Толкиен Джон Рональд Руэл. Властелин Колец

собрать под стенами и в ущелье тела павших и предать их земле.
Орков в живых не осталось, и не было числа их трупам. Но многие горцы
сдались в плен; и в ужасе и отчаянии молили они о пощаде. У них отобрали
оружие и приставили их к работе.
- Отстроите вместе с нами заново то, что разрушали с орками, принесете
клятву никогда более с враждою не переступать Изенских бродов и ступайте
себе восвояси, - сказал им Эркенбранд. - Саруман обманул вас, и дорогой
ценой расплатились вы за вашу доверчивость, а если б одержали победу,
расплатились бы еще дороже.
Дунландцы ушам своим не верили: Саруман говорил им, что свирепые
ристанийцы сжигают пленников живьем.
Подле Горнбурга посреди поля насыпали два кургана: под одним схоронили
вестфольдцев, под другим - ополченцев Эдораса. У самой стены был погребен
главный телохранитель Теодена Гайма - он пал, защищая ворота.
Трупы орков свалили поодаль, возле опушки новоявленного леса. И многие
тревожились, ибо неведомо было, что делать с огромными грудами мертвечины:
закапывать - хлопотно, да и некогда, сжечь - недостанет хворосту, а рубить
диковинные деревья никто бы не отважился, если б Гэндальф и не запретил
строго-настрого даже близко к ним подходить.
- И не возитесь с трупьем, - велел он. - К завтрашнему утру, я думаю,
все уладится.
Еще далеко не закончено было погребение, когда конунг со свитою
изготовились к отъезду. И Теоден оплакал своего верного стража Гайму и
первым бросил горсть земли в его могилу.
- Великое горе причинил Саруман мне и всему нашему краю, - молвил он. -
Когда мы с ним встретимся, я ему это попомню.
Солнце клонилось к западному всхолмью излога. Теодена и Гэндальфа
провожали до гати - ополченцы и вестфольдцы, стар и млад, женщины и дети,
высыпавшие из пещер. Звонко разливалась победная песнь - и вдруг смолкла,
ибо угрюмые деревья внушали страх ристанийцам.
На опушке кони стали: им, как и их всадникам, не хотелось углубляться в
лес. Недвижные, серые, зловещие деревья стояли в туманной дымке: их
простертые ветви растопырились, точно лапы, готовые схватить и впиться,
извилистыми щупальцами застыли корни, а под ними зияли черные провалы. Но
Гэндальф тронулся вперед, и за ним последовали остальные, въезжая один за
другим под своды корявых ветвей, осенявших дорогу из Горнбурга - а она
оказалась свободна, рядом с нею текла Ущелица, и золотистым сиянием лучились
небеса. А древесные стволы по обе стороны уже окутывали сумерки, и из
густеющей мглы доносились скрипы, трески и кряхтенье, дальние вскрики и
сердитая безголосая молвь. Ни орков, ни лесных зверей не было.
Леголас и Гимли ехали на одной лошади и держались поближе к Гэндальфу,
а то Гимли сильно побаивался леса.
- Душно как, правда? - сказал Леголас Гэндальфу. - Нас обступает
безысходный гнев. Слышишь, воздух трепещет?
- Слышу, - отозвался Гэндальф.
- А что сталось с несчастными орками? - спросил Леголас.
- Этого, я думаю, никто никогда не узнает, - отвечал Гэндальф.
Какое-то время они ехали молча, и Леголас все поглядывал по сторонам:
если б не Гимли, он бы охотно остановился и послушал лесные голоса.
- Ничего не скажешь, чудные деревья, - заметил он, - а уж я ли их не
навидался на своем веку! Сколько дубов знал от желудя до кучи трухи! А что,
никак нельзя немного задержаться? Я походил бы по лесу, вслушался бы в их
разговор, может, и понял бы, о чем речь.
- Нет, нет! - поспешно возразил Гимли. - Оставь их в покое! Я и так
понимаю, о чем речь: им ненавистны все двуногие, вот они и переговариваются,
как нас ловчее ловить и давить.
