Толкиен Джон Рональд Руэл. Властелин Колец

рука об руку к Палатам Врачеванья.
И Фарамир сказал Смотрителю Палат:
-- Эовин, царевна ристанийская, вполне излечилась.
-- Хорошо, -- сказал Смотритель, -- я отпускаю царевну из Палат с
напутствием: да не постигнет ее никакая иная хворь! И препоручаю наместнику
Гондора, доколе не вернется брат ее, конунг.
Но Эовин сказала:
-- А теперь я не хочу уходить, я останусь. Мне хорошо в этих Палатах, и
я найду себе дело.
И она оставалась в Палатах до возвращения конунга Эомера.
Приготавливались к торжественной встрече, со всех концов Гондора
стекался народ в Минас-Тирит, ибо весть о возвращенье Государя разнеслась от
Мин-Риммона до Пиннат-Гелина, достигнув самых отдаленных морских побережий,
и все, кто мог, поспешили в столицу. Снова стало здесь много женщин и милых
детей, вернувшихся домой с охапками цветов, а из Дол-Амрота явились арфисты,
лучшие арфисты в стране, пришли и те, кто играл на виолах, на флейтах, на
серебряных рогах, не заставили себя ждать и звонкоголосые певцы из
лебеннинских долин.
Наконец наступил вечер, когда со стен стали видны войсковые шатры на
равнине, и всю ночь в городе повсюду горели огни. Никто не ложился спать,
ждали рассвета. Ясным утром взошло солнце над восточными вершинами, теперь
уже не омраченными, и зазвонили все колокола, взвились все флаги, трепеща на
ветру. А над Белой Башней заплескалось знамя Наместников, ярко-серебряное,
как снег, озаренный солнцем; не было на нем ни герба, ни девиза, и последний
раз реяло оно над Гондором.
Ополчение Запада подходило к столице, и люди смотрели со стен, как
движутся строй за строем, сверкая в рассветных лучах и переливаясь
серебряным блеском. Войско вышло на Воротный Тракт и остановилось за семьсот
футов до стен. Ворот не было, однако вход в город преграждала цепь, и ее
стерегли черно-серебряные стражники с обнаженными мечами. Перед цепью стояли
наместник Государя Фарамир, Гурин, Хранитель ключей, и прочие воеводы, а
также ристанийская царевна Эовин со своим сенешалем Эльфхельмом и другими
витязями Мустангрима; а по обе стороны разбитых Ворот толпились горожане в
разноцветных одеяниях, с охапками цветов.
Образовалась широкая площадь перед стенами Минас-Тирита, ограждали ее
витязи и солдаты Гондора и Мустангрима, горожане Минас-Тирита и жители
ближних стран. Все стихли, когда от войска отделился строй серо-серебряных
дунаданцев, во главе которых шествовал Государь Арагорн. Он был в черной
кольчуге, препоясан серебряным поясом, и ниспадала с плеч его белая мантия,
у горла застегнутая зеленым самоцветом, отблескивавшим издали; голова его
была не покрыта, и сияла во лбу звезда в серебряном венце. С ним были Эомер
Ристанийский, князь Имраиль, Гэндальф, весь белоснежный, и еще какие-то
четыре малыша.
-- Нет, дорогая кузина! Не мальчики это! -- сказала Иорета своей
родственнице из Имлот-Мелуи, которая стояла рядом с нею. -- Это перианы из
дальней страны невысокликов, они там, говорят, князья не хуже наших. уж я-то
знаю, я одного периана лечила в Палатах. Даром что они ростом не вышли, зато
доблестью с кем хочешь померятся.
Ты представляешь, кузина, такой коротыш со своим оруженосцем, вдвоем
они пробрались в Сумрачный Край, напали на Черного Властелина, а потом взяли
да и подожгли его чародейский замок, хочешь верь, хочешь не верь. Врать не
стану, сама не видела, в городе говорят. Вот это, наверно, тот самый, что
рядом с Государем нашим Элессаром, Эльфийским Бериллом. Говорят, они друзья
неразлучные. А наш Государь Элессар -- этот вообще чудо из чудес; ну
строговат, конечно, зато уж сердце золотое, и главное -- врачует наложением
рук, ты подумай! Это из-за меня и открылось; я говорю: "В руках, -- говорю,
-- Государя целебная сила", ну и догадались его позвать. Митрандир мне прямо
так и сказал: "Золотые, -- говорит, -- слова твои, Иорета, долго их будут
помнить!" -- а потом...
