Дюма Александр. Виконт де Бражелон или десять лет спустя

   – Что же именно?
   – Расхвалить вас в присутствии короля.
   – Благодарю вас. Вы как нельзя лучше привели в исполнение свое решение.
   – И приблизил к вам уже уплывавшую кардинальскую шапку.
   – Признаюсь, – продолжал Арамис со странной улыбкой, – вы положительно незаменимый человек по части облагодетельствования своих друзей.
   – Вы, значит, согласны, что я действовал только в интересах Портоса?
   – Я тоже хотел позаботиться о нем, но у вас руки длиннее.
   Теперь наступила очередь улыбнуться д'Артаньяну.
   – Позвольте, – остановил его Арамис, – мы должны сказать друг другу всю правду. Любите ли вы меня по-прежнему, дорогой д'Артаньян?
   – Именно по-прежнему, – отвечал д'Артаньян, не очень связывая себя этим ответом.
   – В таком случае благодарю вас, и будем говорить друг с другом совершенно откровенно, – предложил Арамис. – Вы приезжали в Бель-Иль ради короля?
   – Разумеется!
   – Значит, вы хотели отнять у нас удовольствие поднести королю укрепленный Бель-Иль?
   – Но, мой друг, чтобы отнять у вас удовольствие, мне нужно было предварительно знать о вашем намерении.
   – Вы приезжали в Бель-Иль, ничего не зная?
   – О вас – да! Скажите на милость, каким образом мог я предположить, что Арамис сделался инженером, способным строить укрепления, как Полибий или Архимед.
   – Это верно. Однако вы догадались, что я там?
   – О да.
   – И Портос тоже?
   – Дражайший, я не мог догадаться, что Арамис стал инженером. Я не мог догадаться, что им стал Портос. Один латинский писатель сказал: «Оратором делаются, поэтом родятся». Но он не говорил: «Портосом родятся, инженером делаются».
   – Вы всегда отличались очаровательным остроумием, – холодно усмехнулся Арамис. – Но пойдем дальше.
   – Пойдем.
   – Узнав нашу тайну, вы поторопились сообщить ее королю?
   – Я поторопился, милейший, увидев, что спешите вы. Когда человек, весящий двести пятьдесят восемь фунтов, как Портос, мчится на почтовых; когда прелат-подагрик (простите, вы сами сказали мне это) летит как ветер, – то у меня возникает подозрение, что двое моих друзей, не пожелавшие предупредить меня, хотят скрыть от меня что-то очень важное, и, воля ваша, я тоже мчусь… насколько позволяют мне моя худоба и отсутствие подагры.
   – Дорогой друг, а не подумали ли вы, что можете оказать мне и Портосу медвежью услугу?
   – Очень подумал; но ведь и вы с Портосом заставили меня сыграть в Бель-Иле весьма незавидную роль.
   – Простите меня, – сказал Арамис.
   – И вы меня извините, – отвечал д'Артаньян.
   – Словом, – продолжал Арамис, – вы теперь знаете все.
   – Ей-богу, не все!
   – Вы знаете, что мне пришлось немедленно предупредить господина Фуке, чтобы он опередил вас у короля.
   – Тут что-то темное.
   – Да нет же! У господина Фуке много врагов. Ведь вам это известно?
   – О да!
   – И один особенно опасный?
   – Опасный?
   – Смертельный! И с целью побороть влияние этого врага Фуке пришлось доказывать королю свою глубокую преданность и готовность идти на всякие жертвы. Он сделал его величеству сюрприз, подарив ему Бель-Иль.
   А если бы вы первый приехали в Париж, сюрприз был бы испорчен… Создалось бы впечатление, что мы испугались.
   – Понимаю.
   – Вот и вся тайна, – закончил Арамис, довольный тем, что ему удалось убедить мушкетера.
