Толкиен Джон Рональд Руэл. Властелин Колец

ангмарский король-ведьмак, ставший Главным Назгулом. Иной клинок, пусть и в
самой могучей руке, был бы ему нипочем, а этот жестоко ранил, вонзившись в
призрачную плоть и разрушив лиходейское заклятие.
Плащи были настелены на древки копий; на эти носилки гридни возложили
конунга. Эовин бережно подняли и понесли за ним. Но других убитых пришлось
оставить на поле, ибо там погибли семь витязей, и среди них -- первейший из
гридней, Деорвин. Их отнесли подальше от вражеских трупов и мерзкой падали,
оградив частоколом копий. Когда же отгремела битва, гридни воротились,
развели костер и спалили смрадную тушу, а над могилой Белогрива насыпали
холм и поставили камень с надписью по-гондорски и по-ристанийски:
Был верен конунгу конь Белогрив
И с ним погиб, его погубив
Высокой и пышной травою порос этот холм, а на месте сожжения чудища
навсегда осталась черная проплешина.
Медленно и уныло брел Мерри подле носилок, и не было ему дела до
сражения. Он очень устал, руку грызла боль, все тело сотрясал озноб.
Дождевая туча налетела с Моря: казалось, небеса оплакивают Эовин и Теодена,
роняя серые слезы на пылающий город. Сквозь мутную пелену Мерри увидел, что
к ним приближаются гондорские всадники. Имраиль, владетель Дол-Амрота,
подъехал и осадил коня.
-- Что у вас за ноша, ристанийцы? -- крикнул он.
-- Мы несем конунга Теодена, -- отвечали ему. -- Он пал в бою. А войско
ведет конунг Эомер -- узнаешь его по белому чупруну на шлеме.
Имраиль спешился и скорбно преклонил колена у носилок, чествуя воителя,
чья доблесть спасла Гондор в роковой час. Поднявшись, он взглянул на Эовин и
изумился.
-- Но ведь это женщина? -- сказал он. -- Неужто жены и мужи Ристании
бьются ныне бок о бок?
-- Нет! -- отвечали ему. -- Одна лишь царевна Эовин, сестра Эомера,
была с нами, и горе нам, что мы об этом не знали.
И князь подивился красоте мертвенно-бледной Эовин и, склонившись над
нею, тронул ее руку.
-- Ристанийцы! -- вскричал он. -- Нет ли меж вами лекарей? Она ранена,
и, быть может, смертельно, однако, мнится мне, еще жива.
Он поднес к ее холодным губам свой налатник -- и слегка замутилась
сверкающая сталь.
-- Торопитесь! -- сказал он и отправил конника в город за помощью. А
сам в знак прощанья низко поклонился павшим и, вскочив на коня, умчался в
бой.
Все яростней разгоралась битва на Пеленнорской равнине, и далеко был
слышен грозный гул сраженья: неистово кричали люди и бешено ржали кони,
трубили рога, гремели трубы, ревели разъяренные мумаки. У южной стены города
пешее гондорское воинство билось с моргульцами -- их полку прибыло. Конница
вся поскакала на восток, на помощь Эомеру: и Гурин Высокий, Хранитель ключей
Минас-Тирита, и владетель Лоссарнаха, и Гирлуин с Изумрудных Холмов, и князь
Имраиль со своими витязями.
А Эомеру помощь была нужнее нужного: опрометью, безоглядно бросил он
войско в атаку, и неистовый натиск пропадал попусту. Ристанийцы с налету
врезались в ряды южан, разогнали конницу и разметали пехоту. Но от мумаков
лошади шарахались, и громадные звери стояли, несокрушимые, словно башни, а
хородримцы заново собирались вокруг них. Одних южан было втрое больше, чем
всех ристанийцев, и подходили новые полчища из Осгилиата -- запасные
карательные войска, которые ожидали повеления вождя грабить взятый
Минас-Тирит и опустошать Гондор. Вождя прикончили, но теперь начальствовал
управитель Моргула Госмог: он-то и погнал их в бой. Были тут бородачи с
бердышами, и дикари-воряги из Кханда, и темнокожие воины в багряных плащах,
и черные троллюди с юга -- белоглазые, с длинными красными языками. Одни
устремились в тыл ристанийцев, другие -- на запад, чтобы перекрыть путь
подмоге.
