Нюхтилин В. Мелхиседек

Например, ее основная фабула - история об испытаниях, выпавших на долю двух
любящих сердец, - вполне подходит и к истории Лейли и Меджнун и к истории
Саши и Кати из "Двух капитанов" Каверина. Все это про одно и то же по своему
основному смыслу. Как и все остальные сюжеты. Литература - не тот объект в
истории, который мы пытаемся для себя определить как искомый. Наверное, к
счастью. Но мы говорили об общей деградации искусства. Закончим эту тему
театром.
Что мы здесь видим? Театр, там, где он сохраняет традиции, еще
держится. Но, столкнувшись с его новыми формами, где герои ходят на ходулях,
одеваются в одинаковые простыни или юбки (все повально!), совершают
постоянные непереводимые пантомимы, вылезают из немотивированных содержанием
бочек, передвигаются ползком, поочередно намеренно шарахаются спиной о
жестяную пластины в центре сцены, монологи проговаривают лежа, а также
совершают прочие безобразия, хочется, чтобы кто-либо властный и нормальный
ткнул носом этих новаторов и как Белолобому (неразумному щенку, из какого-то
детского произведения о животных) повторил несколько раз: "Ходи в дверь!
Ходи в дверь! А не в окно!". Но даже если и предоставить театральных
экспериментаторов самим себе без всякого воспитующего действия на них со
стороны, то и обычный театр, не падая низко, никуда и не растет. Тоже все
вершины уже достигнуты, остается только достойно повторять нажитое
предшественниками.
Даже в порнографии, которая по рейтингу популярности занимает двадцать
первых сайтов (двадцать первых!!!) в списке наиболее посещаемых тем
интернета, произошел откат от достигнутых позиций. Наше "даже" говорит не об
осуждении порнографии. Мы не вправе осуждать свой интерес к ней. Это - тоже
наша природа. Отказавшись от материализма, как возводящего эту природу в
причину Всего, мы отказались и от идеализма, который делает эту природу
иллюзорной и недостойной. Мы договорились, что раз уж Бог создал нас для
жизни и в природе, то ничто в природе не может не быть занятием для людей,
если это не встречает сопротивления других участников данного занятия. Наше
"даже" имеет в виду только соотносительность порнографии с искусством,
потому что с одной стороны это уровень средневекового бродячего цирка
(раньше в нем показывали исключительные уродства человека и гребли на этом
деньги, а теперь показывают наоборот исключительные достоинства и гребут
деньги, опять же, с этого), а с другой стороны, она прямо является не
искусством, а наркотиком, миром мечты, в котором через отождествление с
персонажами переживается то, на что вряд ли пошел бы каждый человек в
реальности. Поэтому никто не против порнографии. Это - дело личного
интереса. Здесь каждый свободен в предпочтении, отвергании или даже в
поклонении ее стереотипам. Большого общественного вреда за ней вряд ли можно
заметить. А полезна она хотя бы уж тем, что способствует обмену опыта между
людьми, будит чувства, дает сексуальный заряд, совершает методико-наглядное
обучение начинающих, сближает случайных знакомых и помогает коротать длинные
зимние вечера. Но и здесь - ощутимые потери. От французских
игриво-монументальных картинок она перешла к чувственной голландской, оттуда
перевалила к изобретательной итальянской, оттуда откинулась к смачной
немецкой, а от нее докатилась до механистически-животной американской, где
никакого томления, никакой неги, где все смешалось в уродливую кучу: кони,
люди, собаки, идиоты в масках, заумники с камерами, мужчины с мужчинами,
женщины и мужчины с неженщинами-немужчинами, хлещут плети, жужжат вибраторы,
им на смену приходят телефонные трубки и баллончики дезодорантов, истекает
кал и струится моча, как будто все это происходит в меблированном туалете,
куда каждый рвался, судя по отправлениям, как минимум три дня, но когда все
там счастливо встретились, то решили пока повременить ради других
потребностей. Конец пришел и этому "искусству".
Если любое творчество, даже такое примитивное, достигает своих пределов
и начинает угасать, то такие рваные ритмы могут возникать только от
истощения творческого запала человека. У Бога не могло бы истощаться ничего.
