Дюма Александр. Виконт де Бражелон или десять лет спустя

   – Хорошо, я понаблюдаю. Но какой ответ передать моему брату?
   – Ответ? Мой отъезд.
   – Опять вы повторяете ото слово! – неосторожно воскликнул король, как будто десятиминутная беседа должна была изменить намерения принцессы.
   – Государь, я не могу быть здесь счастливой, – произнесла она. – Господин де Гиш мешает принцу. Что же, и его вышлют?
   – Если нужно, то почему же нет? – с улыбкою отвечал Людовик XIV.
   – Ну, а после господина де Гиша… о котором я, впрочем, буду сожалеть, предупреждаю вас, государь…
   – Вы будете о нем сожалеть?
   – Без сомнения. Он любезен, относится ко мне дружески, развлекает меня.
   – Вы знаете, если бы брат слышал вас, – проговорил король, слегка задетый, – то я не взялся бы мирить вас, даже не попробовал бы.
   – Государь, можете ли вы помешать принцу ревновать меня к первому встречному? А ведь господин де Гиш вовсе не первый встречный.
   – Опять! Предупреждаю вас, что я, как добрый брат, проникнусь наконец предубеждением к господину де Гишу.
   – Ах, государь, – сказала принцесса, – умоляю вас, не заражайтесь ни симпатиями, ни предубеждениями принца! Оставайтесь королем. Так будет лучше и для вас и для всех.
   – Вы очаровательная насмешница, сестра, и я понимаю, почему даже те, над кем вы смеетесь, обожают вас.
   – Уж не поэтому ли, государь, вы, кого я избрала своим защитником, собираетесь перейти на сторону моих преследователей?
   – Я ваш преследователь? Храни меня бог!
   – В таком случае, – томно продолжала она, – исполните мою просьбу.
   Отпустите меня в Англию.
   – Нет, никогда! – воскликнул Людовик XIV.
   – Значит, я здесь пленница?
   – Да, вы в плену у Франции.
   – Что же мне тогда делать?
   – Извольте, сестра, я вам скажу.
   – Слушаю, выше величество.
   – Вместо того чтобы окружать себя ветреными друзьями… вместо того чтобы смущать нас вашим уединением, будьте всегда с нами, будем жить дружною семьею. Слов нет, господин де Гиш очень любезный кавалер; но мы, хотя и не обладаем его умом…
   – Государь, зачем эта скромность?
   – Нет, я говорю правду. Можно быть королем и в то же время понимать, что имеешь меньше шансов нравиться, чем тот или иной придворный.
   – Я готова поклясться, государь, что вы не верите ни одному сказанному вами слову.
   Король с нежностью посмотрел на принцессу.
   – Можете вы обещать мне не проводить время в вашей комнате с чужими и дарить свои досуги нам? Хотите, заключим наступательный и оборонительный союз против общего врага?
   – Да, государь, но верный ли вы союзник?
   – Увидите.
   – А когда начнется наш союз?
   – Сегодня.
   – Я сама составлю договор!
   – Хорошо.
   – А вы подпишите?
   – Не читая.
   – О, если так, государь, обещаю вам чудеса. Ведь вы светило двора, и когда вы появитесь на нашем небосклоне…
   – Ну?..
   – Все засияет.
   – О, принцесса, принцесса! – воскликнул Людовик XIV. – Вы знаете, что весь свет исходит от вас. Правда, я избрал своим девизом солнце, но это только эмблема.
   – Государь, вы льстите вашей союзнице, следовательно, собираетесь ее обмануть, – сказала принцесса, грозя королю тонким пальчиком.
   – Как! Вы считаете, что я вас обманываю, уверяя вас в своей дружбе?
   – Да.
   – А что же побуждает вас сомневаться?
   – Одна вещь.
   – Одна-единственная?
   – Да.
   – Какая же? Я был бы очень несчастлив, если бы не мог справиться с одной-единственной вещью.