И как раз когда счастье изменило Гондору и его соратникам, когда снова
померкла надежда, с городских стен послышались крики. Время было полуденное,
дул порывистый ветер, дождь унесло на север, и сияло солнце. В ясной дали
взорам сторожевых предстало страшное зрелище.
За излучиной Харлонда Андуин тек напрямик, широко и плавно, и корабли
бывали видны за несколько лиг. На этот раз городские стражи в ужасе и
смятении увидели темную армаду на блещущей Реке: галеры и другие большие
гребные Суда шли под раздутыми ветром черными парусами. -- Умбарские пираты!
-- кричали люди. -- Умбарские пираты! Смотрите! Плывут умбарские пираты!
Значит, Бельфалас взят, захвачены устья, и Лебеннин во власти врага. Пираты
плывут сюда! Это приговор судьбы! И без приказа -- приказы отдавать было
некому -- кинулись к колоколам и ударили в набат; трубы затрубили сигнал к
отступлению.
-- Бегите к стенам! -- кричали сверху. -- К стенам бегите! Скорее
спасайтесь в город, пока вас всех не перебили! И ветер, который подгонял
корабли, относил их призывы в сторону.
Но что там набат, что тревожные клики! Мустангримцы и сами уже увидели
черные паруса. Эомер был за милю от Харлонда, с гавани наступали
взбодрившиеся хородримцы, и вражеская рать уже отрезала его от дружины
Дол-Амрота. Ои поглядел на Реку, и надежда умерла в его сердце, и он проклял
прежде благословенный ветер. А воинство Мордора с воплями дикой радости
ринулось вперед.
Суров стал взор Эомера; гнев его больше не пьянил. По знаку его
затрубили рога, призывая ристанийцев сплотиться вокруг хоругви конунга: он
решил биться до последнего, спешившись и оградившись стеною щитов, и
свершить на Пеленнорской равнине подвиги, достойные песен, хоть и некому
будет воспеть последнего конунга Ристании. Он взъехал на зеленый холм и там
водрузил хоругвь; и Белый Конь, казалось, поскакал на ветру.
Выехав из тумана, из тьмы навстречу рассвету,
Пел я солнечным утром, обнажая свой меч.
Теперь надежде конец, и сердце мое точно рана.
Остались нам ярость, и гибель, и кровавый закат!

Такие сказал он стихи, сказал -- и рассмеялся. Ибо вновь охватило его
упоение битвы: он был еще невредим, был молод, и был он конунг, достойный
своего воинственного народа. С веселым смехом отчаяния он снова взглянул на
черную армаду, грозя ей мечом.
Взглянул -- и вдруг изумился и вне себя от радости высоко подбросил
меч, блеснувший на солнце; поймал его и запел. И все посмотрели на Реку: над
передним кораблем взвилось черное знамя, а корабль повернул к Харлонду, и
ветер расплеснул полотнище. На знамени было Белое Древо, как и на стягах
Гондора, но вокруг его кроны семь звезд, а поверх -- венец. Такого знамени,
знамени Элендила, уже тысячи лет не видел никто. А звезды лучились на
солнце, ибо жемчугом вышила их Арвен, дочь Элронда, и ярко блистал в
полуденном свете венец из мифрила с золотом.
Так явился Арагорн, сын Араторна, Элессар, наследник Элендила: он
прошел Стезей Мертвецов и с попутным ветром приплыл в свое княжество Гондор
от морских берегов. Ристанийцы заливались радостным смехом и потрясали
мечами; в ликующем городе гремели трубы и звонили колокола. А мордорские
полчища растерянно взирали, как -- по волшебству, не иначе -- на черных
пиратских кораблях Умбара подплывают враги Властелина, и в ужасе понимали,
что настала неминучая гибель, что участь их решена.
Гондорские дружины ударили с запада на троллюдов, ворягов и орков,
ненавидящих солнце. Конники Эомера устремили копья на юг, и бежали от них
хородримцы, угодив между молотом и наковальней. Ибо на Харлондские пристани
прыгали воины за воинами и с ходу бросались в бой.
