Нюхтилин В. Мелхиседек

Добра для остальных. То есть моральный критерий здесь должен появиться
раньше применяющей его идеи пользы, иначе в сферу нравственности попали бы и
педофилы, и воры, как субъекты нравственности, претендующие на собственную
пользу от нее. Таким образом, всеобщая польза не может быть источником
нравственного критерия, потому что данный критерий заранее определяет не
огульное включение всех намерений в систему их свободного осуществления ради
пользы как таковой, а совершает собой избирание по соответствию уже
существующим принципам морали.
И остается последний возможный источник нравственности в человеке - его
личные ощущения. Они могут не связываться с выгодой и пользой, а
основываться на душевном удовлетворении, или комфорте. Или, наоборот, на
чувстве духовного страдания и дискомфорта. Это похоже на то, что Иисус
говорил в виде некоторого общего правила поведения - поступай с другими так,
как хочешь, чтобы поступали с тобой. В центре - человеческие ощущения,
желания или нежелания того или другого. Но и здесь похожесть опасная,
поскольку Иисус говорил это пришедшим к Нему за "глаголами жизни вечной", и,
напутствуя их этим "золотым правилом", Иисус заранее предполагал, что эти
люди имеют в своем намерении Бога и Добро. Вытянутым из контекста Евангелия
(письменного свидетельства обстоятельств земной жизни Спасителя) данное
правило не сможет иметь универсального применения, поскольку на этом
основании могут с игриво-назойливым прищуром размахивать своими правами,
например, мазохисты или гомосексуалисты, предлагающие с ними делать то же,
что они намереваются сделать с вами, а также просто беспринципные люди без
далеко идущих целей. Однако если исходить из того, что нравственность
создавалась на базе своих ощущений нормальными людьми (когда-то, может быть,
таких было больше), такую возможность, на первый взгляд, признать можно.
Но в этом случае мы должны предположить за человеком некий опыт, по
итогам которого у него возникали соответствующие душевные переживания, и
которые научили его - это хорошо, а это плохо. Ведь, если человек не получил
знание Добра и зла изначально, то он должен был его получить по результатам
взаимоотношений с другими людьми, через выводы о том, что было ему хорошо, а
что было ему плохо. На основании этих выводов он мог относить к Добру то,
что лило ему на душу елей, а к злу то, что вызывало страдания. Но, тогда,
чем бы вызывались эти душевные страдания и неудовлетворенности, если бы в
его душе уже не было эталонов Добра? Что могло бы оскорбить, унизить,
покоробить, разочаровать, расстроить, устыдить и смутить человека? Если в
душе нет никаких понятий Доброго, то зло существует в виде нормы, которая
принимается естественно и без дискомфорта. Точно так же и Добро. Без любого
из этих эталонов невозможно отличить одно от другого, следовательно, если
Добро и зло неразличимы на начальном периоде накопления нравственных
переживаний, то нет никакой нравственности (ибо нравственность - это и есть
непосредственно различение Добра и зла), и, следовательно, не может быть
никаких нравственных переживаний, не может быть никакого их опыта, и, в
итоге, никакого построения модели нравственных отношений для всеобщего
блага. Если в душе нет ожидания должного варианта, то любой вариант законен,
и не должен вызывать чувства страдания из-за несоответствия идеально
ожидаемого, реально происшедшему. Если нет понятия хорошего, то относительно
чего в душе может появиться понятие плохого? Такая невозделанная душа должна
жадно принимать в себя все, что в нее брошено, и взращивать это в себе как
нормально сущее! С чем сталкивался бы опыт жизни в душе, и что могло бы
придавать этому опыту вид зла, если в душе уже не жило бы знание о Добре? То
есть, личные чувства без внутреннего этического шаблона не могут быть
источником нравственности, а могут быть только ее следствием, и эти
моральные шаблоны - производное от готовой уже конструкции нравственности.
А если бы они, эти личные переживания и ощущения даже и стали бы этим
источником, то нравственность ограничилась бы понятиями физически неприятных
ощущений - боли, голода, неудовлетворенности полового желания, страха и т.д.