   – Эта вещь не в вашей власти, государь, она сильнее даже самого господа бога.
   – Что это за вещь?
   – Прошлое.
   – Я не понимаю вас, принцесса, – сказал король именно потому, что прекрасно понял.
   Принцесса взяла его за руку.
   – Государь, – улыбнулась она, – я имела несчастье так долго не нравиться вам, что часто спрашиваю себя, как могли вы избрать меня своей невесткой?
   – Вы мне не нравились?
   – Полно, не отрицайте!
   – Позвольте!
   – Нет, нет, я ведь помню.
   – Наш союз начинается с настоящей минуты! – воскликнул король с непритворным пылом. – Не будем вспоминать о прошлом, ни вы, ни я. У меня перед глазами настоящее. Вот оно. Смотрите!
   Он подвел принцессу к зеркалу, где отразилась раскрасневшаяся красавица, при виде которой не устоял бы даже святой.
   – Но все-таки я боюсь, – прошептала она, – что у нас не выйдет крепкого союза.
   – Вы хотите, чтобы я принес клятву? – спросил король, возбужденный тем оборотом, какой приняла их беседа.
   – О, я не отказалась бы от клятвы! – сказала принцесса. – С ней дело всегда кажется вернее.
   Король склонил колени, а она с улыбкою, какую не передать ни художнику, ни поэту, отдала ему обе руки, к которым он прижал свое пылающее лицо. Ни он, ни она не находили слов.
   Король почувствовал, как принцесса отнимает у него руки, легко скользнувшие по его щекам. Он тотчас же встал и вышел из комнаты.
   Придворным бросился в глаза его яркий румянец, и они заключили, что сцена была бурная. Но шевалье де Лоррен поспешил заметить:
   – Успокойтесь, господа! Когда его величество в гневе, он бледнеет.

Глава 15.
СОВЕТЧИКИ

   Король ушел от принцессы в страшном возбуждении, причину которого и сам не мог бы себе объяснить И в самом деле, невозможно понять тайную игру странных симпатий, которые внезапно, без всякой причины зарождаются в двух созданных для взаимной любви сердцах, иногда после многих лет полного равнодушия.
   Почему Людовик раньше почти ненавидел принцессу? Почему теперь он находил эту самую женщину такой прекрасной, такой желанной? Почему сама принцесса, заинтересованная другим, уже целую неделю выказывала королю исключительное внимание?
   Людовик не собирался соблазнять принцессу. Узы, соединявшие Генриетту с его братом, были для него или казались ему неодолимою преградою. Он был даже слишком далеко от этой преграды, чтобы заметить ее существование. Но, находясь во власти играющих нашим сердцем страстей, к которым толкает нас юность, никто не может сказать, где он остановится, даже тот, кто заранее учел все вероятности успеха или падения Что же касается принцессы, то ее влечение к королю понять нетрудно: она была молода, кокетлива и страстно жаждала поклонения. Это была одна из тех неудержимых порывистых натур, которые, выступив на сцену, готовы пройти по горящим угольям, чтобы вызвать аплодисменты и крики зрителей.
   Следовательно, не было ничего удивительного, что, по мере движения вперед, она перешла от обожания Бекингэма к де Гишу, превосходившему Бекингэма достоинством, которое так ценят женщины, а именно своей новизной; значит, скажем мы, не было ничего особенного в том, что честолюбие принцессы дошло до того, что она жаждала восхищения короля, который был не только первым по положению в своем царстве, но действительно являлся одним из самых прекрасных и умных людей.
