Толкиен Джон Рональд Руэл. Властелин Колец

Горнбурга вместе восстанавливали Гать, разравнивали поле, возводили заново
стены и насыпали валы; повсюду царило странное спокойствие -- казалось,
долина отдыхала после налетевшей бури. Они повернули назад, чтобы успеть к
полуденной трапезе. Завидев их, конунг подозвал Мерри и усадил его рядом.
-- Здесь, конечно, не то, что в златоверхих чертогах Эдораса, -- сказал
он, -- Да и друга твоего нет с нами, а он бы не помешал. Однако за высоким
столом в Медусельде мы воссядем еще не скоро: если и доберемся туда, боюсь,
нам будет не до пированья. Впрочем, что загадывать! Ешь и пей на здоровье,
заодно и побеседуем. И поедешь со мною.
-- Я -- с тобою? -- обрадовался и восхитился Мерри. -- Вот здорово-то!
-- Он был как никогда благодарен за теплые слова. -- А то я как-то, --
запинаясь, выговорил он, -- только у всех под ногами путаюсь, неужели совсем
уж ни на что не пригожусь?
-- Пригодишься, -- заверил его Теоден. -- Для тебя подыскали отличного
пони местной породы: на горных тропах как раз такой нужен, не отстанет. Мы
ведь в Эдорас горами поедем, через Дунхерг, где меня ждет Эовин. Хочешь быть
моим оруженосцем? Эомер, доспех для него найдется?
-- Оружейня здесь небогатая, государь, - отвечал Эомер. -- Легонький
шлем на его голову, пожалуй, подберем; но кольчугу и меч по росту - едва ли.
- А меч у меня и так есть, -- сказал Мерри, вскочив на ноги и выхватив
из черных ножен яркий клинок. Тронутый чуть не до слез лаской старого
конунга, он внезапно опустился на одно колено, взял его руку и поцеловал. --
Конунг Теоден, -- воскликнул он, -- позволь Мериадоку из Хоббитании
присягнуть тебе на верность! Можно, я возложу свой меч тебе на колени?
-- С радостью позволяю, -- ответствовал Теоден и в свою очередь
возложил длинные старческие пясти на темно-русую голову хоббита. -- Встань
же, Мериадок, -- отныне ты наш оруженосец и страж Медусельда. Прими свой меч
-- да послужит он на благо Ристании!
-- Теперь ты мне вместо отца, -- сказал Мерри.
-- Боюсь, ненадолго, -- отозвался Теоден.
За трапезой шел общий разговор; наконец Эомер сказал:
-- Скоро уж пора нам ехать, государь. Прикажешь ли трубить в рога? Но
где же Арагорн? Он так и не вышел к столу.
-- Готовьтесь выезжать, -- велел Теоден, -- и оповестите Арагорна, что
время на исходе.
Конунг с Мерри и охраною вышли из ворот Горнбурга на просторный луг,
где строились воины; многие уже сидели на конях. В крепости конунг оставил
лишь небольшой гарнизон; прочие все до единого отправлялись в Эдорас, на
войсковой сбор. Уже отъехал ночью отряд в тысячу копий, но и сейчас с
конунгом было около пятисот, большей частью вестфольдцы.
Поодаль сомкнулся конный строй молчаливых Следопытов с копьями, луками
и мечами, в темно-серых плащах; капюшоны закрывали их шлемы и лица. Кони у
них были могучие, статные и шерстистые; и без седока стоял приведенный с
севера конь Арагорна, по имени Рогерин. Ни золото, ни самоцветы не украшали
их доспехи и сбруи, не было ни гербов, ни значков, только на левом плече у
каждого звездой лучилась серебряная брошь -- застежка плаща.
Конунг сел на своего Белогрива, Мерри взобрался на стоявшего рядом
пони, звали его Стибба. Вскоре из ворот вышли Эомер с Арагорном и Гальбарад,
который нес обмотанный черной тканью шест, а за ними еще двое -- ни молоды,
ни стары. Сыновья Элронда были до того похожи, что и не различишь: оба
темноволосые и сероглазые, сияющие эльфийской красой; оба в блестящих
кольчугах и серебристых плащах. Следом шли Леголас и Гимли. Но Мерри не мог
отвести глаз от угрюмого, землистого, усталого лица Арагорна: он за одну
ночь словно бы состарился на много лет.
