Нюхтилин В. Мелхиседек

попытались научить нас, но мы забыли и их, и Нашего Учителя. Мы забыли Бога,
который нас создал. Не удивительно ли?
Но, как ни разительны уровни рассматриваемого, а надо возвращаться к
тому, чем мы закончили главу "Человек". А закончили ее мы вопросом - где
подтверждение того, что мы - венец творения? Венец не в смысле совершенства,
а в смысле конечного пункта череды живых организмов. Одно из подтверждений в
виде логического предположения мы дали выше. Теперь хотелось бы чего-либо
посущественнее. Есть такое подтверждение? Есть.
Тот, кто был внимателен, уже давно должен был его увидеть. Оно
буквально лежит на поверхности. Судите сами: если бы Ему были нужны не мы, а
кто-нибудь после нас, то Он не пришел бы к нам предупредить о приближении
Своего Царства и не искупил бы несправедливыми страданиями, (полученными от
нас же), наши же грехи. Он не был бы в этом заинтересован. Мы бы вообще
остались в неведении. Значит, нас это не касалось бы. Вечная жизнь вместе с
Ним нас не касалась бы, а не что-либо иное, хотелось бы заметить. А раз Он
пришел к нам, значит, мы Ему нужны и Он обещал нам вечную жизнь.
Зачем мы Ему нужны? Мы не знаем. Но трепетом благодарности и любви на
этот Замысел мы должны Ему ответить. Хотя бы соотносительно нашим понятиям.
Будущее человечества прекрасно. Но можем ли мы искренне и до конца
радоваться за будущее некоего неопределенного для нас грядущего
человечества, если конкретно каждого из нас, читающего это сейчас, настигнет
смерть? Стоит ли исполняться благодарностью в полной мере, если мы до этого
будущего не доживем, и смерть нас настигнет на его далеких подступах? Стоит.
Потому что смерть нас не настигнет.

Смерть

Почему мы так уверенно начинаем с того, что смерть не убьет каждого из
нас? Из существующего порядка вещей. На всем нашем предыдущем пути у нас
постоянно возникали узловые моменты, от прохождения которых зависело само
наличие или отсутствие смысла в окружающем нас мире и нашего места в этом
мире. Таких опасных пунктов было много, настолько много, что само их
количество, а также неизменно оптимальное их разрешение, говорит о том, что
в рассматриваемой нами системе вещей допуски настолько малы, что правильнее
было бы говорить вообще об отсутствии всяких допусков. Допуск - это предел
возможных погрешностей построения, за которым возникает невозможность
функционирования конструкции. Чем совершеннее конструкция, тем меньше в ней
допусков. Телега может ехать, кособочась и волоча один край, при отсутствии
одного из своих колес. Допуск огромен. Космический корабль рассыплется
оттого, что всего лишь одна из его заклепок пройдет неправильный режим
отпуска, каления, отжига, или еще какого-нибудь вида обработки. Допуск
минимален. Ракета намного совершеннее телеги и за это платит такими строгими
допусками. Если же конструкция этого мира создана Им, то она должна быть не
просто совершенней, она должна быть абсолютно совершенной. А в абсолютно
совершенной системе предполагается абсолютное отсутствие каких-либо
допусков. Говоря о смерти, мы подошли к моменту, когда все уже ясно, кроме
нее. Везде и во всем система доказала свое абсолютное совершенство. Просто
не может быть, чтобы оставшаяся мелочь свела все на нет. Отсюда и наша
уверенность.
А смерть в ее традиционном понимании, действительно сводит все на нет.
Она лишает все смысла в конце так же, как эволюция лишает все смысла в
начале. Несколько поколений советских людей воспитывалось на "крылатых
словах" о том, "что жизнь дана человеку только один раз, и прожить ее надо
так, чтобы...", и т.д. А какая, собственно, разница как надо ее прожить,
если она дана всего один раз? Какая, извините, лично мне разница? Что для
меня изменится, если я ее проживу не так? И что изменится, если я проживу ее
"так"? В любом случае меня это совсем не будет касаться после смерти. Любое
"надо" относительно моей единственной жизни вообще не должно ко мне никак
прилипать в этом случае!
