Толкиен Джон Рональд Руэл. Властелин Колец

все равно пришли бы к нему на подмогу. Но битвы с предателем Саруманом были
кровопролитны, а ведь надо еще позаботиться о северных и восточных границах
- сам же говоришь, что война надвигается отовсюду. У Черного Властелина
достанет войска и Минас-Тирит обложить, и обрушиться на нас с севера,
перейти Андуин за Каменными Гигантами.
Чересчур осмотрительны мы все же не будем. И не промедлим. Наутро
назначен смотр, после него сразу выступаем. Будь все иначе, я отправил бы
наперехват врагу десять тысяч конных копьеносцев. Боюсь, придется послать
меньше - нельзя же оставить крепости вовсе без охраны. Но шесть тысяч с
лишком поедут за мной - скажи Денэтору, что нынче войско поведет в Гондор
сам конунг, и будь что будет. Надо лишь, чтобы дальняя дорога не обессилила
людей и коней, поэтому с завтрашнего утра минет не меньше недели, прежде чем
вы услышите с севера боевой клич сынов Эорла.
- Неделя! - воскликнул Хиргон, - Что ж, тебе виднее. Однако через семь
дней вы, похоже, прискачете к разрушенным стенам - ну, хотя бы помешаете
оркам и чернолицым пировать в Белой Крепости.
- На худой конец хоть пировать помешаем, - сказал Теоден, - Но будет: я
приехал с поля брани, одолев долгий путь, и изрядно утомился. Оставайся в
лагере на ночь. Утром увидишь ристанийское ополчение, и зрелище это тебя
взбодрит, а отдых укрепит твои силы. Утро вечера мудренее: за ночь думы
проясняются.
С этими словами конунг встал; за ним поднялись остальные.
- Ступайте отдыхать, - сказал он, - покойной вам ночи. И тебя, сударь
мой Мериадок, на сегодня отпускаю. Зато поутру, чуть свет, будь готов
явиться ко мне.
- Явлюсь по первому зову, - сказал Мерри, - и, если надо будет, готов
ехать с тобою даже Стезей Мертвецов.
- Остерегайся зловещих слов! - покачал головой конунг. - Быть может, не
одна дорога заслуживает этого имени. Но я тебя с собою в дорогу не звал.
Доброй ночи!
- Нет уж, не останусь я здесь дожидаться их возвращения! - твердил себе
Мерри, - Ни за что не останусь, ни за что! - И, повторяя это на разные лады,
он наконец заснул в своей палатке.
Разбудил его дружинник, тряся за плечо.
- Проснись, проснись, господин хольбитла! - звал он, и Мерри вдруг
очнулся от глубокого сна и сел на постели. "Темно-то еще как", - подумал он.
И спросил:
- Что случилось?
- Конунг ждет тебя.
- Да ведь еще солнце не взошло, - удивился Мерри.
- Нет, господин хольбитла, не взошло и сегодня не взойдет. Такая
наползла темь, будто солнце и вовсе погасло. Но встанет ли солнце, нет ли, а
время идет своим ходом. Поторопись!
Наспех одевшись, Мерри выглянул из палатки. В потемках, в мутно-бурой
мгле, все виделось черным и серым, нигде ни единой тени; царило мертвящее
затишье. Сплошная хмарь затянула небеса, лишь далеко на западе чуть брезжило
из-под низкого рваного края тучи, как бы сквозь крюковатые пальцы. Тяжко
нависал слепой и темный небосвод, и меркли последние дальние отсветы.
Потом Мерри заметил, что кругом стоят серолицые люди, угрюмо или
испуганно поглядывая вверх и вполголоса переговариваясь. Он сильно приуныл и
пробрался к шатру конунга. Хиргон был уже там, рядом с ним стоял другой
гонец, одетый так же и похожий на него, только пониже и плечистее. Когда
Мерри вошел, он говорил конунгу:
- Из Мордора надвинулась она, государь, Вчера поползла, на закате. С
Истфольдского всхолмья видел я, как она поднялась и потом нагоняла меня,
застилая небо и угашая звезды. Весь край отсюда до Изгарных гор объят
темнотой, и сумрак сгущается. Видно, война уже началась.
