Нюхтилин В. Мелхиседек

догадаться предъявить свои права сразу на всю Землю. По первенству
заселения. Единственное, что остается среди народов вне спора, и что
позволяет им говорить, что везде есть хорошие люди, и везде есть плохие
люди, так это - единообразное понимание того, что такое "хорошие" и что
такое "плохие".
Откуда вообще во всем этом инстинктивность кровных уз родства сменилось
патриотизмом, в котором личное благо и благо государства стали
неразделимыми? Если выгода одного государства может смениться для человека
выгодой другого государства, то разве в целесообразности исторической выгоды
должны мы искать истоки любви к Отчизне? В таком случае мы должны все
полюбить Соединенные Штаты или Швецию, где живется выгоднее, чем где-либо.
Откуда вообще берется эта собирательная нравственность верности Родине?
Понятно было бы, если бы она сменила собой любовь к родне, но она ее не
только не сменяет, но и ничего оттуда не забирает. Человек так же любит свою
родню, а через любовь к Родине любит и все остальные семьи своего
государства, и у него появляется теплое понятие "наши" уже обо всем народе,
а не только о своих сродственниках. Какая историческая необходимость могла
породить собой такую жизненную нагрузку? Разве не проще было бы жить вообще
без этого? Что человеку до необъятного и непонятного по деталям государства
и до всех остальных "наших", которых он вообще не знает, а если и знает, то,
только ругаясь в метро, или толкаясь на лестничной очереди в столовой
летнего курорта? За что человек любит свое государство и его ущербы с
внешней стороны переживает, как личные оскорбления? Ведь государство ему -
не мать, не жена, не сестра и даже не друг детства. Он может принимать его
полезность и по достоинству ценить его преимущества, но откуда любовь, как
мера гражданской нравственности? Очень полезна и имеет многие преимущества,
например, некоторая работа. Но одну и ту же работу могут одни любить, а
другие не любить - никто не скажет, что подл или дурен тот человек, который
не любит свою работу. А любовь к Стране опять действует в качестве
обязательного элемента нравственности в человеке, без которого он презираем
как предатель. Придти такая общая для всех программа может только от Бога,
поскольку сам смысл такой любви никак не проистекает из ее необходимости по
историческим предпосылкам или историческим преимуществам для человека, ведь,
почему бы и не поменять страну, как работу? А потому.
Впрочем, гораздо проще эту мысль выразить на другом примере, более
волнующем душу. Когда человек отказывается от земных радостей и, борясь со
своей плотью, ставит перед собой идею безбрачия, то мы это называем
аскетизмом. То есть отказом от удовольствия через борьбу с ним своими
добровольными запретами в душе. Это (почему-то) приравнивается к
нравственному подвигу и считается, что на такое идет только тот человек,
душа которого попала под непосредственный взор самого Бога, потому что
земные целесообразности не могут порождать желания аскезы. Только
мистически-божественные повеления духу могут быть его источником. Пусть так.
Скорее всего, это действительно так. Но разве брак - это не форма аскезы?
Разве есть хоть какие-то выгоды для плоти в том, что по незыблемому закону
морали в браке должна сохраняться верность? Если бы мораль не препятствовала
непринужденному половому соединению любых людей, понравившихся друг другу,
то разве от этого меньше в мире стало бы радости и счастливого огня для
людей? Откуда, если брать природу человека, могла из нее породиться такая
установка на добровольный отказ от получения единственно настоящего
удовольствия, возможность которого Бог нам показал, но не дал? Какими такими
усилиями своей души или генов человек мог решить для себя, что пусть будут
не спеты сотни этих пленительных дуэтов, пусть будут не слиты сотни этих душ
в одном взрывном порыве, пусть мелькнут и исчезнут навсегда в мимолетных
встречах жизни люди, сока тела которых никогда не познать, пусть взметнутся
и сразу же угаснут искры в глазах, говорящих друг другу "я тебя хочу", из-за
того только, что сказать такое не глазами - нельзя? Неужели сам человек
решил, что так для него будет лучше? Неужели в этом есть хоть какой-то смысл
для истории, экономики, политики, размножения, выживания или для
безопасности, который мог бы пересилить собой это подавляемое всеми, но не
оставляющее никогда влечение к новому партнеру? И разве не противодействует
это тому, что заставляют делать гены? Что породило эту добровольную
повсеместную жертву, которую бездонно пожирает время и старость? Кому бы это
мешало, если бы это было столь же нравственным, как подать руку или сделать
комплимент? Откуда этот закон, переступая который в открытую, люди в итоге
саморазрушаются? Такой закон человеку мог установить только Он, ибо только
Его закон может довлеть над нашей природой, и только Ему ведомо - в чем
смысл этого ограничения.
