долго, так что шевалье мог оценить действие своих ораторских приемов. Наконец принц сказал:
   – Ну, слушай, говори все, будь откровенен. Ты знаешь, я уже заметил кое-что в этом роде со стороны этого сумасброда Бекингэма.
   – Ваше высочество, не обвиняйте принцессу, иначе я покину вас. Как!
   Неужели вы ее подозреваете?
   – Нет, нет, шевалье, я ни в чем не подозреваю мою жену. Но все-таки… я вижу… сопоставляю…
   – Бекингэм был просто сумасшедший.
   – Сумасшедший, на поведение которого ты мне открыл глаза.
   – Нет, нет, – с живостью перебил шевалье, – не я открыл вам глаза, а де Гиш. Не надо смешивать.
   И он разразился язвительным смехом, напоминавшим шипение змеи.
   – Ну да, ты сказал только несколько слов. Гиш проявил больше рвения.
   – Еще бы, я думаю! – продолжал шевалье тем же тоном. – Он отстаивал святость алтаря и домашнего очага.
   – Что такое? – грозно произнес принц, возмущенный этой насмешкой.
   – Конечно. Разве господину де Гишу не принадлежит первое место в вашей свите?
   – Словом, – сказал, несколько успокоившись, принц, – эта страсть Бекингэма была замечена?
   – Разумеется!
   – Ну, хорошо! А страсть господина де Гиша тоже все видят?
   – Ваше высочество, вы опять изволите ошибаться: никто не говорит о том, что господин де Гиш пылает страстью.
   – Ну хорошо, хорошо!
   – Вы видите сами, ваше высочество, что было бы во сто раз лучше оставить меня в моем уединении, чем раздувать нелепые подозрения, которые принцесса будет вправе считать преступными.
   – Что же надо делать, по-твоему?
   – Не надо обращать ни малейшего внимания на общество этих новых эпикурейцев, тогда все слухи постепенно затихнут.
   – Посмотрим, посмотрим.
   – О, времени у нас довольно, опасность не велика! Главное для меня не потерять вашей дружбы. Больше мне и думать не о чем.
   Принц покачал головой, точно хотел сказать: тебе не о чем, а у меня забот по горло.
   Подошел час обеда, и принц послал за принцессой. Ему принесли ответ, что ее высочество не выйдет к парадному столу, а будет обедать у себя.
   – Это моя вина, – сказал принц. – Я проявил себя ревнивцем, и теперь на меня за это дуются.
   – Пообедаем одни, – сказал шевалье со вздохом. – Жаль Гиша.
   – О, Гиш не будет долго сердиться, он добрый!
   – Ваше высочество, – вдруг заговорил шевалье, – мне пришла в голову хорошая мысль. Во время нашего разговора я, кажется, расстроил ваше высочество. Значит, я должен и уладить все… Я пойду отыщу графа и приведу его.
   – Какая у тебя добрая душа, шевалье.
   – Вы так сказали, будто это очень удивило вас.
   – Черт побери! Как ты злопамятен!
   – Может быть; по крайней мере, признайтесь, я умею заглаживать причиненное мной зло.
   – Да, признаю.
   – Ваше высочество, благоволите подождать меня несколько минут.
   – Хорошо, ступай… Я пока примерю свои новые костюмы.
   Шевалье ушел, созвал слуг и отдал им приказания. Они разошлись кто куда; остался один только камердинер.
   – Поди, узнай сейчас же, – сказал он ему, – не у принцессы ли господин де Гиш. Можешь ты это сделать?
   – Очень легко, ваша милость. Я спрошу у Маликорна, а он узнает от мадемуазель Монтале. Только не стоит спрашивать, вся прислуга господина де Гиша разошлась, а с нею вместе, наверное, ушел и он сам.
   – Все-таки разузнай получше.
   Не прошло и десяти минут, как камердинер вернулся. Он с таинственным видом вызвал своего господина на черную лестницу и провел в какую-то каморку с окном в сад.
   – Что такое? В чем дело? – спросил шевалье. – Зачем такие предосторожности?
   – Взгляните под тот каштан.
   – Ну?.. Ах, боже мой, это Маникан… Чего же он ждет?
   – Сейчас увидите. Минуточку терпения… Теперь видите?
   – Я вижу… одного, двух… четырех музыкантов с инструментами, а за ними самого де Гиша. Что он тут делает?
   – Он ждет, чтобы открыли дверь на фрейлинскую лестницу. Тогда он поднимется к принцессе, и у нее за обедом будет новая музыка.
   – А ведь это прекрасно, то, что ты говоришь.
   – Вы так считаете, ваша милость?
   – Тебе это сказал господин Маликорн?
   – Он самый.
   – Значит, он тебя любит?
   – Он любит его высочество принца.
   – Ради чего же?
   – Он хочет поступить на службу к принцу.
   – Черт возьми, придется взять его. Интересно, сколько же он дал тебе за это?