Настало молчанье, и наконец конунг вымолвил:
- Да, чему быть, того не миновать: значит, вот-вот она грянет, великая
битва наших дней, и многое сгубит она безвозвратно. Что ж, теперь хоть нет
нужды скрываться. Поскачем во весь опор напрямик по равнине. Смотр начинаем
сейчас, опоздавших ждать не будем. Достанет ли припасов там у вас в
Минас-Тирите? А то ведь быстро ехать можно лишь налегке, взяв самую малость
воды и съестного.
- Припасов достанет с избытком, - отвечал Хиргон, - Берите как можно
меньше и скачите как можно быстрее!
- Созывай герольдов, Эомер, - сказал Теоден, - Строиться к походу!
Эомер вышел; вскоре в Укрывище зазвучали трубы, и десятки других
откликнулись снизу, но трубное пенье уже не казалось Мерри, как накануне,
зычным и властным хором. Глухое и сиплое, зловещее завывание тонуло в душной
мгле.
Конунг обратился к Мерри.
- Я еду на войну, сударь мой Мериадок, - сказал он, - Через час-другой
отправляемся в путь. Ты свободен от моей службы, но приязни моей не теряешь.
Оставайся здесь и, если угодно тебе, послужи царевне Эовин - она будет
править вместо меня.
- Да как же так, государь, - запинаясь, произнес Мерри. - Я ведь принес
клятву на мече! Нет, конунг Теоден, не свободен я от твоей службы. Да и
друзья мои все поехали на битву, стыдно было бы мне здесь отсиживаться.
- Но мы поедем на больших, быстрых скакунах, - сказал Теоден. - Ты с
таким не управишься, одной отваги для этого мало.
- Тогда привяжите меня к седлу или как-нибудь там к стремени, -
упорствовал Мерри, - Бежать-то уж больно далеко, но раз нельзя ехать,
давайте я побегу - только вот ноги, наверно, собью и опоздаю недели на две.
- Чем так, я тебя лучше бы довез на Белогриве, - усмехнулся Теоден. -
Ладно, езжай со мною в Эдорас, поглядишь на Медусельд - сперва мы туда
отправимся. Да пока что и Стибба не оплошает: настоящая скачка начнется
потом, на равнине.
Тут поднялась Эовин.
- Пойдем, Мериадок! - сказала она, - Пойдем, примеришь доспех, что я
тебе подобрала, - Они вышли вместе. - Всего одна просьба была ко мне у
Арагорна, - продолжала Эовин, когда они шли между шатрами, - он попросил
снарядить тебя на битву. Надеюсь, ты останешься доволен, и уверена, что
доспех тебе непременно пригодится. Она подвела Мерри к одной из палаток для
стражи конунга, и оружничий вынес оттуда маленький шлем, круглый щит и
прочее снаряжение.
- Кольчуги по твоему росту не нашлось, - сказала Эовин, - и выковать на
тебя панцирь уже не успеем; зато вот тебе плотная кожаная куртка, ремень и
кинжал, Меч у тебя есть.
Мерри поклонился, и царевна подала ему щит чуть поменьше того, какой в
свое время получил Гимли, с белым конем на зеленом поле.
- Облачайся в доспех, - сказала она, - и да сослужит он тебе добрую
службу! Прощай же, Мериадок! Но, быть может, мы с тобой еще встретимся.
В густеющем сумраке строилось ристанийское ополчение у восточной
дороги. Тревога сжимала сердца, и многих терзал страх. Но крепки духом были
ристанийцы и преданы своему государю: даже в Укрывище, где приютили женщин,
детей и стариков из Эдораса, почти не было слышно ни рыданий, ни ропота.
Грозную судьбу встречали молча, лицом к лицу.
Пролетели два часа, и вот уж Теоден сидел на своем белом коне; шерсть
Белогрива серебрилась в потемках. Высок и величав был всадник, хотя из-под
шишака его ниспадали на плечи седые пряди; и понурые ратники бодрились,
взирая на своего бесстрашного и непреклонного вождя.