Был среди них Леголас, был Гимли, крутивший секирой, и
Гальбарад-знаменосец, и Элладан с Элроиром, и суровые витязи, северные
Следопыты, а следом -- тысячи ратников из Лебеннина, Ламедона и с
гондорского приморья. Но впереди всех мчался Арагорн -- на лбу его сиял
алмазом венец Элендила, в руке сверкал меч, нареченный Андрилом: издревле он
звался Нарсил, был сломан в бою и теперь, перекованный заново, пламенел
грозно, как встарь.
И съехались посреди поля брани Эомер с Арагорном; они соскочили с
коней, оперлись на мечи и радостно взглянули друг на друга.
-- Вот мы и встретились, прорубившись сквозь полчища Мордора, -- сказал
Арагорн. -- Помнишь, я предсказывал тебе это в Горнбурге?
-- Да, предсказывал, -- отозвался Эомер, -- однако надежда обманчива, а
я не ведал, что ты прозреваешь грядущее. Но вдвойне благословенна нежданная
помощь, и никогда еще не было встречи отрадней. -- И они крепко пожали друг
другу руки. -- В самую пору встретились мы, -- прибавил Эомер. -- Еще бы
немного, и ты запоздал. Нас постигли горестные утраты.
-- Что ж, сперва расплатимся, поговорим потом! -- сказал Арагорн, и они
поехали в битву бок о бок.
Сражаться пришлось еще долго, и жестокое было сраженье: суровые,
отважные южане дрались отчаянно, да и дюжие воины-бородачи с востока пощады
не просили. У обгорелых усадеб и амбаров, на холмах и пригорках, за стенами
и в открытом поле -- повсюду скапливались они и везде отбивались, покуда
хватало сил; бои не утихали до самого вечера.
Наконец солнце скрылось за Миндоллуином, и все небо запылало: точно
окровавились горные склоны, огненно-красной стала Река и закатный багрянец
разлился по траве Пеленнорской равнины. К этому часу закончилась великая
битва за Гондор, и в пределах Раммас-Экора не осталось ни одного живого
недруга. Перебиты были все; беглецов догоняли и приканчивали, а другие
тонули в алой пене андуинских волн. Может, кому и удалось добраться до
Моргула или до Мордора, но хородримской земли достигли лишь отдаленные слухи
о беспощадной карающей деснице Гондора.
Арагорн, Эомер и Имраиль ехали к городским воротам, все трое утомленные
до изнеможения. И все трое невредимые: то ли судьба их оберегала, то ли
богатырская сила и воинское уменье; правда, редкий недруг дерзал сразиться с
ними, от их гнева бежали, как от огня. А раненых и изувеченных было
множество, и многие пали в этой битве. Изрубили бердышами Форлонга: он пеший
бился в одиночку с толпою врагов; Дуилина с Мортхонда и брата его растоптали
мумаки, когда мортхондские лучники стреляли чудовищам в глаза. Не вернулся к
себе на Изумрудные Холмы Гирлуин Белокурый, воевода Гримблад не вернулся в
Гримдол, и в свой северный край не вернулся Гальбарад Следопыт. Жестокая это
была сеча, и никто не счел павших -- вождей и простых воинов, прославленных
и безымянных. И спустя много лет вот как пел ристанийский сказитель о
могилах у Мундбурга:
Затрубили рога в предгорьях перед рассветом,
Засверкали мечи на великой южной равнине,
В Каменную страну примчались быстрые кони,
Точно утренний ветер. И завязалась битва.
Теоден, сын Тенгела, пал среди первых.
Не вернулся могучий вождь ристанийского ополченья
К своим золотым чертогам, в свои зеленые степи,
В северные просторы. Гардинг и Гутлаф,
Дунгир, и Леорвин, и доблестный Гримблад,
Гирфара и Герубранд, Хорн и дружинник Фастред --
Все они пали, сражаясь в чужедальнем краю,
И лежат в могилах у Мундбурга, засыпаны тяжкой землею,
А рядом лежат их соратники, гондорские вожди.
Гирлуин Белокурый не принес победную весть
На холмы побережья; и к своим цветущим долинам,
В свой Лоссарнах, не вернулся старый вояка Форлонг.