На одном этом примере уже видно, что нравственность не может быть
предметом личных потребностей, а скорее, наоборот, она есть ответ на некий
сверхличный человеку заказ, осуществленный через общественное, то есть
историческое, содержание постоянно усложняемой формы. Условия
нравственности, таким образом, формируются извне мира, а не изнутри
человека. Вряд ли в настоящее время стало больше праведных людей, чем их
было во все другие времена, но уровень нравственности невероятно усилился и,
конечно же, не за счет увеличения доли более благоразумного по характеру
населения человечества. За счет чего это произошло? Праведность, как
соответствие нормам морали, среди людей в процентном отношении осталась той
же. Но сами нормы соответствия этой праведности повысились. Почему? Личные
устремления, потребности, инстинкты, соображения выгоды, удобства и т.д. не
могут заставлять человека улучшать свою нравственность, а даже более
заставляют его за нее бороться именно в ущерб вышеперечисленным целям. Таким
образом, не внутренняя работа над собой, а наличие незыблемых нравственных
принципов, появляющихся ниоткуда по некоему поступательному плану
нарастания, заставляют человека совершенствовать свое соответствие Добру,
ибо по своей силе данная программа не позволяет человеку ее духовно
оспаривать, а воспринимается как гипнотический приказ. А вот после получения
такого приказа человечество уже через внутреннюю работу над собой исполняет
его через подстройку своих привычных норм морали к постоянно усложняющимся
рубежам соответствия.
Более того, говоря об истории, (а не надо забывать, что мы по-прежнему
остаемся в рамках темы "История", в которой ищем тот исторический субъект,
через который нам ставится задача), мы должны будем, в конце концов,
признать, что только наличие общих понятий нравственности лежит в основе
общей истории человечества. Народы, не способные договориться друг с другом
вообще ни о чем, если бы не имели каждый в себе этого неписаного пакта общих
принципов морали, который неукоснительно соблюдается всеми, вообще не нашли
бы точек соприкосновения друг с другом. Все были бы чужими, потому что общая
нравственность - это единственный принимаемый всеми радостно и ожидательно
знак родства! Нравственность, понимаемая всеми одинаково, дает единственную
возможность вообще для какой-либо истории. Если к нам прилетят инопланетяне,
полностью соответствующие нам биологически, но совсем с другими понятиями о
морали, то у нас с ними доброго контакта не произойдет, а если и произойдет,
то только в виде взаимного уничтожения. А если прилетят инопланетяне,
которые будут иметь по восемь ног и по шестнадцать глаз, но они полностью
будут разделять с нами те же самые понятия хорошего и плохого, то они станут
нашими братьями. Возникнет новая форма межпланетно-межнациональных
отношений. Возникнет общая история. А с теми, кто на вид абсолютно такой же,
как мы, договориться мы не сможем вообще ни о чем, если они, например, будут
из какой-то своей неполноценной расы развивать мясную породу, которую в
возрасте около 18 лет отправляют на убой и переработку, или считают, что
убийство чужого ребенка - это вполне естественный и разумный способ
воздействия на конкурента для решения конфликтов в свою пользу.