Но Иорета не успела досказать своей деревенской родственнице, что было
потом: грянула труба и вся площадь смолкла. Из Ворот выступил Фарамир с
Хранителем ключей Гурином, а за ними -- четверо стражников цитадели в
высоких шлемах и полном доспехе; они несли окованный серебром ларец черного
дерева, именуемого лебетрон. Сошлись посредине площади, Фарамир преклонил
колена и молвил:
-- Итак, последний наместник Гондора слагает с себя полномочия! -- И он
протянул Арагорну белый жезл; тот принял его и немедля возвратил со словами:
-- Не кончено твое служение, оно вновь возлагается на тебя и на
потомков твоих, доколе продлится моя династия. Исполняй свои обязанности!
Тогда Фарамир поднялся с колен и звонко возгласил:
-- Народ и войско, внимайте слову наместника гондорского! Перед вами --
законный наследник великокняжеского престола, пустовавшего почти тысячу лет.
Он Арагорн, сын Араторна, вождь дунаданцев Арнора, предводитель Западного
Ополчения, северный венценосец, владетель Перекованного Меча, побеждавший в
битвах, исцелявший неизлечимых; он Эльфийский Берилл, государь Элессар из
рода великого князя Арнора Валандила, сына Исилдура, сына Элендила
Нуменорского. Как скажете, должно ли ему войти в наш Град и властвовать
нашей страною?
И далеко раскатилось громогласное "да!". А Иорета объяснила
родственнице:
-- Видишь ли, кузина, это просто такая у нас торжественная церемония,
без нее нельзя, а вообще-то он уже входил в город, я же тебе рассказываю:
явился в Палаты и говорит мне... -- Но тут ей пришлось замолчать, потому что
заговорил Фарамир:
-- О народ Гондора, согласно преданиям, издревле заведено чтобы на
Государя нашего возлагал корону его отец перед своей кончиной; если же этого
не случилось, то наследник должен один отправиться в Усыпальни и принять
корону из рук покойного. Нынче мы принуждены отступить от обычая, и я, по
праву наместника, повелел доставить сюда из Рат-Динена корону последнего из
великих князей Эарнура, который правил нашими далекими предками.
Стражи приблизились, Фарамир открыл ларец и вознес в обеих руках
древнюю корону. Она была похожа на шлемы стражей цитадели, только выше и не
черная, а ярко-белая, с жсмчужно-серебряными подобьями крыльев чаек: ведь
нуменорцы приплыли из-за Моря. Венец сверкал семью алмазами, а сверху
пламенел еще один, самый крупный.
Арагорн принял корону, поднял ее над головой и вымолвил:
- Эт Эарелло Эндоренна улулиен. Синоме маруван ар Хильдиньяр тенн
Амбар-метта!
Таковы были слова Элендила, когда он примчался по морю на крыльях
ветров: "Великое Море вернуло наш род в Средиземье. И здесь пребудут мои
потомки до скончанья веков".
Однако, на удивленье народу, Арагорн корону не надел, а вернул ее
Фарамиру, сказав:
-- Дабы почтить тех, чьими трудами и доблестью возвращено мне мое
исконное наследие, да поднесет мне корону Хранитель Кольца и да коронует
меня Митрандир, если он на то согласен, ибо все свершилось при свете его
замыслов, и это ---- его победа.
И Фродо выступил вперед, принял корону от Фарамира и отдал ее
Гэндальфу; Арагорн преклонил колена, а Гэндальф надел корону ему на голову и
молвил:
-- Наступают времена Государевы, и да будет держава его благословенна,
доколе властвуют над миром Валары!