   Для объяснения внезапно вспыхнувшего чувства Людовика к своей невестке психология привела бы разные банальности, а биология указала бы на тайное сродство натур. У принцессы были прелестные черные глаза, у Людовика – голубые. Принцесса была смешлива и экспансивна, Людовик скрытен и подвержен меланхолии. Случаю угодно было, чтобы они столкнулись в первый раз на почве общей заинтересованности в разрешении семейного конфликта: от соприкосновения эти две противоположные натуры вспыхнули. Людовик вернулся к себе в убеждении, что принцесса самая соблазнительная женщина при дворе Принцесса же, оставшись одна, с восторгом думала о неотразимом впечатлении, которое она произвела на короля.
   Но ее чувство оставалось пассивным, а у короля оно проявлялось бурно:
   Людовик был тогда молод и легко воспламенялся; к тому же он не считался ни с какими преградами для осуществления своих желаний.
   Король сообщил принцу, что все улажено, принцесса питает к нему полное уважение и самую искреннюю привязанность, но у нее гордый и недоверчивый характер и надо щадить ее самолюбие. Принц возразил ему своим обычным в разговорах с братом кисло-сладким тоном, что он не может толком объяснить себе самолюбие женщины, поступающей далеко не безупречно, и что вообще пострадавшее лицо в этом деле, бесспорно, он, принц.
   На это король ответил ему довольно резким тоном, показывавшим, как близко к сердцу принимал он интересы своей невестки:
   – Принцесса, слава богу, вне подозрений.
   – Со стороны других – да, я соглашаюсь, – ответил принц, – но я говорю о себе.
   – И вам, брат мой, я скажу, – продолжал король, – что поведение принцессы не заслуживает вашего порицания. Да, конечно, она молодая женщина, пожалуй, рассеянная и даже странная, но – в глубине души – благородная.
   Английский характер не всегда хорошо понимают во Франции, и свобода английских нравов нередко удивляет тех, кто не знает, какая душевная чистота лежит в ее основе.
   – Что же, – проговорил принц, начиная все более и более раздражаться, – если ваше величество даете отпущение грехов моей супруге, которую я обвиняю, то, конечно, она невинна, и мне остается только замолчать.
   – Послушайте, брат, – горячо возразил король, совесть которого нашептывала ему, что принц не совсем не прав, – послушайте, брат, все, что я говорю, и все, что делаю, направлено к вашему счастью. Я узнал, что вы жаловались на недостаток доверия и внимания со стороны принцессы, и не хотел, чтобы ваше беспокойство продолжалось. Мой долг охранять счастье вашей семьи, как и счастье ничтожнейшего из моих подданных. И я с удовольствием убедился, что вы тревожитесь напрасно.
   – Итак, ваше величество убедились в невиновности принцессы, – продолжал принц, как бы ведя допрос и пристально смотря на своего брата, – и я преклоняюсь перед королевской мудростью, но убеждены ли вы в невиновности тех, кто вызвал скандал, на который я жалуюсь?
   – Вы правы, брат, – сказал король. – Я об этом подумаю.
   Эти слова заключали в себе и утешение и приказание. Принц понял и удалился.
   Людовик же снова отправился к матери. Разговор с братом не удовлетворил его, и он чувствовал потребность добиться более полного оправдания своего поступка.
   Анна Австрийская не была такой же снисходительной к г-ну де Гишу, как к герцогу Бекингэму. С первых же слов она увидала, что Людовик нерасположен к суровости. Тогда она сама заговорила суровым тоном. Это была одна из обычных уловок королевы, когда ей хотелось добиться правды. Но Людовик уже вышел из детского возраста; он уже почти год был королем и научился притворяться.
   Внимательно слушая Анну Австрийскую, он по некоторым ее выразительным взглядам и ловким намекам убедился, что королева если и не угадала, то, по крайней мере, заподозрила его слабость к принцессе. Из всех его помощников Анна Австрийская была бы самым полезным, из всех врагов – самым опасным.
   Поэтому Людовик переменил тактику. Он обвинил принцессу, оправдал принца и спокойно выслушал все, что его мать говорила о де Гише, как выслушивал раньше ее речи о Бекингэме. Он ушел от нее, только когда она преисполнилась уверенностью, что одержала полную победу над ним.