При такой постановке вопроса смерть никак не может быть стимулом для
целенаправленно организованной жизни, поскольку смерть своим приходом
отменяет и саму жизнь, и все то, что мы "целенаправляли" в ее процессе.
В совершенной системе нет ничего лишнего, не работающего на общий
замысел. Так же точно и смерть, поскольку она присутствует в абсолютно
совершенной системе вещей, должна иметь свой смысл и свою пользу.
Следовательно, задача наша упрощается до смешного - надо просто найти пользу
этого явления и по достоинству оценить ее роль в общей системе совершенных
явлений. Естественно, задаваясь именно такой целью, - посмотреть пристально
на смерть в поисках ее истинного, благодатного смысла, мы должны исходить из
того, что у смерти обязательно должен быть именно такой благодатный смысл, а
не какой-либо другой. Этим и оправдывается наш уверенно оптимистический
напор в начале главы "Смерть".
Мы также не согласимся с тем, что искать не просто положительные
стороны смерти, а искать именно исключительно положительный ее характер,
является отголоском странностей психики тех, кто этим занят. Потому что уже
до нас существовало мнение, что смерть, все же, полезна, и люди, которые это
мнение высказали, не считаются странными. По крайней мере, ни под одним из
их бюстов или портретов мы на такую ссылку не натыкались. Это были все
подряд великие философы, и главную пользу от смерти они видели в том,
почему-то, что смерть - это источник потребности в философствовании. Некий
ключ зажигания, который включает высокие, отвлеченные от обыденного и
земного, размышления. Крутящим моментом в этом повороте ключа считается
неодолимый страх смерти, жуткое подсознательное ожидание величественной по
безысходной трагичности встречи с холодной и мертвой вечностью. В этой
трактовке смерть общепризнанно является олицетворением вечности, наполненным
ощущением страха и ужаса перед небытием, и это является тонусом к высокой и
сложной мыслительной деятельности. Не было бы смерти - не было бы философии.
Вот в чем великая польза.
Мы заранее отказываемся от бюстов и портретов, благодаря чему с легким
сердцем позволим себе с этим не согласиться. Если в этом усматривается
польза смерти, то это явное непонимание того, что под этим вообще
подразумевается. Во-первых, состояние страха и ужаса, может быть, и
воздействует тонизирующе, но нисколько не ободряюще. Ничего высокого из
этого состояния выплеснуться не может. Парализующее и стрессовое состояние
страха вряд ли может являться хорошим помощником для продуктивного поиска
светлых истин. Отсюда только один путь - к пессимизму и отрицанию, поскольку
смерть универсально отрицает любого мыслителя, а, как следствие, и то, что
он успевает намыслить к тому времени, когда она его выключит, как радио. Еще
Авиценна показал, что пышущий здоровьем барашек необратимо хиреет и помирает
только оттого, что рядом с его загончиком устанавливается клетка с волком.
Находясь рядом с таким волком, как смерть, барашек любой мысли также должен
хиреть и обессиливать. А зачем такая философия? И без нее бывает достаточно
тошно временами.
Понятно, что каменщик должен хвалить землетрясение - работы привалит
после разрушений много. В этом смысле от землетрясений есть несомненная
польза. Для каменщика. Но мы все, которые не каменщики, с удовольствием
обошлись бы без его ударного труда на почве таких печальных обстоятельств. В
данном случае каждый квадратный метр его кладки нас радовал бы только
относительно того, что стало лучше по отношению к тому, что было совсем
плохо. Но чистой радости, как в случае постройки дома не в порядке
восстановления его из праха, мы не испытывали бы. Также и та философия,
которая порождена страхом и ужасом, никак не может нам приносить чистой
радости, поскольку никакая техника ума не заслонит собой животного
оцепенения от мысли, что в недалеком будущем состоится вынос тела. Нашего
собственного.