Когда же Арагорн поднялся с колен, все замерли, словно впервые узрели
его. Он возвышался как древний нуменорский властитель из тех, что приплыли
по Морю; казалось, за плечами его несчетные годы, и все же он был в цвете
лет, мудростью сияло его чело, могучи были его целительные длани, и свет
снизошел на него свыше.
И Фарамир воскликнул:
-- Вот он, наш Государь!
Вмиг загремели все трубы, и Великий Князь Элессар подошел к цепи; а
Гурин, Хранитель ключей, откинул ее; под звуки арф, виол и флейт, под
звонкое многоголосое пение Государь шествовал по улицам, устланным цветами,
дошел до цитадели и вступил в нее; и расплеснулось в вышине знамя с Древом и
звездами, и настало царствование Государя Элессара, о котором сложено
столько песен.
И город сделался краше, чем был, по преданиям, изначально: повсюду
выросли деревья и заструились фонтаны, воздвиглись заново Врата из мифрила и
узорочной стали, улицы вымостили беломраморными плитами; подземные гномы
украшали город, и полюбили его лесные эльфы; обветшалые дома отстроили лучше
прежнего, и не стало ни слепых окон, ни пустых дворов, везде жили мужчины и
женщины и звенели детские голоса; завершилась Третья Эпоха, и новое время
сохранило память и свет минувшего.
Первые дни после коронования Государь восседал на троне в
великокняжеском чертоге и вершил неотложные дела. Явились к нему посольства
разных стран и народов с юга и с востока, от границ Лихолесья и с Дунланда,
что к западу от Мглистых гор. Государь даровал прощенье вастакам, которые
сдались на милость победителя: их всех отпустили; заключен был мир с
хородримцами, а освобожденным рабам Мордора отдали приозерье Нурнена. Многие
ратники удостоились похвалы и награды, и наконец пред Великим Князем
предстал Берегонд в сопровождении начальника цитадельной стражи.
И сказано было ответчику на суде государевом:
-- Берегонд, ты обагрил кровью ступени Усыпальни, а это, как ведомо
тебе, тягчайшее преступление. К тому же ты покинул свой пост без позволения
государя или начальника.
Такие провинности издревле караются смертью. Слушай же мой приговор.
Вина твоя отпускается за доблесть в бою, но более всего за то, что ты
преступил закон и устав из-за любви к государю своему Фарамиру. Однако
стражем цитадели впредь тебе не быть, и должно изгнать тебя из Минас-Тирита.
Смертельно побледнел Берегонд, сердце его сжалось, и он понурил голову.
И молвил Великий Князь:
-- Да будет так! И ставлю тебя начальником над Белой Дружиной, охраною
Фарамира, Владетеля итилийского. Живи же в почете и с миром на Эмин-Арнене,
служи и дальше тому, для кого ты пожертвовал больше чем жизнью, чтобы спасти
его от злой гибели.
И тогда Берегонд понял, сколь справедлив и милосерд Государь,
опустившись на колени, он поцеловал ему руку и удалился, радостный и
спокойный. Арагорн же, как было сказано, отдал Фарамиру в вечное владение
Итилию и в придачу к ней нагорье Эмин-Арнен, невдалеке от столицы.
-- Ибо Минас-Итил в Моргульской долине, -- сказал Арагорн, -- будет
снесен до основанья, и когда-нибудь долина очистится, но пока что многие
годы жить там нельзя.
Когда же явился к Государю Эомер Ристанийский, они обнялись, и Арагорн
сказал:
-- Не оскорблю тебя ни восхваленьем, ни воздаяньем: мы ведь с тобою
братья. В добрый час примчался с севера Эорл, и благословен был наш союз,
как никакой другой; ни единожды не отступились от него ни вы, ни мы и не
отступимся вовеки. Нынче, как сами знаете, славный конунг Теоден покоится у
нас в Усыпальне, и коли вы захотите, там и пребудет, среди властителей
Гондора. Или же, по желанию вашему, мы перевезем тело его в Мустангрим, где
он возляжет рядом с предками.