На широких лугах возле шумной реки стояли строй за строем без малого
пятьдесят пять сотен конников в полном вооружении; и еще несколько сот
воинов при запасных конях с легкой поклажей. Одиноко запела труба. Конунг
поднял руку, и двинулась молчаливая рать Мустангрима. Впереди ехали
двенадцать телохранителей конунга, прославленные витязи; за ними сам Теоден
и Эомер одесную. Они распростились с Эовин наверху, в Укрывище, и горька
была память прощания, но думы их устремлялись вперед. Затем ехали посланцы
Гондора и Мерри на своем пони, а следом - еще двенадцать телохранителей.
Ехали мимо длинного строя конников; суровы и недвижны были их лица, уж почти
миновали строй, как вдруг один из конников повернул голову и пристально
поглядел на хоббита. "Совсем еще юноша, - подумал Мерри, встретив его
взгляд, - невысокий, худощавый". Он уловил отсвет ясных серых глаз и
вздрогнул, внезапно поняв, что в лице этом нет надежды, что его затеняет
смерть.
Серая дорога вела вдоль берега Снеговой, бурлящей в каменьях; мимо
селений Ундерхерга и Обернана, где скорбные женские лица выглядывали из
темных дверей; войско не провожали в путь ни рога, ни арфы, ни поющие
голоса. Так начался великий поход на восток, о котором слагали песни многие
поколения ристанийцев.
Из темного Дунхерга в тусклое утро
Вывел сын Тенгела свою последнюю рать
И достиг Эдораса, но царственные чертоги,
Старинные, златоверхие, были застланы мглой.
Здесь, в обители предков, он распростился с народом.
Со своим свободным народом и с очагом своим.
Простился с высоким троном и с благословенным кровом.
Под которым он пировал в былые светлые дни.
И дальше поехал конунг, по пятам за ним гнался ужас.
Впереди ожидал рок. Но он присягал на верность,
Он принес нерушимую клятву, и он исполнил ее.
Теоден ехал дальше. Пять дней и ночей
Мчались эорлинги вперед восточным путем
Через Фольд и Фенмарк, через Фириэнвуд.
Шесть тысяч копьеносцев мчались через Санлендинг
К могучей твердыне Мундбург у горы Миндоллуин,
К столице Государей, из-за Моря приплывших,
Теперь осажденной врагами и окруженной огнем.
Судьба торопила их, и темнота поглотила,
Поглотила коней и конников, и стук уходящих копыт
Заглох в тишине: так нам поведали песни.

Когда конунг приехал в Эдорас, Медусельд и правда был застлан мглой,
хотя полдень едва наступил. Задержался он здесь ненадолго, и к войску его
примкнули десятков шесть всадников, опоздавших на сбор. После короткой
трапезы он велел готовиться в путь и ласково простился со своим оруженосцем.
Но Мерри еще напоследок попробовал умолить его.
- Я ведь тебе объяснил: такой поход Стибба не осилит, - сказал Теоден.
- И к тому же сам посуди, сударь мой Мериадок: пусть ты и при мече и не по
росту отважен, но что тебе делать в таком бою, какой нас ждет под стенами
гондорской столицы?
- Мало ли, тут не угадаешь, - возразил Мерри. - И зачем тогда,
государь, ты взял меня в оруженосцы - не затем разве, чтобы в битве я был
рядом с тобою? И чем помянут меня в песнях, коли я буду все время оставаться
неприкаянным?
- Взял я тебя в оруженосцы, чтоб с тобой ничего не стряслось, - отвечал
Теоден. - Чтоб ты был под рукой. А в походе ты будешь лишним бременем.
Случись битва у моих ворот, может статься, в песнях и помянули бы твои
подвиги; но до Мундбурга, где правит Денэтор, больше ста двух лиг. Это мое
последнее слово.
Мерри поклонился и уныло побрел прочь, оглядывая ряды воинов. Все уже
стояли наготове: потуже затягивали пояса, проверяли подпруги, ласкали коней;
иные тревожно косились на почернелое небо. Кто-то незаметно подошел к
хоббиту и шепнул ему на ухо:
- У нас говорят: "Упорному и стена не препона", я это на себе проверил,
- Мерри поднял глаза и увидел юношу, которого заметил поутру. - А ты, по
лицу видно, хочешь ехать вслед за государем.