Духовных переживаний не могло бы быть. Потому что если пигмей не страдает
относительно того, что у него нет микроволновки, то только оттого, что он
вообще не знает, что микроволновка существует. В его душе ее нет, поэтому и
нет страданий по ее поводу. И по опыту своих ощущений он не может сказать:
"Микроволновка - это удобно и хорошо, а горячая зола - неудобно и плохо". Он
может только сказать, что несколько часов, которые тратятся на пропекание
лепешек в золе, это ни хорошо и ни плохо, а так, как надо, ибо единственно
возможно. А вот если бы он знал, что те же лепешки можно испечь за три
минуты, то это вызвало бы у него понятие о том, что на золе готовить пищу
долго, а, следовательно, и плохо - жене некогда книжки читать. В душе был бы
эталон, и несоответствие с эталоном вызывало бы расстройства. То есть, не
имея понятий о том, что нарушение морали приводит к душевным ранам, (а иметь
такие понятия можно только в том случае, если уже есть знание о том, чем
может наноситься такая рана), никаких душевных ран получить невозможно. И на
такой бесконфликтной пустоте нравственность не только не может создаваться
из ничего, но и при первых же своих случайных проявлениях должна глушиться,
так как нарушает непобедимый комфорт тиши да глади равного принятия всего
происшедшего, как должного. В таких случаях исполнительные шаманы лечили бы
ощущения душевных мук так же, как лечили лихорадку - симптом боли есть,
пользы от нее никакой, надо избавляться.
Теперь, убедившись, что особых оснований приписывать мораль к
собственным достижениям у нас нет, поищем за ней Бога.
Начнем. И начнем с историчности. Первая письменность и незапамятно
более раннее устное творчество говорят о том, что понятия любви, ненависти,
верности, предательства, доблести, справедливости, хитрости, жестокости,
мстительности, воровства, убийства, наказания, распутства, благородства,
прощения, трудолюбия, подлости, лжи, сострадания, гордости, презрения и
т.д., были в ходу во все времена, и во все времена имели нравственную
оценку. Ничего нового, ни мы сами не сможем добавить, ни в самой истории не
прибавилось чего-либо относительно самых первых ее свидетельств.
Незамысловатая оценка данного факта может сразу же создать картину того, что
нравственность неисторична. Но, вглядываясь в нее именно через историю, мы
обнаружим, что данное внешнее затруднение разрешается удивительно складным и
неожиданно компенсирующим все образом. Действительно, рассмотрев историю
всех нравственных категорий, мы не видим изменения, дополнения или
исчезновения каких-то нравственных понятий в процессе времени. Они
присутствуют в полном, завершенном и неизменном составе. Одни и те же
понятия на протяжении тысячелетий. Но мы видим постоянное изменение
содержания данных понятий! Понятия остаются, но содержания, составляющие их,
постоянно изменяются! Мы уже упоминали, что увидеть это можно только через
непосредственно сами эти содержания, и нам придется соединить анализ
историчности морали с анализом ее содержания. Так и сделаем.
Итак, нравственность в истории. Начать можно с Библии, которая является
в каком-то смысле исторической хроникой, и даже в этом авторитетном для всех
источнике мы спокойно применяем сегодняшнюю нравственную оценку для
происходящего в те далекие времена, не соответствующую декларируемому
содержанию Библии! Например, когда в Библии пишется, что это именно Бог
требовал от евреев, чтобы те поголовно уничтожали всех до одного жителей тех
городов, которые они захватывали, то мы Библии не верим, не правда ли? Наша
нынешняя нравственность не допускает того, чтобы Бог настаивал именно на
таком способе обращения с населением покоренных городов. Тем более, мы не
верим Библии, когда в ней пишется, что Бог наказывал кого-либо из вождей
еврейского народа только за то, что тот поубивал всех, включая и детей, но
оставил, например, скот (вообще уже ни в чем не повинный перед
завоевателями). Вот, например, как царь Давид поступал с аммонитянами:
"вывел и положил их под пилы, под железные молотилки, под железные топоры, и
бросил их в обжигательные печи. Так он поступал со всеми городами
Аммонитскими" (2 Царств, 12:31). То, что тщательно передавалось иудеями из
поколения в поколение, как единый образец для подражания, сегодня вызывает у
нас отвращение. Но на этом основании мы ведь не считаем Библию учебником
фашизма. Мы как-то списываем это на нравственный примитивизм общества тех
времен, которое не только еще не знало, что пилить пилами мирных жителей
негоже, но и не считало это фактом, который, будучи внесенным в хроники,
имел бы постыдное, а не доблестное значение! Здесь мы видим, как изменилось
во времени содержание, например, такого понятия, как "доблесть" (понятие о
необходимых составляющих воинской чести). Нравственность с тех времен
шагнула так далеко, что зверское убийство не только перестало быть
богоугодным делом в глазах людей, но и сама звериность тех народов имеет
наше снисхождение, как нечто, только начинающее формироваться в
нравственность!
