Толкиен Джон Рональд Руэл. Властелин Колец

в горах; но потом надвинулась Великая Тьма, и поднял войско конунг Теоден, и
помчался сквозь мрак в огонь -- и погиб, сражаясь, в час, когда поутру
нежданное солнце прорвало затменье и озарило вершину Миндоллуина.
Из черного сумрака он помчался навстречу рассвету
И пел, обнажая яркий, как солнце, меч.
Надежду воспламенил он и с надеждой погиб,
Вознесшись над смертью, над ужасом и над судьбой,
Он утратил бренную жизнь и обрел нетленную славу.

А Мерри стоял у подножия зеленого кургана и плакал; когда же песнь
отзвучала, он горестно воскликнул:
-- Конунг Теоден, о, конунг Теоден! О, как ненадолго ты заменил мне
отца! Прощай!
Завершилось погребение, утих женский плач, конунга Теодена оставили в
могиле вкушать вечный покой, и люди снова собрались в золотом чертоге для
великого пиршества и дабы отринуть печаль, ибо Теоден сполна прожил свой
земной срок и умер как герой, не посрамив царственных предков. Согласно
обычаям, настал черед памятной чаши в честь всех ушедших владык Мустангрима
-- и тогда выступила вперед царевна ристанийская Эовин, золотая как солнце и
белая словно снег; она поднесла Эомеру полную до краев чашу.
И встал менестрель, и поднялся научитель преданий: они назвали все
имена мустангримских властителей в достодолжном порядке: Отрок Эорл, Брего,
строитель дворца, Алдор, брат злосчастного Бальдора, Фреа и Фреавин,
Голдвин, Деор и Грам, а тако ж и Хельм, укрывшийся в Хельмовом ущелье, когда
враги заполонили Ристанию; его курган был последним из девяти на западе. И
воспоследовал песенный перечень конунгов, похороненных с восточной стороны:
Фреалаф, племянник Хельма, Леофа, Вальда, фолька и Фольквин; Фенгел, Тенгел
и сын его Теоден. Когда же был назван последний, Эомер осушил чашу и повелел
виночерпиям чаши наполнить, и поднялись все, возгласивши:
-- Живи и здравствуй, Эомер, конунг Мустангрима!
Под конец встал сам Эомер, молвив:
-- Пиршество наше -- погребальное, мы провожаем в последний путь
конунга Теодена, но да озарится оно радостной вестью, и больше всех был бы
рад ей покойный конунг, ибо сестру мою Эовин он любил как родную дочь.
Слушайте ж, гости, доселе здесь небывалые, пришельцы из дальних крав,
Фарамир, наместник Гондора, Владетель италийский, просит руки Эовин, царевны
Ристании, и она ничуть тому не противится. Итак, оглашаю их помолвку, все
будьте свидетелями.
Фарамир и Эовин выступили вперед рука об руку, и зазвенели в честь их
заздравные чаши.
-- Ну что ж, -- сказал Эомер, -- теперь союз Ристании с Гондором
скреплен заново, и я этому радуюсь больше всех.
- Не поскупился же ты, Эомер, -- сказал Арагорн, -- отдавая Гондору
драгоценнейшее, что есть в твоем царстве!
А Эовин взглянула в глаза Арагорну и сказала:
-- Пожелай мне счастья. Государь мой и мой исцелитель!
А он отвечал:
-- Я желал тебе счастья с тех пор, как тебя увидел. Нынче счастье твое
-- великая отрада моему сердцу.
Окончилась тризна, и собрались в путь гости конунга Эомера. Уезжали
Арагорн со своими витязями, эльфы Лориэна и Раздела; Фарамир и Имраиль
остались в Эдорасе; осталась и Арвен, распростившись с братьями. Как
прощалась она с отцом, никто не видел: они ушли в горы и долго-долго
беседовали, горько было их расставанье на веки вечные.
