Толкиен Джон Рональд Руэл. Властелин Колец

говорил не о Лесе. Кто такой Древень?
- Ну и вопрос, - вздохнул Гэндальф. - Я о нем совсем не много знаю, а
начни я рассказывать, и этой незатейливой повести конца не будет видно.
Древень - это и есть Фангорн, главный здешний лесовод, извечный обитатель
Средиземья. А знаешь, Леголас, возможно, ты с ним еще встретишься. Вот Мерри
с Пином повезло: они на него наткнулись прямо здесь, где мы сидим. Третьего
дня он унес их к себе в гости на другой конец леса, к горным подножиям. Он
сюда частенько захаживает, когда ему неспокойно - а нынешние слухи один
другого тревожней. Я видел его четверо суток назад: он бродил по лесу и,
кажется, заметил меня, даже остановился - но я не стал с ним заговаривать;
меня угнетали мрачные мысли, и я был изнурен поединком с Оком Мордора. Он
промолчал и не окликнул меня.
- Наверно, он тоже принял тебя за Сарумана, - предположил Гимли. - Но
ты о нем говоришь так, точно это друг. А вроде бы Фангорна надо
остерегаться?
- Остерегаться! - усмехнулся Гэндальф. - Меня тоже надо остерегаться:
опасней меня ты в жизни никого не встретишь, разве что тебя приволокут
живьем к подножию трона Черного Владыки. И Арагорна надо остерегаться, и
Леголаса. Поберегись, Гимли, сын Глоина, да и тебя тоже пусть поберегутся!
Конечно, Фангорн-Лес опасен - особенно для тех, кто размахивает топорами;
опасен и лесной страж Фангорн - однако же мудрости и доброты ему не
занимать. Веками копились его обиды, чаша терпения переполнилась, и весь лес
напоен гневом. Хоббиты с их новостями расплескали чашу и обратили гнев на
Сарумана, на изенгардских древорубов. И будет такое, чего не бывало с Дней
Предначальных: смирные онты, воспрянув, познают свою непомерную силу.
- А что они могут? - изумленно спросил Леголас.
- Не знаю, - сказал Гэндальф. - Если бы я знал! Должно быть, и сами они
этого не ведают.
Он замолчал, низко склонив голову.
Друзья не сводили с него глаз. Проглянувшее солнце озарило его руки и
наполнило пригоршни светом, словно живую чашу. Он обратил лицо к небесам.
- Близится полдень, - сказал он. - Пора в путь.
- Пойдем туда, где сейчас Древень и хоббиты? - спросил Арагорн.
- Нет, - отвечал Гэндальф. - Наш путь не туда лежит. Я вас обнадежил,
но от надежды до победы как до звезды небесной. Война зовет нас; все наши
друзья уже сражаются. Верную победу в этой войне сулит одно лишь Кольцо.
Скорбь и тревога обуревают меня, ибо впереди великие утраты, а может
статься, и всеобщая гибель. Я - Гэндальф, Гэндальф Белый, но черные силы
ныне превозмогают.
Он поднялся и устремил на восток пристальный взор из-под ладони,
вглядываясь в непроницаемую даль. И покачал головой.
- Нет, - сказал он тихо, - его уже не вернуть: порадуемся хотя бы
этому. Кольцо перестало быть для нас искушеньем. Мы пойдем навстречу
отчаянию и гибели, но эта смертельная опасность миновала. - Он обернулся. -
Мужайся, Арагорн, сын Араторна! В долине Привражья, в горестный час ты
выбрал свой жребий: не сожалей о выборе, не называй вашу погоню тщетной. В
тяжком сомнении ты избрал путь, указанный совестью. Ты поступил правильно, и
награда не замедлила: мы с тобой встретились вовремя - беда, если бы
разминулись. Спутники твои как хотят; они свое исполнили. Тебе же должно
спешить в Эдорас, к трону Теодена, и да заблещет ярче всех молний меч твой
Андрил, стосковавшийся по сече! Ристания охвачена войной, но страшнее войны
- немощь Теодена.
- Значит, мы больше никогда не увидим веселых малышей-хоббитов? -
спросил Леголас.