   Вечером все придворные собрались на репетицию балета.
   За это время у бедного де Гиша побывало несколько посетителей. Одного из них он и ждал и боялся. Это был шевалье де Лоррен. Вид у шевалье был самый успокоительный. По его словам, принц находился в прекрасном настроении, так что можно было подумать, что на супружеском горизонте нет ни малейшего облачка. Да и вообще принц вовсе не злопамятен! С давних пор при дворе с легкой руки шевалье де Лоррена считалось, что из двоих сыновей Людовика XIII принц унаследовал отцовский характер – нерешительный, колеблющийся, с хорошими порывами, недобрый в своей основе, но, конечно, безвредный для друзей.
   Шевалье одобрял Гиша, доказывая ему, что принцесса скоро совсем возьмет верх над мужем и кто будет иметь влияние на нее, тот будет влиять и на принца.
   Де Гиш, человек осторожный и недоверчивый, отвечал:
   – Быть может, шевалье, но я считаю принцессу очень опасной.
   – Чем же?
   – Она утверждает, что принц не очень увлекается женщинами.
   – Это правда, – со смехом сказал шевалье де Лоррен.
   – Поэтому принцесса может избрать первого встречного, чтобы возбудить ревность мужа и вернуть его к себе.
   – Какая глубокая мысль! – воскликнул шевалье.
   – Какая верная! – вторил де Гиш.
   И тот и другой говорили не то, что думали. Де Гиш, обвиняя принцессу, мысленно просил у нее прощения. Шевалье, изумляясь глубине мысли де Гиша, увлекал его к пропасти.
   Тогда де Гиш прямо спросил его, какие последствия имела утренняя сцена и особенно – сцена во время обеда.
   – Да ведь я уже сказал вам, – отвечал шевалье де Лоррен, – все хохотали, и принц больше всех.
   – Однако, – заметил Гиш, – мне говорили о посещении принцессы королем.
   – Что же тут удивительного? Одна только принцесса не смеялась, и король заходил к ней, чтобы ее развеселить.
   – И что же?..
   – Да ничего не изменилось, все пойдет своим порядком.
   – И вечером будет репетиция балета?
   – Разумеется.
   – Вы уверены в этом?
   – Вполне.
   В этот момент в комнату с озабоченным видом вошел Рауль.
   Увидев его, шевалье, питавший к нему, как и ко всякому благородному человеку, тайную ненависть, тотчас же поднялся с места.
   – Так, значит, вы мне советуете?.. – обратился к нему де Гиш.
   – Советую вам спать спокойно, дорогой граф.
   – А я дам вам совершенно противоположный совет, де Гиш, – проговорил Рауль.
   – Какой, мой друг?
   – Сесть на коня и уехать в одно из ваших поместий.
   Ну, а там можете последовать совету шевалье и спать сколько вашей душе угодно.
   – Как, уехать? – воскликнул шевалье, прикидываясь изумленным. – Да зачем же де Гишу уезжать?
   – А затем, – ведь вы-то этого не можете не знать, – затем, что все наперебой говорят о сцене, которая разыгралась между принцем и де Гишем.
   Де Гиш побледнел.
   – Никто не говорит, – отвечал шевалье, – никто. Вы плохо осведомлены, господин де Бражелон.
   – Напротив, милостивый государь, я осведомлен очень хорошо и даю детищу дружеский совет.
   Во время этого спора немного сбитый с толку де Гиш попеременно поглядывал то на одного, то на другого советчика. Он чувствовал, что в этот момент идет игра, которая окажет влияние на всю его жизнь.
   – Не правда ли, – обратился шевалье к графу, – не правда ли, де Гиш, вся эта сцена была далеко но такая бурная, как, по-видимому, думает виконт де Бражелон, который, впрочем, при ней не присутствовал.