-- Я в большой тревоге, государь, -- сказал он, остановившись у
стремени конунга. -- Дурные вести дошли до меня: нам грозит новая, нежданная
беда. Я долго размышлял, и сдается мне, что надо менять планы. Скажи,
Теоден: ты ведь держишь путь в Дунхерг -- сколько времени он займет?
-- Уже час пополудни, -- отозвался Эомер. -- На третьи сутки к вечеру,
должно быть, доедем до Укрывища. Полнолуние будет накануне; сбор конунг
назначил еще через день. Быстрее не поспеют съехаться со всей Ристании.
-- Стало быть, через три дня, -- задумчиво проговорил Арагорн, --
войсковой сбор только начнется. Да, быстрее не выйдет, спешка тут ни к чему.
-- Он поднял глаза, и лицо его прояснилось, точно он окончательно принял
трудное решение. -- Тогда, государь, с твоего позволения, пути наши
расходятся. У нас с родичами своя дорога, и поедем мы теперь в открытую. Мне
больше незачем таиться. Поедем на восток кратчайшим путем, а дальше --
Стезей Мертвецов.
-- Стезей Мертвецов! -- повторил Теоден, вздрогнув. - Что ты говоришь?
Эомер изумленно взглянул на Арагорна, и Мерри показалось, что конники,
которые расслышали эти слова, стали белее мела.
-- Если и правда есть такая стезя, -- продолжал Теоден, -- то она
начинается за воротами близ Дунхерга, но там никто еще не бывал.
-- Увы, Арагорн, друг мой! - горестно молвил Эомер. -- А я-то надеялся,
что мы с тобой будем биться бок о бок. Но если жребий влечет тебя на Стезю
Мертвецов, то мы расстаемся и едва ли увидимся на этом свете.
-- Другой мне дороги нет, -- отвечал Арагорн. -- И все же, Эомер, на
поле брани мы, быть может, еще и встретимся, прорубившись друг к другу
сквозь все полчища Мордора.
-- Поступай как знаешь, государь мой Арагорн, -- сказал Теоден, --
Видно, и правда таков твой жребий -- идти нехожеными путями. Как ни горько
мне с тобой расставаться, как ни тягостно, однако нас ждут горные тропы и
медлить больше нельзя. Прощай!
-- Прощай, государь! -- сказал Арагорн. -- Скачи навстречу великой
славе! Прощай и ты, Мерри! В хороших руках ты остаешься, я и надеяться не
смел на такое, когда мы гнались за орками до Фангорна. Леголас и Гимли,
наверно, и теперь последуют за мною; но мы тебя не забудем.
-- До свидания! -- проговорил Мерри. Других слов у него не нашлось. Он
чувствовал себя совсем крохотным; его смущали и угнетали услышанные мрачные
речи. Эх, сюда бы сейчас неунывающего Пина! Конники стояли наготове, лошади
перебирали ногами: скорей бы в путь, и дело с концом.
Теоден обратился к Эомеру, тот поднял руку и громко отдал приказ;
конники тронулись. Они миновали Гать, выехали из Ущельного излога и круто
свернули к востоку, тропою, которая с милю вилась у подножий, а потом
уводила на юг и исчезала в горах. Арагорн выехал на Гать и провожал
ристанийцев взглядом, пока излог не скрыл их из виду.
-- Вот уехали трое близких моему сердцу, -- сказал он Гальбараду, -- и
едва ли не ближе других этот малыш. Он не знает, что его ждет; но если б и
знал, все равно бы поехал.
-- Да, о малышах-хоббитанцах не по росту судить, -- заметил Гальбарад.
-- Вовсе им невдомек, какими трудами охраняли мы их границы, но мне это
ничуть не обидно.
-- А теперь наши судьбы сплелись воедино, -- сказал Арагорн, -- Но что
поделать, приходится разлучаться. Ладно, мне надо перекусить, да в дорогу.
Пойдемте, Леголас и Гимли! Поговорим за едой.
Они вместе вернулись в Горнбург. Однако за столом Арагорн хранил
молчание, и друзья переглядывались.