- Да, хочу, - подтвердил Мерри.
- Вот и поедешь со мной, - сказал конник, - Я посажу тебя впереди,
укрою плащом - а там отъедем подальше, и еще стемнеет. Ты упорен - так будь
же по-твоему. Ни с кем больше не говори, поехали!
- Очень, очень тебе благодарен! - пролепетал Мерри. - Благодарю тебя,
господин... прости, не знаю твоего имени.
- Не знаешь? - тихо сказал конник. - Что ж, называй меня Дернхельмом.
Так и случилось, что, когда конунг выехал в поход, впереди ратника
Дернхельма на большом сером скакуне Вихроноге сидел хоббит Мериадок, и коня
он не тяготил, потому что Дернхельм был легкий седок, хотя сложен крепко и
ловок на диво.
Они углублялись во тьму. Заночевали в зарослях ивняка, за двенадцать
лиг к востоку от Эдораса, у слияния Снеговой и Онтавы. Потом ехали через
Фольд и через Фенмарк, мимо больших дубрав по всхолмьям, осененным черной
громадой Галифириэна на гондорской границе, а слева клубились болотные
туманы над устьями Онтавы. Тут их настигли вести о войне на севере:
одинокие, отчаянные беглецы рассказывали, что с востока вторглись полчища
орков, что враги заполонили Ристанийскую степь.
- Вперед! Вперед! - приказал Эомер, - Сворачивать поздно, а онтавские
болота защитят нас с фланга. Прибавим ходу. Вперед!
И конунг Теоден покинул Ристанию; войско его мчалось по извилистой
нескончаемой дороге, и справа возникали вершины: Кэленхад, Мин-Риммон,
Эрелас, Нардол, Но маяки на них не горели. Угрюмый край объяла страшная
тишь; впереди сгущалась темнота, и надежда угасала в сердцах.
Нашествие на Гондор
Пина разбудил Гэндальф, Теплились зажженные свечи, окна застила тусклая
муть, и было душно, как перед грозой, - вот-вот громыхнет.
- Сколько времени-то? - зевая, спросил Пин.
- Третий час, - отвечал Гэндальф, - Пора вставать, теперь твое дело
служивое. Градоправитель вызывает тебя - верно, распорядиться хочет.
- И завтраком накормит?
- Нет! Вот твой завтрак, и до полудня больше ничего не жди, Кормить
будут впроголодь, привыкай.
Пин уныло поглядел на ломоть хлеба и совсем уж какой-то маленький
кусочек масла, на чашку с жидким молоком.
- И зачем ты меня сюда привез? - вздохнул он.
- Прекрасно знаешь зачем, - отрезал Гэндальф. - Чтоб ты больше ничего
не натворил, а коли здесь тебе не нравится, не взыщи: сам виноват.
Пин прикусил язык.
И вот он уже шагал рядом с Гэндальфом по длинному холодному залу к
дверям Башенного чертога. Денэтор сидел так неподвижно, словно затаился в
сером сумраке. "Ну, точь-в-точь старый паук, - подумал Пин, - похоже, он и
не шелохнулся со вчерашнего". Гэндальфу был подан знак садиться, а Пин
остался стоять - его даже взглядом не удостоили. Но вскоре он услышал
обращенные к нему слова:
- Ну как, господин Перегрин, надеюсь, вчера ты успел порезвиться и
оглядеться? Боюсь толы
Пину показалось, будто, что ни скажи, что ни сделай, об этом немедля
узнает Градоправитель, для которого и мысли чужие тоже не тайна. И он
промолчал.
- К чему же мне тебя приставить?
- Я думал, государь, об этом ты сам мне скажешь.
- Скажу, когда узнаю, на что ты годен, - обещал Денэтор, - И наверно,
узнаю скорее, если ты будешь при мне. Служитель моих покоев отпросился в
передовую дружину, и ты его покуда заменишь. Будешь мне прислуживать, будешь
моим нарочным, будешь занимать меня беседой между делами войны и совета. Ты
петь умеешь?
- Умею, - сказал Пин, - Ну, то есть умею, судя по-нашему. Только ведь
наши песенки не годятся для здешних высоких чертогов, и не идут они к
нынешним временам, государь. У нас ведь что самое страшное? Ливень да буран.