- Я этого не говорил, - сказал ему Гэндальф. - Почем знать? Иди туда,
где ты нужен, наберись терпения и не теряй надежды. Итак, в Эдорас! Мне с
вами пока по пути.
- Пешему путнику - и старому и молодому - долго отсюда брести до
Эдораса, - сказал Арагорн. - Пока мы дойдем, все битвы уже отгремят.
- Посмотрим, посмотрим, - сказал Гэндальф. - Так ты идешь со мной?
- Да, мы пойдем вместе, - ответил Арагорн. - Но ты, конечно, опередишь
меня, если захочешь.
Он поднялся и долгим взглядом посмотрел на Гэндальфа. Они стояли друг
против друга, и в молчаньи наблюдали за ними Леголас и Гимли. Суров, как
серое каменное изваяние, высился Арагорн, сын Араторна, держа руку на мече;
казалось, величавый исполин явился из-за морей на берег своей державы. А
перед ним ссутулился согбенный годами старец, весь в белом сиянье,
наделенный властью превыше царей земных.
- Поистине сказал я, Гэндальф, - произнес наконец Арагорн, - что ты
всегда и везде опередишь меня, если захочешь. И скажу еще вот что: ты -
ниспосланный нам предводитель. У Черного Владыки Девятеро приспешников. Но
властительней, чем они все, наш Белый Всадник. Он прошел сквозь огонь,
бездна не поглотила его; и они рассеются перед ним. А мы пойдем вслед за
ним, куда он нас поведет.
- Втроем не отстанем, - подтвердил Леголас. - Только все-таки,
Гэндальф, расскажи ты нам, что выпало на твою долю в Мории. Неужто не
расскажешь? Велико ли промедление - а на сердце у друзей как-никак
полегчает!
- Я уж и так промедлил, а время не ждет, - сказал Гэндальф. - Да и
рассказов тут хватит на год с лишним.
- На год с лишним не надо, а полчаса можно, - попросил Гимли. -
Расскажи, хотя бы, как ты разделался с Барлогом.
- Не именуй его! - Гэндальф вздрогнул, лицо его мертвенно посерело, и
он застыл в молчании. - Падал я очень долго, - наконец выговорил он,
припоминая как бы через силу. - Я очень долго падал, а тот падал вместе со
мной и опалил меня своим огнем до костей. Потом нас поглотили черные воды, и
замогильный мрак оледенил мое сердце.
- Бездонна пропасть под мостом Дарина, и несть ей меры, - глухо
произнес Гимли.
- Она не бездонна, они лишь неимоверна, - сказал Гэндальф. - И однако
же я достиг ее дна, последней каменной глуби. Но он был со мной; лишившись
огня, он сделался скользким и могучим, как огромный удав.
И там, в заподземном глухом тупике, мы продолжали бой. Он сдавливал
меня змеиной хваткой, а я разил его мечом, и он бежал от меня по извилистым
узким проходам, не кирками народа Дарина прорубленным, о Гимли, сын Глоина.
Так глубоко не забирался ни один гном; каменный корневища гор источены
безымянными тварями, неведомыми самому Саурону, ибо они древнее его. О
тамошнем кромешном ужасе я молчу, чтоб не омрачить дневной свет. Выбраться
оттуда я мог лишь вслед за врагом; я гнался за ним по пятам, и волей-неволей
он вывел меня наконец к потайным ходам Казад Дума: вверх и вверх вели они, и
мы очутились на бесконечной Лестнице.
- О ней уж и память изгладилась, - вздохнул Гимли. - Одни говорят, что
это - сказка, другие - что Лестницу давным-давно разрушили.
- Это не сказка, и давным-давно ее не разрушили. В ней много тысяч
ступеней, и винтом восходит она от каменных подземелий к башне Дарина,
вытесанной в остроконечной скале, вершине Зиракзигила, иначе Среброга,
Келебдора по-среднеэльфийски.