-- Говори же! -- сказал наконец Леголас. -- Говори, может, полегчает,
светлее станет на сердце! Что случилось с тех пор, как мы приехали на
мглистом рассвете в эту хмурую крепость?
-- Я выдержал битву куда более жестокую, чем на стенах этой хмурой
крепости, -- отвечал Арагорн. -- Я глядел в Ортханкский камень, друзья мои.
-- Ты глядел в эту проклятую колдовскую штуковину? -- вскричал Гимли с
ужасом и недоумением. -- Он... Враг у тебя что-нибудь выведал? Ведь даже
Гэндальф и тот не отважился на такой поединок, а ты...
-- Ты забываешь, с кем говоришь, -- сурово осек его Арагорн, и глаза
его блеснули. -- Не при тебе ли я во всеуслышание назвался у ворот Эдораса?
Что, по-твоему, я мог ему выдать? Нет, Гимли, -- уже мягче продолжал он, и
тень сбежала с его лица, видна была лишь безмерная усталость, точно после
многих бессонных ночей, исполненных тяжкого труда, -- Нет, друзья мои, я
законный владелец Камня, я вправе и в силах воспользоваться им: так я
рассудил. Право мое неоспоримо. И сил хватило -- правда, еле-еле.
Он глубоко вздохнул.
-- Да, жестокий был поединок, все никак не приду в себя. Я не сказал
ему ни слова, но сумел подчинить Камень своей воле. От одного этого он
придет в неистовство. И я предстал перед ним. Да, сударь мой Гимли, Враг
видел меня, но не в том обличье, в каком ты видишь меня сейчас. Если я
оказал ему услугу, дело плохо; но думаю, что оказал дурную услугу. Он был,
по-моему, страшно поражен тем, что я объявился среди живых, ибо доныне он
обо мне не знал. Под окнами Ортханка на меня не обратили внимания, благо я
был в ристанийском доспехе; но уж Саурон-то не забыл Исилдура и меча
Элендила. И вот, как раз когда начинают сбываться его черные замыслы, вдруг
он воочию видит наследника Исилдура и тот самый меч: я обнажил перед ним
заново откованный клинок. А он все же не так силен, чтоб ничего не опасаться
-- нет, его еще гложут сомнения.
-- Ну, сил-то ему не занимать, -- возразил Гимли, -- и тем быстрее он
нанесет удар.
-- Быстрее вовсе не значит вернее, -- сказал Арагорн. - И настала пора
опережать Врага, а не дожидаться его ударов. Друзья мои, когда я овладел
Камнем, мне многое открылось. Беда нагрянула на Гондор с юга, и защитников
Минас-Тирита вдвое поубавилось. Если мы с этой бедою немедля не управимся,
то город погибнет, не выстоит и десяти дней.
-- Значит, погибнет, -- сказал Гимли. -- Кого посылать на подмогу и как
туда поспеть вовремя?
-- Посылать на подмогу некого, стало быть, надо ехать самому, -- сказал
Арагорн. -- И есть лишь один путь, которым можно поспеть к Морю вовремя,
пока еще не все потеряно. Это - Стезя Мертвецов.
-- Стезя Мертвецов! -- повторил Гимли. -- Жутковатое название -- и слух
ристанийцев оно, как я заметил, не тешит. Ну а живым-то можно проехать этой
Стезей и не сгинуть? И что толку, если проедем, -- нас же всего горстка
против несметных полчищ Мордора!
-- Живые по этой дороге не ездили, мустангримцы такого не упомнят, --
сказал Арагорн. -- Она закрыта для живых. Однако наследник Исилдура в эту
черную годину может и проехать, если отважится. Слушайте! Сыновья Элронда из
Раздола, премудрого знатока преданий, передали мне слова отца: Пусть Арагорн
припомнит речь провидца, пусть памятует о Стезе Мертвецов.
-- А что за речь провидца? -- спросил Леголас.
-- Вот что изрек провидец Мальбет во дни Арведуи, последнего властителя
Форноста:
Простерлась черная тень над землей,
На запад стремится крылатый мрак,
Содрогается град; подступает враг
К заветным гробницам. И встают мертвецы,
Ибо клятвопреступникам вышел срок,
Ибо их созывает гремучий рог,
С вершины Эрека вновь затрубив,
Кто протрубит? Кто призовет
Из могильной мглы забытый народ?