- Нет, не все двуногие им ненавистны, это ты выдумываешь, - сказал
Леголас. - Ненавидят они орков, а до эльфов и людей им дела нет, они не
знают, кто мы такие. Откуда же? Они нездешние, они родились и выросли в
лесной глуши, в тенистых ложбинах Фангорна. Так-то, друг мой Гимли:
фангорнские это деревья.
- Ну да, из самого, стало быть, гиблого леса в Средиземье, - проворчал
Гимли. - Спасибо им, конечно, здорово помогли, но не лежит у меня к ним
душа. Любуйся на них, коли они тебе в диковинку, а вот мне и правда такое
привелось увидеть! Что там все леса и долины на свете! До сих пор не
нарадуюсь.
Говорю тебе, Леголас, чудной народ эти люди! Под носом у них диво
дивное, на всем Севере не сыщешь подобного, а они говорят - пещеры! Пещеры,
и все тут! Убежища на случай войны, кладовки для припасов! Друг мой Леголас,
да знаешь ли ты, какие хоромы сокрыты в горных недрах Хельмова ущелья?
Проведай об этом гномы, они бы стекались сюда со всех концов земли, чтобы
только взглянуть на них, и платили бы за вход чистым золотом!
- А я не пожелал бы золота за выход, если б там случайно оказался, -
заявил Леголас.
- Ты их не видел, что с тебя взять, - сказал ему Гимли. - Прощаю, так и
быть, твою дурацкую шутку. Да ваш царский подгорный дворец в Лихолесье,
который, кстати, гномы же и отделывали, - просто берлога по сравнению со
здешними хоромами! Это огромные чертоги, в которых звучит и звучит медленная
музыка переливчатых струй и вечной капели над озерами, прекрасными, как
Келед Зарам в сиянье звезд.
А когда зажигают факелы и люди расхаживают по песчаным полам под
гулкими сводами, тогда, представляешь, Леголас, гладкие стены сеют сверканье
самоцветов, хрусталей, рудных жил - и озаряются таинственным светом
мраморные кружева и завитки вроде раковин, прозрачные, словно пясти
Владычицы Галадриэли. И слушай, Леголас, повсюду вздымаются, вырастают из
многоцветного пола причудливые, как сны, витые изваяния колонн -
белоснежные, желто-коричневые, жемчужно-розовые, а над ними блещут
сталактиты - крылья, гирлянды, занавеси, окаменевшие облака; башни и шпили,
флюгеры и знамена висячих дворцов, отраженных в недвижно-стылых озерах, - и
дивные мерцающие виденья рождаются в темно-стеклянной глади: города, какие и
Дарину едва ли грезились, улицы, колоннады и галереи, взвешенные над черной
глубиной. Но вот падает серебряная капля, круги расходятся по стеклянистой
воде - и волшебные замки колышутся, словно морские водоросли в подводном
гроте. Наступает вечер - факелы унесли: видения блекнут и гаснут, а в другом
чертоге, блистая новой красой, является новая греза. Чертогов там не счесть,
Леголас, хоромина за хороминой, своды над сводами, бесконечные лестницы, и в
горную глубь ведут извилистые ходы. Пещеры! Хоромы возле Хельмова ущелья!
Счастлив жребий, что привел меня сюда! Уходя, я чуть не плакал.
- Ну раз так, Гимли, - сказал немного ошарашенный Леголас, - то желаю
тебе уцелеть в грядущих битвах, вернуться в здешние края и снова узреть
любезные твоему сердцу пещеры. Только ты своим-то про них не очень
рассказывай: судя по твоим словам, здесь трогать ничего не надо, а от
семейки гномов с молотками и чеканами вреда, пожалуй, не оберешься. Может,
ристанийцы и правильно делают, что помалкивают об этих горных хоромах.