Пределы достигаемого в искусстве говорят о том, что данные пределы
порождаются пределами возможностей того, кто за этими достижениями стоит.
Наука, например, не знает никаких пределов, поскольку Бог постоянно эти
пределы необозримо расширяет. А там, где Его нет, естественны вот такие
тупики и откаты назад. Без Его поддержки недолго задерживается человек даже
на том высоком, чего достиг собственными усилиями. Если все в истории
прогрессирует, а искусство регрессирует, то это не то, для чего Он затевал
историю. На этом придется и закончить.
А впереди у нас совершенно невеселая перспектива. Этика, за неимением
ничего другого.

Добро и зло

Этика - это понятия о морали и нравственности. То, что нами обычно
принято объединять знакомыми всем категориями Добра и зла. Не случайно эту
сферу духа мы оставили напоследок. Нравственность, как явление истории,
конечно же, имела бы право рассматриваться и самой первой, но ... как ее
вообще можно рассматривать с точки зрения возможного анализа? От чего
прикажете отталкиваться при этом самом анализе? Что брать за основу для
размышлений? Самым лучшим подспорьем для размышлений являются справочники,
энциклопедии, хроники, указатели имен, учебники, словари, информационные
указатели, сборники статей и прочие печатные издания
информационно-собирательного характера, где может содержаться необходимый
набор фактов, который в свою очередь можно принять к сведению, переварить и
переосмыслить. Ну, а если дело методологически исследуется прямо через
исторический аспект своей сущности, (как наше дело), то специальные издания
и монографии вообще являются исключительно единственными возможными
источникам, на которые можно не то, что бы всерьез, а вообще хоть
сколько-нибудь правомерно опираться в своей работе.
А где брать такие правомерные источники для такой нашей
растяжимо-обтекаемой темы, как этика? Кому-нибудь приходилось встречать
"Учебник Добра и зла", "Словарь нравственных нормоуложений", "Энциклопедию
хороших поступков" или "Алфавитный указатель злых деяний"? Мне они тоже не
попадались. Именно поэтому мы постоянно отодвигали этику под конец, в
надежде на то, что, отыскав что-либо более предметно-конкретное еще до нее,
мы избавим себя от необходимости встать с ней лицом к лицу. Потому что,
столкнувшись с нею лицом к лицу, любой впадает по непреложной необходимости
в зону оторванного от фактов свободного философствования, чего как раз
хотелось бы меньше всего.
Если мы берем к работе самый голый факт, то, чем более он гол, тем
легче нам разглядеть в нем его истинное содержание. А если мы берем для
этого же самого просто голое умозаключение, (что предполагает
философствование), то будь оно хоть абсолютно голо, хоть разукрашено в самые
категорические одежды, а до тех пор, пока мы не подтвердим его фактом, оно
так и останется всего лишь философской теоремой, которую следует доказать.
То есть любое умозаключение может приниматься в качестве жизнеспособного и
правомочного только тогда, когда оно опирается на факт. Раньше мы так и
делали. Более того, мы вообще старались всегда идти от факта к
умозаключению. Это было оправдано. Потому что, как принято избито говорить,
- "факты упрямая вещь". Они могут этим своим упрямством создавать
конструктивные пределы возможных разбросов для любого умозаключения до тех
пор, пока оно своими выводами полностью не уместится в рамки, не
противоречащие факту. Факт определяет собой умозаключение. Это -
естественно.
Но факт не просто определяет собой умозаключение, он его собой
порождает! Ведь, даже совсем не имея в виду какой-нибудь мысли или идеи, мы
можем к ним придти, натолкнувшись, на соответствующий факт. А на сами факты
мы имеем возможность благодатно натыкаться в любимой нами справочной
литературе. Натыкаясь на факты, мы, тем самым, в общем-то, натыкаемся и на
сами умозаключения, потому что, обратившись к фактам не праздного
любопытства ради, а получения каких-либо ответов на свои вопросы для, мы
придем в процессе этого ко всем возможным умозаключениям. Поле, засеянное
фактами, дает всходы выводов. Если признать факты полным набором того, что
может представлять собою жизнь (а это так и есть, ибо, что такое факт, как
не единично-событийный элемент, из которого складывается все тело истории?),
то не погрешит против истины утверждение о том, что на основе фактов можно
получить полный набор выводов о жизни. Мы шли этим путем, и это был,
повторимся, правильный путь. Поэтому мы и держались за него до конца. Но он
себя исчерпал.