Высокорослые лучники, Деруфин с Дуилином,
Не возвратятся к Мортхонду, что приосенен горами,
Не заглянут в темные воды своей родимой реки.
Смерть собирала жатву утром и на закате,
Острым серпом срезая ратников, и воевод.
Спят они беспробудно, и на холмах могильных
Колышутся тучные травы у Великой Реки.
Струит она серые воды, точно серые слезы,
Они серебром отливают, а тогда были точно кровь,
И волны ее клубились и брызгали алою пеной,
И маяками горели на закате вершины гор.
Красная пала роса в тот вечер на Пеленнор.
Погребальный костер
Призрак исчез, и зияли пустые Врата, но Гэндальф оставался неподвижен.
А Пин вскочил на ноги: его словно отпустило, и он стоял, внимая звонкой
перекличке рогов, и сердце его, казалось, вот-вот разорвется от радости. До
конца своей жизни он замирал со слезами на глазах, заслышав издали звук
рога. Но вдруг он вспомнил, зачем прибежал, и кинулся вперед. В это время
Гэндальф шевельнулся, что-то сказал Светозару и поехал к Вратам.
-- Гэндальф, Гэндальф! -- закричал Пин, и Светозар стал.
-- Ты что тут делаешь? -- сказал Гэндальф. -- Не знаешь разве здешнего
закона -- стражам в черно-серебряном запрещено отлучаться из цитадели без
позволения Градоправителя!
-- А он позволил, -- сказал Пин. -- Он меня прогнал. Только вот как бы
там не случилось чего-нибудь ужасного. По-моему, правитель не в своем уме.
Боюсь, он и себя убьет, и Фарамира. Может, ты его как-нибудь вразумишь?
Гэндальф посмотрел в пролом ворот: с поля все громче доносился шум
битвы.
-- Мне надо туда, -- сказал он. -- Черный Всадник, того и гляди,
вернется, и беды не миновать. Нет у меня времени.
-- Но Фарамир-то! -- вскрикнул Пин. -- Он же не умер, а его сожгут
заживо, если никто не помешает!
-- Сожгут заживо? -- повторил Гэндальф. -- Что еще за новости? Быстрей
выкладывай!
-- Денэтор отправился в Усыпальню, -- заторопился Пин, -- и с ним
понесли Фарамира, и он сказал, что все мы сгинем в огне, а он дожидаться не
будет, пусть приготовят костер и сожгут его вместе с Фарамиром. И послал за
поленьями и маслом. Я сказал Берегонду, но он вряд ли уйдет с поста, он на
часах. Да и куда ему против Денэтора? -- Пин выложил все вперемешку и трогал
дрожащей рукой Гэндальфа за колено. -- Ты не можешь спасти Фарамира?
-- Наверно, могу, -- сказал Гэндальф, -- но пока я буду его спасать,
боюсь, погибнут другие. Что ж, пошли -- тут никто больше, пожалуй, не сумеет
помочь. Но помощь моя наверняка худо обернется. Да, от лиходейской порчи
никакие стены не защитят. Враг проникает изнутри.
Приняв решенье, он не мешкал: подхватил Пина, посадил его перед собой и
переговорил со Светозаром. Они поскакали вверх по улицам Минас-Тирита, а гул
за спиною нарастал. Повсюду люди, очнувшись от ужаса и отчаяния, хватали
оружие и кричали друг другу: "Мустангримцы пришли!" Слышались команды,
ратники строились и спешили к разбитым Вратам.
Им встретился князь Имраиль, он их окликнул:
-- Куда же ты, Митрандир? Мустангримцы уже сражаются на гондорской
равнине! Нам надо собрать все силы!
-- Выводи ратников всех до единого, -- сказал Гэндальф. -- И не теряй
ни минуты. Я буду, как только смогу, но сейчас у меня неотложное дело к
Градоправителю. Прими войско под начало!
На высоте, близ цитадели, в лицо им подул ветер, вдали забрезжило утро,
и озарился южный небосклон. Но им от этого было мало радости: они
предчувствовали недоброе и боялись опоздать.
-- Темень рассеивается, -- сказал Гэндальф, -- но город все еще в
сумраке.
У ворот цитадели стража не оказалось.