- Ничего ты не понимаешь, - рассердился Гимли. - Да любой гном просто
обомлеет от восторга. Нет среди потомков Дарина таких, чтобы принялись здесь
добывать драгоценные камни или металл, будь то даже алмазы и золото. Ты ведь
не станешь рубить по весне на дрова цветущие деревца? Этот каменный цветник
стал бы у нас изумительным, блистающим заповедником. Бережно и неспешно, тюк
да тюк, там да сям, бывает за день только один раз и приладишься с чеканом -
мы знаешь как умеем работать! - и через десятки лет чертоги явили бы свою
сокровенную красоту и открылись бы новые - там, где сейчас за расселинами
скал зияют темные пропасти. И все бы озарилось светом, Леголас! Засияли бы
такие же невиданные светильники, как некогда в Казад Думе; и отступила бы
ночь, от века заполонившая горные недра; она возвращалась бы только по
нашему мановению.
- Удивил ты меня, Гимли, - сказал Леголас. - Раньше я таких речей от
тебя не слыхивал. Еще немного - и я, чего доброго, начну сожалеть, что не
видел твоих чертогов. Ладно! Давай заключим уговор: если обоих нас минует
гибель - что вряд ли, - то немного попутешествуем вдвоем. Ты со мною в
Фангорн, а потом я с тобой - к Хельмову ущелью.
- Фангорн-то я бы далеко стороной обошел, - вздохнул Гимли. - Но будь
по-твоему, в Фангорн так в Фангорн, только уж после этого - прямиком сюда, я
сам тебе покажу пещеры.
- Идет, - скрепил Леголас. - Но пока что, увы, и от пещер мы отъезжаем
все дальше, а вот, гляди-ка, и лес кончается. Далеко еще до Изенгарда,
Гэндальф?
- Кому как, - отозвался Гэндальф. - Сарумановы вороны летают по прямой,
им пятнадцать лиг: пять от Ущельного излога до переправы, а оттуда еще
десять до изенгардских ворот. Но мы отдохнем: заночуем.
- А там, на месте, что нас все-таки ожидает? - спросил Гимли. - Ты-то,
конечно, знаешь заранее, а я даже не догадываюсь.
- Нет, я заранее не знаю, - отвечал маг. - Я там был вчера ночью; с тех
пор могло случиться многое. Но ты, я думаю, сетовать не будешь, что зря
проехался, хотя и покинул, не насмотревшись, Блистающие Пещеры Агларонда.
Наконец они выехали из лесу к развилку большой дороги, которая вела от
Ущельного излога на восток, к Эдорасу, и на север, к Изенгардской переправе.
Леголас остановил коня на опушке, с грустью оглянулся и громко вскрикнул.
- Там глаза! - закричал он. - Из-за ветвей глаза глядят нам вслед! В
жизни не видал таких глаз!
Встревоженные его возгласом воины тоже остановились и обернулись, а
Леголас поскакал обратно.
- Нет, нет! - завопил Гимли. - Езжай, куда хочешь, коли совсем
свихнулся, а меня спусти с лошади! Ну тебя с твоими глазами!
- Стой, царевич Лихолесья! - приказал Гэндальф. - Сейчас не время.
Погоди, от тебя этот лес не уйдет.
Между тем на опушке показались три удивительных исполина: ростом с
троллей, футов двенадцати, если не больше, плотные, крепко сбитые, как
деревья в поре, долгоногие, длиннорукие, многопалые; то ли одежда в обтяжку,
то ли кожа была у них светло-бурая, курчавились кронами пышные волосы,
торчали серо-зеленые, мшистые бороды. Огромные внимательные глаза глядели
вовсе не на конников, взоры их устремлялись к северу. Внезапно они,
приставив раструбом руки ко рту, издали громкий клич, похожий на пенье рога,
но протяжнее и мелодичнее. Раздались ответные звуки; всадники обернулись в
другую сторону и увидели, что с севера к лесу быстро приближаются такие же
исполины, вышагивая в траве. Шагали они, точно аисты, но гораздо проворнее.
Конники разразились изумленными возгласами, иные из них схватились за мечи.
- Оставьте оружие, - сказал Гэндальф. - Это всего-навсего пастухи. Они
не враги наши, да они нас вовсе и не замечают.
Видимо, так оно и было: исполины, даже не взглянув на всадников,
скрылись в лесу.