Там, за одиноким окном, прорезью в оснеженном льду, был узкий выступ,
точно орлиное гнездовье над мглистым покровом гор. Сверху ярилось солнце,
внизу залегли облака. Я выпрыгнул наружу вслед за ним, а он вспыхнул
огненной головней. Ничьи глаза не видели этого поединка на вершине вершин, а
то бы песни о нем, может статься, пережили века. - И Гэндальф вдруг
рассмеялся. - Но о чем тут слагать песни? Издали заметили только страшную
грозу на вершине Келебдора: грохотал, говорят, гром, и молния за молнией
разрывались лоскутьями пламени. Может, для песен и этого хватит? Дым стоял
над нами столбом, клубился смрадный пар, сыпалось ледяное крошево. Я одолел
врага; он низвергся с заоблачных высот, в паденье обрушивая горные кручи. Но
тьма объяла меня, и я блуждал в безначальном безвременье, путями, тайна
которых пребудет нерушима.
Нагим меня возвратили в мир - ненадолго, до истечения сроков. И очнулся
я на вершине горы. Ни окна, ни самой башни не было; Лестницу загромоздили
груды обожженных каменьев. Я лежал один, не чая спасенья и помощи ниоткуда,
на кремнистой крыше мира. Надо мною вершился звездный круговорот, и дни
казались мне веками. Я внимал смутному, слитному ропоту земного бытия:
предсмертным крикам и воплям рожениц, застольным песням и погребальному
плачу и медленным, тяжким стонам утомленного камня. И прилетел Гваигир
Ветробой; он меня поднял и понес неведомо куда.
"Ты поистине друг в беде, а я - твое вечное бремя", - сказал я ему.
"Был ты когда-то бременем, - проклекотал он, - но нынче ты не таков.
Лебединое перышко несу я в своих когтях. Солнечные лучи пронизывают тебя. И
я тебе больше не нужен: отпущу - и ты поплывешь с потоками ветра".
"Не надо, не отпускай! - попросил я, понемногу возвращаясь к жизни. -
Отнеси меня лучше в Кветлориэн!"
"Так мне и повелела Владычица Галадриэль, высылая меня за тобою", -
отвечал он.
И принес он меня в Галадхэн, откуда вы недавно перед тем отплыли. Вы
знаете, время там не старит, а целит, и я исцелился. Меня облачили в белые
одежды. Я был советчиком и принимал советы. Необычной дорогой пришел я
оттуда и принес вам устные посланья. Арагорну сказано так:
На сумеречном Севере блесни, Эльфийский Берилл!
Друзей призови к оружию и родичей собери.
Они увидят, услышат - и откликнутся все, кто жив, -
И Серая выйдет Дружина на южные рубежи.
Тебе же сужден одинокий и непомерный труд:
Прямую дорогу к Морю мертвые стерегут.
А тебе, Леголас, Галадриэль передала вот что:
Царевич из Лихолесья! Под сенью лесной
Жил ты себе на радость. Но потеряешь покой!
Возгласы быстрых чаек и рокот прибрежной волны
Станут тебе отрадней возлюбленной тишины.
Гэндальф замолк и прикрыл глаза.
- А мне, значит, ничего нет? - спросил Гимли и повесил голову.
- Темны слова ее, - сказал Леголас. - Моему уху они ничего не говорят.
- Для меня это не утешение, - буркнул Гимли. - Тебе что, больше всех
надо? Хочешь, чтобы они предрекла твою гибель?
- Да, хочу, если больше ей нечего мне передать.
- О чем вы там? - спросил Гэндальф. - Нет, моему уху обращенные к вам
слова кое-что говорят. Прошу прощенья, Гимли! Я просто сызнова обдумывал эти
два ее послания. Но есть и третье, не туманное и н скорбное.
- "Гимли, сыну Глоина, - сказала она, - поклон от его Дамы. Хранитель
моей пряди, мысли мои неотлучно следуют за тобой. Да не остынет твоя
доблесть, и пусть рубит твоя секира лишь то, что должно рубить!"
- В добрый час ты вернулся к нам, Гэндальф! - возгласил Гимли и
пустился в пляс под диковатый напев на гномьем языке. - Ну, теперь
держитесь! - кричал он, вертя топором над головой. - С Гэндальфом я,
конечно, дал маху, но уж в следующий раз рубанем кого надо на славу!
- Следующего раза недолго ждать, - пообещал Гэндальф, вставая с камня.