Кроме того, какой смысл вообще философствовать, если не о жизни? Ведь
именно о ней вся философия, именно из-за нее весь сыр-бор разгорается в
философских спорах. Философия - это и есть непосредственно наука о жизни. А
какой смысл о ней, о жизни философствовать, если ее надо успеть прожить один
раз? Рассматривая жизнь, как хроническую болезнь со смертельным исходом, чем
подобало бы больше заниматься, - успеть пожить или успеть подумать, как надо
пожить? Если человек, считающий, что со смертью он исчезнет навсегда, не
живет жизнью, а только думает о ней, то, следовательно, он, тем самым,
отрицает саму жизнь, следовательно, он ничего ценного для себя в ее простых
радостях не нашел, он ее не понял, а, если он в ней ничего не понял, то
зачем он о ней философствует? Отказываясь от женщины вообще, например,
следовало бы собирать лавры в умствованиях о нестандартных формах
сексуального удовлетворения, а не в высоких платонических рассуждениях о
женщинах, как любовницах.
Философствование, наоборот, имеет смысл только тогда, когда жизнь
непобедима, и когда сознание этого делает философию радостной и свободной от
страха. Тогда, когда можно не торопиться прожить взахлеб одну конкретную
жизнь, зная, что в ней можно уделить время и тому и другому, потому что она
никогда не закончится.
Именно с этой позиции, отбросив всякие псевдопользы, мы должны
подходить к рассмотрению смерти, как явления. Исходя из абсолютной
осмысленности всего нас окружающего, мы просто обязаны предположить, что
смерть не может нести отрицающего и разрушающего смысла. Более того, она
должна иметь свой частный смысл, работающий на общий Его Замысел.
Вернемся к тому, что раз смерть находится в системе вещей, каждая из
которых подчинена смыслу, то и сама смерть должна подчиняться тому же
смыслу. Иначе она просто не должна находиться в данной системе вещей. Если
она инородное тело в столь совершенной системе, то она должна присутствовать
не в порядке вещей, а только аномально. В порядке катастрофы. В качестве
экстремально возникающего явления, нарушающего общие закономерности той
среды, для которой она инородна. При этом, как любое инородное тело, она
должна всеми силами враждебной среды отторгаться, как, например, через нарыв
отторгается заноза из тканей тела. Однако, как мы знаем, смерть присутствует
везде и всюду, неизменно и неистребимо. Как мирится с этим такая мощная, все
регулирующая система, если смерть для нее - враждебный, несовместимый
элемент? Абсолютно совершенной системе, с такой совершенной
целесообразностью, не составило бы труда получить иммунитет от разрушения
своего смысла. Будь так, что смерть есть разрушительница жизни, то жизнь в
любом ее проявлении должна неукоснительно и абсолютно надежно защищаться
всем своим порядком вещей, действующим в системе. Система не допустила бы
непрестанного присутствия в себе инородного, разрушающего все, фактора.
А что видим мы? Создатель совершенно не позаботился об охране жизни.
Мало того, что Он ввел смерть органично в суть самих объектов жизни, как
долженствующих умереть обязательно, Он также не создал ничего такого, что
позволяло бы создаваемой Им жизни хотя бы дотягивать свой положенный
биологический срок и умирать естественной смертью! Любая случайность, любой
каприз или глупость самих объектов жизни могут мгновенно прекратить как их
собственную жизнь, так и жизнь других объектов. Жизнь не охраняется вообще
ничем! Если в пределах абсолютно совершенной системы жизни одни формы жизни
могут убивать другие формы жизни, чтобы обеспечивать собственную жизнь или
просто некий комфорт, (как в случае с комарами и мухами), то такое массовое
проявление можно считать не то, что допуском, а полноправным составным
элементом этой системы. А полноправный составной элемент любой системы не
может не соответствовать общему назначению системы.
Если смысл вышеозначенной системы (как мы выяснили ранее) - жизнь, то
мы должны придти к выводу, (имея в виду смертность всего живого), что это
как раз именно сама непрерывная общая жизнь выступает в некоем прерывном
состоянии своих отдельных частных представителей. Ну, и почему так
происходит? Почему частная индивидуальная жизнь в системе общей постоянной
жизни мерцает, как маяк, - то загорится, то погаснет? Каждая кошка, каждый
мотылек, каждый человек по отдельности умирают, а кошки, мотыльки и люди,
как таковые, есть всегда. Наверное, потому, что источник у жизни
нематериальный, как мы выяснили ранее, а проявлять себя ему приходится в
материальной сфере бытия, которая для него является неестественным,
искусственным состоянием. Об этом, утомляющем его характере проявления на
материи, говорит хотя бы такая потребность всего живого, как сон, который
наступает как передышка организму, уставшему от преодоления сопротивления
материального мира в течение дня. Все это вполне дает нам основания
подумать, что смерть - это большая подсказка, которая говорит нам о том, что
материальная жизнь совсем не то, что надо, не то, что задумано, не то, за
что надо цепляться. В ней нет особой ценности, поскольку она ничем не
защищена в конструкции устройства мира и она неполноценна в смысле формы
жизни, поскольку требует иссушающих саму жизнь затрат на оживление собой
мертвой материи. Запомним эту подсказку и отметим себе, что, разрушая живую
материальную субстанцию в индивидуальных эпизодах, смерть как таковая в
таком случае вообще не разрушает ничего, потому что умершее постоянно
замещается новым живым.