- Пастухи! - сказал Теоден. - А где же их стада? Кто они такие,
Гэндальф? Тебе они, по всему видать, знакомы.
- Пастыри деревьев, - отвечал Гэндальф. - Давно ли, о конунг Теоден,
внимал ты долгим рассказам у вечернего очага? Многие ристанийские дети,
припомнив волшебные сказки и чудесные были, шутя отыскали бы ответ на твой
вопрос. Ты видел онтов, конунг, онтов из Фангорнского Леса, который на вашем
языке зовется Онтвальд. Может, тебе казалось, что он прозван так ненароком?
Нет, Теоден, разуверься: это вы для них мимолетная небыль, столетья,
минувшие со времен отрока Эорла до старца Теодена, в их памяти короче дня, и
летопись ваших деяний - как пляска солнечных зайчиков.
- Онты! - вымолвил конунг после долгого молчания. - Да, среди сказочных
теней понятней нынешние чудеса, а время нынче небывалое. Век за веком мы
холили коней и распахивали поля, строили дома, ковали мечи и косы, выезжали
в дальние походы и помогали гондорцам воевать - и называли это жизнью
людской, и думали, будто мир вертится вокруг нас. И знать не желали никаких
чужаков за нашими рубежами. Старинные песни и сказания мы забывали: одни
обрывки их случайно достигали детских ушей. И вот свершилось - древние
небылицы ожили и, откуда ни возьмись, явились средь бела дня.
- Вот и радуйся, конунг Теоден, - сказал Гэндальф. - Стало быть, нынче
злая беда грозит не только недолговечному роду людскому, но и жизни иной,
которая мнилась вам небылицей. Есть у вас союзники и соратники, неведомые
вам самим.
- Не знаю, радоваться мне или печалиться, - возразил Теоден. - Ведь
даже если мы победим - все равно много дивного и прекрасного исчезнет
наверное из жизни Средиземья.
- Исчезнет, - подтвердил Гэндальф. - Лиходейство Саурона с корнем
выкорчевать не удастся, и след его неизгладим. Но такая уж выпала нам
участь. Поехали дальше, навстречу судьбе!
Обросший лесом излог остался позади, свернули налево, к бродам. Леголас
скакал последним, то и дело озираясь. Солнце уже закатилось, но, отъехав от
горных подножий, они взглянули на запад и увидели за Вратами Ристании
багряное небо и пылающие облака. Стаи черных птиц носились кругами и
разлетались врассыпную у них над головой, с жалобным криком возвращаясь на
свои скалистые кручи.
- Вдоволь поживы стервятникам на бранном поле, - сказал Эомер.
Они шли на рысях по темнеющей равнине. Медленно выплыла чуть урезанная
луна, и в ее серебристом свете степь колыхала неровные серые волны. Часа
через четыре подъехали к переправе; под откосом виднелись длинные отмели и
высокие травянистые насыпи. С порывом ветра донесся волчий вой, и горестно
припомнили ристанийцы, сколько доблестных воинов полегло в этих местах.
Прорезая насыпи, дорога витками спускалась к воде и поднималась в гору
на том берегу. Три узкие тропы из тесаных каменьев и конские броды между
ними вели через голый островок посредине реки. Конники смотрели на переправу
и дивились: обычно там меж валунов клубилась и клокотала река, а сейчас было
тихо. Безводное русло обнажило галечники и серые песчаные залежи.
- Унылые места, их и не узнать! - проговорил Эомер. - Саруман
изуродовал все, что смог: неужели же запрудил и загадил источники Изена?
- Похоже на то, - сказал Гэндальф.
- Надо ли нам, - молвил Теоден, - непременно ехать этим путем, мимо
наших мертвецов, истерзанных и изглоданных?
- Надо, - сказал Гэндальф. - Надо нам ехать этим путем. Скорбь твоя,
конунг, понятна; ты, однако, увидишь, что волки с окрестных гор до наших
мертвецов не добрались. Они обжираются трупами своих приятелей орков: такая
у них дружба, не на жизнь, а на смерть. Вперед!