Потомок того, кто был предан встарь,
Возвратится с севера Государь
Темным путем, Стезей Мертвецов.

-- Что темным путем -- это понятно, -- сказал Гимли, -- но в остальном
стихи уж очень темные.
-- Остальное станет понятно, если поедешь со мной темным путем, --
сказал Арагорн. -- Сам бы я его не избрал, но, видно, предуказанного не
миновать. А вы решайте сами, хватит ли у вас мужества и сил, чтобы одолеть
неодолимый страх и вынести непосильные тяготы -- может статься, себе на
беду.
-- Я пойду за тобою даже Стезей Мертвецов, куда бы она ни привела, --
сказал Гимли.
-- И я тоже, -- сказал Леголас, -- я мертвецов не боюсь.
-- Хорошо бы этот забытый народ не забыл ратного дела, -- сказал Гимли,
-- а то не к чему их и тревожить.
-- Это мы узнаем, если доберемся живыми до вершины Эрека, -- сказал
Арагорн. -- Ведь они поклялись сражаться с Сауроном и нарушили клятву; чтобы
исполнить ее ныне, надо сразиться. На вершине Эрека Исилдур водрузил черный
камень, который, по преданию, привез из Нуменора. И в начале его правления
князь горцев присягнул на верность Гондору возле этого камня. Когда же
Черный Властелин объявился в Средиземье и вновь стал могуч и страшен,
Исилдур призвал горцев на великую брань, а они отказались воевать, ибо
втайне предались Саурону еще во Вторую Эпоху, в проклятые времена его
владычества.
И тогда Исилдур сказал их князю: "Твое княжение да будет последним/ И
если Запад восторжествует над твоим Черным Владыкою, то вот, я налагаю
проклятие на тебя и на весь твой народ: вы не узнаете покоя, доколе не
исполните клятву. Ибо войне этой суждено длиться несчетные годы, и в конце
ее снова призовут вас на брань". И они бежали от гнева Исилдура и не посмели
выступить на стороне Саурона; укрылись в горах, отъединились от соседей и
мало-помалу вымерли в своих каменистых пустошах. Но умершие не опочили; их
замогильное бденье оцепенило ужасом окрестности Эрека. Туда и лежит мой
путь, раз от живых мне помощи не будет. Вперед! -- воскликнул он, поднявшись
и обнажив меч, ярко блеснувший в сумрачном зале. -- Я еду Стезей Мертвецов к
Эрекскому камню. Кто отважится на это -- за мною!
Леголас и Гимли промолчали и вышли следом за ним из ворот, к
безмолвному и недвижному строю всадников в капюшонах. Они сели на своего
коня, Арагорн вскочил на Рогерина, Гальбарад затрубил в большой рог, гулкое
эхо огласило Хельмово ущелье, и Дружина вихрем пронеслась по излогу; ей
вослед изумленно глядели с Гати и крепостных стен.
Теоден пробирался горными тропами, а Серая Дружина мчалась по степи и
на другой день уже подъезжала к Эдорасу. Едва передохнув, отправились
дальше, в горы -- и в сумерках достигли Дунхерга.
Царевна Эовин радостно приветствовала их; таких могучих витязей, как
дунаданцы и сыновья Элронда, она в жизни не видела, но взгляд ее все время
устремлялся на Арагорна. За ужином они беседовали, и ей было рассказано обо
всем, что случилось после отъезда Теодена из столицы: лишь обрывочные вести
дошли до нее. Теперь она услышала о битве у Хельмовой Крепи, о полном
разгроме врага, о том, как конунг повел в последний бой своих всадников, --
и глаза ее засияли.
Наконец она сказала:
-- Государи мои, вам пора отдохнуть с дороги. Нынче, наспех, я предложу
вам скромный ночлег. Наутро же мы приготовим более достойные вас покои.
Но Арагорн сказал:
-- Нет, царевна, не заботься об этом. Нам нужно всего лишь переночевать
и позавтракать. Я очень тороплюсь, и на рассвете мы выезжаем.
-- Тогда спасибо тебе, государь, -- с улыбкой молвила она, -- что ты,
свернув с пути, проехал столько миль, чтобы порадовать добрыми вестями
отшельницу Эовин.