Давайте, сравним гладиаторские бои со спортивными состязаниями нашего
века. Есть разница? Огромная! Особенно, если представлять гладиаторство не
по кинофильмам. На самом же деле, на этих площадках, конечно, все было не
так красиво. На этой арене визжали раненые, волочились человеческие потроха
по пыли, перемешиваясь с мозгами и блевотиной, а дикие звери рвали живых
вопящих людей на части. Чтобы было более интересно, гладиаторов редко
выпускали, так сказать, в их естественном состоянии. Для увеличения
забавности происходящего им давали тупые и короткие мечи, одевали на голову
шлемы и маски, от которых они становились полуслепыми, разбрасывали по арене
металлические колючки, связывали гладиаторов между собой, стреноживали им
ноги, привязывали одну руку к спине и т.д. И этот мерзкий ужас был любимым
зрелищем! И ни у одного из самых просвещенных римлян того времени мы не
найдем ни одного слова не то, чтобы осуждения этой пакости, но и даже
размышления над тем, насколько это нравственно или безнравственно вообще в
силу самого факта! В то время это было совершенно нравственно! Убийство
людьми друг друга, организованное другими людьми для собственной забавы, ни
у кого ничего не затрагивало ни в совести, ни вообще нигде в душе!
А что сейчас? За толчок соперника на борт - 2 минуты, за удар ногами
сзади в подкате - красная карточка, за простое притрагивание к противнику с
мячом - фол. В боксе перчатки, а удушающие приемы запрещены в вольной
борьбе. А там, где они разрешены, ни один зритель не может своим большим
пальцем решить судьбу удушаемого - вмешается судья и остановит схватку. А
ведь спорт живет на деньги зрителей! Если бы зритель хотел жестокости, а не
уважительного к сопернику мастерства, то эта жестокость также процветала бы
на нынешних аренах, как процветала она в Риме. Но прошли времена и зритель
не тот. Вряд ли человек стал праведнее, но планка нравственности повысилась,
и теперь каждый должен или гасить в себе плотоядную жестокость наблюдателя
увечий, или ходить на такие концерты, как рестлинг, где весь бой
репетируется до полного автоматизма и при полной имитации всего, что там
происходит. Даже октагон, на котором бои происходят якобы без правил,
запрещает удары локтем, укусы, выкалывание глаз, откручивание вторичных
половых признаков и прочее, что может нанести травму, несовместимую со
здоровьем или жизнью. Гладиаторы таких поблажек не знали. Понятия о Добре
были другими.
Вспомним историю обращения с военнопленными. Раньше их приносили в
жертву, убивали или делали рабами. Высшей доблестью было со стороны
правителей высечь на нетленном камне, что столько-то военнопленных было
сожжено на жертвеннике, столько-то убито как-нибудь особенно по-изуверски,
столько-то обращены в рабство и т.д. Этим питалась земная слава царей.
Количеством замученных и убитых людей! А еще более славными считались такие
решения вождей, как поотрубать всем военнопленным кому руку, кому ногу - и
отпустить. А еще лучше - ослепить и отпустить! Вот тогда слава просто сияла
над самой фигурой предводителя! Более геройского вряд ли что-то еще мог
предпринять победитель. Причем наша ирония в те времена была бы совершенно
неуместна, потому что по всем понятиям всех подданных считалось, что
настоящий царь именно своей жестокостью и безжалостностью являет собой
высшую добродетель, доступную человеку.