И поем-то мы обычно о чем-ни6удь смешном, песни у нас застольные.
- А почему ж ты думаешь, что такие ваши песни не к месту и не ко
времени? Разве нам, обуянным чудовищной Тенью, не отрадно услышать отзвуки
веселья с дальней и светлой стороны? Недаром, стало быть, охраняли мы ваши,
да и все другие края, не уповая ни на чью благодарность.
Пин очень огорчился. Вот только этого не хватало - распевай перед
властителем Минас-Тирита хоббитские куплеты, тем более смешные, в которых уж
кто-кто, а он-то знал толк.
Но покамест обошлось. Не было ему велено распевать куплеты. Денэтор
обратился к Гэндальфу, расспрашивал его про Мустангрим, про тамошние
державные дела и про Эомера, племянника конунга. А Пин знай себе дивился:
откуда это здешнему государю столько известно про дальние страны - сам-то
небось давным-давно не бывал дальше границы.
Наконец Денэтор махнул Пину рукой - иди, мол, пока что не нужен.
- Ступай в оружейную, - сказал он, - И оденься, как подобает башенному
стражу. Там все для тебя готово, вчера я распорядился.
И точно, все было готово: Пин облачился в причудливый черно-серебряный
наряд. Сыскали ему и кольчугу - наверно, из вороненой стали, а с виду вроде
гагатовую; шлем с высоким венцом украшен был по бокам черными крылышками, а
посредине - серебряной звездочкой. Поверх кольчуги полагалась черная
накидка, на которой серебром было выткано Древо. Прежние его одежды свернули
и унесли; серый лориэнский плащ, правда, оставили, однако носить его на
службе не велели. И стал он теперь, на чужой взгляд, сущим
Эрнил-и-ферианнатом, невысоклицким князем, как его именовали гондорцы; и
было ему очень не по себе. Да и сумрак нагнетал уныние.
Тянулся беспросветный день. От бессолнечного утра до вечера чадные
потемки над Гондором еще отяготели, дышалось трудно, теснило грудь. Высоко в
небесах ползла на запад огромная тяжкая туча: она пожирала свет, ее гнал
ветер войны; а внизу стояло удушье, будто вся долина Андуина ожидала
неистовой бури.
В одиннадцатом часу его наконец ненадолго отпустили; Пин вышел из башни
и отправился поесть-попить, авось дадут, а заодно встряхнуться - не по нутру
ему пришлась нудная дворцовая служба. В столовой он встретил Берегонда - тот
как раз вернулся из-за пеленнорских рубежей, от сторожевых башен. Пин позвал
его прогуляться к парапету: измаяли его каменные мешки и даже высокие своды
цитадели давили нестерпимо. Они уселись рядом возле бойницы, глядевшей на
восток, - той самой, где они угощались и беседовали накануне.
Был закатный час, но неоглядная пелена уже простерлась далеко на запад,
и, лишь уходя за Море, солнце едва успело пронизать ее прощальными лучами;
они-то, на радость Фродо, и озарили у развилки голову поверженного государя.
Но на Пеленнорские пажити в тени Миндоллуина не пал ни единый отблеск; там
застоялась бурая мгла.
Пину казалось, что сидел он здесь много-много лет назад, в какие-то
полузабытые времена, когда был еще хоббитом, беспечным странником, которому
все невзгоды нипочем. Нынче он стал маленьким воином, защитником
белокаменного града от великой беды, в мрачном и чинном убранстве башенного
стража.
В другое время и в другом месте Пин, может, и возгордился бы таким
убранством, но сейчас он понимал, что дело его нешуточное, что в жизни его и
смерти волен суровый властитель, а гибель висит над головой. Кольчуга
обременяла его, шлем сдавливал виски. Накидку он снял и бросил на скамью.
Усталыми глазами окинул он темневшие внизу поля, зевнул и горько
вздохнул.
- Что, устал за день? - спросил Берегонд.