- Что ж, поговорили - и будет с нас на первый случай. Пора в путь!
Он снова завернулся в свою ветхую хламиду и пошел первым. Молча и
быстро спустились они с горы, добрались до Онтавы и берегом вышли к опушке,
на лужайку под развесистым дубом. Лошадей было по-прежнему не видать и не
слыхать.
- Не возвратились они, - заметил Леголас. - Пешком побредем.
- Некогда мне пешком ходить, - сказал Гэндальф. Он задрал голову и
засвистел так пронзительно-звонко, что все на него обернулись - неужто свист
этот издал благообразный старец с пышной бородой? Он просвистел трижды; им
почудилось, будто восточный ветер донес издалека ржание лошадей, и они
изумленно прислушались. Арагорн лег, приложил ухо к земле и почуял дальнее
содроганье; вскоре оно превратилось в цокот быстрых копыт, стучавших все
четче и ближе.
- Скачет не одна лошадь, - сказал Арагорн.
- Конечно, не одна, - отозвался Гэндальф. - Одной на четверых маловато.
- Их три! - воскликнул Леголас, вглядываясь в степную даль. - Вот
скачут так скачут! Да это Хазуфел, и Арод мой с ним! Но третий мчится
впереди: огромный конь, я таких в жизни не видывал.
- И не увидишь, - молвил Гэндальф. - Это Светозар, вожак царственного
табуна Бэмаров: такой конь в диковинку самому конунгу Теодену. Видишь - он
блещет серебром, а бег его плавен, точно живой ручей! Конь под стать Белому
Всаднику, мой соратник в грядущих битвах.
Так говорил старый маг; и пышногривый красавец конь на скаку появился
вдали, весь в серебряных бликах. Хазуфел и Арод поотстали, а Светозар
приблизился легкой рысью, стал, склонил горделивую шею и положил голову на
плечо старика. Гэндальф ласково потрепал его по холке.
- Далек был путь от Раздола, друг мой, - сказал он, - но ты не
промедлил и примчался в самую пору. Теперь поскачем вместе и уж более не
разлучимся до конца дней! Мы спешим в Медусельд, в тронный чертог вашего
господина, - обратился Гэндальф к двум другим коням, стоявшим поодаль как бы
в ожидании. Они понятливо склонили головы. - Время наше на исходе;
позвольте, друзья мои, мы поедем верхом, и просим вас бежать со всею
резвостью. Седок Хазуфела - Арагорн, Арода - Леголас. Гимли я посажу перед
собою: надеюсь, Светозару будет не в тягость двойная ноша. Тронемся в путь
немедля, только напьемся воды у Онтавы.
- Теперь хоть я понимаю, что случилось ночью, - сказал Леголас, взлетев
на коня. - Сначала их, может быть, и спугнули, а потом они с радостным
ржаньем понеслись навстречу своему вожаку Светозару. Ты знал, что он
неподалеку, Гэндальф?
- Знал, - ответил маг. - Я устремил к нему мысль и призывал его
поспешить, ибо вчера еще он был далеко на юге. А нынче помчится обратно -
серебряной стрелой!
Гэндальф склонился к уху Светозара, и тот прянул с места, оглянувшись
на собратьев; круто свернул к Онтаве, мигом отыскал покатый береговой спуск
и брод, пересек реку и поскакал на юг по безлесной плоской равнине,
колыхавшей от края до края серые травяные волны. Ни дорог, ни тропинок не
было и в помине, но Светозар несся, точно летел над землей.
- Скачет напрямик на Эдорас, к подножиям Белых гор, - объяснил
Гэндальф. - Так, конечно, быстрее. Есть туда и наезженная дорога, она
осталась за рекой, в Остемнете, и сильно забирает на север, а здесь
бездорожье, но Светозар каждую кочку знает.
Тянулись дневные часы, а они все ехали приречьем, заболоченными лугами.
Высокая трава порой охлестывала колени всадников, и кони их словно плыли в
серо-зеленом море. Ехали, минуя глубокие промоины и коварные топи среди
зарослей осоки; Светозар скакал как посуху, и оба других коня поспешали за
ним след в след.