А теперь нам придется идти от умозаключений. И это очень печально,
потому что в этом случае очень легко может получиться так, что, не
располагая изначально какой-либо нужной идеей или мыслью, мы так никогда и
не натолкнемся на нее, если не натолкнемся на генерирующий их своим смыслом
факт. Идя от умозаключений к фактам, у нас не будет совершенно никаких
гарантий, что без фактологической основы мы наловим у себя в голове тот весь
возможный набор предположений, который мог бы образоваться обратной связью с
ними фактов, при которой факты берутся за основу. И тем более у нас не будет
никакой уверенности в том, что именно там, где мы что-то пропустим, не будет
находиться именно то, что мы ищем. Мы вполне можем и промахнуться. Мы это с
досадой осознаем. И это делает нашу работу менее веселой, но зато и более
ответственной.
Кроме того, проникая в область философствования, надо помнить, что это
занятие требует специальной подготовки. Специальная подготовка требует
специального языка. А специальный язык дает специальные понятия. Специальные
понятия дают специальное знание. А специальное знание лично нам ни черта не
дает, потому что предположить, что целью человека на земле по мысли Бога
является получить докторскую по этике, значило бы уравновесить по значимости
критерии Создателя с критериями ученого совета, утверждающего защиту этой
докторской.
Однако, упомянув такую науку, как этика, сразу же согласимся и с
необходимостью дать ответ на законный вопрос некоторых читателей - а почему
бы нам всем не обратиться к ней? Разве она ничему не учит? Неужели со времен
Аристотеля, который придумал само это слово, и до нынешнего дня, эта наука
не создала ничего такого, чем сможет воспользоваться человек в своей жизни?
Резонный вопрос. Но почему вы именно у нас об этом спрашиваете? Задайте
сначала себе этот ваш вопрос - какими достижениями науки этики я
руководствуюсь в своей повседневной жизни? Ответ не будет рождаться в муках.
И смысл этого ответа затронет сразу же как продуктивность самой этой науки,
так и целесообразность нашего обращения к ней, основывающуюся на ее
продуктивности. Это, во-первых.
Во-вторых, возвращаясь к специальному языку, являющемуся следствием
специальной подготовки, мы не рекомендовали бы кому-либо руководствоваться
желанием познать смысл Добра и зла через специальные термины этики. В таких
случаях здоровье дороже. Иначе придется долго кругами ходить вокруг таких,
например, выкладок, как - "источник нравственности детерминируется
эмпирическим монизмом мыслей о своей "яйности", как внутренней
светоносности". Или долго стоять в оцепенении перед таким заявлением, как -
"мораль выступает эпифеноменом онтологической сопричастности ноэзису и
ноэме". Если вы выйдете из оцепенения, то можете впасть в кому от
предположения, что "интенциональность через нравственное побуждение
традуктивно цели определяется через модус "выигрыш-проигрыш" или
"выгодно-невыгодно". Если же вы и после этого будете подергиваться и тянуть
бессознательно-настойчивую руку к философско-этическим трудам, то можете
нарваться на контрольную фразу в голову: "Тинктура добродетели в человеке не
может не опровергать гилозоизма, даже если ее основная доминанта
эсхатологична по гносеологии".
Это даже не бег с препятствиями, это бег через выстроенные в ряд
платяные шкафы.