- Еще бы не устал, - сказал Пин, - с ног падаю от безделья. Час за
часом околачивался у дверей своего господина, пока он принимал Гэндальфа,
князя Имраиля и прочих важных особ. А ведь я, знаешь ли, Берегонд, совсем не
привык прислуживать за столом, щелкая зубами от голода. Хоббиты этому не
обучены. Ты, конечно, скажешь, зато, мол, честь какая! Да проку-то что в
этой чести? Да если на то пошло, что проку даже есть-питъ в этих ползучих
потемках! А тебе не темновато? Смотри, не воздух, а какое-то бурое месиво! И
часто у вас ветер с востока нагоняет такие туманы?
- Да нет, - сказал Берегонд, - погода тут ни при чем. Это вражьи козни:
не иначе как из недр Огненной горы валит этот гнусный чад - он и душу мутит,
и рассудок туманит, а Врагу того и надо. Скорее бы Фарамир воротился! Только
вот вернется ли он из-за Реки, из тамошней кромешной тьмы?
- Н-да, - сказал Пин. - Гэндальф тоже за него тревожится. Он, по-моему,
сильно огорчился, что Фарамира нет в городе, Сам-то он, кстати, куда
подевался? Ушел с совета еше до полуденной трапезы, хмурый-прехмурый: видно,
ничего доброго не ожидал.
Внезапно оба онемели на полуслове, беспомощно цепенея. Пин съежился,
прижав ладони к ушам, Берегонд, который, говоря о Фарамире, стоял у бойницы,
там и застыл, всматриваясь в темень глазами, полными ужаса. Пин знал этот
надрывный вопль, он слышал его когда-то в Хоббитании, на Болотище; но здесь
он звучал куда громче и яростнее, отравляя сердце безысходным отчаянием.
Наконец Берегонд с усилием заговорил.
- Явились! - сказал он, - Наберись мужества и посмотри! Вон они, эти
лютые твари.
Пин нехотя влез на скамью и глянул между зубцами. Покрытый мглою лежал
Пеленнор, и едва угадывалась вдали Великая Река. А над землею, вполвысоты
стен, кружили, точно жуткие ночные тени, пять подобий птиц, мерзкие, как
стервятники, но больше всякого орла, и смерть витала с ними. Они проносились
поблизости, почти на выстрел от стен, улетали к реке и возвращались.
- Черные Всадники! - проговорил Пин, - Черные Всадники в небесах!
Погоди-ка, Берегонд! - вдруг воскликнул он, - Они же явно что-то
высматривают! Гляди, как они кружат, потом кидаются вниз, и все вон там! А
видишь, там по земле что-то движется? Маленькие темные фигурки... ну да,
верховые - четверо или пятеро. Ой, опять! Гэндальф! Гэндальф, спаси нас!
Разнесся, нарастая, новый пронзительный вопль, и он отпрянул от стены,
задыхаясь, как затравленный зверек. Но потом далеко внизу прерывисто, едва
слышно запела труба, и звук ее стих на высокой протяжной ноте.
- Фарамир! Это Фарамир! Это его сигнал! - воскликнул Берегонд. - Вот
смельчак! Но как же он доскачет до ворот, если эти летучие гады умеют не
только пугать? Смотри ты, скачут, уже не так и далеко! Эх, лошади
шарахнулись! Сбросили седоков... те поднялись, бегут! Нет, один еще в седле,
возвращается к своим. Наверняка это он, Фарамир, - ему и люди, и кони
покорны. Ах ты, гнусная тварь, налетела, кидается! Да на подмогу же, на
подмогу! Чего они там? Фарамир!
Берегонд одним прыжком исчез во мраке. А Пин устыдился: что ж он тут
корчится от страха, когда Берегонд без оглядки поспешил выручать вождя? Он
снова заглянул в бойницу - и увидел, как вспыхнула на севере серебряно-белая
звездочка, вспыхнула и покатилась на сумрачные поля. Да нет, не покатилась,
она мчалась быстрее стрелы, разгораясь все ярче и нагоняя четверых воинов,
бегущих к Вратам. Пину почудилось, будто ее бледный свет разгоняет вязкие
тени, все ближе была она, и загудело в крепостных стенах эхо могучего
возгласа.
- Гэндальф! - отозвался Пин, - Гэндальф! Когда уж надеяться не на что,
он тут как тут! Вперед! Вперед, Белый Всадник! Гэндальф, Гэндальф! - кричал
он во всю мочь, невесть зачем и кому, как зритель на скачках.
