Дюма Александр. Виконт де Бражелон или десять лет спустя

   – Видите ли, я охотно сделаю это, – продолжал д'Артаньян, – поскольку наша беседа была достаточно любопытной.
   – Слушаю вас.
   – Итак, король вызвал меня к себе.
   – После моего ухода?
   – Вы находились в то время на последних ступенях дворцовой лестницы, как сообщили мне мушкетеры. Я явился. Друг мой, он был не то что красный – он был лиловый. Я еще не знал, что произошло между вами. Я увидел лишь сломанную пополам шпату, лежавшую на полу.
   «Господин д'Артаньян! – вскричал король, завидев меня, – здесь только что был граф де Ла Фер; он наглец!»
   «Наглец?!» – воскликнул я с таким выражением, что король сразу умолк.
   «Господин д'Артаньян, – продолжал, стиснув зубы, король, – готовы ли вы слушать меня и повиноваться моему приказу?»
   «Это мой долг, ваше величество».
   «Я пожелал избавить этого дворянина от позора быть арестованным у меня в кабинете, поскольку храню о нем кое-какие добрые воспоминания.
   Но… вы возьмете карету…»
   Я двинулся к дверям.
   «Если вам неприятно принимать участие в этом, неприятно арестовывать его, пошлите начальника моей личной охраны».
   «Ваше величество, – ответил я, – начальник охраны не нужен, раз я на дежурстве».
   «Я не хотел поручать вам столь щекотливое дело, – молвил король ласково, – ведь вы всегда безупречно служили мне, господин д'Артаньян».
   «Я не нахожу здесь ничего щекотливого, ваше величество. Я при исполнении служебных обязанностей, вот и все».
   «Но я думал, – сказал удивленно король, – что граф давний ваш друг?»
   «Будь он мне даже отцом, ваше величество, это не избавило бы меня от несения службы».
   Король посмотрел на меня, и мое бесстрастное лицо, очевидно, рассеяло его опасения.
   «Итак, вы арестуете графа де Ла Фер?»
   «Конечно, ваше величество, если вы мне отдадите подобный приказ».
   «Приказ! Я отдаю этот приказ».
   Я поклонился.
   «Где находится граф, ваше величество?»
   «Вы найдете его».
   «И арестую, где бы он ни был?»
   «Да… но постарайтесь, чтобы это произошло у него на квартире. Если он успел уехать к себе в поместье, выезжайте из Парижа и нагоните его в пути».
   Я наклонился снова, но не двинулся с места.
   «Что еще?» – спросил нетерпеливо король.
   «Я жду, ваше величество».
   «Чего же вы ждете?»
   «Подписанного вами приказа».
   Король, казалось, был недоволен.
   И в самом деле, это было новое проявление ничем не обузданной власти, проявление произвола, если уместно употреблять это слово, говоря о самодержавии. Король нехотя взял перо; помедлив немного, он написал:
   «Приказываю капитан-лейтенанту моих мушкетеров, шевалье д'Артаньяну, арестовать графа де Ла Фер, где бы он ни нашел его».
   Потом он повернулся ко мне. Я ждал с полнейшей невозмутимостью. Должно быть, он увидел в моем спокойствии вызов, потому что поспешно подписал этот приказ и, передавая его в мои руки, вскричал:
   «Идите!»
   Я повиновался, и вот я у вас.
   Атос пожал руку своего старого друга и произнес:
   – Ну что же? Идем!
   – Разве вам не требуется привести в порядок дела, прежде чем покинуть при таких обстоятельствах вашу квартиру?
   – Мне? Нет, не требуется.
   – Как же так?
   – Господи боже! Вы же знаете, д'Артаньян, что я всегда смотрел на себя как на простого путника на земле, готового отправиться на край света по приказу моего короля, готового перейти из этого мира в будущий по велению моего бога. Что еще требуется человеку, который предупрежден заранее? Дорожный баул или гроб. И сегодня я готов, как всегда. Везите ж меня!
   – А Бражелон?