Не существуй на земле такого обязательного, приходящего со стороны в
сознание всех людей из всех народов, понятия того, что можно, а чего нельзя,
Земля не просто превратилась бы в существующие обособленно клубы и салоны по
национально-государственному признаку, Земля превратилась бы в жуткое поле
постоянных битв, тревожных встреч и ожидания нападения. Потому что, как рысь
с леопардом не могут дружить, а пантера с ягуаром обходят друг друга
стороной, несмотря на то, что все они из одной семьи, так и люди не имели бы
обязательной уверенности в ненападении на себя, и не имели бы сдерживающих
центров души, не позволяющих нападать на другого. Люди были бы зверьми
относительно чужих себе людей. Непонимание чужого языка не мешает людям
стремиться к взаимодействию и совместному сосуществованию, а несовпадение
категоричных установок на понятия Добра, превратило бы людей в совершенно
разные виды живых существ по расовому и национальному внешнему признаку,
(как это происходит, например, с семейством кошачьих), даже если бы люди
имели один язык на всех. То есть, нравственность - это и есть история в
каком-то смысле, поскольку делает своим наличием многообразное - единым и
общечеловеческим.
История, как мы видим, все более и более становится общечеловеческой
при абсолютно разном национальном содержании каждого народа не просто сама
собой по внутриисторическим причинам. Разделенные на физическом уровне по
своим национальным каморкам люди, в свою очередь совершенно едины на своем
духовном плане тоже не сами из себя. Именно Добро, этот духовный каркас
истории, без которого она рассыпалась бы в своем материальном оформлении,
входит в историю и в человека не откуда-либо, а от Бога. Естественно, что
этот, оформляющий все в себя каркас, постоянно усложняется в своей
конструкции по какому-то осознанному Плану, в котором мы можем рассмотреть
постоянное поступление порциями Добра в историю, и постоянное его властное
укрепление в системе принятых координат человеческой нравственности. Если
отдать дань моде, то можно выспренно сказать, что происходит постоянное
"квантование Добра" в систему обеспечения исторических процессов. Это не
всем будет понятно, но об этом скажут все, что это понятно, потому что
сегодня через кванты (как в свое время через электричество) стремятся
объяснить все. В данном случае с нашей стороны это даже не улыбка авгура, а
уже его игривое перемигивание. Вот так вот.
В общем, именно в этом (в постоянном поступлении Добра непрерывными
порциями) и состоит содержание истории, которая при постановке одних и тех
же неизменных задач человеку, все время меняет и усложняет заданные условия
нравственности для их решения. А через историческую необходимость решения
данных задач человек попадает в обязательную ситуацию постоянной работы над
собой. Уклониться от нравственной борьбы он не может. Потому что перед ним
встает конкретная историческая необходимость жизни, которую надо сегодня же
решать, и за которой, в свою очередь, его ждет каждый раз все более высокое,
все более сложное нравственное ограничение допустимого зла. Если за видимыми
изменениями исторических субъектов ничего, на самом деле, не стоит, то
неуклонное и поступательное внедрение нравственности в историю как раз и
создает ту самую историю, в которой есть движение, непрерывность, постоянное
изменение и наполняемое Богом содержание. Похоже, что мы нашли то, что
хотели. Можно кричать "ура".
Но пока воздержимся...
И даже не по соображениям логики, или из-за того, что в рукаве у нас
спрятаны еще какие-либо сомнения, которые следует эффектно вынуть и столь же
эффектно развенчать. Просто - не вызывается ничем такая радость. Нет ни
ощущения праздника, ни состояния облегчения, как в тех случаях, когда старые
проблемы решаются, и начинается другая по качеству жизнь. Есть просто
приятное утомление, или некая утомленная удовлетворенность. И даже какое-то
разочарование чуткий читатель мог бы уловить. Не говорит ли это нам о том,
что мы все еще не в конце пути? Конечно же, говорит. Чего-то не хватает, не
так ли? Чего?<>div Похоже, что путь к этому ответу лежит через
некоторые логические парадоксы, которые высвечивались поочередно в процессе
нашего движения к знанию своей задачи. К знанию! Это - первый парадокс,
который читатель, конечно же, уже давно заметил. И считает уловкой автора
тот факт, что тот на нем совсем не останавливается. Так сказать,
искусственной натяжкой рассуждений под заданный заранее итог. Но это - не
так. Да, действительно, все, чего мы достигли в наших выводах - это лишь
получили знание о том, что знали и так. Зная, через совесть и через
требования морали свою задачу изначально, и, более того, основывая всю
логику своей оценки именно на этом знании, мы закончили тем, что объявили -
вот теперь, основываясь на том, что мы знаем, мы можем утверждать, что мы
действительно знаем о том, на чем мы основываемся. Мы просто перевели это
истинное сверхлогическое знание совести в логические категории - и все. А
отсюда же вылез и второй парадокс - незаметно для себя мы пошли по пути
создания учения, хотя не только не претендуем на столь высокую цель, но и
вообще ее не ставили и не искали, заранее оговорившись, что не собираемся
втискивать в сонм этических учений еще какое-нибудь свое.