-- Ради такой отшельницы дальняя дорога не в тягость, -- сказал
Арагорн, -- однако же, царевна, с пути я бы сюда не свернул.
-- Значит, государь, -- отозвалась она, и в голосе ее слышна была
печаль, -- ты сбился с пути, потому что из Дунхергской долины нет выхода ни
на восток, ни на юг -- тебе надо вернуться обратно.
-- Нет, царевна, -- сказал он, -- с пути я не сбился: я странствовал в
здешних краях задолго до того, как ты родилась им на украшение. Есть выход
из этой долины, он-то мне и нужен. Отсюда на юг ведет Стезя Мертвецов.
Она замерла, будто громом пораженная; лицо ее побелело, она глядела ему
в глаза и молчала, и молчали все кругом.
-- Арагорн, -- наконец молвила она, -- неужели ты торопишься навстречу
гибели? Лишь гибель ждет тебя на этом пути, Там нет проходу живым.
-- Меня, может статься, пропустят, -- сказал Арагорн. -- Так или иначе,
я попробую пройти. Другие дороги мне не годятся.
-- Но это безумие, -- сказала она. -- С тобою славные, доблестные
витязи, и не в смертную тень ты их должен вести, а на бой, на поле брани.
Молю тебя, останься, ты поедешь с моим братом, на радость всему
ристанийскому войску, в знак великой надежды.
-- Нет, царевна, это не безумие, -- отвечал он, -- этот путь предуказан
издревле. Кто идет со мною -- идет по доброй воле; кто захочет остаться и
ехать на бой вместе с ристанийцами -- пусть остается. Но я пойду Стезей
Мертвецов, даже в одиночку.
Больше сказано ничего не было, и в молчании завершилась трапеза; но
Эовин не сводила глаз с Арагорна, и мука была в ее глазах. Наконец все
поднялись из-за стола, пожелали ей доброй ночи, поблагодарили за радушие и
отправились спать.
Арагорна поместили с Леголасом и Гимли; у шатра окликнула его царевна
Эовин, Он обернулся и увидел словно бы легкое сиянье в ночном сумраке: на
ней было белое платье, и светились ее глаза.
-- Арагорн, -- сказала она, -- зачем ты едешь этим гиблым путем?
-- Затем, что иначе нельзя, -- отвечал он. -- Только так я, быть может,
сумею опередить Саурона. Я ведь не ищу гибели, Эовин. Будь моя воля, я гулял
бы сейчас на севере по светлым тропинкам Раздола .
Она помолчала, обдумывая последние его слова. Потом вдруг положила руку
ему на плечо.
- Ты суров и тверд, -- сказала она. -- Таким, как ты, суждена слава, -
И снова примолкла. - Государь, - решилась она наконец, - если таков
предуказанный тебе путь, то позволь мне ехать с тобою. Мне опротивело
прятаться и скрываться, я хочу испытать себя в смертном бою.
-- Ты должна оставаться со своим народом, -- ответил он.
-- Только и слышу, что я кому-то что-то должна! -- воскликнула Эовин. -
Разве я не из рода Эорла? Воительница я или нянька? Долгие годы я опекала
немощного старца. Теперь он, кажется, встал на ноги -- а мне все равно
нельзя жить по своей воле?
-- Этого почти никому нельзя, -- ответил он. -- И не ты ли, царевна,
приняла теперь на себя попечение о своем народе, покуда не воротится конунг?
Если б это доверили не тебе, а военачальнику или сенешалю, ты думаешь, он
мог бы оставить свой пост, как бы ему все ни опротивело?
-- Значит, так всегда и будет? -- горько спросила она. -- Ратники будут
уезжать на войну и добывать бранную славу, а мне -- оставаться, хозяйничать
и потом их встречать, заботиться о еде и постелях, так?
-- Может статься, и встречать будет некого, -- сказал он. -- Настанет
темное время безвестной доблести: никто не узнает о подвигах последних
защитников родимого крова. Но безвестные подвиги ничуть не менее доблестны.
-- Ты твердишь одно и то же, -- отвечала она, -- женщина, говоришь ты,
радей о доме своем. А когда воины погибнут славной смертью -- сгори вместе с
домом, погибшим он больше не нужен. Но я не служанка, я -- царевна из рода
Эорла. Я езжу верхом и владею клинком не хуже любого воина. И я не боюсь ни
боли, ни смерти.