И ответствовал Эомер:
-- С того дня, как возник ты предо мною в зеленой степной траве, я
полюбил тебя, и полюбил навсегда. Но сейчас должно мне отвести войско в
Ристанию и устроить мирную жизнь на первых порах. А за конунгом, павшим в
бою, мы в свое время вернемся; пусть он дотоле покоится в гондорской
Усыпальне.
И сказала Эовин Фарамиру:
-- Мне надо вернуться в свою страну, еще раз взглянуть на нее и помочь
брату в его трудах; когда же тот, кого я столь долго почитала отцом, обретет
вечный покой близ Эдораса, я приеду к тебе.
Так и прошли дни ликования; восьмого мая конники Ристании изготовились
и отъехали Северным Трактом, а с ними отбыли и сыновья Элронда. От городских
ворот до стен Пеленнора по обе стороны тракта толпились люди, пришедшие
проводить союзников с прощальной благодарностью. Затем жители дальних окраин
Гондора отправились домой праздновать победу, а в городе всем хватало работы
-- возводить заново или перестраивать то, что разрушила война и запятнала
Темь.
Хоббиты, а с ними Леголас и Гимли остались в Минас-Тирите: Арагорн
просил Хранителей пока что держаться вместе.
-- Все на свете кончается, -- сказал он, -- однако же немного погодите:
не все еще кончилось из того, в чем мы с вами были соучастниками. Близится
день, для меня давным-давно долгожданный, и, когда он настанет, я хочу,
чтобы любимые друзья были рядом.
Но о том, что это за день, он не обмолвился. Бывшие Хранители Кольца
жили вместе в роскошном доме, и Гэндальф никуда не девался; а уж гуляли они,
где им вздумается. И Фродо как-то сказал Гэндальфу:
-- Ты-то хоть знаешь, какой такой день, о котором говорит Арагорн? А
то, конечно, хорошо нам здесь и торопиться вроде бы некуда; только дни-то
уходят, а Бильбо ждет, да и в Хоббитанию пора бы все-таки вернуться.
-- Ну, насчет Бильбо, -- сказал Гэндальф, -- так он ждет того самого
дня и отлично знает, отчего тебя нет. А что дни уходят, это верно, однако на
дворе май, лето все еще не слишком близко; и, хотя многое на свете, кажется,
изменилось с началом нового века, все же деревья и травы живут по своему
счету, у них и года не прошло, как вы расстались.
-- Видал, Пин, -- сказал Фродо, -- вот ты говорил, будто Гэндальф, мол,
стал словоохотлив, не то что раньше! Да это он, я так понимаю, было дело,
слегка подустал. Теперь он снова Гэндальф как Гэндальф.
А Гэндальф сказал:
-- Все-то всегда хотят знать заранее, что поставят на стол; но те, кто
готовят трапезу, болтать не любят: чем неожиданней, тем радостней. Арагорн,
кстати сказать, и сам ждет знака.
В один прекрасный день Гэндальф как в воду канул, и хоббиты с Леголасом
и Гимли только руками разводили. А Гэндальф еще ночью увел Арагорна далеко
за стены, к южному подножию Миндоллуина; там отыскалась давным-давно забытая
тропа, по которой некогда восходили на гору лишь Великие Князья, уединяясь
для размышления и созерцания. По кручам поднялись они к возвышенному плато у
самой кромки вечных снегов, стали над пропастью за Минас-Тиритом и
огляделись, благо уже рассвело. Далеко внизу видны были городские башни,
точно белоснежные стебли, озаренные утренним солнцем; и как сад простиралась
долина Великой Реки, а Изгарные горы подернула золотистая дымка. На севере
смутно серело Приречное Взгорье, и дальней звездою мерцал вспененный Рэрос;
широкая серебряная лента Андуина тянулась на юг, к Пеларгиру, туда, где край
небес сиял отсветом Моря.
И Гэндальф сказал:
-- Вот оно, твое нынешнее царство, а станет оно несравненно больше.
Третья Эпоха кончилась, наступают иные времена, и тебе суждено определить их
начало, сохранив все, что можно сохранить. Многое удалось спасти -- и многое
уйдет безвозвратно: более не властны в Средиземье Три Эльфийских Кольца. Все
земли, какие ты видишь, и те, что лежат за ними, заселят люди, ибо настал
черед их владычеству, а Первенцы Времен рассеются, сгинут или уплывут.