Перед самым отъездом Эовин с Эомером пришли к Мерри. И на прощанье было
ему сказано:
--Счастливого тебе пути, Мериадок из Хоббитании, Виночерпий
Мустангрима! Поскорее наведайся к нам, мы будем тебе рады!
И сказал Эомер:
-- Соблюдая обычаи древности, надо было бы за твои подвиги на поле у
Мундбурга так нагрузить твою повозку, чтобы ее лошади с места не стронули;
но ты ведь не хочешь ничего взять, кроме оружия и доспехов, которые и так
твои. Что ж, будь по-твоему, ибо я и вправду не знаю даров, тебя достойных.
Но сестра все же просит тебя принять хотя бы это -- в память о ратнике
Дернхельме и о раскатах ристанийских рогов на том незабвенном рассвете.
И Эовин протянула Мерри древний серебряный рог на зеленой перевязи,
маленький, но изукрашенный искусной резьбой: вереница скачущих всадников
вилась от мундштука к раструбу и загадочные руны были начертаны на серебре.
-- Это наше семейное сокровище, -- сказала Эовин. -- Работа гномов, из
того, что награбил Ската -- был такой дракон. Когда же его убили, наши и
гномы поссорились за добычу. Рог этот привез с севера Отрок Эорл. Он
нагоняет страх на врагов и веселит сердца друзей, и друзьям всюду слышен его
призыв.
Мерри принял подарок: как было отказаться? -- и поцеловал руку Эовин.
Все трое обнялись и расстались в надежде на встречу.
Словом, все были готовы: выпили прощальные чаши, выслушали добрые
напутствия, да и сами не остались в долгу. Гости отправились к Хельмову
ущелью и там отдыхали два дня. Леголас что обещал Гимли, то и исполнил --
пошел с ним в Блистающие Пещеры; по возвращении эльф помалкивал, сказал
только, что пусть говорит Гимли, у него слова найдутся.
-- Уж в словесной-то битве никогда еще гном не побеждал эльфа, это
первый раз, -- добавил он. -- Ну ладно, вот попадем в Фангорн, авось
сравняемся!
Из Ущельного излога они выехали к Изенгарду И увидели, как поработали
онты. Стены они все снесли, камни убрали, и был внутри Изенгарда пышный
фруктовый сад, бежала сквозь него быстрая река, а посреди сияло озеро, и в
нем отражалась башня Ортханка в своей нерушимой черно-каменной броне.
Путники немного посидели на месте прежних изенгардских ворот; там,
будто часовые, стояли два высоких дерева, а за ними открывалась зеленая
аллея к Ортханку; они смотрели и дивились, как много можно сделать за
недолгое время, и ни живой души рядом не было. Однако же скоро послышалось:
"Кгум-кгум, кхум-кхум!" -- ив аллее появился Древень, а рядом с ним
Скоростень.
-- Привет гостям Ортханкского Сада! -- молвил он. -- Мне сказали, что
вы тут неподалеку объявились, но я работал в долине, много еще работы. Вы
там, правда, как я слышал, на юге и на востоке тоже не дремали, хорошо
поработали, очень даже хорошо.
И Древень похвалил их, обстоятельно перечислив все происшествия: он,
оказывается, обо всем знал. Наконец он замолк и долго смотрел на Гэндальфа.
-- Ну, ну, -- сказал он, -- говорил же я, что ты из магов маг. Славно
ты потрудился -- и под конец одолел Врага. Теперь-то куда едешь? И сюда с
чем заглянул?
-- Заглянул посмотреть, что ты поделываешь, друг мой -- сказал
Гэндальф, -- и еще затем, чтобы вас поблагодарить. Без вас бы нам не
справиться.