   – Я воспитал его в тех же принципах, которыми руководствовался сам на протяжении своей жизни, и вы должны были заметить, что, увидев вас, он сразу же догадался о причинах вашего посещения. Мы сбили его на некоторое время со следа, по, будьте уверены, он достаточно подготовлен к моей опале, чтобы она могла чрезмерно его устрашить. Идем!
   – Идем, – спокойно сказал д'Артаньян.
   – Друг мой, сломав свою шпагу у короля и бросив ее обломки у его ног, я, по-видимому, свободен от обязанности вручить ее вам?
   – Вы правы. А впрочем, на кой черт мне нужна ваша шпага?
   – Как мне идти, перед вами или за вами?
   – Надо идти со мной под руку, – молвил д'Артаньян.
   Он взял графа де Ла Фер под руку и вместе с ним спустился с лестницы.
   Так они прошли до подъезда.
   Гримо, который встретился им в прихожей, посмотрел на них с беспокойством. Он достаточно хорошо знал жизнь и подумал, что тут не все ладно.
   – Ах, это ты, Гримо? – сказал Атос. – Мы уезжаем…
   – Покататься в моей карете, – перебил его д'Артаньян, сопровождая свои слова дружелюбным кивком, предназначенным для слуги.
   Гримо ответил гримасой, которая, по-видимому, должна была изображать улыбку. Он проводил обоих друзей до кареты. Атос вошел в нее первым, д'Артаньян вслед за ним, не сказав, впрочем, кучеру, куда ехать. Этот обыденный и ничем не примечательный отъезд Атоса и д'Артаньяна не вызвал никаких толков в квартале. Когда карета выехала на набережную, Атос нарушил молчание.
   – Вы, я вижу, везете меня в Бастилию?
   – Я? – удивился д'Артаньян. – О нет, я везу вас туда, куда вы сами пожелаете ехать, и никуда больше.
   – Как так? – спросил озадаченный этим ответом Атос.
   – Черт подери! Вы очень хорошо понимаете, дорогой граф, что я взял на себя поручение короля исключительно ради того, чтобы вы могли поступить по своему усмотрению. Не думаете же вы в самом деле, что я вот так просто, без раздумий, возьму и посажу вас в тюрьму! Если б я не предусмотрел всего наперед, я бы предоставил действовать начальнику королевской охраны.
   – Итак? – заключил Атос.
   – Итак, повторяю вам, мы едем туда, куда вы сами пожелаете ехать.
   – Узнаю вас, друг мой, – сказал Атос, заключая д'Артаньяна в объятия.
   – Черт возьми! Все это представляется мне чрезвычайно простым. Кучер доставит вас к заставе Кур-ла-Рен; там вы найдете коня, которого я велел держать для вас наготове; на этом коне вы проскачете три почтовых станции, не останавливаясь. Что до меня, то я между тем вернусь к королю, чтобы сообщить о вашем отъезде, и сделаю это только тогда, когда догнать вас будет уже невозможно. Затем вы достигнете Гавра, а из Гавра переправитесь в Англию. Там вы найдете уютный домик, подаренный мне моим другом Монком, не говоря уже о гостеприимстве, которое вы встретите со стороны короля Карла. Что вы можете возразить против этого плана?
   – Везите меня в Бастилию, – улыбнулся граф.
   – Вы упрямец! Но прежде все же подумайте.
   – О чем?
   – О том, что вам больше не двадцать лет. Поверьте, друг мой, я говорю, ставя на ваше место себя самого. Тюрьма для людей нашего возраста гибельна. Нет, нет, я не допущу, чтобы вы зачахли в тюрьме. При одной мысли об этом у меня голова идет кругом.
   – Друг мой, по счастью, я так же силен телом, как духом. И поверьте, я сохраню эту силу до последнего мгновения.
   – Но это вовсе не сила, это – безумие.