Но и кружащие черные тени заметили нового всадника, и одна из них
ринулась к нему, а всадник, видимо, поднял руку - и полыхнула белая молния.
Назгул с исступленным воем метнулся прочь; за ним свернули четыре остальных
- и витками умчались на восток, скрывшись в нависшей туче; и Пеленнорские
пажити, казалось, чуть-чуть посветлели.
Пин следил, как верховой и Белый Всадник съехались и ожидали пеших.
Подоспели ратники из города, и вскоре толпу не стало видно со стены -
наверно, зашли во Врата. Пин рассудил, что они немедля поднимутся в Башню, к
наместнику, и скорее побежал встречать их у входа в цитадель. Там уже
собралось много народу - из тех, кто наблюдал со стен погоню и нечаянное
спасение.
Ждать пришлось недолго: с ближних улиц послышался многоголосый
приветственный гул, возглашали имена Фарамира и Митрандира. Пин увидел
факелы и двух всадников, продвигавшихся в окруженье толпы: один был в белом,
но потускнел, сияние его угасло или сокрылось; второй, темный, ехал опустив
голову. Они спешились, препоручив конюхам Светозара и другого коня, и
подошли к часовому у ворот. Гэндальф твердым шагом, серая хламида за
плечами, с грозным отсветом в глазах; спутник его, в зеленом, медленно и
немного пошатываясь, как смертельно усталый или раненый.
Пин протеснился вперед, когда они подходили к фонарю под аркой, и,
увидев бледное лицо Фарамира, затаил дыхание. Видно было, что он перенес
смертный ужас и муку - перенес, преодолел и остался самим собой. Он
задержался перемолвиться словом с часовым, спокойный и властный, а Пин
глядел на него и думал, как он похож на своего брата Боромира, который Пину
сразу же, еще в Раздоле, очень понравился и величавой осанкой, и ласковым
обращением. Но Фарамир совсем иначе тронул его сердце - такого чувства он
еще не испытывал. В нем было высокое благородство, напоминавшее Арагорна,
ну, может, менее высокое, зато ближе и понятнее: властитель иного склада,
других времен, он все же наследовал и древнюю мудрость, и древнюю скорбь.
Недаром так любовно говорил о нем Берегонд. За таким хоть в огонь - и
пойдут, и Пин пошел бы за ним даже в гибельную тень черных крыл.
- Фарамир! - звонко выкрикнул он, - Фарамир! - И Фарамир, расслышав
странный голосок средь общих кликов, обернулся, увидел его и замер от
изумления.
- Откуда ты взялся? - проговорил он, - Невысоклик, в наряде башенного
стража! Откуда?..
На это ответил, шагнув к ним, Гэндальф.
- Со своей родины, из невысоклицкого края, - сказал он. -- А привез его
я. пошли, пошли: дел впереди много, речей тоже, а ты еле живой. Он пойдет с
нами. Да ему и надо с нами -- совсем я забыл, и он, видно, тоже: хорош гусь,
давно уже должен бы стоять возле своего повелителя. Идем, Пин, не отставай!
И они пришли в отдаленный дворцовый покой. Там близ жаровни с угольями
расставлены были сиденья, принесли вино. Пин как бы невидимкой оказался за
спиною Денэтора и забыл о своей усталости, жадно ловя каждое слово.
Фарамир преломил белый хлеб, пригубил вино и сел по левую руку отца;
справа, поодаль сидел Гэндальф в высоком резном кресле и сначала едва ли не
дремал. Потому что Фарамир сначала поведал о том, как исполнено поручение
десятидневной давности: рассказывал, что творится в Итилии, о передвиженьях
войск Врага и его пособников, о придорожной битве, в которой истреблен был
отряд хородримцев с громадным боевым зверем, - словом, вернулся с рубежа
военачальник и, как водится, доносит государю про пограничные стычки, про
заботы и тревоги, вчера еще насущные, а нынче ничтожные.
Затем Фарамир вдруг посмотрел на Пина. - А теперь о делах диковинных, -
сказал он, - Из северных сказаний к нам на юг явился не один лишь этот