-- Кгум, ну что же, оно, пожалуй, верно, -- подтвердил Древень, --
онты, и то сказать, лицом в грязь не ударили. Насчет этого, кгум,
древоубийцы, который торчал здесь в башне, -- само собой. Тут ведь еще
набежали, числа им не было, бурарум, эти, как их,
подлоглазые-косорукие-криво-ногие-жесткосердные-озверелые-непотребные-кровожадные,
моримайте-синкахонда, кгум, ну, вы народ торопливый, а их длинное имя
выросло за долгие годы мучений, какие мы претерпели от этих, по-вашему,
просто мерзостных орков; так вот, пришли они из-за Реки, и с севера, и
отовсюду вокруг Лаурелиндоренана, туда-то они не могли, слава Вышним,
пробраться.
И он поклонился Владыке и Владычице Лориэна.
-- Вот, значит, они, гнусь такая, очень удивились, что мы здесь, они
про нас даже и не слышали, хотя про нас и всякий хороший народ тоже не
слышал. А эти нас едва ли запомнят, живых-то немного осталось, а какие
остались, те потонули в Реке -- большей частью. Но вам-то повезло, потому
что, не будь нас здесь, степной царь-конунг недалеко бы уехал, а уехал бы --
возвращаться было бы некуда.
-- Что другое, а это мы знаем, -- сказал Арагорн, -- и никогда не
забудем этого ни в Минас-Тирите, ни в Эдорасе.
- Ну, никогда -- это слово длинное даже для меня, -- отозвался Древень.
-- Ты хочешь сказать -- до тех пор, покуда пребудут ваши царства, но жизнь
онтов куда дольше.
-- Начинается новая жизнь, -- сказал Гэндальф, -- теперь и такое может
случиться, что царства людские переживут тебя, друг мой Фангорн. Ты мне
лучше вот что скажи: помнишь, о чем я тебя просил? Саруман-то что? Ортханк
ему не надоел? Вряд ли ему нравится глядеть из окон, что ты тут устраиваешь.
Древен ь хитро посмотрел на Гэндальфа; очень уж хитро, как показалось
Мерри.
-- Ага! -- сказал он. -- Я как раз и думаю -- может, ты спросишь. Не
надоел ли ему Ортханк? Еще как надоел, но не столько Ортханк, сколько мой
голос. Кгу-умм! уж я его усовещивал -- может, и длинно, если судить
по-вашему.
-- Как же он терпел? Ты, что ли, сам заходил в Ортханк? -- спросил
Гэндальф.
-- Я-то? Кгу-ум, нет уж, я в Ортханк не заходил, -- отозвался Древень.
-- Это он подходил к окну и слушал, откуда же ему еще было набраться
новостей, хотя новости ему очень не нравились. Он их слушал в оба уха, и уж
я позаботился, чтобы он все услышал. И прибавил к новостям много такого, что
ему полезно послушать. Он чуть не на стену лез. Торопыга, что говорить.
Оттого и сгинул.
-- Я вот замечаю, друг мой Фангорн, что ты говоришь как бы невзначай в
прошедшем времени: "слушал, лез, сгинул". Это как? Он что, умер?
-- Да вроде бы пока что не умер, -- сказал Древень. -- Только вот нет
его. Ну да, уже семь дней, как нет. Я его выпустил. От него мало что
осталось, когда он уходил, а уж от этого его гаденыша -- едва одна тень. Ты
мне вот что, ты не говори мне, Гэндальф, что я, мол, обещался его стеречь.
Обещал-то я обещал, но с тех пор мало ли что случилось. Он у меня до поры и
сидел, чтобы чего не натворил. Ты-то лучше меня знаешь, что я пуще всего не
люблю держать всякую живность взаперти, а нет надобности -- так и не надо.
Пускай себе змея ползает, коли в клыках у нее нет яду!
-- Да, это ты, пожалуй, прав, -- сказал Гэндальф, -- только у этой
змеи, боюсь, яд остался. Голос у него ядовитый, и ты, Древень, какой ни на
есть мудрый, а поддался на его уговоры, он ведь знает, как тебе польстить.
Ладно уж, нет его, с тем и пошел он к лешему. Только вот башня-то Ортханка
все-таки принадлежит князю. Ну разве что она ему покамест не понадобится.