   – Нет, д'Артаньян, напротив, это – сам разум. Поверьте, прошу вас, что, обсуждая этот вопрос вместе с вами, я нисколько не задумываюсь над тем, угрожает ли вам мое спасение гибелью. Я поступил бы совершенно так же, как поступаете вы, и я воспользовался бы предоставленной вами возможностью, если бы считал для себя приличным бежать. Я принял бы от вас ту услугу, которую, при подобных обстоятельствах, и вы, без сомнения, приняли бы от меня. Нет, я слишком хорошо знаю вас, чтобы коснуться этой темы даже слегка.
   – Ах, когда б вы позволили мне действовать в соответствии с моим замыслом, – вздохнул д'Артаньян, – уж заставил бы я короля погоняться за вами!
   – Но ведь он все же король, друг мой.
   – О, это для меня безразлично, и хотя он король, я бы преспокойно сказал ему: «Заточайте, изгоняйте, истребляйте, ваше величество, все и вся во Франции и в целой Европе! Вы можете приказать мне арестовать и пронзить кинжалом кого вам будет угодно, будь то сам принц, ваш брат! Но ни в коем случае не прикасайтесь ни к одному из четырех мушкетеров, или, черт подери…»
   – Милый друг, – ответил спокойно Атос, – я хотел бы убедить вас в одной-единственной вещи, а именно в том, что я желаю быть арестованным и что я больше всего дорожу этим арестом.
   Д'Артаньян пожал плечами.
   – Да, это так, – продолжал Атос. – Если б вы отпустили меня, я бы добровольно явился в тюрьму. Я хочу доказать этому юнцу, ослепленному блеском своей короны, я хочу доказать ему, что он может быть первым среди людей только при том условии, что будет самым великодушным и самым мудрым из них. Он налагает на меня наказание, отправляет в тюрьму, он обрекает меня на пытку, ну что ж! Он злоупотребляет своею властью, и я хочу заставить его у знать, что такое угрызения совести, пока господь не явит ему, что такое возмездие.
   – Друг мой, – ответил на эти слова д'Артаньян, – я слишком хорошо знаю, что если вы произнесли «нет», – значит – нет. Я более не настаиваю. Вы хотите ехать в Бастилию?
   – Да, хочу.
   – Поедем! В Бастилию! – крикнул д'Артаньян кучеру.
   И, откинувшись на подушки кареты, он стал яростно кусать ус, что всегда означало, как было известно Атосу, что он уже принял решение или оно в нем только рождается. В карете, которая продолжала равномерно катиться, не ускоряя и не замедляя движения, воцарилось молчание. Атос взял мушкетера за руку и спросил:
   – Вы не сердитесь на меня, д'Артаньян?
   – Я? Чего же мне сердиться? Все, что вы делаете из героизма, я сделал бы из упрямства.
   – Но вы согласны со мной, вы согласны, что бог отомстит за меня, разве не так, д'Артаньян?
   – И я знаю людей на земле, которые охотно ему в этом помогут, – добавил капитан мушкетеров.

Глава 23.
ТРИ СОТРАПЕЗНИКА, КРАЙНЕ ПОРАЖЕННЫЕ ТЕМ ОБСТОЯТЕЛЬСТВОМ, ЧТО СОШЛИСЬ ВМЕСТЕ ЗА УЖИНОМ

   Карета подкатила к первым воротам Бастилии. Часовой велел кучеру остановить лошадей, но нескольких слов д'Артаньяна было достаточно, чтобы ее пропустили в крепость.
   И пока ехали по широкой сводчатой галерее, ведшей во двор коменданта, д'Артаньян, рысьи глаза которого видели решительно все, и даже сквозь стены, неожиданно вскрикнул:
   – Что я вижу, однако!
   – Что же вы видите, друг мой? – невозмутимо спросил Атос.
   – Посмотрите в том направлении.
   – Во двор?
   – Да, и поскорее.
   – Ну что ж, там карета, и в ней привезли, надо думать, такого же несчастного арестанта, как я.
   – Это было бы чрезвычайно забавно.
   – Вы говорите загадками, дорогой друг.
   – Поспешите взглянуть еще раз, чтобы увидеть, кто выйдет из этой кареты.