-- Ага, Берегонд пошел туда, -- сказал Пин, и у него полегчало на
сердце. Они свернули на дорогу к Запертой Двери. Дверь была распахнута
настежь, привратник лежал убитый: должно быть, у него отобрали ключи.
-- То-то Враг порадуется! -- сказал Гэндальф. -- Ему как раз такие дела
по нутру: свой разит своего, и оба по-своему верны долгу.
Он спешился и отослал Светозара в конюшню.
-- Друг мой, -- сказал он, -- нам бы с тобою давно надо скакать в поле,
да вот пришлось задержаться. Я скоро позову тебя!
Они вошли в дверь и спустились крутой извилистой дорогой. Светало,
высокие колонны и статуи казались шествием привидений.
Внезапно тишину нарушили крики и звон мечей -- такого здесь, в
священной обители покоя, не бывало никогда со времен построения города.
Наконец они вышли на Рат-Динен и поспешили к Усыпальне Наместников: ее
высокий купол смутно виднелся в полумраке.
-- Стойте! Стойте! -- крикнул Гэндальф, подбегая к каменному крыльцу.
-- Остановитесь, безумцы!
На верхней ступени Берегонд в черно-серебряном облачении стража
цитадели отражал слуг Денэтора с факелами и мечами в руках. Двоих он уже
зарубил, и кровь их обагрила крыльцо Усыпальни; остальные, нападая,
выкрикивали проклятья мятежнику и предателю.
И Гэндальф с Пином услышали из склепа голос Денэтора.
-- Скорее, скорее! В чем там дело? Убейте изменника! Без меня, что ли,
не справитесь? -- И дверь, которую Берегонд придерживал левой рукой,
распахнулась; появился Градоправитель, величественный и грозный, с
обнаженным мечом. Глаза его сверкали.
Но взбежал по ступеням Гэндальф, и казалось, будто вспыхнула
ослепительно белая молния; слуги попятились, заслоняя глаза. Он гневно
воздел руку, и занесенный меч Денэтора отлетел и упал позади, в могильной
тени, а сам Денэтор изумленно отступил на шаг.
-- Это как же, государь мой? -- вопросил маг. -- Живым не место в
склепах. И почему здесь блещут мечи, когда все ратники выходят на поле боя?
Или Враг уже здесь, пробрался на Рат-Динен?
-- С каких это пор повелитель Гондора в ответе перед тобой? --
отозвался Денэтор. -- Может, и слуги мои мне неподвластны?
-- Подвластны-то они подвластны, -- сказал Гэндальф. -- Но если тобою
владеют безумье и злоба, то власть твою можно и оспорить. Где твой сын
Фарамир?
-- Лежит в Усыпальне, -- сказал Денэтор, -- и его сжигает огонь, огонь
палит его изнутри. И все мы скоро сгорим. Запад обречен: его пожрет великий
огонь, и всему конец. Останется лишь пепел! Пепел и дым разнесет ветер!
И Гэндальф увидел, что наместник Гондора поистине утратил рассудок;
опасаясь за Фарамира, он двинулся вперед, и Берегонд с Пином шли следом за
ним, а Денэтор отступал до самого стола. Фарамир по-прежнему лежал в
лихорадочном забытьи. Под столом и вокруг него громоздились поленья, обильно
политые маслом, и маслом были облиты одежды Фарамира и покрывало. Тогда
Гэндальф явил сокрытую в нем силу, подобно тому как являл он свою
светоносную власть, откинув серую хламиду. Он вскочил на груду поленьев,
легко поднял Фарамира, спрыгнул вниз и понес его к дверям. А Фарамир
застонал, в бреду призывая отца.
Денэтор словно очнулся, огонь погас в его глазах, полились слезы, и он
промолвил:
-- Не отнимай у меня сына! Он зовет меня.
-- Да, он зовет тебя, -- сказал Гэндальф, -- но подойти к нему тебе
нельзя. Он ищет целительной помощи на пороге небытия -- не знаю, найдет ли.
А тебе надлежит сражаться за свой осажденный город, выйти навстречу смерти.
И сам ты все это знаешь.
-- Нет, ему уже не помочь, -- сказал Денэтор. -- И сражаться незачем.