   – Дело не в том, – настаивал Рауль, – была ли она бурная или нет, так как я говорю не о самой сцене, а о последствиях, какие она может иметь.
   Я знаю, что принц грозил; я знаю, что принцесса плакала.
   – Принцесса плакала? – неосторожно вскричал де Гиш, всплеснув руками.
   – Вот как! – со смехом подхватил шевалье. – Этой подробности я не знал. Положительно, вы лучше меня осведомлены, господин де Бражелон.
   – Вот потому-то, что я лучше осведомлен, шевалье, я и настаиваю на том, чтобы Гиш уехал.
   – Простите, что противоречу вам, господин виконт, но еще раз повторяю, что в этом отъезде нет никакой нужды.
   – Отъезд был бы необходим.
   – Погоди! С чего бы вдруг ему уезжать?
   – А король? Король?
   – Король? – воскликнул де Гиш.
   – Предупреждаю тебя, что король принимает это дело близко к сердцу.
   – Полно! – успокоил его шевалье. – Король любит де Гиша и особенно его отца. Подумайте, если граф уедет, это послужит как бы признанием того, что он действительно заслуживает порицания. Ведь если человек скрывается, значит, он виноват или боится.
   – Не боится, а досадует, как всякий человек, которого напрасно обвиняют, – сказал Бражелон. – Придадим именно такой характер его отъезду, это очень легко сделать. Будем рассказывать, что мы оба приложили все усилия, чтобы удержать его, да вы и на самом деле удерживаете его, шевалье Да, да, де Гиш, вы ни в чем не повинны. Сегодняшняя сцена обидела вас. Вот и все. Право, уезжайте.
   – Нет, де Гиш, оставайтесь, – убеждал шевалье. – Оставайтесь именно потому, что вы ни в чем не повинны, как говорит господин де Бражелон.
   Еще раз простите, виконт, что я не согласен с вами.
   – Сделайте одолжение, милостивый государь, но заметьте, что изгнание, которому де Гиш сам себя подвергнет, протянется недолго. Он вернется когда вздумает, и его встретят улыбками, а гнев короля может, напротив, навлечь такую грозу, которой и конца не видно будет.
   Шевалье улыбнулся.
   – Э, черт возьми, этого-то я и добиваюсь, – прошептал он про себя, пожав плечами.
   Это движение не ускользнуло от графа. Он опасался, что если покинет двор, то другие могут принять это за трусость.
   – Нет, нет, – вскричал он. – Решено. Я остаюсь, Бражелон.
   – Обращаюсь к тебе как пророк, – печально проговорил Рауль, – горе тебе, де Гиш, горе тебе!
   – Я тоже пророк, только не пророк несчастья. Напротив, я настойчиво повторяю вам, граф, оставайтесь.
   – Так вы уверены, что сегодняшняя репетиция балета не отменена? спросил де Гиш.
   – Совершенно уверен.
   – Видишь, Рауль, – проговорил де Гиш, стараясь улыбнуться, – видишь сам, что наш двор не подготовлен к междоусобной войне, если он с таким усердием предается пляске. Признайся, что это так, Рауль.
   Рауль покачал головою.
   – Мне больше нечего сказать, – ответил он.
   – Но, наконец, – спросил шевалье, стараясь узнать, из каких источников черпал Рауль сведения, точность которых внутренне не мог не признать даже он, – вы говорите, что вы хорошо информированы, господин виконт; даже лучше, чем я, человек самый близкий к принцу. Как это могло получиться?
   – Ваша милость, – отвечал Рауль, – я преклоняюсь перед таким заявлением. Да, вы должны быть великолепно информированы и, как человек чести, не способны сказать что-нибудь, кроме того, что вы знаете, и не можете говорить иначе, чем вы думаете, я умолкаю, я признаю себя побежденным и уступаю вам поле битвы.
   И с видом человека, желающего только отдохнуть, он уселся в просторное кресло, пока граф звал прислугу, чтобы одеться.