   – Однако, – усмехнулся д'Артаньян, – проще было бы отвести меня в сторону, когда мы были в Бель-Иле, и сказать: «Дорогой друг, мы укрепляем Бель-Иль-ан-Мер, чтобы преподнести его королю… Сделайте нам одолжение и откройте, за кого вы: за господина Кольбера или за господина Фуке?» Может быть, я ничего не ответил бы; но если бы вы спросили: «А мне вы друг?» – я бы ответил: «Да».
   Арамис опустил голову.
   – Таким образом, – продолжал д'Артаньян, – я был бы обезоружен и, придя к королю, заявил бы: «Государь, господин Фуке укрепляет Бель-Иль, и укрепляет превосходно; но вот что поручил мне передать вашему величеству господин губернатор Бель-Иля». Или же: «Господин Фуке собирается посетить вас, чтобы сообщить о своих намерениях». Я не сыграл бы глупой роли, ваш сюрприз не был бы испорчен, и мы не косились бы друг на друга.
   – А теперь, – сказал Арамис, – вы действовали как друг Кольбера. Значит, вы его друг?
   – Ей-богу, нет! – воскликнул капитан. – Господин Кольбер педант, и я ненавижу его, как ненавидел Мазарини, но мне он не страшен.
   – А я люблю господина Фуке, – заявил Арамис, – и предан ему. Вы знаете мое положение… Я был беден… Господин Фуке дал мне доход, выхлопотал епископство; господин Фуке оказал мне много услуг и был очень любезен со мной; я достаточно хорошо знаю свет, чтобы оценить доброе отношение к себе. Итак, господин Фуке завоевал мое сердце, и я отдал себя в его распоряжение.
   – Превосходно. У вас прекрасный господин.
   Арамис поджал губы.
   – Я думаю, что лучшего не найти.
   Последовало молчание. Д'Артаньян не нарушал его.
   – Вы, наверное, знаете от Портоса, как он попал в эту историю?
   – Нет, – ответил Д'Артаньян – Я, правда, любопытен, но никогда не расспрашиваю друга, если он хочет скрыть от меня какую-нибудь тайну.
   – Я сейчас расскажу вам это.
   – Не стоит, если ваше признание свяжет меня.
   – Не бойтесь. Я всегда очень любил Портоса за его простодушие и доброту; Портос человек прямой. С тех пор, как я стал епископом, я ищу простодушных людей, которые внушают мне любовь к правде и ненависть к интригам.
   Д'Артаньян погладил усы.
   – Увидя Портоса, я постарался подойти к нему поближе. У него не было дела, его присутствие напоминало мне доброе старое время и отвлекало от дурных мыслей. Я позвал Портоса в Ванн. Господин Фуке любит меня; узнав, что Портос мой друг, он обещал похлопотать за него перед королем. Вот и вся тайна.
   – Я не злоупотреблю ею, – улыбнулся Д'Артаньян.
   – Я хорошо это знаю, дорогой друг; никто не облагает в такой степени чувством истинной чести, как вы.
   – Я польщен, Арамис.
   – А теперь…
   И прелат заглянул в самую душу своего друга.
   – А теперь поговорим о себе. Хотите стать другом господина Фуке? Не перебивайте меня, прежде чем не узнаете, что я хочу сказать.
   – Слушаю.
   – Хотите сделаться маршалом Франции, пэром, герцогом, владеть герцогством с миллионным населением?
   – Что же нужно сделать, друг мой, чтобы получить все это? – спросил Д'Артаньян.
   – Быть сторонником господина Фуке.
   – Я сторонник короля, дорогой друг.
   – Но не исключительно же, я думаю?
   – Я не раздваиваюсь.
   – Я полагаю, что вместе с большим сердцем у вас есть и некоторое честолюбие?
   – Да, конечно.
   – И, следовательно…
   – И, следовательно, я желаю быть маршалом Франции; но маршалом, герцогом, пэром сделает меня король; король даст мне все это.
   Арамис пристально взглянул на д'Артаньяна.
   – Разве король не властелин? – спросил Д'Артаньян.
   – Никто этого не оспаривает. Только ведь Людовик Тринадцатый тоже был властелином.