О том, что материальное проявление жизни требует постоянных,
неестественных по затруднительности, затрат от жизненного источника,
деликатно напоминает и тот факт, что жизненная сила не резко исчезает в
живом теле в момент его смерти, а постепенно угасает пропорционально времени
своего материального проявления и затратам на осуществление материальных
процессов. Проще говоря - пропорционально возрасту. Самое важное, что здесь
необходимо выделить, так это то, что с угасанием жизненной силы в теле
происходит не старение материи, (потому что человек только в день теряет 500
000 000 (!) клеток и получает при этом столько же новых, а за год (!) его
тело обновляется полностью новыми клетками), а происходит сокращение
жизненных сил, делающих эту материю все менее и менее оживленной. Материя
одна и та же, что в теле 10-летнего живчика, и что в теле 99-летнего
непоседы, который аж дважды в день требует перенести его от телевизора на
веранду и обратно! Этот удивительный факт становится второй подсказкой,
которая говорит нам о том, что не только источник жизни находится вне
материи, но и источник смерти - тоже вне ее, потому что смерть - это всего
лишь прекращение поступления жизненных сил, от потери которых живая материя
мгновенно разваливается на свои неживые составляющие, которые еще минуту
назад были живыми.
Кроме того, мы также вправе сделать вывод о том, что такое неуклонное и
очень постепенное затухание жизненных сил организмов, а не стабильное по
жизненным возможностям их состояние во времени, говорит о том, что это сама
жизнь запрограммирована на постепенное свое ослабевание и прекращение своего
проявления. Жизнь приходит в избытке, а уходит, едва проявляясь, плавно
исчезая с материального своего полигона. Отсюда мы видим, что это не смерть
врывается в жизнь, и убивает ее, перекрывая постоянное по интенсивности
поступление жизненной силы, а сама жизненная сила, (разумная сила, как мы
уже знаем), намеренно и разумно постепенно ограничивает себя в проявлении,
заранее задумано прекращая свое действие в нужное время. Образно говоря,
придет смерть, или не придет, - для жизни неважно. Она сама (жизнь) придет
туда, куда надо. То есть, смерть - это некий поступательно приближающийся
этап жизни, а не ее резкое прерывание. Это не есть уничтожение жизни, это
свободное выражение разумной воли самой жизни начать, когда надо, и
прекратить когда надо в нужных ей параметрах свое конкретное проявление на
конкретном количестве материи.
Это совершенно очевидно, поскольку нематериальные явления (а источник
жизни - нематериальный) не поддаются измерению и не имеют числовых
выражений, вследствие чего неизмеримый, а, иначе говоря, неиссякаемый
источник жизни, мог бы вечно оживлять любой организм, если бы это ему
понадобилось. Но ему этого не нужно, поэтому мы и говорим о добровольном и
запрограммированном рабочем процессе жизни, который происходит циклично, и
отдельные его циклы мы называем нехорошим словом "смерть" и неоправданно
впадаем в ужас при их периодическом наступлении.