Чего ради растягивать ненужную жизнь? Не лучше ли умереть вместе, с ним
заодно?
-- Не волен ты, наместник, предуказывать день и час своей смерти, --
отвечал ему Гэндальф. -- Одни лишь владыки древности, покорствуя темным
силам, назначали этот час и, одержимые гордыней и отчаянием, убивали себя, а
заодно и родню, чтоб легче было умирать.
И Гэндальф вынес Фарамира из склепа и положил его на ложе, на котором
его принесли: оно стояло у сводчатых дверей. Денэтор вышел вслед за ним и,
содрогаясь, глядел на распростертого сына, не отрывая глаз от его лица. Все
замерли, все молчали в ожидании слова правителя, а он колебался.
-- Пойдем же! -- сказал Гэндальф. -- Пойдем, нас давно ждут. Ты нужен
на поле брани.
И вдруг Денэтор расхохотался. Он выпрямился, высокий и горделивый,
быстрыми шагами отошел к мраморному столу, взял свое подголовье, вынес его к
дверям, раскутал -- и все увидели, что в руках у него палантир. Он поднял
его, и камень озарил огненным светом впалое лицо правителя: казалось, оно
высечено из гранита, жесткое, надменное и устрашающее. И снова зажглись его
глаза.
-- Гордыней, говоришь, и отчаянием! -- воскликнул он. -- Ты, верно,
думаешь, что окна Белой Башни -- незрячие бельма? Откуда знать тебе. Серый
Глупец, сколь много я отсюда вижу? Надежды твои -- от неведенья. Иди исцеляй
полумертвых! Иди сражайся с победителями! Все понапрасну. Ну, может, и
одержите вы победу в сраженье -- на день-другой. Но удар, занесенный над
вами, не отразить. Лишь один малый коготок протянулся к Минас-Тириту.
Несчетны воинства востока. И даже сейчас ты сдуру радуешься ветру, который
влечет вверх по Андуину армаду под черными парусами. Запад обречен! И тем,
кто не хочет умереть в рабстве, надо скорей расставаться с жизнью.
-- Такие речи на руку Врагу и взаправду сулят ему победу, -- сказал
Гэндальф.
-- Что ж, тешься надеждой! -- захохотал Денэтор. -- Я вижу тебя
насквозь, Митрандир! Ты надеешься править вместо меня, хочешь исподтишка
подчинить себе престолы севера, юга и запада. Но все твои замыслы я
разгадал. Думаешь, я не знаю, что ты строго-настрого велел этому вот
невысоклику держать язык за зубами? Что ты приставил его шпионить за мной у
меня во дворце? Однако же я выведал у него всю подноготную про всех твоих
спутников. Так-то! Ты, значит, левой рукою подставлял меня, точно щит,
заслоняясь от Мордора, а правой манил сюда северного Следопыта, чтобы
посадить его на великокняжеский престол!
Нет, Митрандир, или Гэндальф, или как тебя там! Я -- наместник,
поставленный потомком Анариона, и негоже мне становиться слабоумным
прислужником какого-то выскочки. Если даже он и впрямь наследник, то всего
лишь дальний наследник Исилдура. Что мне до этого последыша захудалого рода,
давным-давно лишенного власти и достоинства?
-- А будь воля твоя, чего бы ты хотел? -- спросил Гэндальф.
-- Я хочу, чтобы все и дальше оставалось так, как было при мне, --
отвечал Денэтор, -- как было исстари, со времен моих далеких предков: хочу
править Гондором в мире и покое -- и чтобы мне наследовал сын, который будет
сам себе хозяином, а не подголоском чародея. Если же мне в этом отказано
судьбою, то я не хочу ничего -- ни униженной жизни, ни умаленной любви, ни
попранной чести.
-- Не пойму я, как это возвращенье законного Государя унижает, умаляет
и бесчестит верного наместника, -- сказал Гэндальф. -- Да и сын твой пока
что жив -- ты не вправе решать за него.
При этих словах глаза Денэтора запылали пуще прежнего: он взял камень
под мышку, выхватил кинжал и шагнул к ложу. Но Берегонд бросился вперед и
заслонил Фарамира.