-- Это мы посмотрим, -- сказал Арагорн, -- пусть онты и дальше здесь
распоряжаются, лишь бы глядели за Ортханком: сюда никто не войдет?
-- Заперта башня, -- сказал Древень. -- Я велел Саруману ее запереть и
отдать мне ключи. Они у Скоростеня.
Скоростень склонился, точно дерево под ветром, и вручил Арагорну два
черных узорчатых ключа на стальном кольце.
-- Еще раз тебе, спасибо, -- сказал Арагорн, -- и до свидания. Лес твой
пусть растет мирно и пышно. А когда зарастет равнина, хватит тебе места к
западу от гор, где ты, бывало, бродил.
Древень опечалился.
-- Леса-то вырастут, -- сказал он. -- Вырастут, разрастутся. А онты --
нет. Где у нас малыши?
-- Зато ищи теперь за своими пределами, -- сказал Арагорн.- Ведь края
на востоке открыты, теперь тебе никто не мешает.
Но Древень грустно покачал головой.
-- Далеконько туда идти, в незнакомые края, -- сказал он. -- И уж очень
там много людей развелось! Заговорился я, правда, простите! Может, вы
отдохнете, побудете у нас? Через Фангорн можно поехать -- путь-то короче. И
он поглядел на Келеборна и Галадриэль. Но, кроме Леголаса, все торопились
домой -- на юг или на запад.
-- Ладно, Гимли, пошли! -- сказал Леголас. -- С позволенья самого
Фангорна я таки навещу все здешние низины и погляжу на деревья, каких нигде
больше нет в Средиземье. И ты, Гимли, никуда не денешься, уговор дороже
денег: сперва напрямик через Фангорн в Лихолесье, а там и до вас рукой
подать
Гимли согласился, хотя, похоже, без всякой радости.
-- Ну, вот и конец нашему содружеству Хранителей! -- сказал Арагорн. --
И все же надеюсь, что вы не замедлите вернуться в наши края -- и вернетесь с
великой подмогой -- Вернемся, ежели нас отпустят, -- сказал Гимли. --
Прощайте, стало быть, милые мои хоббиты! Сделайте одолжение, Возвращайтесь
домой целы и невредимы, а то что же мне из-за вас беспокоиться! Будет вам
весточка, будьте уверены, да еще, глядишь, и увидимся; боюсь только, не все
соберемся.
Древень попрощался со всеми поочередно и трижды поклонился Келеборну и
Галадриэли -- неторопливо поклонился и очень уважительно.
-- Давно уж, давненько мы не виделись, стволы и камни не упомнят. Да
уж, -- сказал он, -- а ванимар, ванималион ностари! Оно вроде бы и грустно,
что только под конец привелось свидеться. Да, весь мир нынче меняется: вода
не та, земля другая да и воздух какой-то не такой. Ну ладно, повидались
все-таки напоследок, а больше-то, наверно, и не увидимся.
-- Пожалуй что и так, о Старейший, -- отозвался Келеборн.
Но Галадриэль сказала:
-- Нет, в теперешнем Средиземье мы не увидимся, пока не всплывут из
морской пучины затонувшие земли Белерианда. А тогда, может статься, и
встретим новую весну в ивняках Тасаринена. До нескорого свидания!
Мерри и Пин прощались со старым онтом последними, и он повеселел, глядя
на них.
-- Ну что, резвые мои малыши, -- пророкотал он, -- а не испить ли нам с
вами водицы на дорожку?
-- Мы с удовольствием, -- в один голос сказали они, и Древень повел их
в древесную сень, где стояла большая каменная корчага; он с краями наполнил
три кубка, и хоббиты не спеша пили; пил и онт, не сводя с них огромных
таинственных глаз.
-- Вот, пожалуй, с вас и хватит, -- лукаво заметил он. -- Ишь ведь как
выросли с прошлого-то раза!