   – Да, дорогой, но между Ришелье и Людовиком Тринадцатым не было господина д'Артаньяна, – спокойно заметил мушкетер.
   – Около короля, – продолжал Арамис, – много камней преткновения.
   – Но не для короля.
   – Конечно; однако…
   – Послушайте, Арамис, я вижу, что здесь каждый думает о себе и никто не помышляет о государе; а я буду поддерживать себя, поддерживая его.
   – А неблагодарность?
   – Ее боятся только слабые!
   – Вы очень уверены в себе.
   – Кажется, да.
   – Но, может быть, со временем вы перестанете быть нужным королю?
   – Напротив, я думаю, что в будущем понадоблюсь ему больше, чем когда-либо. Слушайте, дорогой, если бы пришлось обуздать нового Конде, кто обуздал бы его? Вот это… только это во всей Франции! – И д'Артаньян похлопал по своей шпаге.
   – Вы правы, – сказал Арамис, бледнея.
   Он встал и пожал руку д'Артаньяну.
   – Вот в последний раз зовут к ужину, – поднялся с места капитан мушкетеров. – Вы позволите…
   Арамис обнял мушкетера:
   – Такой друг, как вы, прекраснейшая жемчужина в королевской короне.
   И они разошлись.
   «Я так и думал, что это неспроста», – промелькнуло в голове д'Артаньяна.
   «Нужно поскорее зажечь порох, – сказал про себя Арамис. – Д'Артаньян почуял подкоп».

Глава 17.
ПРИНЦЕССА И ДЕ ГИШ

   Мы видели, что граф де Гиш вышел из залы в тот момент, когда Людовик XIV так галантно поднес Лавальер великолепные браслеты, выигранные им в лотерею.
   Некоторое время де Гиш прогуливался возле дворца, снедаемый подозрениями и тревогами. Затем он стал поджидать на террасе появления принцессы. Прошло более получаса. У графа в его одиночестве вряд ли были веселые мысли. Он вынул из кармана записную книжку и после долгих колебаний написал:
 
    «Принцесса, умоляю вас уделить мне несколько мгновений для разговора.
    Пусть вас не пугает эта просьба; она продиктована только глубоким почтением, с которым, я, и т.д. и т.д.».
 
   Он подписал эту необычную просьбу и сложил листок вчетверо, но в этот момент заметил, что гости королевы начинают расходиться. Он увидел Лавальер, потом Монтале, которая разговаривала с Маликорном. Он пропустил всех гостей королевы-матери, только что наполнявших ее салон.
   Принцесса не показывалась. Однако ей необходимо было пересечь этот двор для возвращения домой, и Гиш внимательно наблюдал. Наконец он увидел принцессу; она шла с двумя пажами, освещавшими ей путь факелами; дойдя до двери, она крикнула:
   – Пажи, ступайте узнать, где граф де Гиш. Он должен дать мне отчет в о дном – поручении. Если он свободен, попросите его прийти ко мне.
   Де Гиш молчал, спрятавшись в тень. Но как только принцесса вошла к себе, он опрометью сбежал с террасы и с самым равнодушным видом двинулся навстречу пажам, которые направлялись в его комнату.
   «Вот как, принцесса послала за мной!» – взволнованно подумал он и скомкал свою, теперь уже ненужную, записку.
   – Граф! – сказал один из пажей, заметив его. – Мы очень рады, что встретили вас.
   – Что вам угодно, господа?
   – Мы по приказанию принцессы.
   – По приказанию принцессы? – повторил де Гиш с притворным удивлением.
   – Да. Ее высочество спрашивает вас: вы должны дать ей отчет в одном поручении Вы свободны?
   – Я весь к услугам ее высочества.
   – В таком случае благоволите следовать за нами.
   Поднявшись к принцессе, де Гиш увидел, что она бледна и взволнованна.
   У двери стояла Монтале, которой очень хотелось знать, что происходит в уме ее госпожи.