Но все это не так страшно. Во-первых, это говорит о том, что для
реализации сверхзнания Добра нам все же мало этого не формулируемого знания,
каким бы сильным оно не было. Если бы хватало только его одного, то Добро
уже давно победило бы зло. Следовательно, мы искали там, где что-то можно и
нужно найти. Все было не пустым занятием. Но, найдя это, мы выяснили, что
когда сформулировали его, оно стало совсем не тем, чем было. Потому что,
(во-вторых), мы, попытавшись его сформулировать, пошли естественным для
человека путем, и через логику выводов вышли на обычное знание в виде
изложенного в единой системе свода закономерных положений. Мы просто
заменили Его Знание на собственное "знание". Перенеся идею из Его Реальности
в свою, мы потеряли вдохновляющую силу Этой Идеи. И нам это надо как-то
преодолеть, потому что человеческим явным знанием никогда ничего не решается
для самого человека в нравственности. Как бы не было верно логическое знание
- оно не способно нацеливать душу человека, где вмещаются понятия Добра.
Душа устроена на восприятие интуитивного знания, а не на логические догмы.
Она их понимает, но не воспринимает, как своего Хозяина! Говоря о намерении,
мы естественно предполагаем здесь некое волевое устремление. Может быть, в
таком случае, наше знание может действовать на нашу волю, а через нее уже
потом давать силу нашему намерению? Может быть, этим путем как-то можно
использовать наше логически законкретизированное ощущение Добра? Нет,
нельзя. Не только для души, но и для воли человека логическое знание ничего
не дает. На каждой пачке сигарет написано: "Курение опасно для Вашего
здоровья". Здесь разве есть несовершенство или сомнительность знания? Нет,
это верно и не может никем быть оспорено. И что? Поможет это знание,
прочитав его на пачке, сразу же ее выбросить и помыть руки? Увы. И воля тоже
не воспринимает знания, как повелителя. Иначе люди не курили бы, часовые не
спали бы на посту, водители не переезжали бы перекресток на красный свет, а
все дважды в день чистили зубы специальной пастой. Итак, знание, как
таковое, в виде логических установок, ничего не дает ни душе, ни воле. Мы
должны преодолеть эту его бессильную форму.
Но это только первая причина для беспокойства. Вторая состоит в том,
что, выведя для себя некоторое учение о задаче человека, мы сразу же должны
понять, что мы не вывели тем самым для себя ничего. Потому что любое учение
ничего не способно вывести. В какой-то мере короткая фраза Минздрава на
пачке сигарет - это тоже учение. В нем есть основная мысль, предыстория ее
зарождения и гранитно-бетонная аргументация. Не каждый трактат может с ней
поспорить в этих качествах. Но никакое учение, как видно на данном примере,
не может иметь для нас обязательности, потому что оно имеет своим источником
наш ум, а знание Добра имеет источником Ум Бога, который Своей Силой
подчиняет себе и наш ум, и нашу душу, и нашу волю. Наше знание бьет мимо, а
Его - заставляет исполнять.