   Именно в это мгновение второй часовой снова остановил д'Артаньяна, и, пока выполнялись формальности, Атос имел возможность разглядеть на расстоянии ста шагов человека, на которого ему указывал капитан мушкетеров.
   Этот человек выходил из кареты у самых дверей управления коменданта.
   – Ну, – торопил д'Артаньян, – вы его видите?
   – Да, это человек в сером платье.
   – Что же вы скажете по этому поводу?
   – То, что я знаю о нем не слишком уж много; повторяю, это человек в сером платье, покидающий в данную минуту карету, вот и все.
   – Я готов биться об заклад! Это – он.
   – Кто же?
   – Арамис.
   – Арамис арестован? Немыслимо!
   – Я вовсе не утверждаю, что он арестован; ведь он один, никто не сопровождает его, и к тому же он приехал на своих лошадях.
   – В таком случае что он тут делает?
   – О, он коротко знаком с господином Безмо, комендантом Бастилии, сказал д'Артаньян, и в тоне его почувствовалась досада. – Черт подери, мы приехали в самое время.
   – Почему?
   – Чтобы встретиться с ним.
   – Что до меня, то я весьма сожалею об этом. Во-первых, потому, что Арамис огорчится, увидав меня при таких обстоятельствах, и, во-вторых, его огорчит, что мы увидели его здесь.
   – Ваше рассуждение безупречно.
   – К несчастью, когда встречаешься с кем-нибудь в этой крепости, отступить невозможно, сколько бы ты ни желал избегнуть свидания.
   – Послушайте, Атос, мне пришла в голову мысль: нужно избавить Арамиса от огорчения, о котором вы только что говорили.
   – Но как это сделать?
   – Я вам сейчас расскажу… а впрочем, предоставьте мне объяснить ему наше посещение крепости на мой собственный лад; я отнюдь не побуждаю вас лгать, для вас это было бы невыполнимо.
   – Но что же я должен сделать?
   – Знаете что, я буду лгать за двоих; с характером и повадками уроженца Гаскони это не так уж трудно.
   Атос рассмеялся. Карета остановилась у того же подъезда, где и карета, доставившая Арамиса, то есть, как мы уже указали, у порога управления коменданта.
   – Итак, решено? – вполголоса спросил д'Артаньян, обращаясь к Атосу.
   Атос выразил свое согласие кивком головы. Они стали подниматься по лестнице. Если кого-нибудь удивит, что д'Артаньян и Атос с такою легкостью проникли в Бастилию, то мы посоветуем такому читателю вспомнить, что при въезде, то есть у наиболее тщательно охраняемых крепостных ворот, д'Артаньян сказал часовому, что привез государственного преступника, тогда как у третьих ворот, то есть уже во внутреннем дворе крепости, он ограничился тем, что небрежно обронил: «К господину Безмо».
   И часовой тотчас же пропустил их к Безмо. Спустя несколько минут они оказались в комендантской столовой, и первым, кто попался на глаза д'Артаньяну, был Арамис, сидевший рядом с Безмо и дожидавшийся обеда, лакомый запах которого распространялся по всей квартире.
   Если д'Артаньян притворился, что изумлен этой встречей, то Арамису не было надобности изображать изумление: оно было искренним. При виде обоих друзей он вздрогнул и явственно выдал свое волнение.
   Атос и д'Артаньян между тем принялись как ни в чем не бывало здороваться с хозяином и Арамисом, и Безмо, удивленный и озадаченный присутствием этих трех гостей, начал всячески обхаживать их.
   – По какому случаю? – спросил Арамис.
   – С тем же вопросом и мы обращаемся к вам, – ответил ему д'Артаньян.
   – Уж не садимся ли мы все трое в тюрьму? – воскликнул Арамис нарочито весело.
   – Да, да! – заметил д'Артаньян. – От этих стен и в самом деле чертовски разит тюрьмой. Господин Безмо, вы, разумеется, помните, что приглашали меня обедать?
   – Я?! – вскричал пораженный Безмо.