После появления оружия, способного поражать войска не в тесном
контакте, а на расстоянии, военнопленных стали использовать в качестве
живого щита, или в качестве рабочей силы, устанавливающей под огнем
(стрелами) противника осадные сооружения. При малейшей нехватке воды или
пищи военнопленных просто убивали. В те же времена плененных стали
использовать в качестве гладиаторов, гребцов на галерах, которые жили чуть
дольше гладиаторов, и в качестве живых мишеней для тренировки меткости
лучников. Но уже никто не рубал им руки, и никто не кидал их в жертвенный
костер. Какая-то установка на уровень нравственности в мире изменилась. По
крайней мере, их только использовали, как не имеющую ценности вещь, но не
похвалялись зверствами над ними. Само зверство перестало быть притягательным
для навешивания на его факты лавров добродетели.
После этого, правда, с военнопленными по-прежнему делали, что хотели,
но это уже стало относиться к оттенкам войны, а не к прославляющим деяниям.
Потихоньку, потихоньку, а появились лагеря, где пленных содержали, лечили,
обменивали на своих и заставляли работать. В конце концов, даже появились
всякие конвенции, обязывающие к гуманному обращению с плененными. Эти
конвенции редко когда соблюдаются и редко когда кем вспоминаются, но теперь
нечеловеческое обращение с военнопленными не демонстрируется в качестве
достижений, а утаивается в качестве преступления. Войны есть войны, чем бы
ни воевал в них человек, а пленник есть пленник, когда бы это не произошло
во времени, но понятие нравственности для обращения с ним не всегда было
одним и тем же. Произошла гуманизация понятия, то есть совершилось его явное
движение к Добру.
Рабство когда-то было просто формой собственности, когда слуга или
мастеровой приравнивались по правам к любой другой вещи, принадлежащей
хозяину. Что такое могло измениться в человеке, чтобы подорвать изнутри этот
удобный способ взаимоотношений? Но прошло какое-то время, и даже самые
сильные мира сего, которым никто не указ, маскируют фактическое рабство
своего окружения в некую форму отношений, которая не должна напрямую
указывать на рабство, ибо это уже осуждаемо нравственно. Никаких
экономических или других причин тому, чтобы рабство исчезло, не было. Рабы
никогда не играли решающей роли ни в одном из рабовладельческих государств,
потому что труд одного свободного крестьянина всегда был производительнее
труда пятидесяти подневольных рабов. В основном рабы составляли собой
домашнюю челядь, чернорабочих (ассенизаторы, мусорщики, гробокопатели и
т.д.) и строителей общественных сооружений. Такое положение могло бы
сохраняться до сегодняшнего дня и ничего в экономике не пострадало бы. Нет
никаких экономических причин тому, чтобы рабство не нашло в нашем времени
места, или не принесло бы даже какую-то социальную "пользу" на грязных
работах. Сохранись рабство, и многие вопросы тех же муниципальных хозяйств
просто отпали бы. Но рабства нет! Почему? Кто-то ввел в мир знание о том,
что это бесчеловечно, если человек становится просто средством для блага
другого человека. Вспомним: когда в Америке отменили рабство? В середине 19
века! А теперь вспомним: какие экономические причины побудили это сделать
южных плантаторов? Да никакие! Общественное мнение заставило. А его (это
мнение) какие причины из экономики сформировали? Тоже никакие! Вдруг стало
всем ясно, что дальше с этой мерзостью жить нельзя, хоть экономически и
выгодно. Понятие равенства наполнилось откуда-то понятием равенства всех.
Добро возросло.
Доисламские арабы закапывали новорожденных девочек живьем в песок, если
их было уже более двух в семье. По каким-то их понятиям, очевидно, в этом
была какая-то существенная польза (кстати, о пользе!). Какая, - не совсем
ясно, если ставить ее рядом с жизнью ребенка. Но это сейчас мы готовы
бросать на любые весы жизнь одного ребенка в уверенности, что она перевесит
собою все, чтобы не было положено ей в противовес. А тогда такого понятия,
как "ценность человеческой жизни", даже и не было, и матери не бунтовали.