Они спустились к реке, и волчий вой притих, а волки попятились: страшен
был им вид Гэндальфа, грозно-белого в лунном свете, и его гордого
серебряного коня Светозара. Конники перешли на островок, а мерцающие глаза
тускло и хищно следили за ними с высокого берега.
- Взгляни! - указал Гэндальф. - Друзья твои не дремали.
И они увидели посреди островка свеженасыпанный курган, обложенный
каменьями и утыканный копьями.
- Здесь покоятся все мустангримцы, павшие окрест, - сказал Гэндальф.
- Мир их праху! - отозвался Эомер. - Ржа и гниль источат их копья, но
курган останется навеки - стеречь Изенгардскую переправу.
- И это тоже ты, Гэндальф, бесценный друг? - спросил Теоден. - Многое
же ты успел за вечер и за ночь!
- Спасибо Светозару и другим безымянным помощникам, - сказал Гэндальф.
- Дела было - только поспевай! Одно скажу тебе в утешение возле этого холма:
молва троекратно умножила число павших, хотя погибло и правда немало.
Больше, однако, рассеялось; и я собрал всех, кого удалось собрать. Одних я
отправил с Гримбладом из Вестфольда на помощь Эркенбранду, другим поручил
погребение. Теперь они на пути к Эдорасу; твой сенешаль Эльфхельм ведет их,
и вдогон им послана еще сотня-другая конников. Саруман обрушил на Хельмову
Крепь все свое воинство; завернул даже мелкие отряды, а все же я опасался,
что какая-нибудь банда мародеров или свора волколаков нападет на беззащитную
столицу. Теперь-то можешь не тревожиться: дворец твой ожидает тебя в целости
и сохранности.
- Радостно будет мне возвратиться под златоверхий кров моих предков,
пусть и ненадолго, - сказал Теоден.
Распростившись с островком и скорбным курганом, пересекли реку и
взъехали на высокий берег. Едва они отдалились, волки снова злобно завыли.
Еще в седой древности была проложена дорога от Изенгарда к переправе.
Она шла подле реки, сворачивая на восток, потом на север и наконец, оставив
реку в стороне, вела прямиком к изенгардским воротам на западной окраине
долины, миль за шестнадцать от ее устья.
Ехали они не дорогой, а рядом с нею, по целине, густо заросшей свежей
травой. Ехали быстрее, чем прежде, и к полуночи проскакали добрых пять лиг.
Тут, у подножия Мглистых гор, и заночевали: конунг не на шутку утомился.
Длинные отроги Нан-Курунира простерлись им навстречу, и густая темень
сокрыла долину; луна отошла к западу, спряталась за холмами. Однако же из
долины, затопленной темнотой, вздымался огромный столп дымных паров,
клубившихся и опадавших, и под лучами луны черно-серебряные клочья
расползались в звездном небе.
- В чем тут дело, как думаешь, Гэндальф? - спросил Арагорн. - Похоже,
будто горит вся Колдовская логовина.
- Нынче из этой логовины дым всегда клубами валит, - сказал Эомер. - Но
такого и я, пожалуй что, не видывал. Дыма-то, поглядите, маловато, все
сплошь пар. Это Саруман готовит что-нибудь новенькое. Наверно, вскипятил
воды Изена, оттого и русло сухое.
- Может, и вскипятил, - согласился Гэндальф. - Завтра утром узнаем, в
чем дело с Изеном. А пока попробуйте все-таки отдохнуть.
Заночевали неподалеку от бывшего русла Изена, пустого и заглохшего. И
спали, кому спалось. Но посреди ночи вскрикнули сторожевые, и все
проснулись. Луна зашла. Блистали звезды, но темнее ночи вскрылась темнота -
и пролилась по обе стороны реки, и уползла к северу.
- Ни с места! - велел Гэндальф. - Оружие не трогать! Погодите: сейчас
минует!
Их окутал сплошной туман; сверху мигала горсточка серых звезд, но по
обе руки стеною выросла темень; они оказались как бы в узкой лощине,
стиснутые раздвоенным шествием исполинских теней. Слышались голоса и шепоты,
стенания и тяжелый, протяжный вздох; и долгим трепетом ответствовала земля.