Второе: никакое учение не может охватывать согласием со своим знанием
всех без исключения людей, насколько верным оно бы ни было. Оно может быть
хорошим, но касаться не всех. То же учение о вреде курения не затрагивает,
например, тех, кто не курит. Оно не для них. Хотя, закурить, конечно же,
теоретически могут все. Но это только теоретически. А, например, еще более
краткое учение, такое, как: "Корми грудью!", вообще не может звать за собой
каждого даже теоретически. Конечно, этическое знание могло бы собрать под
себя заинтересованность всех и каждого, но при этом его аргументация так же
должна иметь под собой все основания, которые могли бы живо затрагивать всех
и каждого. А это трудно себе представить. Например, преступников, оно вообще
не заинтересует. Даже, если в качестве наказания заставить их слушать такое
учение перед сном по радио, то оно к ним не пробьется, - они для себя
проблемы этики давно уже решили. Единственное, что из него они вынесут, так
это то, что их бить при задержании нехорошо. С этим они согласятся. А с
остальным, - нет. Или, например, ленивый от природы человек плохо воспримет
в этом учении положение о том, что счастье и добродетель - в труде. В этой
части учение для него уже не будет актуальным. У него есть на этот счет свое
мнение, и все аргументы будут стрелять вхолостую, из-за чего даже
количественно он воспримет учение не полностью. Выпадет из-под него.
Женщина, у которой муж пьет и едва доползает до кровати, не воспримет
высокой идеи о сохранении супружеской верности, а будет наоборот ей всячески
противодействовать в душе. И вполне законно. Ибо звание супруга
подразумевается не столько подписью в брачных документах, сколько
супружескими обязательствами перед нею и детьми. Можно ли считать супругом
того, кто превратил дом просто в ночлежку? И для каждого любого отдельного
случая нужна своя аргументация и свой разбор полетов для выявления вины или
безвинности. Ни одному учению это не под силу. Следовательно, всеобщей
задачи человечества на базе учения не сформировать.
И третье - учения создаются людьми. А люди создаются временем, которое
имеет в себе исторические этапы. Любое внятное учение стареет. То, что
сегодня хочется сказать человечеству мудрецами, - со временем может стать
или глупостью, или капканом, если этому точно следовать в его же букве.
Жесткие формулировки учений требуют их жесткой трактовки, а понятия морали,
как мы видим в истории, гибки и постоянно совершенствуемы. Рано или поздно
старая обойма учения уже не сможет вставляться в новый магазин этики.
Умирают заданные условия нравственности, и умирают учения, которые их своими
положениями пытались отразить. Поэтому, зная теперь о вечно изменяющейся
конструкции, содержащей в себе моральные устои правил этики, мы должны не
сомневаться и в том, что ни одно учение за ними не угонится и не
предвосхитит на будущее. Не зря, ведь, наиболее живучими оказываются те
учения религиозного толка, которые высказаны иносказательно и неопределенно.
К ним всегда можно подсоединить через распознавание аллегорий нынешние
взгляды и все, вроде бы, остается в силе. А этические учения, например,
древних греков, где четкость мысли и четкость обоснования красивы и
закончены по смыслу, - благополучно скончались. Выглядят наивными или
варварскими (как идея Платона, например, о том, чтобы жены были общими, а
люди жили в казармах, где все для всех одинаково, благодаря чему не будет
поводов для искушения злом).
Неизвестно, что будет с нами дальше, и где в каком месте невиданным
злом завтра станет то, что сегодня ускользает от этой прямой оценки.
Например, это может случиться с абортами, которые являются по своему прямому
смыслу убийством ребенка, но пока еще не оцениваются столь категорично.
Придет время, Бог изменит что-то в нашем знании об этом, и за этот грех
будут судить так же, как сейчас судят за удушение нежелательных
новорожденных случайными мамами, которые не только мамы по недоразумению, но
и люди только по названию и внешнему виду. Такое с абортами может произойти,
а может и не произойти. Кто знает Планы Бога? Какое учение сможет ручаться
за что-то здесь или в чем-либо другом? Никакое.