   Шевалье надо было уходить, но он боялся, как бы Рауль, оставшись наедине с де Гишем, не отговорил его. Поэтому он прибегнул к последнему средству.
   – Принцесса сегодня будет ослепительна, – сказал он. – Она впервые выступает в костюме Помоны.
   – Ах, в самом деле! – воскликнул граф.
   – Да, да, – продолжал шевалье, – она уже распорядилась. Вы знаете, господин де Бражелон, что роль Весны взял на себя сам король.
   – Это будет восхитительно, – обрадовался де Гиш, – и это, пожалуй, важнейшая причина, заставляющая меня остаться Ведь я исполняю роль Вертумна и танцую с принцессой, так что без дозволения короля даже и не мог бы уехать, мой отъезд расстроил бы балет.
   – А я исполняю роль простого фавна, – сказал шевалье – Танцор я неважный, да притом у меня и ноги кривые До свидания, господа Не забудьте, граф, корзину с плодами, которую вы должны поднести Помоне.
   – Не забуду, будьте покойны, – заверил его восхищенный граф.
   – Ну, теперь он не уедет, можно быть уверенным, – говорил про себя шевалье де Лоррен, выходя из комнаты.
   Когда шевалье удалился, Рауль даже не пытался разубедить своего друга, он чувствовал, что все напрасно.
   – Граф, – промолвил он печальным мелодичным голосом, – вы отдаетесь опасной страсти Я вас знаю. Вы всегда впадаете в крайность, да и та, кого вы любите, тоже… Ну хорошо, предположим на минуту, что она полюбит вас.
   – О, никогда! – воскликнул Гиш.
   – Почему же никогда?
   – Потому что это было бы ужасным несчастьем для нас обоих.
   – Тогда, дорогой друг, вместо того, чтобы считать вас неосторожным, позвольте думать, что вы просто безумец.
   – Почему?
   – Вы уверены, что ничего не будете добиваться от той, кого вы любите?
   – О да, вполне уверен!
   – Если так, любите ее издали.
   – Как издали?
   – Да так. Не все ли равно, тут она или нет, если вы от нее ничего не добиваетесь? Ну, любите ее портрет или какую-нибудь вещь, данную на память.
   – Рауль!
   – Любите тень, мечту, химеру; любите любовь… а, вы отворачиваетесь?.. Но я умолкаю, идут ваши лакеи. В счастье ли, в несчастье вы всегда можете положиться на меня, де Гиш.
   – О, я в этом уверен!
   – Ну, вот и все, что я хотел вам сказать. Принарядитесь же хорошенько, де Гиш, будьте красавцем. Прощайте!
   – Разве вы не будете на репетиции балета, виконт?
   – Нет, мне надо сделать один визит. Ну, обнимите меня и прощайте.
   Собрание было назначено в покоях короля.
   Явились обе королевы, принцесса, несколько придворных дам и кавалеров. Все это общество в виде прелюдии к танцам занялось разговорами, как было принято в те времена.
   Вопреки утверждению шевалье де Лоррена, ни одна из дам не была одета в праздничный костюм, но всех занимали богатые наряды, нарисованные разными художниками для балета полубогов. Так называли королей и королев, пантеоном которых был Фонтенбло.
   Принц принес рисунок, на котором он был изображен в своей роли. Лицо его все еще было немного озабоченным. Он учтиво и почтительно приветствовал молодую королеву и свою мать. С супругою он раскланялся крайне небрежно и, отходя от нее, круто повернулся на каблуках. Этот поклон и эта холодность были замечены.
   Господин де Гиш вознаградил принцессу за эту холодность взглядом, полным огня, и принцесса, надо сказать, вернула ему этот взгляд с лихвой. Все решили, что де Гиш никогда не был так красив; взгляд принцессы как бы озарил светом лицо сына маршала де Граммона. Невестка короля почувствовала, что гроза собирается над со головой; она также ощущала, что в течение этого дня, в таком изобилии давшего материал для будущих событий, она была несправедлива, может быть, даже предала человека, который любил ее с такой страстью, с таким пылом.