Казалось, конца не будет их испуганному ожиданию; однако темнота растаяла, и
звуки стихли, замерли где-то в горах.
А в южной стороне, близ Горнбурга, за полночь раздался громовой гул,
точно ураган пронесся по долине, и содрогнулись недра земные. Всех объял
ужас - затворившись, ждали, что будет. Наутро вышли поглядеть и замерли в
изумлении: не стало ни волшебного леса, ни кроваво-черной груды мертвецов.
Далеко в низине трава была вытоптана, будто великаны-пастухи прогнали там
бесчисленные стада; а за милю от гати образовалась огромная расселина, и над
нею - насыпь щебня. Говорили, что там схоронены убитые орки; но куда
подевались несметные толпы, бежавшие в лес, никто никогда не узнал: туда, на
этот холм, не ступала нога человеческая, и трава на нем не росла. Его
прозвали Мертвецкая Запасть. И диковинных деревьев в Ущельном излоге более
не видели: как явились они ночью, так и ушли к себе обратно, в темные
ложбины Фангорна. Страшной местью отомстили они оркам.
После этого конунгу с дружинниками не спалось; а ночь тянулась тихая, и
только под утро вдруг обрела голос река. Валуны и мели захлестнуло
половодьем, потом вода схлынула. Изен струился и клокотал деловито, как ни в
чем не бывало.
На рассвете они изготовились к походу. За бледно-серою дымкой вставало
невидимое солнце. Отяжелела, напитавшись стылым смрадом, сырая утренняя
мгла. Медленно ехали по широкой, ровной и гладкой дороге. Слева сквозь туман
виднелся длинный горный отрог: въезжали в Нан Курунир, Колдовскую логовину,
открытую лишь с юга. Когда-то была она зеленой и пышной; ее орошал
полноводный Изен, вбирая ручьи, родники и дождевые горные потоки, - и вся
долина возделывалась, цвела и плодоносила.
Но это было давно. У стен Изенгарда и нынче имелись пашни, возделанные
Сарумановыми рабами; но остальной долиной завладели волчицы и терние.
Куманика оплела землю, задушила кустарник; под ее густыми порослями
гнездились робкие зверьки. Деревьев не было; среди гниющей травы там и сям
торчали обугленные, изрубленные пни - останки прежних рощ. Угрюмое безмолвие
нарушал лишь Изен, бурливший в каменистом русле. Плавали клочья дыма и клубы
пара, оседая в низинах. Конники помалкивали, и сомнение закрадывалось в их
сердца: зачем их сюда понесло и добром ли все это кончится?
Через несколько миль дорога превратилась в мощеную улицу, и ни травинки
не росло между каменными плитами. По обе стороны улицы текла вода в глубоких
канавах. Громадный столб появился из мглы; на черном постаменте был
установлен большой камень, высеченный и размалеванный наподобие длинной
Белой Длани. Перст ее указывал на север. Недалеко, они знали, оставалось до
ворот Изенгарда, и чем ближе к ним, тем тяжелее было на сердце - а впереди
стеной стояла густая мгла.
Многие тысячелетия в Колдовской логовине высилась у горных подножий
древняя крепость, которую люди называли Изенгардом. Ее извергла каменная
глубь, потом потрудились нуменорские умельцы, и давным-давно обитал здесь
Саруман, строитель не из последних.
Посмотрим же, каков был Изенгард во дни Сарумана, многими почитавшегося
за верховного и наимудрейшего мага. Громадное каменное кольцо вросло в
скалистые откосы, и лишь один был вход внутрь: большая арка с юга и под нею
- туннель, прорубленный в скале, с обеих сторон закупоренный массивными
чугунными воротами. Толстые стальные брусья глубоко впились в камень, а
ворота были так подвешены на огромных петлях, что растворялись легко и
бесшумно, от легкого нажима. За этим гулким туннелем приезжий оказывался как
бы на дне чаши, от края до края которой была добрая миля. Некогда там росли
меж аллей фруктовые рощи и журчали ручьи, стекавшие с гор в озерцо. Но к
концу владычества Сарумана зелени не осталось и в помине. Аллеи замостили
черным плитняком, вдоль них вместо деревьев тянулись ровными рядами
мраморные, медные, железные столбы; их сковывали тяжкие цепи.