Все это хорошо, но, положа руку на сердце, - разве легче становится
оттого, что не смерть убивает жизнь, а сама жизнь выступает добровольно в
таком прерывном состоянии? Нас-то никто все равно не спрашивает, ни смерть,
ни сама жизнь, - хотим мы или нет "прерываться"! Все равно страшно и все
равно ужас с нами. Конечно, если бы с нами был не ужас, а Бог, то нам
страшно не было бы. Весь ужас как раз оттого, что не хватает живой веры в
Живого Бога, отчего и порождается такое опустошительное недоверие к тому,
что происходит, когда приходит смерть. Но раз в нас нет достаточной Веры, то
надо хотя бы умом постигнуть то, что может эту Веру укрепить. Для этого надо
пойти в саму смерть и посмотреть ей в глаза, задавая наши традиционно
нетрадиционные вопросы. А, ведь, самый простой и легкий путь отыскать смерть
для диалога - не дорога к моргу, а знакомство именно с тем самым ужасом,
который сидит в нас, и не надо никуда далеко ходить, чтобы на месте
разобраться с ним, - авось этот ужас что-нибудь и подскажет?
Вот с этим ужасом мы и попробуем познакомиться. Похоже, он нам только
кажется старым знакомым. На самом деле мы его совсем не знаем, потому что
достаточно за углом появиться его черному развевающемуся плащу и широкополой
зловещей шляпе, как мы, кинув опознавательное :"Здрасьте!", уносимся от него
со всех ног домой, прячемся под кровать, и ждем, когда страшный дядя-ужас
пройдет мимо нашего дома по своим делам, чтобы никогда больше не вспоминать
о нем, пока он каким-то случаем не мелькнет на горизонте снова. Психологи
называют это "прятать страх в подсознание". Когда мы не хотим с кем-то
знакомиться, мы не отвечаем на телефонные звонки и не открываем дверь. При
этом мы считаем, что мы знаем достаточно о том, кого избегаем, чтобы не
иметь с ним дела. Но как можно знать достаточно о том, с чем не знаком
вообще? Как можно знать, не зная? Мы думаем, что знаем, потому что боимся
знать. Страх смерти не дает нам знать смерть, потому что мы не в силах
трезво мыслить о таких вещах, как исчезновение самих себя из этой жизни.
А может быть дядя-ужас добрый? Может быть, это у него спецодежда такая,
а сам он творит добрые дела? Почему мы его так боимся? Он ведь лично нам еще
ничего плохого не сделал! Нельзя не оставлять ему ни одного шанса, ведь даже
люди, которые дарят нашему ребенку в день рождения барабан и дудку, имели бы
право на оправдательное слово и на последнее желание после него! Может быть,
и этот страх не так страшен? Мы просто должны, как цивилизованные люди,
предоставить все возможности его адвокатам. Для этого вылезем из-под кровати
и спокойно подумаем.
Откуда берется этот страх смерти? Почему не греет все то, что мы до сих
пор выяснили о разумности жизни, совершенстве мира и безобидности смерти?
Чего, собственно, мы не можем принять и с чем не можем смириться?
Похоже, что мы боимся того, о чем вообще не имеем ни малейшего
представления! Ведь, если жизни не касается, придет смерть или не придет, то
нас это и подавно не должно касаться! Пока есть мы - нет нашей смерти, а
когда есть наша смерть - нас уже нет. Вместе, исходя из этого, мы вообще
никак не можем сосуществовать! Мы даже не можем со смертью встретиться как
следует, поскольку если нас, благодаря ей, уже нет, то мы ничего не можем
ощущать, а, следовательно, не можем судить, страшно это или не страшно,
когда нас нет? Может быть это наоборот - очень весело? Откуда мы знаем? Не
видно никаких поводов для страха.
Может быть, нас пугает само состояние небытия? Состояние, когда нас нет
в известном нам мире? Тоже неправдоподобное объяснение, поскольку мы же не
страшимся того факта, что до нашего рождения было точно же такое небытие, и
нас точно также не было в известном нам мире! Мы к этому относимся спокойно
и миролюбиво. Следовательно, само небытие, как таковое, не вызывает у нас
аллергии. Страх не отсюда.
Может быть, страх смерти в нас заложен Им, как и все остальное в нашей
программе? Это был бы неплохой выход, но, во-первых, мы знаем, что Его
авторитет в большинстве случаев, как это ни страшно, из-за недостатка Веры
не примиряет со смертью. В этом случае мы пришли бы туда, откуда вышли,
поэтому нет смысла развивать этот вариант. А во-вторых - какой смысл было
Ему помещать в нас страх перед тем, что бессильно, как мы уже выяснили,
перед жизнью самим порядком, Им же и созданным?