Социальные предпосылки к тому, чтобы было больше сыновей и поменьше дочерей,
на Востоке еще сохранились, и пока незыблемы. Но никому и в голову не придет
сейчас решать эту проблему таким механическим образом отмены результата
родов по половому признаку через обыденное убийство. Кто бы помешал этим
бедуинам сохранить данную "традицию" в нынешнее время в их недоступных
никому кроме них пустынях? Никто! Что произошло? В их мозгу появилось
понятие о том, что это недостойно человека, и они этим понятием
руководствуются, несмотря на некоторые свои экономические неудобства,
которые вызываются повышением требовательности Добра к их действиям.
Но не одни арабы убивали детей по соображениям быта. Например,
удивительно похожие в этой отрасли изуверства обычаи были в географически
отдаленных друг от друга Полинезии и в Восточной Африке: согласно этим
"традициям" две трети (почти 70%!) всех родившихся детей в этих племенах
умерщвлялись. Понятно, - еды на всех не хватало, противозачаточных средств
не было, но в тех же ситуациях находится и сейчас множество племен, где
периодически разражается голод, и тогда гуманитарные организации ООН
высылают туда врачей и продовольствие (вот еще один пример возросшего
гуманизма мира - раньше никто не поделился бы ни с кем куском хлеба!). Любое
из этих племен могло бы, зная, что голод возникает из-за того, что скудные
урожаи не покрывают потребностей в пище растущего населения, придти к мысли,
что надо убивать семерых из десяти детей. Но такая мысль теперь никого
больше не посещает. Добро проникло и в эти дебри.
Народ мбайа (Южная Америка) вообще убивал всех детей, кроме последнего!
Кто-то очень мудрый придумал такой метод регулирования плотности
народонаселения! Вы можете себе представить этот идиотизм? Откуда мать и
отец знают, что это ребенок последний? Они и не знают. Растят, выкармливают,
играются, а тут тебе - бац! Еще один ребенок! Значит, нового оставляем, а
старого убиваем, хоть уже и привыкли. Этакий аборт наоборот. Без шокирующей
паузы после этой информации вообще жить нельзя. Насколько эти люди были
"люди"? Настолько же, насколько сейчас такое невозможно нигде ни в одном из
самых диких племен. Человек стал более похож на человека именно через
понятия Добра.
Йаги (Ангола) убивали полностью всех своих детей не только для того,
чтобы не кормить их, но и для того, чтобы они не были обузой в походах, так
как этот народ слыл народом-воином, самым свирепым и самым бесстрашным, где
даже женщины не уступали в своей опасности мужчинам. Как этот народ
пополнялся? Да что за вопрос для народа-воина! Убивали в чужих племенах
родителей 12-13 летних детей, и сразу же их под ружье, а погибших родителей
- на обед! Это не гротеск - все так и было!
Наверное, самыми цивилизованными детоубийцами были уветы (Западная
Африка), те высчитывали, сколько детей не навредит уветскому столу, а лишних
травили. Делалось это периодически. То есть дети уже бегали вокруг и
резвились друг с другом, но тут какой-нибудь уветский Мальтус выходил с
таблицами из шалаша и говорил: "Тридцать шесть по подсчетам - лишние". Тут
же: отраву в котел, детей подмышки и на последнюю трапезу. Даже волки так не
делают. Но волки и не усовершенствовались с древних времен. А человек стал
добрее. У нас тошноту вызывает одно только упоминание об этих обычаях, а
ведь когда-то, наверное, у этих "математиков" был постоянно действующий
комитет, который следил за равновесием между пищей и количеством ртов, и в
нем, надо полагать, заседали не самые глупые люди племени. Детоубийство
осталось в прошлом. Потому что Добро укрепилось в настоящем в той силе, в
которой не было в прошлом. Впрочем, эту тяжелую тему детоубийства пора
оставить.
Вот показательный пример - вопросы сепаратизма. Вспомним, как решались
эти вопросы раньше? Не хочет кто-то жить в одном государстве с другими,
бунтует, - вошли войска и всех вырезали. Кто спасся - тех ассимилировали.