Однако, может быть стоит и побежать? Возможно, в преодолении этих
криптограмм был бы какой-нибудь великий смысл? Может быть, мы именно поэтому
и не знаем прикладного значения этики для жизни, (как хорошо, наоборот,
знаем, например, прикладную механику), что не удосужились перевести для себя
на понятный язык ее достижения? А вдруг за этими непонятностями что-то очень
важное и судьбоносное? Может быть, стоит окрыситься и освоить этот язык? Не
стоит. Там - банальности. Например, последняя фраза из наших примеров,
переведенная с помощью словарей и той самой матери, означает: "внутренняя
красота добродетели отделяет человека от неживой природы, даже если эта
добродетель диктуется его разуму страхом возмездия после Конца Света". Можно
короче: "чем бы ни порождалась добродетель в человека, она своей красотой
отделяет его от неживого в природе". А можно и совсем просто: "человека из
всего Божьего Творения выделяет наличие в нем понятий о нравственности". Вот
скажите, стоит ли обращаться к целой науке, чтобы научиться на специальном
языке выражать такие простые и совсем не специальные мысли? По-видимому,
если не иметь в виду ничего другого по результатам таких усилий, то не
стоит. Вот мы и не станем.
А в третьих, этика, как и все прочие науки, как мы уже убедились, не
дает ответов, а только описывает то, что видит своим узкоспециализированным
зрением. Тем более что она относится к философскому разделу наук, то есть к
тем наукам, чьи выкладки не проверяемы практикой и не реализуются в
физических законах. Впрочем, об этой, постигнувшей нас беде, мы уже
говорили.
Очередной раз зададим себе вопрос - что же делать? Мы попали в
ситуацию, где нельзя опереться ни на основополагающие факты, ни на положения
науки. Это расстраивает. Но это же и несколько укрепляет в решимости.
Потому что, во-первых, сам предмет Добра и зла носит определенно
универсальный характер, и мог бы при его нашем освоении объять собой как всю
историю, так и каждый ее субъект в отдельности. Это то, что все-таки можно
применить к любому факту истории, пусть даже и в обратном по желаемой
последовательности порядке.
Во-вторых, само то, что категории нравственности руками не потрогаешь,
глазами не увидишь, рулеткой не измеришь и на атомные весы не положишь,
говорит о том, что это совершенно нематериальная область бытия, которая
наиболее близка Ему как по нематериальности, так и по способности в силу
данной нематериальности переноситься с нами из этой жизни в другую, и
обратно, сохраняясь в некоем непрерывном виде на нематериальном плане уже не
только в Его, но и в нашем будущем нематериальном бытии. Нравственность
может быть всегда с нами, а все остальные виды деятельности человека,
имеющие своим выражением реальное воплощение результатов в материальных
предметах, останутся здесь, что не так уж и важно, как важно то, что они не
могут уйти с нами туда, чтобы иметь равнозначную для обоих планов нашего
существования значимость. Последствия любой другой нашей деятельности, (даже
в своих самых шедевральных видах), остаются здесь и теряются со временем в
череде других шедевров, а нравственность может быть как раз тем, что мы
можем Ему предоставить наглядно по итогам жизни при переходе в
нематериальный мир во время того самого экзамена на зрелость, который нам
устраивается перед окончательным переступанием черты загробного мира. Больше
ничего с нами не может уйти туда в качестве наглядных пособий при ответе.
Нравственность такую возможность имеет изначально и, следовательно, она
может вместе с нашими вечными душами не только иметь какую-либо задачу при
новом воплощении, (разве не логично предположить, что именно то, в чем
отчитываешься по концу деятельности, и было бы непосредственно заданием на
эту деятельность?), но и, в конце концов, достичь Царства Божьего, и кто
знает, не она ли будет как раз нашим пропуском туда?
В третьих, признавая бесплодность целой такой науки, как этика, для
реальной жизни, мы тем самым последовательно признаем, что и наши
возможности вряд ли смогут обеспечить нам законченно определенную и
безупречно неоспоримую трактовку Добра и зла. Уж если великие философы
запутались в этих прениях, то и нам ничего конкретно идеального не породить.
И это очень хорошо, потому что мы для себя когда-то уже определили, что чем
ближе мы подходим к Богу, тем менее понятно и квалифицируемо будет все, чего
мы не коснемся своим разумением. Как Сам Он непознаваем нашим умом, так и
все, что от Него, будет на каком-то моменте для нас уже непознаваемым.