   – Черт возьми! Да вы, никак, с облаков свалились! Неужели вы успели забыть о своем приглашении?
   Безмо побледнел, покраснел, взглянул на Арамиса, который, в свою очередь, смотрел на него в упор, и кончил тем, что пробормотал:
   – Конечно, я просто в восторге… но… честное слово… я совершенно не помню… Ах, до чего же у меня слабая память!
   – Но я, кажется, виноват перед вами, – сказал д'Артаньян с притворным раздражением в голосе.
   – Виноваты! Но в чем же?
   – В том, что вспомнил о вашем приглашении пообедать. Разве не так?
   Безмо бросился к нему и торопливо заговорил:
   – Не обижайтесь, дорогой капитан. У меня самая плохая голова во всем королевстве. Отнимите у меня моих голубей и мою голубятню – и я не стою самого последнего новобранца.
   – Наконец-то вы, кажется, начали вспоминать, – произнес заносчиво д'Артаньян.
   – Да, да, – ответил нерешительно комендант, – вспоминаю.
   – Это было у короля. Вы мне рассказали – не знаю уж что – про ваши счеты с господами Лувьером и Трамбле.
   – Да, – да, конечно.
   – И про благоволение к вам господина д'Эрбле.
   – А! – вскричал Арамис, устремив пристальный взгляд прямо в глаза несчастного коменданта. – А между тем вы жаловались на свою память, господин де Безмо.
   Безмо перебил мушкетера:
   – Ну как же! Конечно, вы правы. Я как сейчас вижу себя вместе с вами у короля. Тысяча извинений!
   Но заметьте, дорогой господин д'Артаньян, и в этот час, и в любой другой, званый или незваный, вы в моем доме – хозяин, вы и господин д'Эрбле, ваш друг, – сказал он, повернувшись к епископу, – и вы, сударь, – с поклоном добавил он, обращаясь к Атосу.
   – Я так всегда и считал, – ответил д'Артаньян. – Вот почему я и приехал. Будучи этим вечером свободен от службы в королевском дворце, я решил заехать к вам запросто и по дороге встретился с графом.
   Атос поклонился.
   – Граф, только что посетивший его величество, вручил мне приказ, требующий срочного исполнения. Мы были совсем близко от вас. Я решил все же повидаться с вами, хотя бы лишь для того, чтобы пожать вашу руку и представить вам графа, о котором вы с такой похвалой отзывались у короля в тот самый вечер, когда…
   – Прекрасно, прекрасно! Граф де Ла Фер, не так ли?
   – Он самый.
   – Добро пожаловать, граф.
   – И он останется с вами обедать. А я, бедная гончая, я должен мчаться по делам службы. Какие же вы счастливые смертные, вы, но не я! – добавил д'Артаньян, вздыхая с такой силою, с какою мог бы вздохнуть разве только Портос.
   – Значит, вы уезжаете? – воскликнули в один голос Арамис и Безмо, которых обрадовала приятная неожиданность.
   Это не ускользнуло от д'Артаньяна.
   – Я оставляю вместо себя благородного и любезного сотрапезника, – закончил д'Артаньян.
   И он слегка коснулся плеча Атоса, которого также удивило внезапное решение д'Артаньяна и который не смог скрыть изумления. Это, в свою очередь, было замечено Арамисом, но не Безмо, так как последний не отличался такой догадливостью, как трое друзей.
   – Итак, мы лишаемся вашего общества, – снова заговорил комендант.
   – Я отлучусь на час или, самое большее, полтора.
   К десерту я снова буду у вас.
   – В таком случае мы подождем, – пообещал Безмо.
   – Не надо, прошу вас. Вы поставите меня в крайне неловкое положение.
   – Но вы все же вернетесь? – спросил Атос с сомнением в голосе.
   – Разумеется, – сказал д'Артаньян, многозначительно пожимая ему на прощание руку.
   И он едва слышно добавил:
   – Ждите меня, Атос, будьте непринужденны. И, бога ради, не говорите о деле, которое привело нас с вами в Бастилию.