Солнце медленно клонилось к западу; далеко-далеко, за бескрайней
равниной, трава во всю ширь занялась багрянцем и, надвинувшись, озарились
багровым отсветом склоны гор. А снизу подымалось и кровянило солнечный диск
меж горами дымное облако: закат пламенел, как пожар.
- Это Врата Ристании, - объявил Гэндальф, - они прямо к западу от нас.
А вон там, севернее, Изенгард.
- Дым валит тучей, - пригляделся Леголас. - Там что, большой пожар?
- Большая битва! - сказал Гэндальф. - Вперед!
Конунг в золотом чертоге
Закат догорел, понемногу смерклось, потом сгустилась ночная тьма. Они
скакали во весь опор; когда же наконец остановились, чтоб дать отдых
лошадям, то даже Арагорн пошатнулся, спешившись. Гэндальф объявил короткий
ночлег. Леголас и Гимли разом уснули; Арагорн лежал на спине, раскинув руки;
лишь старый маг стоял, опершись на посох и вглядываясь в темноту на западе и
на востоке. В беззвучной ночи шелестела трава. Небо заволокло, холодный
ветер гнал и рвал нескончаемые облака, обнажая туманный месяц. Снова
двинулись в путь, и в жидком лунном свете кони мчались быстро, как днем.
Больше не отдыхали; Гимли клевал носом и наверняка свалился бы с коня,
если б не Гэндальф: тот придерживал и встряхивал его. Хазуфел и Арод,
изнуренные и гордые, поспевали за своим вожаком, за серой еле заметной
тенью. Миля за милей оставались позади; бледный месяц скрылся на облачном
западе.
Выдался знобкий утренник. Мрак на востоке поблек и засерел. Слева,
из-за дальних черных отрогов Привражья, брызнули алые лучи. Степь озарил
яркий и чистый рассвет; на их пути заметался ветер, вороша поникшую от
холода траву. Внезапно Светозар стал как вкопанный и заржал. Гэндальф указал
рукой вперед.
- Взгляните! - крикнул он, и спутники его подняли усталые глаза. Перед
ними возвышался южный хребет, крутоверхие белые громады, изборожденные
рытвинами. Зеленело холмистое угорье, и прилив степной зелени устремлялся в
глубь могучей гряды - клиньями еще объятых темнотою долин. Взорам открылась
самая просторная и протяженная из них. Она достигала горного узла со снежною
вершиной, а широкое устье разлога стерегла отдельная гора за светлым речным
витком. Еще неблизкое ее взлобье золотилось в утренних лучах.
- Ну, Леголас! - сказал Гэндальф. - Поведай нам, что ты видишь!
Леголас заслонил глаза от рассиявшегося солнца.
- Я вижу, со снеговых высей, блистая, бежит поток, исчезает в разлоге и
возникает из мглы у подошвы зеленой горы, близ восточной окраины дола. Гора
обнесена мощной стеной, остроконечной оградой и крепостным валом. Уступами
вздымаются крыши домов; венчает крепость круглая зеленая терраса с высоким
дворцом. Кажется, он крыт золотом: так и сияет. И дверные столбы золотые. У
дверей стража в сверкающих панцирях; во всей крепости никакого движенья -
видно, еще спят.
- Крепость называется Эдорас, - сказал Гэндальф, - а златоверхий дворец
- Медусельд. Это столица Теодена, сына Тенгела, властителя Мустангрима.
Хорошо, что мы подоспели к рассвету: вот она, наша дорога. А ехать надо с
оглядкой - время военное, и коневоды-ристанийцы не спят и не дремлют, мало
ли что издали кажется. Не прикасаться к оружию и держать язык на привязи -
это я всем говорю, да и себе напоминаю. Надо, чтобы нас добром пропустили к
Теодену.
Стояло хрустальное утро, и птицы распевали вовсю, когда они подъехали к
реке. Она шумно изливалась в низину, широким извивом пересекая их путь и
унося свои струи на восток, к камышовым заводям Онтавы. Сырые пышные
луговины и травянистые берега заросли ивняком, и уже набухали, по-южному
рано, густо-красные почки. Мелкий широкий брод был весь истоптан копытами.