Именно там, где логика азартно говорит: "Фас, теперь твоя работа!", а мы не
знаем на кого, собственно говоря, нам тут кидаться, именно здесь всегда
что-то правильное. Похоже, подведя нас к этике, логика отдала уже свою
последнюю команду. Осталось только собраться и прыгнуть. Прыгнем.
А для опоры мы воспользуемся нашей прежней методикой - непрерывность,
историчность и наличие содержания - потому что мы все еще не вышли из
пределов истории, и мораль нами должна будет рассматриваться именно через
нее, как через явление, организуемое для нас Богом.
Начнем с непрерывности. Здесь первая трудность. Она (непрерывность) на
первый взгляд недоказуема. Мы не знаем доподлинно, присутствовала
нравственность в первых человеческих сообществах, или нет? Добро и зло не
могут быть археологическим экспонатом или артефактом, поэтому можно с равной
уверенностью утверждать как то, что людям времен дикости и варварства
присущи были моральные устои, так и то, что они не были им ведомы вообще.
Поход в палеонтологический музей здесь не перевесил бы содержанием своих
стендов в пользу ни одной из этих точек зрения. Но это только на первый
взгляд. А если смотреть внимательнее, то кое-что, все-таки, можно увидеть.
И, похоже, это будут серьезные аргументы в пользу непрерывности.
Например, мы можем обнаружить, что люди всегда были одеты. Остатки
одежды и орудий ее изготовления найдены на всех первобытных стоянках. Об
этом же говорят и детали одежды персонажей наскальной живописи. Значит, в то
время уже была стыдливость. А это уже нравственная категория! Набедренная
повязка не избавляет ни от жары, ни от холода, она же не имеет и
гигиенического значения по своему покрою. Она имеет определенно моральный
аспект - она прикрывает, подчиняясь чувству стыда. Уже, имея один такой
факт, никто не сможет сказать, что нравственность присутствовала не всегда
даже в своих зачатках.
Тем, кто скажет нам, что известны и другие исторические факты, когда
некоторые отдельные племена были некоторое время стихийными нудистами, и
лишь затем стали одеваться, мы возразим - нудисты есть и сейчас. Также и
сейчас есть племена, которые не одеваются и не знают стыда. Но можно ли
будет на основании того, что некоторые приезжающие ходят топлесс на обычных
пляжах или обнажают обвисшие формы на специальных, исключить из нашего
времени стыд вообще, как таковой? Если бы даже одно племя из всех племен
того времени имело бы одежду, как следствие стыдливости, то уже тогда нельзя
было бы говорить о том, что в природе человека нравственности не было
совсем. Тем более что не прикрывались одеждой как раз наоборот - считанные
единицы племен.
Но если стыдливость эпизодически имела бреши в те времена, то можно
увидеть еще один исторический факт, который присутствует буквально у всех
первобытных племен. Это - захоронение мертвых. Ни одно племя не бросало
своего мертвого соплеменника на съедение зверям и птицам. А ведь это было бы
дешевле! Оттащи подальше, брось - и, всего делов! Не надо яму рыть, украшать
могилу, любовно обряжать покойника, зарывать с ним вместе необходимые самому
себе позарез вещи, такие, как очень дорогие и трудно получаемые в то время
запасы пищи, оружие, одежду, украшения, предметы быта, орудия труда и т.д.
Что это, как не нравственная обязанность? И разве не логично было бы
предположить, что уж если так относились к мертвым, то неужели могли хуже
относиться к живым? Такое почтение к умершим может быть только производным
от широкого круга твердых и привычных моральных устоев среди живых. Ибо
трудно себе представить дикого человека, не имеющего в своей душе никаких
элементов нравственности, но, все-таки, непонятным образом достающего их все
же оттуда для нужд того, кому это уже не нужно, и кто уже не может заявить о
каких-либо претензиях на свой счет, а затем, пока вокруг снова никто не
умер, теряющего вновь все способности к нравственности.
Только два этих вышеприведенных факта твердо сообщают нам о том, что
понятия морали уже от начала руководили поступками человека. Пусть даже и
только в двух этих случаях, которые мы можем научно обосновывать. Этого
достаточно.