-- Ах, вот как! -- воскликнул Денэтор. -- Мало тебе украсть у меня
половину сыновней любви, ты еще и слуг моих соблазнил, и теперь у меня нет
сына. Но в одном ты не властен мне помешать: я умру, как должно!.. Ко мне!
-- приказал он слугам. -- Ко мне, кто из вас не предатели!
И двое из них взбежали к нему по ступеням. Он выхватил факел у первого
и ринулся назад, в склеп. Гэндальф не успел остановить его: поленья с
треском вспыхнули, взвилось и загудело пламя.
А Денэтор одним прыжком вскочил на стол, поднял свои жезл, лежавший в
изножье, и преломил его об колено. Потом он швырнул обломки в костер,
поклонился -- и лег навзничь, обеими руками прижимая к груди палантир.
Говорят, если кому случалось потом заглянуть в этот Зрячий Камень и если не
был он наделен особой властью подчинять себе палантиры, то видел в нем лишь
скрюченные старческие руки, обугливающиеся в огне.
Негодуя и скорбя, Гэндальф отступил и затворил двери. Он молча стоял в
раздумье у порога: все слушали завыванье пламени, доносившееся из склепа.
Потом раздался страшный выкрик, и больше на земле Денэтора не видели и не
слышали.
-- Таков был конец Денэтора, сына Эктелиона, -- промолвил Гэндальф и
обернулся к Берегонду и к застывшим в ужасе слугам. -- И вместе с ним навеки
уходит в прошлое тот Гондор, в котором вы жили: к добру ли, к худу ли это,
но дни его сочтены. Здесь пролилась кровь, но вы отриньте всякую злобу и не
помышляйте о мести: вашей вины в том нет, это лиходейские козни. Даже
верность присяге может оказаться пагубной, запутать в хитрых сетях Врага.
Подумайте вы, верные слуги своего господина, слепо ему повиновавшиеся: ведь
если бы не предательство Берегонда, то Фарамир, верховный начальник стражи
Белой Башни, сгорел бы вместе с отцом.
Унесите погибших товарищей с этой злосчастной улицы Безмолвия. А мы
отнесем Фарамира, ныне наместника Гондора, туда, где он, быть может, очнется
или уснет навеки.
И Гэндальф с Берегондом подняли ложе и понесли его прочь от склепов, к
Палатам Врачеванья, а Пин, понурившись, брел следом. Но слуги Правителя
стояли как вкопанные, не в силах оторвать глаз от Усыпальни. Когда Гэндальф
и спутники его миновали Рат-Динен, послышался гулкий треск. Обернувшись, они
увидели, что купол склепа расселся, извергая клубы дыма. С грохотом
обрушилась каменная груда в бушующий огонь, но пламя не угасло, и языки его
плясали и взвивались посреди развалин. Лишь тогда слуги встрепенулись и,
подняв трупы, поспешили вслед за Гэндальфом.
У Фен-Холлена Берегонд скорбно поглядел на убитого привратника.
-- Никогда себе этого не прощу, -- сказал он. -- Но я себя не помнил от
спешки, а он даже слушать не стал и обнажил меч.
И, вынув ключ, отобранный у мертвеца, он затворил и запер дверь.
-- Ключ теперь надо отдать государю нашему Фарамиру, -- сказал он.
-- Пока что его заменяет правитель Дол-Амрота, -- сказал Гэндальф, --
но он при войске, и здесь распоряжаться буду я. Оставь ключ у себя и храни
его, пока в городе не наладят порядок.
Наконец они вышли на верхние ярусы и в еще неверном утреннем свете
направились к Палатам Врачеванья, красивым особнякам, где прежде лечили
тяжелобольных, а теперь -- опасно и смертельно раненных. Они находились
недалеко от ворот цитадели, в шестом ярусе у южной стены, и возле них был
сад и роща -- для Минас-Тирита диво дивное. Хозяйничали там женщины, которым
позволили остаться в городе, ибо они помогали врачевать и были хорошими
сиделками.
Когда Гэндальф с Берегондом поставили ложе у главного входа в Палаты, с
поля битвы, из-за нижних Врат, вдруг послышался, раздирая уши, исступленный,
пронзительный вопль; ветер унес его, и он стих где-то в поднебесье. Вопль