Путники переправились и выехали на большую колеистую дорогу, ведущую к
крепости мимо высоких курганов у подошвы горы. Их зеленые склоны с западной
стороны подернуло, точно снегом, звездчатыми цветочками.
- Смотрите, - сказал Гэндальф, - как ярко они белеют! Называются
поминальники, по-здешнему симбельмейны, кладбищенские цветы, и цветут они
круглый год. Да-да, это все могильники предков Теодена.
- Семь курганов слева, девять - справа, - подсчитал Арагорн. - Много
утекло жизней с тех пор, как был воздвигнут золотой чертог.
- У нас в Лихолесье за это время пять сотен раз осыпались красные
листья, - сказал Леголас, - но, по-нашему, это не срок.
- Это по-вашему, а у мустангримцев другой счет времени, - возразил
Арагорн. - Лишь в песнях осталась память о том, как построили дворец, а что
было раньше, уж и вовсе не помнят. Здешний край они называют своей землей, и
речь их стала невнятна для северных сородичей.
Он завел тихую песню на медлительном языке, неведомом ни эльфу, ни
гному, но им обоим понравился ее протяжный напев.
- Послушать, так ристанийское наречие, - сказал Леголас, - и правда
звучит по-здешнему, то красно и раздольно, то жестко и сурово: степь и горы.
Но я, конечно, ничего не понял. Слышится в песне печаль о смертном уделе.
- На всеобщий язык, - сказал Арагорн, - это можно перевести примерно
так:
Где ныне конь и конный?
Где рог его громко звучавший?
Где его шлем и кольчуга,
Где лик его горделивый?
Где сладкозвучная арфа
И костер, высоко горящий?
Где весна, и зрелое лето,
И золотистая нива?

Отгремели горной грозою,
Отшумели степными ветрами,
Сгинули дни былые
В закатной тени за холмами.
С огнем отплясала радость,
И с дымом умчалось горе,
И невозвратное время
Не вернется к нам из-за Моря.
Такое поминанье сочинил давно забытый ристанийский песенник в честь
отрока Эорла, витязя из витязей: он примчался сюда с севера, и крылья росли
возле копыт его скакуна Феларофа, прародителя нынешних лошадей Мустангрима.
Вечерами, у костров, эту песню поют и поныне.
За безмолвными курганами дорога вкруговую устремилась вверх по зеленому
склону и наконец привела их к прочным обветренным стенам и крепостным
воротам Эдораса.
Возле них сидели стражи, числом более десятка; они тотчас повскакивали
и преградили путь скрещенными копьями.
- Ни с места, неведомые чужестранцы! - крикнули они по-ристанийски и
потребовали затем назвать себя и изъяснить свое дело. Изумленье было в их
взорах и ни следа дружелюбия; на Гэндальфа они глядели враждебно.
- Добро вам, что я понимаю ваш язык, - отозвался тот на их наречии, -
но странники знать его не обязаны. Почему вы не обращаетесь на всеобщем
языке, как принято в западных землях?
- Конунг Теоден повелел пропускать лишь тех, кто знает по-нашему и с
нами в дружбе, - отвечал самый видный из стражей. - В дни войны к нам нет
входа никому, кроме мустангримцев и гондорцев, посланцев Мундбурга. Кто вы
такие, что безмятежно едете в диковинном облаченье по нашей равнине верхом
на конях, как две капли воды схожих с нашими? Мы стоим на часах всю ночь и
заметили вас издалека. В жизни не видели мы народа чуднее вас и коня
благородней того, на котором вы сидите вдвоем. Он из табуна Бэмаров, или же
глаза наши обмануты колдовским обличьем. Ответствуй, не ведьмак ли ты, не
лазутчик ли Сарумана, а может, ты чародейный призрак? Говори, ответствуй
немедля!
- Мы не призраки, - отвечал за Гэндальфа Арагорн, - и глазам своим
можете верить. Что кони это ваши - знаете сами, нечего и спрашивать зря.
Однако же редкий конокрад пригоняет коня хозяевам. Это вот - Хазуфел и Арод:
Эомер, Третий Сенешаль Мустангрима, одолжил их нам двое суток назад. Мы их
доставили в срок. Разве Эомер не вернулся и вас не предупредил?