С непрерывностью разобрались. Теперь следовало бы по принципу
очередности перейти к историчности. Однако формируется некоторое смутное
желание с этим повременить. Похоже, что делать это еще рано. Дело в том, что
говорить об историчности или неисторичности чего-то (то есть об изменчивости
на протяжении истории) можно только тогда, когда совершенно ясно, о чем, в
конце концов, мы говорим вообще, и что мы, все-таки, здесь имеем в виду.
Сами эти понятия - нравственность, мораль, Добро и зло - слишком громоздки
для того, чтобы ими оперировать в каком-либо конкретном виде. Это общие
понятия, требующие частного своего определения в составных частях. Ибо все
они выступают перед нами как некий обобщающий заголовок тех единичных
явлений и соображений, которые непосредственно как раз и складывают из себя
эти обобщающие понятия. Раз эти понятия являются обобщающими, то они носят
просто характер ярлыка, который навешивается на группу однородных предметов.
По ярлыку судить о предметах тяжело. В конце концов, ведь именно сами эти
составные части образуют собой нравственные проблемы и проявления, а не их
общее название. Разговор об этом не может быть настолько общим, чтобы не
разобраться с тем, о чем собственно вообще разговор ведется. По-видимому,
нам следует для начала разобраться с тем, что есть такое нравственность и из
чего она состоит, а потом уже смотреть - исторична она или нет. Параллельно
провести два этих анализа будет слишком сложно. Это как раз тот неприятный
момент, когда нам следует уйти от фактов и перейти к умозаключениям.
Морально-нравственных критериев и категорий очень много, как ни странно
это для нашей жизни, и прежде, чем как-то работать с ними, следовало бы,
наверное, навести в них порядок. Во-первых, их следует разукрупнить. То есть
разделить на отдельные группы, с которыми было бы удобно работать по
принципу их родства, чтобы не перескакивать мыслью туда-сюда слишком
большими прыжками, амплитуда которых создавала бы еще большую сумятицу в
размышлениях, чем использование "яйности" или "тинктуры". Во-вторых, можно
воспользоваться этим процессом группировки однородных понятий с тем, чтобы
сразу же определить еще один необходимый принцип работы с этими категориями
- признак отнесения их к той или иной группе. Ведь группировать можно по
многим признакам: по признакам положительного содержания и отрицательного
содержания, по признакам соотнесения с правом, государством, семьей,
собственностью, отношениями полов, по признаку значительности ущерба или
выгодности, по признаку соответствия религиозным догматам и т.д. Мы должны
определиться - что будет в основе нашей классификации нравственных
категорий?
В общем-то, любой из этих признаков деления должен был бы нас привести
к одному и тому же результату, ибо от перемены мест слагаемых здесь
результат также не должен меняться. Поэтому все они равны по своим правам. И
ни один из них не имеет предпочтения перед другими по возможности приведения
нас к нужному итогу. Поэтому мы ничем особым не обязаны к тому, чтобы,
как-то особенно обосновывать тот принцип группировки, который нам нравится
больше других. Возможно, сейчас раздастся улюлюканье специалистов от этики,
потому что у них есть, конечно же, своя классификация нравственных
категорий, но это не должно нас заставлять боязливо ежиться. Ведь
нравственность, это то, что каждый понимает, как он может. Вот и мы разделим
все нравственные категории так, как мы можем. А можем мы их разделить по
признаку сопричастности с индивидуальностью человека. Мы ведь помним, что
индивидуальность это то, что создается нашей сущностью для работы в этом
мире и в данном воплощении. Вот от нее мы и пойдем.
Итак, вот наша градация всех нравственных категорий:
1. Околонравственные категории (присущие человеку, или неприсущие ему в
зависимости от характера его индивидуальности). 2. Моральные принципы
(однотипно вырабатываемые конгломератом многих индивидуальностей устои для
показательного применения в жизни).
3. Самостоятельные понятия (реально существующие в истории и обществе
понятия о нравственном характере тех или иных исторических или бытовых