Если мы не знаем состояния смерти, и не можем бояться того, о чем не
имеем ни малейшего представления, как и того, о чем никогда не можем
получить хоть малейшего представления, и, если страх в нас не вложен
изначально, то - откуда он? Давайте попробуем войти в этот страх и пережить
его, вникая в источники паники и безграничного, жуткого до душевного мрака,
отчаяния.
Тот, кому это удастся, несомненно, согласится с тем, что, препарируя
свое состояние отчаяния, которое охватывает нас при мысли о смерти, мы
понимаем, что не принимаем мы не что-нибудь иное, а именно расставание с
жизнью. Смерть пугает нас не состоянием иного, неведомого бытия, а
состоянием потери хорошо нам ведомого данного нашего бытия. Мы боимся не
самой смерти, а боимся потерять жизнь. Вот что в нас заложено! Стремление к
вечной жизни! Программа жизни запрограммирована на затухание и прекращение в
материальном мире, но она не программирует нас на то, что это естественный и
непреложный дли жизни вообще характер абсолютного конца. Неприятие
свертывания жизни в понятной нам материальной форме происходит потому, что
мы неосознанно знаем, что жизнь не должна прекращаться и не должна
заканчиваться! Это наша живая связь с Ним, которая возмущается всем своим
запредельным для нас существом, когда видит, что жизнь обрывается, поскольку
именно этот обрыв воспринимается ею как нарушение общей программы. В нас
заложен не страх перед смертью, как перед отдельным явлением, таким, как
боль, страдание, позор, предательство и т.д., в нас заложен страх перед
нарушением нашей живой вечной связи с жизнью. В нас работает программа вечно
жить в нематериальной форме, которая настороженно недоумевает, когда в
материальной форме происходит что-то, не присущее Генеральной Программе. Эта
программа вложена в нас как основная, и не принимаем мы видимую нами
материальную смерть именно как нарушение своей основной программы вечно
жить. Против этого мы восстаем совершенно закономерно, поскольку это не
стыкуется с главным смыслом нашего создания. Не встаем же мы непримиримо на
борьбу с тем, что молодость уходит. Мы с этим относительно легко смиряемся и
даже находим много преимуществ в зрелости и в старости. В нас нет программы
резвиться всеми силами и соками в материальном мире вечно! То, что
происходит с нами при старении, слегка нас огорчает, но не убивает, а ведь и
с молодостью, согласно логике смерти, мы расстаемся также навсегда! Но это
не затрагивает нашей сущности, как созданных Им элементов Его бытия, поэтому
и не рождает ужаса и отчаяния. Раз не важен материальный мир, то не важны и
навсегда проходящие этапы нашего возраста в этом мире. А только намек на
будущую смерть вызывает резкое отторжение всей психики, потому что это
затрагивает именно суть самого смысла нашего сотворения. Если бы Он сотворил
нас смертными, то Он не закладывал бы в нас страха перед смертью, или вообще
убрал бы его, как убрал способность к телепатии или к телекинезу.
Итак, смерть заложена в порядок вещей, как мы уже выяснили, но наше
желание жить вечно также заложено в тот же порядок вещей, а две
несовместимые вещи не могут закладываться в один органичный порядок.
Следовательно, и то и другое должно быть совместимым. Зная, что жизнь, как
базовая цель Сотворения, первичнее смерти, (смерть это, всего лишь,
самопроизвольное самоограничение жизни на одном из своих этапов), мы должны
брать за основу первичное из двух противоречивых состояний, а отсюда вывод
лишь один - мы должны доверять своему желанию жить вечно и не бояться
потерять материальную жизнь, страх чего мы и называем страхом смерти.
Такой абстрактный подход убеждает, но не успокаивает до конца. Понятно,
что жизнь вечна, как явление нематериальное, и циклична, как вынужденная
принимать материальные формы. Понятно, так же, что смерть - это не
разрушение жизни, а момент одного из циклов самой жизни, но нет душе покоя,
потому что, переходя от абстракции к конкретным вещам, мы не можем не
столкнуться с тем фактом, что каждый из нас, даже самый продвинутый в
понимании смерти и жизни, вскорости физически все-таки умрет. Понимая, что