Громады скал, ограждавшие крепость, были источены изнутри ходами и
переходами между тайниками, кладовыми и камерами, кругом обставлены
всевозможными постройками; зияли бесчисленные окна, бойницы и черные двери.
Там ютились тысячи мастеровых, слуг, рабов и воинов, там хранилось оружие,
там, в подвалах, выкармливали волков. Все днище каменной чаши тоже было
иссверлено; низкие купола укрывали скважины и шахты, и при луне Изенгард
выглядел беспокойным кладбищем. Непрестанно содрогалась земля; винтовые
лестницы уходили вглубь, к сокровищницам, складам, оружейням, кузницам и
горнилам. Вращались железные маховики, неумолчно стучали молоты. Скважины
изрыгали дымные струи и клубы в красных, синих, ядовито-зеленых отсветах.
Дороги меж цепей вели к центру, к башне причудливой формы. Ее воздвигли
древние строители, те самые, что вытесали скалистую ограду Изенгарда;
казалось, однако же, что людям такое не под силу, что это - отросток костей
земных, увечье разверзнутых гор. Гигантскую глянцевито-черную башню
образовали четыре сросшихся граненых столпа. Лишь наверху, на высоте пятисот
фунтов над равниной, они вновь расходились кинжальными остриями; посредине
этой каменной короны была круглая площадка, и на ее зеркальном полу
проступали таинственные письмена.
Ортханк называлась мрачная цитадель Сарумана, и волею судеб (а может, и
случайно) имя это по-эльфийски значило Клык-гора, а по-древнеристанийски -
Лукавый Ум.
Могучей и дивной крепостью был Изенгард, и многие тысячи лет хранил он
великолепие: обитали здесь и великие воеводы, стражи западных пределов
Гондора, и мудрецы-звездочеты. Но Саруман медленно и упорно перестраивал его
в угоду своим злокозненным планам и думал, что он - великий, несравненный,
искусный зодчий; на самом же деле все его выдумки и ухищренья, на которые он
разменял былую мудрость и которые мнились ему детищами собственного
хитроумия, с начала до конца были подсказаны из Мордора: строил он не что
иное, как раболепную копию, игрушечное подобие Барад-Дура, великой Черной
Твердыни с ее бастионами, оружейнями, темницами и огнедышащими горнилами; и
тамошний властелин в непомерном своем могуществе злорадно и горделиво
смеялся над незадачливым и ничтожным соперником.
Таков был оплот Сарумана, так его описывала молва, хотя очевидцев и не
было, ибо не помнилось ристанийцам, чтобы кто-нибудь из них проник за
крепостные врата; а те немногие, кто там побывал, - те, вроде Гнилоуста,
ездили туда тайком и держали язык за зубами.
Гэндальф проехал мимо столба с изваянием Длани, и тут конники заметили,
что Длань-то вовсе не белая, а точно испятнанная засохшей кровью, и вблизи
стало видно, что ногти ее побагровели. Гэндальф углубился в туман, и они
нехотя последовали за ним. Кругом, словно после половодья, разлились широкие
лужи, поблескивали колдобины, налитые водой, журчали в камнях ручьи.
Наконец Гэндальф остановился, сделал им знак приблизиться - и они
выехали из тумана. Бледный послеполуденный солнечный свет озарил ворота
Изенгарда.
А ворот не было; ворота, сорванные с петель и покореженные, валялись
поодаль, среди руин, обломков и бескрайней свалки щебня. Входная арка
уцелела, но за нею тянулась расселина - туннель, лишенный кровли. По обеим
его сторонам стены были проломлены, сторожевые башни сшиблены и стоптаны в
прах. Если бы океан во всей своей ярости обрушился на горную крепь - и то бы