-- А чего ты боишься, царевна? -- спросил он.
-- Боюсь золоченой клетки, -- сказала она. -- Боюсь привыкнуть к
домашнему заточенью, состариться и расстаться с мечтами о великих подвигах.
-- Как же ты отговаривала меня идти избранной дорогой, потому что она
опасна?
-- Я ведь тебя, а не себя отговаривала, -- сказала она. -- И я
призывала тебя не избегать опасности, а ехать на битву, добывать мечом славу
и победу. Просто я не хотела, чтобы сгинули попусту благородство и великая
отвага!
-- Я тоже этого не хочу, -- сказал он. -- Потому и говорю тебе,
царевна: оставайся! Нечего тебе делать на юге.
-- Другим -- тем, кто пойдет за тобою, -- тоже нечего там делать. Они
пойдут потому, что не хотят с тобой разлучаться, потому, что любят тебя.
Сказав так, она повернулась и исчезла в темноте.
В небе забрезжил рассвет, но солнце еще не выглянуло из-за высоких
восточных хребтов. Дружина сидела верхами, и Арагорн собрался было вскочить
в седло, когда царевна Эовин, в ратном доспехе и при мече, вышла попрощаться
с ними. Она несла чашу с вином; пригубив ее, пожелала она воинам доброго
пути и передала чашу Арагорну, который, прежде чем допить вино, молвил:
-- Прощай, царевна Ристании! Я пью во славу дома конунгов, пью за тебя
и за весь ваш народ. Скажи своему брату, что мы еще, может, и свидимся,
прорвавшись сквозь тьму!
Гимли и Леголасу показалось, что она беззвучно заплакала: скорбь
исказила ее гордое и строгое лицо. И она проговорила:
-- Арагорн, ты едешь, куда сказал?
-- Еду, - отвечал он.
-- И не позволишь мне ехать с вами, как я просила тебя?
-- Нет, царевна, - сказал он. - Нельзя тебе ехать без позволения
конунга или твоего брата, а они будут лишь завтра. У меня же на счету каждый
час, каждая минута на счету. Прощай!
Тогда она упала на колени и воскликнула:
-- Я тебя умоляю!
-- Нет, царевна, -- сказал он, взяв ее за руку и поднимая с колен;
потом поцеловал ей руку, вспрыгнул в седло и тронул коня, больше не
оглядываясь. Лишь тем, кто знал его близко и ехал рядом, понятно было, как
тяжело у него на сердце.
А Эовин стояла, неподвижная, точно изваяние, сжав опущенные руки;
стояла и смотрела, как они уходят в черную тень Двиморберга, Горы Призраков,
к Вратам мертвого края. Когда всадники пропали из виду, она повернулась и
неверным шагом, как бы вслепую, отправилась к себе в шатер. Никто из ее
подданных не видел этого расставанья: они попрятались в страхе и ждали, пока
рассветет и уедут безрассудные чужаки.
И люди говорили:
-- Это эльфийцы, Пусть себе едут в гиблый край, коли им суждено там
сгинуть. У нас своего горя хватает.
Ехали в предрассветной мгле; восходящее солнце заслонял сумрачный
гребень Горы Призраков. Извилистая дорога меж двумя рядами древних стоячих
камней привела их в бор Димхолт, преддверие страшного края. Под сенью черных
деревьев, где даже Леголасу было не по себе, открылась падь, и посреди тропы
роковою вехой возник громадный столп.
-- Что-то у меня кровь леденеет, -- заметил Гимли, но никто не
отозвался, и звук его голоса поглотила сырая хвойная подстилка.
Кони один за другим останавливались перед зловещим столпом; всадники
спешились и повели их под уздцы в обход по крутому склону к подножию Горы,
туда, где в отвесной скале зияли Врата, словно жерло ночи. Над широкой аркою
смутно виднелась тайнопись и загадочные рисунки, и Врата источали серый
туман, будто смертную тоску. Дружина оцепенела; лишь у царевича эльфов
Леголаса не дрогнуло сердце -- он не страшился человеческих призраков.