Страж, как видно, смутился.
- Об Эомере у нас речи не будет, - молвил он, отводя глаза. - Если вы
говорите правду, то конунга, без сомнения, надо оповестить. Пожалуй, вас, и
то сказать, поджидают. Как раз две ночи назад к нам спускался Гнилоуст:
именем Теодена он не велел пропускать ни единого чужестранца.
- Гнилоуст? - сказал Гэндальф, смерив его строгим взглядом. - Тогда
больше ни слова! До Гнилоуста мне дела нет, дела мои - с повелителем
Мустангрима. И дела эти спешные. Пойдешь ты или пошлешь объявить о нашем
прибытии?
Глаза его сверкнули из-под косматых бровей; он сурово нахмурился.
- Пойду, - угрюмо вымолвил страж. - Но о ком объявлять? И как доложить
о тебе? С виду ты стар и немощен, а сила в тебе, по-моему, страшная.
- Верно ты углядел и правильно говоришь, - сказал маг. - Ибо я -
Гэндальф. Я возвратился. И, как видишь, тоже привел коня, Светозара
Серебряного, неподвластного ничьей руке. Рядом со мной Арагорн, сын
Араторна, наследник славы древних князей, в Мундбург лежит его дорога. А это
- эльф Леголас и гном Гимли, испытанные наши друзья. Ступай же скажи своему
подлинному господину, что мы стоим у ворот и хотим говорить с ним, если он
допустит нас в свой чертог.
- Чудеса, да и только! - пожал плечами страж. - Ладно, будь по-твоему,
я доложу о вас конунгу, а там воля его. Погодите немного, я скоро вернусь с
ответом. Очень-то не надейтесь, время нынче недоброе.
И страж удалился быстрыми шагами, препоручив чужестранцев надзору своих
сотоварищей. Вернулся он и взаправду скоро.
- Следуйте за мною! - сказал он. - Теоден допускает вас к трону; но
всякое оружие, будь то даже посох, вам придется сложить у дверей. За ним
приглядит охрана.
Негостеприимные ворота приоткрылись, и путники вошли по одному вслед за
своим вожатым. В гору поднималась извилистая брусчатая улица: то плавные
изгибы, то короткие лестницы, выложенные узорными плитами. Они шли мимо
бревенчатых домов, глухих изгородей, запертых дверей, возле переливчатого
полноводного ручья, весело журчавшего в просторном каменном желобе. Выйдя к
вершине горы, они увидели, что над зеленой террасой возвышается каменный
настил, из него торчала искусного ваяния лошадиная голова, извергавшая
прозрачный водопад в огромную чашу; оттуда и струился ручей. Длинная и
широкая мраморная лестница вела ко входу в золотой чертог; по обе стороны
дверей были каменные скамьи для телохранителей конунга: они сидели с
обнаженными мечами на коленях. Золотистые волосы, перехваченные тесьмой,
ниспадали им на плечи; зеленые щиты украшал солнцевидный герб; их длинные
панцири сверкали зеркальным блеском; они поднялись во весь рост и казались
на голову выше простых смертных.
- Вам туда, - сказал вожатый. - А мне - обратно, к воротам. Прощайте!
Да будет милостив к вам повелитель Мустангрима!
Он повернулся и, точно сбросив бремя, легко зашагал вниз. Путники
взошли по длинной лестнице под взглядами молчаливых великанов-часовых и
остановились у верхней площадки; Гэндальф первым ступил на мозаичный пол, и
сразу же звонко прозвучало учтивое приветствие по-ристанийски.
- Мир вам, пришельцы издалека! - промолвили стражи и обратили мечи
рукоятью вперед. Блеснули зеленые самоцветы. Потом один из часовых выступил
вперед и заговорил на всеобщем языке:
- Я Гайма, главный телохранитель Теодена. Прошу вас сложить все оружие
здесь у стены.
Леголас вручил ему свой кинжал с серебряным черенком, колчан и лук.
- Побереги мое снаряжение, - сказал он. - Оно из Золотого Леса, подарок
Владычицы Кветлориэна.
Гайма изумленно вскинул глаза и поспешно, с видимой опаской сложил
снаряжение возле стены.