-- Это я знаю, дорогой мой друг, -- сказал Арагорн, -- но ты-то
останешься моим советником?
-- Ненадолго, -- отозвался Гэндальф. -- Я -- из Третьей, ушедшей Эпохи.
Я был главным противником Саурона, Н мое дело сделано. Пора мне уходить.
Теперь в ответе за Средиземье ты и твои сородичи.
-- Но ведь я скоро умру, -- сказал Арагорн. -- Я всего лишь смертный, и
хотя нам, прямым потомкам нуменорцев, обычно сужден долгий век, но и он
скоротечен: когда состарятся те, кто сейчас в материнском чреве, я тоже буду
стариком. Что тогда случится с Гондором и со всеми теми, для кого станет
столицей Минас-Тирит? Древо в Фонтанном Дворе по-прежнему иссохшее, ни почки
нет на нем. Увижу ли я верный залог обновления?
-- Отведи глаза от цветущего края и взгляни на голые холодные скалы! --
велел Гэндальф.
Арагорн повернулся, окинул взором кремнистый склон под снеговой шапкой
и, всмотревшись, увидел посреди пустоши одинокое деревце. Он взобрался к
нему: да, деревце, едва ли трехфутовое, возле оснеженной наледи. Уже
распустились листочки, продолговатые, тонко выточенные, темно-зеленые с
серебристым исподом; у верхушки искрилось, словно снег под солнцем,
маленькое белое соцветие.
И Арагорн воскликнул:
-- Йе! утувьенес! Я нашел его! Это же отпрыск Древнейшего Древа! Но как
он здесь оказался? Он не старше семи лет!
Гэндальф подошел, взглянул и молвил:
-- Воистину так: это сеянец прекрасного Нимлота, порожденного
Галатилионом, отпрыском многоименного Телпериона, Древнейшего из Дерев. А
как он оказался здесь в урочный час -- этого нам знать не дано. Однако, же
именно здесь было древнее святилище, и, должно быть, семя Нимлота зарыли в
землю еще до того, как прервался род Великих Князей и иссохло Белое Древо.
Преданья говорят, что плодоносит оно редко, но семя его сохраняет
животворную силу многие века и никому не ведомо, когда оно прорастет.
Запомни мои слова: если вызреет его плод, все до единого семена должны быть
посажены, чтобы Древо не вымерло. Да, тысячу лет пролежало оно, сокрытое в
земле, подобно тому как потомки Элендила таились в северных краях. Но род
Нимлота куда древнее твоего, Государь Элессар.
Арагорн бережно потрогал деревце, а оно на диво легко отделилось от
земли, и все корни его остались в целости, и Арагорн отнес его во двор
цитадели. Иссохшее древо выкопали с великим почетом и не предали огню, но
отнесли покоиться на Рат-Динен. А на месте его, у фонтана, Арагорн посадил
юное деревце, и оно принялось как нельзя лучше; к началу июня оно было все в
цвету.
-- Залог верный, -- молвил Арагорн, -- и, стало быть, недалек лучший
день моей жизни. И он выставил на стены дозорных.
За день до солнцеворота примчались в столицу гонцы с гор Амон-Дин и
возвестили о том, что в Гондор явилась с севера конная дружина эльфов, что
они уже возле стен Пеленнора. И сказал Арагорн:
-- Наконец-то! Пусть город готовится к великому празднеству!
В канун солнцеворота, под вечер, когда в сапфирном небе на востоке
зажигались светлые звезды, а запад еще золотил закат и веяло душистой
прохладой, северные гости приблизились к воротам Минас-Тирита. Впереди ехали
Элроир и Элладан с серебряным стягом, затем -- Всеславур, Эрестор и все
домочадцы Элронда, и следом -- владыки Кветлориэна, Галадриэль и Келеборн на
белых конях, во главе эльфийской свиты, облаченной в серые плащи, с
самоцветами в волосах; шествие замыкал властительный Элронд, равно
прославленный между людей и эльфов, и в руке у него был скипетр Ануминаса,
древней столицы Арнора. А рядом с ним на сером иноходце ехала дочь его
Арвен, эльфийская Вечерняя Звезда.