Поэтому, получив такую мертвую изначально форму знания о Живом Знании,
мы должны его вновь преобразовать в нечто, что может снова тянуться к нам
живительным светом от Него, а не отрыгиваться из нас же в виде
перебродившего продукта настоянных мыслей.
Зачем нам это нужно? Затем, во-первых, что в мире есть те же самые
знания, которые через умопомрачения народов могут полностью забивать своим
ложным стимулом голос совести. Таких случаев массового помешательства в
истории немало: фашизм в Германии, основанный на идее "сверхчеловека";
марксизм в России, имеющий вид самоубийства этого государства, где и верх и
низ делали все, чтобы России не стало, и ее не стало в крови и атеистическом
бесчинстве; работорговля неграми; истребление армян турками; период
сексуальной революции в Швеции; культ воров в Грузии в 70-90- годах конца XX
века; резня палестинцев в Израиле сразу после образования этого государства;
культурная революция в Китае; исламская революция в Иране; северокорейский
военный социализм и т.д. Несмотря на массовый характер этих происшествий
истории (на их внешний вид), их внутренний смысл для нас должен состоять в
том, что для каждого человека в составе этих безумных масс теперь
становилось возможным все, и этика как бы отменялась во имя цели, которую
ставило всякий раз новое головокружительное учение. То есть, мы должны
признать, что ориентир совести совершенно недостаточен для того, чтобы мы не
сбивались с Его пути. Какое-то горячее убеждение со стороны может эту
совесть заглушить, и нам не помешало бы иметь свое собственное убеждение,
которое могло бы превращать в ничто любую пропаганду зла под видом любых
высоких государственных, идеологических, финансовых или других целей. Это
убеждение не должно быть логическим, чтобы быть универсальным и неуязвимым
для любого случая. Оно должно быть внутренним, невыговариваемым, но
непреодолимым. Таким, чтобы с ним ничто не могло соперничать. Оно должно
быть от Бога. Только у него не может быть соперников.
Во-вторых, нам нужно этому знанию-убеждению придать вид
дисциплинирующего сверхзнания и потому, что в мире есть искушения. В этом
случае уже не через эффект толпы в нас могут извне проникать побуждения
отмахнуться от совести, а извнутри нас самих появляются нашептывания
собственных причин повременить на время с совестью и апологетика тонких
предпосылок того, что лучше (на "пока", конечно!) ее совсем отключить. Зло
совершается человеком в немалой доле своих причин именно через искушение, то
есть через сознательное преодоление сверхлогического знания совести
логическими аргументами. Поэтому, поднаторев в учениях и знаниях, можно
всегда найти основания для того, чтобы не просто убедить себя в том, что
результат нарушения этики по своей выгоде в данном случае превосходит
награды спокойной совести, но и даже в том, что по определенной внутренней
логике, не видимой наружному равнодушному наблюдателю, данное зло есть
совсем и не зло, а необходимость. Потому что для его совершения есть
определенные, ведомые только мне самому, правильные основания. То есть,
делая плохое, самого себя можно убедить в том, что делаешь хорошо.
Все это может навести на ложную мысль о том, что нечто из разума может
побеждать совесть. Но этого не происходит. Совесть никуда не уходит и
никогда не поддается на уговоры. Ее не берет ни один аргумент. И рано или
поздно, когда человек устает от этих своих самозабалтывающих монологов,
выясняется, что все осталось там же, где и было - вот она совесть, не
изменившая ни в чем своего первоначального мнения, как будто ничего и не
слышала в оправдание. Но уже поздно - зло свершилось.
Поэтому, едва ступив на путь оформления какого-либо учения, мы должны с
этого пути тут же сворачивать, ибо это не путь вперед, а кружение вокруг
истины.
Ну и куда нам свернуть? Вывод очевиден - к Богу. Если мы хотим достичь
соответствия Богу, то надо не просто знать о Боге, логически обосновав, что
Он есть, и логически определив, чего Он от нас хочет, надо еще и знать Бога,
то есть иметь Его в себе в виде убеждения, эталона, силы сопротивления злу и
устремленности к правильному направлению намерения. А этого логикой не