   – А, это вы, господин де Гиш, – начала принцесса, увидя графа, – прошу вас… Мадемуазель де Монтале, вы свободны и можете уйти.
   Еще более заинтригованная Монтале поклонилась и ушла. Принцесса и де Гиш остались одни.
   Все преимущества были на стороне графа: сама принцесса пригласила его на свидание. Но как мог граф воспользоваться этой милостью? Принцесса была так своенравна, характер ее был так изменчив. И она скоро обнаружила это; в самом начале разговора она вдруг спросила:
   – Неужели вам нечего сказать мне, граф?
   Ему показалось, что она угадала его мысли; ему показалось (влюбленные доверчивы и слепы, как поэты или пророки), ему показалось, будто она угадала его желание видеть ее и цель этого желания.
   – Да, принцесса, – поклонился он, – я очень удивлен.
   – Историей с браслетами? – перебила его принцесса. – Не правда ли?
   – Да, принцесса.
   – По-вашему, король влюблен? Скажите!
   Де Гиш пристально посмотрел на нее, и принцесса опустила глаза под этим взглядом, проникавшим до самого сердца.
   – По-моему, – отвечал он, – король, вероятно, хочет кого-то помучить, иначе он не стал бы так афишировать свои чувства; он не решился бы так спокойно компрометировать девушку, до сих пор вполне безупречную.
   – Эту бесстыдницу? – высокомерно промолвила принцесса.
   – Могу заверить ваше высочество, – с почтительной твердостью сказал де Гиш, – что мадемуазель де Лавальер любит человек, достойный всякого уважения.
   – Уж не Бражелон ли?
   – Да, принцесса. Он мой друг.
   – А какое дело королю до того, что он ваш друг?
   – Король знает, что Бражелон – жених мадемуазель де Лавальер; и так как Рауль честно служил королю, король не захочет причинять непоправимого несчастья.
   Принцесса звонко расхохоталась, и этот смех болезненно подействовал на де Гиша.
   – Повторяю, принцесса, я не думаю, чтобы король был влюблен в Лавальер, и в доказательство этого я хочу спросить у вас, принцесса: чье самолюбие желал задеть его величество в данном случае? Вы знаете весь двор и поможете мне разрешить этот вопрос, тем более что, как уверяют, ваше высочество очень близки с королем.
   Принцесса закусила губу и, не придумав ответа, изменила тему разговора.
   – Докажите мне, – сказала она, глядя на графа тем взглядом, в который как будто была вложена вся душа, – докажите, что именно вы хотели поговорить со мной, хотя позвала вас я.
   Де Гиш торжественно вынул свою записку и подал принцессе.
   – Наши желания совпали.
   – Да, – произнес граф с нежностью, которую он не мог подавить, – и я уже объяснил вам, зачем я хотел вас видеть; вы же, принцесса, еще не сказали, зачем вы потребовали меня к себе.
   – Это правда.
   Она колебалась.
   – Я с ума схожу из-за этих браслетов, – молвила она вдруг.
   – Вы ожидали, что король поднесет их вам? – спросил де Гиш.
   – А почему бы и нет?
   – Но ведь, принцесса, у короля, кроме вас, его невестки, есть еще супруга?
   – А кроме Лавальер, – воскликнула уязвленная принцесса, – у него есть я! У него есть весь двор!
   – Уверяю вас, принцесса, – почтительно поклонился граф, – что если бы кто-либо услышал ваши слова и увидел ваши красные глаза и – да простит меня бог – эту слезу, навернувшуюся на ваши ресницы… да, если бы кто увидел это, то сказал бы, что ваше высочество ревнует.
   – Ревную! – надменно воскликнула принцесса. – Ревную к Лавальер?
   Она рассчитывала смирить де Гиша этим высокомерным жестом и надменным тоном.
   – Да, к Лавальер, принцесса! – смело повторил он.
   – Кажется, сударь, вы позволяете себе оскорблять меня, – прошептала она.
   – Нет, принцесса, – отвечал взволнованный граф, решивший, однако, укротить этот приступ гнева.