   Новое рукопожатие подтвердило графу, что он должен быть молчалив и непроницаем.
   Безмо проводил д'Артаньяна до самых дверей.
   Арамис, решив заставить Атоса заговорить, осыпал его кучей любезностей, но всякая добродетель Атоса была добродетелью высшей марки. Если б потребовалось, он мог бы сравняться в красноречии с лучшими ораторами на свете; но при случае он предпочел бы скорей умереть, чем произнести хоть один-единственный слог.
   Д'Артаньян уехал. Не прошло и десяти минут, как трое оставшихся сотрапезников уселись за стол, ломившийся от самых роскошных яств. Всевозможные жаркие, закуски, соленья, бесконечные вина сменяли друг друга на этом столе, оплачиваемом королевской казной с такой беспримерной щедростью, что Кольбер мог бы легко урезать две трети расходов, и никто в Бастилии от этого не отощал бы.
   Только Безмо ел и пил в свое удовольствие. Арамис ни от чего не отказывался; он отведывал всего понемножку. Что до Атоса, то после супа и трех необременительных блюд он больше ни к чему не притрагивался.
   Разговор был таким, каким может быть разговор между тремя собеседниками столь различного душевного склада, с такими несхожими мыслями и заботами.
   Арамис снова и снова возвращался к вопросу о том, по какой странной случайности Атос остался у Безмо, когда д'Артаньяна там не было, и почему тут не было д'Артаньяна, раз оставался Атос. Атос постиг ум Арамиса до тонкостей; он знал, что тот вечно что-то устраивает и затевает, вечно плетет сети каких-то интриг; рассмотрев хорошенько своего давнего друга, он понял, что и на этот раз Арамис увлечен весьма важными планами. Вслед за ним и Атос углубился в размышления о себе и не раз сам себя спрашивал, почему д'Артаньян столь неожиданно и поспешно покинул Бастилию, оставив там привезенного им заключенною, без соблюдения необходимых формальностей.
   Но не на этих действующих лицах повести остановим мы наше внимание.
   Мы покинем их за столом, перед остатками каплунов, дичи и рыбы, изуродованных ножом рачительного Безмо. Мы отправимся по следам д'Артаньяна, который, вскочив в ту же карету, что привезла его вместе с Атосом, крикнул в самое ухо кучеру:
   – К королю, и пусть мостовая запылает под нами!

Глава 24.
О ТОМ, ЧТО ПРОИСХОДИЛО В ЛУВРЕ, ПОКА УЖИНАЛИ В БАСТИЛИИ

   Как мы видели в одной из предшествующих глав, де Сент-Эньян выполнил поручение, которое король дал ему к Лавальер, но, несмотря на все свое красноречие, он не мог убедить юную девушку в том, что в лице короля у нее достаточно могущественный защитник и что она не нуждается больше ни в чьей помощи.
   При первых же словах королевского фаворита, сообщившего о раскрытии ее тайны, Луиза разразилась рыданиями и отдалась своему горю, которое король счел бы оскорбительным для себя, если б мог наблюдать за ним хотя бы уголком глаза. Де Сент-Эньян, выполняя обязанности посла, обиделся за своего господина и вернулся к нему с отчетом обо всем, что видел и слышал. Здесь-то мы и находим его в большом волнении перед еще более взволнованным королем.
   – Но что же она наконец решила? – спросил Людовик. – Что же она решила? Увижу ли я ее, по крайней мере, до ужина? Придет ли она или мне самому надо отправиться к ней?
   – Мне кажется, государь, что, если ваше величество желаете увидеться с ней, вам придется сделать не только первый шаг по направлению к ней, но и проделать весь путь.
   – Ничего для меня! Выходит, что этот Бражелон ей очень и очень по сердцу? – пробормотал Людовик XIV сквозь зубы.
   – О ваше величество, этого быть не может; мадемуазель де Лавальер любит вас, любит всем сердцем. Ведь вы знаете, что Бражелон принадлежит к той суровой породе людей, которые разыгрывают из себя римских героев.