   Ей казалось, что наступил момент воздать должное бедняге, с кем так жестоко обошлись нынче утром. Сердце ее громко говорило в пользу де Гиша. Она искренне жалела графа, и это давало ему преимущество перед всеми другими. В ее сердце не оставалось больше места ни для мужа, ни для короля, ни для лорда Бекингэма, – де Гиш в эту минуту царил безраздельно.
   Правда, принц тоже был красив, но невозможно было и сравнивать его с графом. Каждая женщина скажет, что между красотою любовника и красотою мужа огромная разница.
   Итак, после появления принца, после этого галантного сердечного приветствия, обращенного к молодой королеве и королеве-матери, после легкого свободного поклона принцессе, который отметили придворные, все, скажем мы, сложилось так, что преимущества были отданы любовнику перед супругом.
   Принц был слишком знатной особой, чтобы замечать такие мелочи. Нет ничего столь действенного, как твердо усвоенная мысль о собственном превосходстве, чтобы доказать неполноценность человеку, уже имеющему о самом себе такое мнение.
   Пришел король. Все пытались прочесть грядущие события во взгляде этого человека, который уже начинал владычествовать над миром.
   В противоположность своему мрачному брату, Людовик весь сиял. Взглянув на рисунки, которые к нему протягивали со всех сторон, он похвалил один и забраковал другие, единственным своим словом создавая счастливцев или несчастных.
   Вдруг краешком глаза посмотрев на принцессу, он подметил немой разговор между нею и графом.
   Король закусил губу и подошел к королевам:
   – Ваши величества, меня сейчас известили, что в Фонтенбло все приготовлено согласно моим распоряжениям.
   По всей зале пробежал шепот удовольствия. Король Прочел на всех лицах горячее желание получить приглашение на праздник.
   – Я еду завтра, – прибавил он.
   Воцарилось глубокое молчание.
   – И прошу всех присутствующих сопровождать меня.
   Радостная улыбка озарила все лица. Один только принц оставался по-прежнему в дурном настроении.
   Один за другим к королю стали подходить вельможи, спешившие поблагодарить его величество за приглашение.
   Подошел де Гиш.
   – Ах, граф, – сказал ему король, – а я не заметил вас.
   Граф поклонился. Принцесса побледнела.
   Де Гиш собирался открыть рот, чтобы произнести благодарность.
   – Граф, – остановил его король, – теперь как раз время озимых посевов. Я уверен, что ваши нормандские фермеры очень обрадовались бы вашему приезду к себе в поместье.
   После этой жестокой выходки король повернулся спиною к несчастному графу.
   Теперь побледнел и де Гиш. Он сделал два шага к королю, забыв, что можно только отвечать на вопросы его величества.
   – Я, кажется, плохо понял, – пролепетал он.
   Король слегка повернул голову и, бросив на Гиша один из тех холодных и пристальных взглядов, которые, как нож, вонзались в сердце людей, впавших в немилость, медленно отчеканил:
   – Я сказал: в ваше поместье.
   На лбу графа выступил холодный пот, пальцы разжались и выронили шляпу.
   Людовик бросил взгляд на мать, чтобы подчеркнуть перед ней полноту своей власти. Он отыскал также торжествующий взгляд брата и убедился, что тот доволен мщением. Наконец он остановил свои глаза на принцессе.
   Принцесса улыбалась, разговаривая с г-жой де Ноайль. Она ничего не слышала или делала вид, что не слышала.
   Шевалье де Лоррен тоже смотрел своим упорным враждебным взглядом, похожим на таран, сокрушающий препятствия. Один только де Гиш остался в кабинете короля. Постепенно все разошлись.