   – Вон! – крикнула принцесса вне себя от раздражения, до такой степени хладнокровие и молчаливая почтительность де Гиша взбесили ее»
   Де Гиш отступил на несколько шагов, отвесил поклон, выпрямился, белый как полотно, и слегка дрогнувшим голосом произнес:
   – Мне не стоило так усердствовать, чтобы подвергнуться совершенно несправедливой немилости.
   И он не спеша повернулся спиной. Но не сделал он и пяти шагов, как принцесса бросилась за ним, точно тигрица, схватила его за рукав и воскликнула, привлекая к себе:
   – Ваша притворная почтительность страшнее прямого оскорбления. Но оскорбляйте меня, только говорите!
   Она вся дрожала от ярости.
   – Принцесса, – мягко отвечал граф, обнажая шпагу, – пронзите мое сердце, но не томите!
   По устремленному на нее взгляду, полному любви, решимости и даже отчаяния, она поняла, что этот человек, наружно такой спокойный, пронзит себя шпагой, если она прибавит хоть слово.
   Она вырвала у него оружие и, сжав ему руку, с исступлением, которое могло сойти за нежность, сказала:
   – Граф, пощадите меня! Вы видите, я страдаю, а у вас нет ни капли жалости.
   Слезы заглушили ее голос. Увидев принцессу плачущей, де Гиш схватил ее в объятия и отнес на кресло. Она задыхалась.
   – Почему, – говорил он, упав на колени, – вы не расскажете мне, что вас печалит? Вы кого-нибудь любите? Скажите мне! Это меня убьет, но раньше я сумею утешить вас, облегчить ваши страдания и оказать вам какую угодно услугу.
   – Неужели вы меня так любите?
   – Да, я вас люблю, принцесса!
   Она протянула ему обе руки.
   – Действительно, я люблю, – прошептала она так тихо, что никто, кроме де Гиша, не расслышал бы.
   – Короля? – спросил он.
   Она слегка кивнула головой, и ее улыбка была похожа на те просветы между тучами, в которых после грозы как бы открывается рай.
   – Но в сердце знатной женщины, – прибавила она, – живут и другие страсти. Любовь – поэзия; но настоящей жизнью благородного сердца является гордость. Граф, я рождена на троне, я горда и ревниво отношусь к своему положению. Зачем король приближает к себе недостойных?
   – Опять! Вы снова оскорбляете бедную девушку, которая будет женой моего друга.
   – Неужели вы так наивны, что верите в это?
   – Если бы я не верил, – отвечал де Гиш, сильно побледнев, – Бражелон завтра же узнал бы все; да, узнал бы, если бы у меня были основания предполагать, что бедняжка Лавальер забыла клятвы, данные Раулю. Впрочем, нет, было бы низко выдавать тайну женщины и было бы преступно смутить покой друга.
   – Вы думаете, – спросила принцесса, истерически захохотав, – что неведение – счастье?
   – Да, думаю, – отвечал он.
   – Докажите это, докажите! – приказала она.
   – Доказать нетрудно. Принцесса, весь двор говорит, что король любил вас и что вы любили короля.
   – Ну! – заторопила она, тяжело дыша.
   – Ну, так допустите, что Рауль, мой друг, пришел бы ко мне и сказал:
   «Да, король любит принцессу; да, король покорил сердце принцессы», тогда я, быть может, убил бы Рауля!
   – Следовало бы, – промолвила принцесса тоном упрямой женщины, которая чувствует себя неприступной, – чтобы господин Бражелон представил вам доказательство своих слов.
   – А все-таки, – отвечал со вздохом де Гиш, – пребывая в неведении, я не стал углубляться, и мое неведение спасло мне жизнь.
   – Неужели вы до такой степени эгоистичны и холодны, – спросила принцесса, – что позволите этому несчастному молодому человеку по-прежнему любить Лавальер?
   – Да, до тех пор, пока мне не будет доказана виновность Лавальер.
   – А браслеты?