   Король улыбнулся. Он знал, что это значит, – ведь он только что расстался с Атосом.
   – Что же касается мадемуазель де Лавальер, то она была воспитана на половине вдовствующей принцессы, то есть уединенно и в строгости. Жених и невеста обменялись клятвами пред луною и звездами, и теперь, государь, чтобы разрушить этот союз, нужен сам дьявол.
   Де Сент-Эньян надеялся развеселить короля, но добился обратного улыбка Людовика сменилась полной серьезностью. Он уже почувствовал то, о чем Атос говорил д'Артаньяну: раскаянье. Он думал о том, что молодые люди любили друг друга и поклялись в верности; что один из них сдержал свое слово, а другая – слишком честна и бесхитростна, чтобы не терзаться из-за своей измены.
   И вместе с раскаяньем сердце короля уколола ревность. Он не произнес больше ни слова и вместо того, чтобы отправиться к матери, к королеве или к принцессе и немного развлечься и посмешить дам, как он сам говорил об этом, он опустился в широкое кресло, сидя в котором его августейший отец, Людовик XIII, скучал вместе с Барада и Сен-Маром в течение стольких дней.
   Де Сент-Эньян понял, что развеселить короля сейчас невозможно. Он решился на крайнюю меру и произнес имя Луизы. Король поднял голову.
   – Как ваше величество предполагаете провести вечер? Надо ли предупредить мадемуазель де Лавальер?
   – Черт возьми! Она предупреждена, как мне кажется.
   – Устроим ли мы прогулку?
   – Мы только что возвратились с прогулки, – ответил король.
   – Что же мы станем делать, ваше величество?
   – Мечтать, де Сент-Эньян, мечтать каждый о своем. Когда мадемуазель де Лавальер достаточно оплачет то, что она оплакивает (в сердце короля все еще говорило раскаянье), тогда, быть может, она соблаговолит подать нам весть о себе.
   – Ах, ваше величество, как можете вы так неверно судить о столь преданном сердце?
   Король покраснел от досады, ревность начала мучить его. Де Сент-Эньян понимал, что положение усложняется, как вдруг раздвинулись складки портьеры. Король бросился к двери; первая его мысль была, что принесли записку от Лавальер. Но вместо посланца любви он увидел капитана мушкетеров, который молча застыл на порете.
   – Господин д'Артаньян! – сказал он. – Это вы!.. Ну как?
   Д'Артаньян посмотрел на де Сент-Эньяна. Глаза короля устремились в ту же сторону, что и глаза его капитана. Эти взгляды были бы ясны для всякого, тем более они были понятны де Сент-Эньяну. Придворный поклонился и вышел. Король и д'Артаньян остались наедине.
   – Итак, это сделано? – начал король.
   – Да, ваше величество, – серьезным тоном ответил капитан мушкетеров.
   – Сделано.
   Король умолк, он не находил нужных слов. Однако гордость не позволяла ему остановиться на сказанном. Если король принял решение, даже несправедливое, ему надо доказать всякому, кто присутствовал при том, как это решение принималось, и особенно себе самому, что он был прав, принимая его. Для этого существует лишь одно безотказно действующее средство, а именно – придумать вину для своей жертвы.
   Людовик, воспитанный Мазарини и Анной Австрийской, владел ремеслом короля лучше любого другого монарха. Он и на этот раз постарался представить доказательства этого. После непродолжительного молчания, во время которого он обдумывал про себя все то, что мы только что изложили, он небрежно бросил:
   – Что сказал граф?
   – Ничего, ваше величество.
   – Не дал же он арестовать себя молча?
   – Он сказал, что был готов к этому, ваше величество.
   Король вскинул голову и надменно произнес:
   – Полагаю, что граф де Ла Фер перестал разыгрывать из себя бунтаря?
   – Прежде всего, ваше величество, кого вы называете бунтарем? – спокойно спросил мушкетер. – Разве в глазах короля тот, кто не только дает себя запереть в Бастилию, но еще и сопротивляется тем, кто не хочет везти его в эту крепость, бунтарь?