Кого не ассимилировали - выселили к черту на кулички, или запретили говорить
на своем языке и носить родные фамилии. Вот и весь сепаратизм. Персидский
царь Ксеркс, подавив восстание сепаратистов в Вавилоне, всех жителей города:
а) забил кнутами до смерти, б) закопал живыми в землю, в) утопил в Евфрате.
А жрецам бога Мардука разбил головы молотками, разрубил на куски и бросил
шакалам. А теперь? Что стоило бы Канаде за три дня арестовать и расстрелять
всех сепаратистов и навести порядок в Квебеке? Что стоило бы России за
неделю стереть с лица земли всю Чечню? Что стоило бы туркам, иракцам и
иранцам выжечь сообща Курдистан и, наконец-то, навсегда забыть про него? Что
стоило бы сербам вырезать всех косоваров, пока тех еще было не так уж много?
Что стоило бы англичанам убить всех ирландцев одной хорошей газовой атакой?
Что стоило бы грузинам бомбить Южную Осетию три недели к ряду, а затем войти
туда и убить оставшихся? Что стоило бы Израилю танками сравнять с землей всю
Палестинскую Автономию? Все это ничего особого не стоило бы, кроме одного -
нравственного осуждения мирового сообщества и собственного народа внутри
своего государства. То, что раньше было вполне приемлемым и даже
обязательным через истребление или военное усмирение, сегодня по какому-то
окрику сверху стало совершенно невозможно переступить, не осознавая, что
совершаешь античеловеческое преступление. А ведь сепаратизм все тот же, что
и был тысячу лет назад. А ведь гноится он на теле любого государства также
досадно и так же болезненно, как и во все времена. А ведь удалить его одним
разом всегда хочется так же, как хотелось и раньше. Но... понятия Добра уже
не те. Военные меры принимаются только в крайних случаях, а в остальном все
ограничивается бесполезными переговорами и политическими увязками.
В настоящее время иногда повторяются сожалительные сведения о том, что
англичане в школах и в семьях продолжают бить детей. Никто, конечно, во
внутренние дела Англии не вмешивается, потому что англичане имеют свой
взгляд на воспитание детей, который рекомендует ребенка именно иногда
побивать, недокармливать и недоодевать в ненастье, чтобы у того был
настоящий характер. Но при этом объективно считается, что бить детей вообще
нехорошо. В принципе. Согласны. Быть детей не просто не хорошо, это - самое
мерзкое, что может делать человек с другим человеком. Это мы сейчас, опять
же, понимаем. А еще пятьдесят лет назад битье детей было непременным
спутником воспитания, и считалось, что если отец не порет розгами или
ремнем, то из оболтуса ничего хорошего не выйдет. Нынешние наши дети,
которые уже не знают, что такое порка, вырастают не хуже, а даже лучше, чем
мы или наши старшие браться, но битье детей прекратилось не в виду этого, а
только потому, что кем-то было вдруг поставлено еще одно условие
нравственности - не поднимай руку на ребенка, он беспомощен, верит тебе, и
когда ты его бьешь, он испытывает не только боль и унижение, мир рушится в
своих основах для него в эти минуты. Человечество не знало этой истины около
пяти тысяч лет! Детей били в качестве мер воспитания не только дома любящие
руки родителей, но и в школах! Преподавателям не просто давались такие
права, преподаватели к этому обязывались! В школьные принадлежности
учительского состава входили розги, плетки и линейки для битья! Они
производились промышленно специально, как школьные пособия! Вся просвещенная
Европа должна встать на колени, покаяться и попросить прощения за муки
детства у этих детей! Насколько больше стало Добра в мире, когда оно
осветило собой и этот участок нашего бытия!
А что произошло за это время с судами? В Древней Греции, в этом
"детстве человечества", человек, оказавшийся в местах следствия, еще до
прихода следователя, и до начала самого дела, уже подвергался пыткам и
истязаниям по закону. И в древней Греции, и до нее, и после нее, пытки были
абсолютно обычным явлением при проведении судебного дознавательства. Но и не
только для этого! Преступников вообще мучили ради их мучений, по самому
смыслу их статуса! Профессия палача предусматривала не только исполнение
казней, но и произведение регулярных пыток над заключенными. Это была