   – Ах, принцесса, ведь вы надеялись, что король поднесет их вам. Что же я мог бы подумать?
   Довод был неотразим; принцесса была сокрушена…
   С этого мгновения она уже не могла оправиться. Но так как душа ее была полна благородства, а ум отличался тонкостью и остротой, то она оценила всю деликатность де Гиша.
   Принцесса ясно прочла в его сердце, что он подозревал о любви короля к Лавальер, но не хотел пользоваться этим вульгарным средством, не хотел губить соперника в мнении женщины, убедив ее, что этот соперник ухаживает за другой.
   Она догадалась, что де Гиш подозревает Лавальер, но, желая дать ей время одуматься, чтобы не погубить ее навсегда, воздерживается от решительного шага и не собирает более точных сведений. Словом, она угадала в сердце графа столько подлинного величия и столько великодушия, что почувствовала, как ее собственное сердце воспламеняется от соприкосновения с таким чистым пламенем.
   Несмотря на боязнь не понравиться, де Гиш остался человеком последовательным и преданным, и это возвышало его до степени героя, а ее низводило до положения мелочной, ревнивой женщины. Она почувствовала к нему такую нежность, что не могла не выразить ее.
   – Сколько ненужных слов, – сказала она, беря его за руку. – Подозрение, беспокойство, недоверие, страдание, – кажется, мы произнесли все эти слова.
   – Увы, да, принцесса!
   – Вычеркните их из вашего сердца, как я выбрасываю их из своего.
   Пусть Лавальер любит короля или не любит, пусть король любит Лавальер или не любит, мы, граф, давайте разберемся в ролях, которые мы играем.
   Вы делаете большие глаза? Держу пари, что вы не понимаете меня!
   – Вы так своенравны, принцесса, что я постоянно боюсь не угодить вам.
   – Посмотрите, как он дрожит, как он испуган! – шутливо сказала принцесса с очаровательной улыбкой. – Да, сударь, мне приходится играть две роли. Я – невестка короля. Должна ли я на этом основании вмешиваться в его дела? Ваше мнение?
   – Как можно меньше, принцесса.
   – Согласна. Но это вопрос достоинства. Во-вторых, я – жена принца.
   Де Гиш вздохнул.
   – И это, – нежно добавила она, – должно побуждать вас всегда говорить со мной с величайшим почтением.
   – О! – воскликнул де Гиш, падая к ее ногам и целуя их.
   – Мне кажется, – прошептала она, – что у меня есть еще одна роль. Я забыла о ней.
   – Какая же, какая?
   – Я – женщина, – еще тише прошептала она, – и я люблю.
   Де Гиш поднялся. Она открыла ему объятия; их губы слились.
   За портьерой послышались шаги. Вошла Монтале.
   – Что вам угодно, мадемуазель? – спросила принцесса.
   – Ищут господина де Гиша, – отвечала Монтале, успевшая заметить замешательство актеров, игравших четыре роли, так как и де Гиш героически сыграл свою.

Глава 18.
МОНТАЛЕ И МАЛИКОРН

   Монтале сказала правду. Г-на де Гиша всюду искали, и оставаться у принцессы ему было рискованно. Поэтому принцесса, несмотря на уязвленную гордость, несмотря на – скрытый гнев, не могла, по крайней мере в данную минуту, ни в чем упрекнуть Монтале, так дерзко нарушившую уединение влюбленных.
   Де Гиш тоже потерял голову, но еще до появления Монтале; поэтому, едва услышав голос фрейлины, граф, не попрощавшись с принцессой, чего требовала простая вежливость даже между людьми равными, поспешно скрылся, совершенно обезумевший, оставив принцессу с поднятой рукой, посылавшей ему привет.
   Дело в том, что де Гиш мог сказать, как говорил через сто лет Керубино, что уносит на губах счастье на целую вечность.
   Итак, Монтале нашла влюбленных в большом замешательстве; в замешательстве был тот, кто убегал, в замешательстве была и та, что оставалась.