Алмазным блеском лучился ее венец; казалось, вечер заново озарило
нежное сияние ее благоуханной прелести, и, задыхаясь от восторга, Фродо
обратился к Гэндальфу:
-- Наконец-то я понимаю, чего мы дожидались. И дождались. Теперь мы не
только дню будем радоваться, ночь тоже станет прекрасной и благодатной.
Кончились наши страхи
Государь приветствовал своих гостей, и они спешились; Элронд отдал ему
скипетр и соединил руку своей дочери с Рукой Арагорна; шествие двинулось
вверх по улицам, и все небо расцвело звездами. Так Арагорн, Великий Князь
Элессар, обручился с Арвен Ундомиэль в великокняжеском граде накануне
солнцеворота, и кончилась их долгая разлука, и сбылись их ожидания.
Расставания
Дни празднества миновали: пора было и честь знать, домой отправляться.
Фродо пошел к Государю; они с княгиней Арвен сидели у фонтана, возле
цветущего Древа, она играла на лютне и пела старинную валинорскую песню. Оба
они были ему рады, оба встали навстречу, и Арагорн сказал:
-- Ты, верно, домой собрался, Фродо. Что ж, всякому деревцу родная
земля слаще, но ты уж помни, дорогой друг, что теперь твоя родина -- весь
Западный Край и везде ты желанный гость. Правда, доныне твой народ не был
прославлен в величавых преданьях, зато теперь прославится больше, чем иные
погибшие царства.
-- Да и то сказать, тянет меня в Хоббитанию, -- отозвался Фродо. -- Но
все же сначала надо бы в Раздел. Если кого не хватало в эти радостные дни,
так это Бильбо; я очень огорчился, что его не было среди домочадцев Элронда.
-- Чему тут огорчаться или удивляться, Хранитель? -- спросила Арвен. --
Ты же знаешь, какова страшная сила Кольца, которое ты истребил. Все, что ни
сделано этой силою, все распалось. А твой родич владел Кольцом дольше, чем
ты, очень долго владел. Даже по-вашему он уже древний старик и ждет тебя, а
ему путешествовать больше невмочь.
-- Тем скорее надо мне ехать к нему, --сказал Фродо.
-- Поедешь через семь дней, -- сказал Арагорн. -- Мы ведь далеко тебя
проводим, до самой Ристании. Дня через три вернется Эомер -- за телом
Теодена, и мы поедем вместе с ним: что надо, то надо. Кстати же,
подтверждается тебе завет Фарамира: ты вправе быть в пределах Гондора, когда
и где тебе угодно, с любыми спутниками. Хотел бы я вознаградить тебя за твои
подвиги, однако же нет для тебя достойной награды, бери, что хочешь, а
почести тебе в нашей земле всегда будут княжеские.
Но княгиня Арвен сказала:
-- Есть для тебя награда. Недаром же я дочь Элронда. Когда он
отправится в Гавань, я не пойду с ним: как и Лучиэнь, я выбрала смертную
долю, и выбор мой столь же горек и столь же отраден. Ты, Хранитель, если
пожелаешь, займешь мое место. Быть может, раны твои нестерпимо заноют или
надавит страшным бременем память -- что ж, тогда плыви на Запад, где и раны
твои исцелятся, и усталость исчезнет. Вот возьми -- и носи на память об
Элессаре и Арвен, чью участь решила твоя судьба!
И она сняла кулон на серебряной цепочке -- жемчужину, впитавшую
звездный блеск, -- и надела его на шею Фродо.
-- Это поможет тебе, -- сказала она. -- Защитит от наплыва тьмы и
ужаса.
Через три дня, как и было сказано, конунг Эомер Ристанийский подъехал к
Вратам во главе эореда из лучших витязей Мустангрима. Его встретили с
должным почетом, и за праздничной трапезой в Меретронде, Обеденном Чертоге,
он был поражен красотой обеих государынь. После трапезы он не пошел
отдыхать, а попросил, нельзя ли вызвать к нему гнома Гимли.