-- За этими Вратами, -- сказал Гальбарад, -- таится моя смерть. Я пойду
ей навстречу, но кони туда не пойдут.
-- Мы должны пройти, значит, пройдут и кони, -- отвечал Арагорн. -- За
Вратами мертвенная тьма, а за нею -- дальняя дорога, и каждый час
промедленья приближает торжество Саурона. Вперед!
И Арагорн пошел первым; вдохновленные его могучей волей, следовали за
ним дунаданцы, а кони их так любили своих хозяев, что не убоялись даже
замогильного ужаса, ибо надежны были сердца людей, которые их вели. Только
Арод, ристанийский конь, стоял весь в поту и дрожал -- горестно было
смотреть на него. Но Леголас закрыл ему ладонями глаза, напел в уши
ласковые, тихие слова -- и конь послушно пошел за своим седоком. Перед
Вратами остался один лишь, гном Гимли. Колени его дрожали, и он стыдил сам
себя.
-- Вот уж неслыханное дело! -- сказал он, -- Эльф спускается под землю,
а гном боится!
И он ринулся вперед, волоча непослушные, как свинцом налитые ноги; тьма
обрушилась на него и ослепила Гимли, сына Глоина, который, бывало,
бесстрашно спускался в любые подземелья.
Арагорн запасся в Дунхерге факелами и нес огонь впереди; Элладан,
вознося факел, замыкал шествие, а за ним, спотыкаясь, брел Гимли. Ему видны
были только тусклые факельные огни; но едва Дружина приостанавливалась, как
слух его полнился ропотом и отзвуками голосов, невнятной молвью на неведомом
языке.
Дружина шла и шла, и помехи ей не было, а гному становилось все
страшнее -- он-то знал, что вспять повернуть нельзя, что позади, в темноте,
толпится незримое сонмище. Страшно тянулось время; и то, что Гимли наконец
увидел, он очень не любил вспоминать. Вроде бы шли они по широкому проходу,
но стены внезапно исчезли, и перед ними разверзлась пустота. Ужас давил его
так, что ноги подкашивались на каждом шагу. Слева что-то блеснуло во мраке,
и факел Арагорна приблизился. Должно быть, Арагорн вернулся поглядеть, что
там блестит.
-- Неужели ему не страшно? -- пробормотал гном, -- В любой другой
пещере Гимли, сын Глоина, первым побежал бы на блеск золота. Но здесь -- не
надо! Пусть лежит!
И все же он подошел -- и увидел, что Арагорн стоит на коленях, а
Элладан держит оба факела. Перед ними простерся скелет богатыря. Боевой
доспех уцелел: кольчуга была золоченая, а воздух в пещере такой сухой, что
чуть не скрипел на зубах. Золотом и гранатами изукрашен был пояс; череп в
шлеме с золотой насечкой ничком уткнулся в песок. При факелах стало видно,
что скелет лежит у стены пещеры, возле закрытой каменной двери, впившись в
щели костяными пальцами. Рядом валялись обломки зазубренного меча: наверно,
он отчаянно рубил камень, пока хватало сил.
Арагорн не прикоснулся к останкам; он молча разглядывал их, потом
поднялся и вздохнул.
-- До скончания веков не расцветут над ним цветы симбельмейна, -
проговорил он. -- Девять и еще семь могильников давным-давно заросли травой,
и все эти несчетные годы он пролежал здесь, у дверей, которых не смог
открыть. Куда ведут эти двери? Что он искал за ними? Этого никто никогда не
узнает... И мне об этом знать незачем! -- возгласил он, обращаясь к
шелестящей темноте позади, -- Храните свои клады и тайны Проклятых Времен! А
нам надо спешить. Пропустите нас и ступайте следом! Я призываю вас всех к
Эрекскому камню!
Вместо ответа настало бездонное молчанье, пострашнее зловещего шелеста;
потом повеяло холодом, факелы вспыхнули, угасли, и зажечь их снова не
удалось. Что было дальше и сколько часов это длилось, Гимли толком не
помнил. Дружина шла вперед, а он кое-как поспевал за остальными, спасаясь от
ужаса, который, казалось, вот-вот обессилит его, настигая шелестами,
шорохами, призрачным звуком несчетных шагов. Он спотыкался, падал, под конец