   И фрейлина прошептала, вопросительно оглядываясь кругом:
   – Кажется, на этот раз я узнаю столько, что самая любопытная женщина позавидовала бы мне.
   Принцесса была до такой степени смущена этим пытливым взглядом, точно она расслышала слова фрейлины, и, опустив глаза, отправилась в спальню.
   Видя это, Монтале насторожилась, и до нее донесся звук щелкнувшего ключа.
   Тогда Монтале поняла, что вся ночь в ее распоряжении, и, сделав перед дверью довольно непочтительный жест, как бы говоривший: «Покойной ночи, принцесса», – сбежала вниз разыскивать Маликорна, который внимательно рассматривал запыленного курьера, выходившего из комнат графа де Гиша.
   Поняв, что Маликорн занят важным делом, Монтале не беспокоила его и, лишь когда он перестал напрягать зрение и вытягивать шею, хлопнула его по плечу.
   – Ну, – спросила Монтале, – что нового?
   – Господин де Гиш любит принцессу, – отвечал Маликорн.
   – Вот так новость! Я знаю кое-что посвежее.
   – Что именно?
   – Что принцесса любит господина де Гиша.
   – Одно вытекает из другого.
   – Не всегда, мой милый.
   – Это сказано по моему адресу?
   – Присутствующие всегда исключаются.
   – Спасибо, – поклонился Маликорн. – А как обстоят дела у короля?
   – Король хотел видеть Лавальер сегодня вечером после лотереи.
   – И что же, он видел ее?
   – Нет.
   – Как нет?
   – Дверь была заперта.
   – Так что?..
   – Так что король ушел посрамленный, как простой вор, забывший свои инструменты.
   – Хорошо.
   – А у вас что нового? – спросила Монтале.
   – Господин Бражелон прислал курьера к господину де Гишу.
   – Прекрасно, – улыбнулась Монтале и захлопала в ладоши.
   – Почему прекрасно?
   – Потому что предстоит развлечение. Если мы теперь начнем скучать, значит, мы сами виноваты.
   – Нужно разделить обязанности, – сказал Маликорн, – чтобы не вышло путаницы.
   – Ничего не может быть проще, – отвечала Монтале. – Три свеженькие интриги, если они ведутся как следует, дают, по крайней мере, три записочки в день.
   – Что вы, дорогая! – воскликнул Маликорн, пожимая плечами. – Три записки в день! Да это хорошо только для мещанских чувств. Мушкетер на часах и девчонка в монастыре обмениваются ежедневно запиской через щелку в стене. В одной записочке вмещается вся поэзия этих бедных сердец. Но у нас… как вы плохо знаете королевскую нежность, дорогая!
   – Кончайте скорее, – нетерпеливо перебила его Монтале. – Сюда могут прийти.
   – Кончать? Да я только начал. У меня есть еще три важных пункта.
   – Он положительно уморит меня своей фламандской флегматичностью, вскричала Монтале.
   – А вы совсем собьете меня с толку вашей итальянской живостью. Итак, я вам сказал, что наши влюбленные будут посылать друг другу целые тома.
   Но что же из этого?
   – А то, что ни одна из наших дам не может хранить получаемых писем.
   – Без сомнения.
   – И то, что господин де Гиш тоже не решится хранить полученные им письма.
   – Вероятно.
   – Значит, я буду хранить всю эту переписку у себя.
   – Это совершенно невозможно, – сказал Маликорн.
   – Почему же?
   – Потому, что вы не дома; потому, что у вас общая комната с Лавальер; потому, что комнату фрейлин частенько осматривают и обыскивают; потому, что королева ревнива, как испанка, и королева-мать ревнива, как две испанки, и, наконец, принцесса ревнива, как десять испанок…
   – Вы кое-кого забываете.
   – Кого?
   – Принца.
   – Я говорил только о женщинах. Итак, перенумеруем. Номер первый принц.
   – Номер второй – де Гиш.
   – Номер третий – виконт де Бражелон.
   – Номер четвертый – король.