Когда же Гимли явился, Эомер ему сказал:
-- Гимли, сын Глоина, секира у тебя под рукой?
-- Нет, государь, -- сказал Гимли, -- но за нею в случае чего недолго и
сходить.
-- Сам рассудишь, -- сказал Эомер. -- Помнится, вышла у нас размолвка
насчет Владычицы Златолесья, и покамест размолвка не улажена. Так вот, нынче
я видел Владычицу воочию.
-- Ну и что же, государь, -- спросил Гимли, -- что ты скажешь теперь?
-- Увы! -- отвечал Эомер. -- Не могу признать ее первой красавицей.
-- Тогда я пошел за секирой, -- сказал Гимли.
-- Но сперва позволь хоть немного оправдаться, -- сказал Эомер. --
Видел бы я ее раньше, где других никого не было, я бы сказал все твои слова
и к ним бы еще добавил. Но теперь скажу иначе: первейшая красавица у нас --
великая княгиня Арвен, Вечерняя Звезда, и если кто не согласен, то я сам
вызываю его на бой. Так что, послать за мечом?
Гимли низко склонил голову.
-- Нет, государь, со мной у тебя не будет поединка, -- сказал он. -- Ты
выбрал закатную прелесть, меня же пленила утренняя. И сердце мое говорит,
что утро -- не наша участь, что мы видим утро в последний раз.
Настал наконец прощальный день; великолепный кортеж отъезжал на север.
Великий князь Гондора и конунг Мустангрима спустились в Усыпальни, и из
гробниц Рат-Динена вынесли на золотых носилках конунга Теодена и пронесли
его к воротам притихшего города. Носилки возложили на высокую колесницу,
окруженную ристанийскими конниками, и знамя Ристании реяло впереди.
Оруженосец Теодена Мерри ехал на колеснице, берег доспех конунга.
Всем Хранителям подобрали коней по росту; Фродо и Сэммиум оказались по
правую руку Арагорна, слева был Гэндальф на Светозаре, Пин -- в отряде
цитадельных стражников Гондора, а Леголас и Гимли ехали где случится, вдвоем
на своем Ароде.
Были тут и княгиня Арвен, и Келеборн с Галадриэлью, а с ними вся их
эльфийская свита; Элронд с сыновьями, князья Дол-Амрота и владетели
италийские; много было вельмож и воевод. Никогда еще так не провожали
ристанийцев из Гондора, и с великой свитой отправился Теоден, сын Тенгела, в
дом своих предков.
Неспешно и бестревожно доехали они до Анориэна, до лесистых склонов
Амон-Дина, и нагорье встретило их как бы барабанным гулом, хотя на глаза
никто не показывался. По велению Арагорна затрубили трубы, и глашатаи
объявили:
-- Внемлите слову Великого Князя Элессара! Друаданский лес отдается
навечно во владение Ган-бури-Гану и ею народу! Отныне без их позволенья да
не ступит сюда ничья нога!
В ответ прогрохотали и стихли барабаны.
На шестнадцатый день пути колесница с останками конунга Теодена,
проехав по зеленым ристанийским полям, достигла Эдораса. Золотой чертог был
пышно разубран и ярко освещен, и такого пиршества, как поминальное, не
бывало здесь от основания дворца. Хоронили Теодена через три дня, в гробницу
его положили в полном доспехе, а при нем его оружие и множество драгоценной
утвари. Над гробницей насыпали высокий курган и обложили его дерном в белых
звездочках цветов-поминальников. Теперь с восточной стороны Кладбищенской
дороги стало восемь курганов.
И дружинники конунга на белых конях поехали вокруг нового могильника и
завели песнь о Теодене, сыне Тенгела, которую сочинил менестрель конунга
Глеовин; с тех пор он песен больше не сочинял. Медленное пение словно
завораживало тех, кто не знал здешнего наречия, у ристанийцев же просветлели
глаза, им послышался с севера топот и громовой клич Эорла, разнесшийся над
сечей в долине Келебранты. Воспевались деяния конунгов, и рог Хельма трубил