Они рассмеялись и осушили кубки.
-- Ладно, пока прощайте, -- сказал Древень. -- И если дойдет до вас
какая молва про онтиц -- пришлите мне весточку.
Он помахал всем своей ручищей и скрылся среди деревьев.
Теперь они поехали быстрее, направляясь к Вратам Ристании, и
распрощались с Арагорном близ того места, где Пин сунул нос в ортханкский
палантир. Хоббиты приуныли: сколько довелось им пройти с Арагорном, из
скольких бед он их выручил!
-- Эх, нам бы теперь палантир, чтоб видеться и разговаривать с далекими
друзьями! -- вздохнул Пин.
-- Для этого годится только один, -- сказал Арагорн. -- в зрячем камне
Минас-Тирита ты ничего не углядишь, а что увидишь -- не поймешь. Ортханкский
же палантир нужен Государю, чтобы озирать свои владения и не терять из виду
своих подданных. Ты, кстати, не забывай, Перегрин Крол, что ты - гондорский
витязь. Даю тебе бессрочный отпуск, но в любой день могу снова призвать тебя
в строй. И помните, дорогие мои друзья-хоббиты, что северные земли тоже мне
подвластны и что раньше или позже я туда наведаюсь.
Затем Арагорн простился с Келеборном и Галадриэлью; и Владычица сказала
ему:
-- Эльфийский Берилл, мрак рассеялся, и все надежды твои сбылись. Живи
же счастливо!
- Прощай, родич! -- сказал Келеборн. -- Да не постигнет тебя моя
судьба, да пребудет царство твое в целости и сохранности!
Час был вечерний, и когда они, отъехав с милю, обернулись, то увидели
Государя Элессара и его витязей в лучах закатного солнца: червонным золотом
сверкали сбруи и пламенела белая мантия Арагорна; он воздел руку, и ярким
прощальным блеском вспыхнул зеленый берилл.
Вслед за излучиной Изена они свернули на запад и выехали через Врата
Ристании в Дунланд, на Сирые Равнины. Дунландцы разбегались и прятались при
виде эльфов, хотя эльфы сюда забредали редко. Путники же на туземцев
внимания не, обращали: напасть не осмелятся, а припасов у них было вдосталь.
Ехали они снова не спеша, разбивали шатры когда и где вздумается.
На шестой день после разлуки с Арагорном проезжали редколесье у
западных подножий Мглистых гор. К закату выехали на опушку -- и нагнали
старика с посохом, в грязновато-былых, не то серых лохмотьях; за ним тащился
другой нищебород, стеная и причитая.
---Да это ты, Саруман! -- сказал Гэндальф. -- Куда путь держишь?
-- Тебе-то что? -- отозвался тот. -- Хочешь, как прежде, мне указывать,
не нарадовался моей беде?
-- Ответы сам знаешь, -- сказал Гэндальф. -- И указывать тебе не хочу,
и беде твоей не радуюсь. Близится конец моим заботам: нынче обо всем печется
Государь. Дождался бы ты его в Ортханке -- удостоверился бы в его мудрости и
милосердии.
-- Хорошо хоть успел уйти вовремя, -- сказал Саруман, -- пусть
подавится своей мудростью и милосердием. Так и быть, отвечу на твой вопрос:
я выбираюсь из его государства.
-- И опять ты избрал неверный путь, -- заметил Гэндальф. -- Эдак ты
никуда не выберешься. Значит, помощь нашу ты отвергаешь? Ибо она тебе
предлагается.
-- Помощь? Мне? -- процедил Саруман. -- Нет уж, чем так улыбаться, ты
лучше скалься. И Владычице я не верю: она всегда ненавидела меня и строила
козни тебе на пользу. Да и сейчас, наверно, повела вас этим путем, чтобы
полюбоваться на мое унижение. Знал бы я, что вы за мной гонитесь, не
пришлось бы вам злорадствовать.
-- Саруман, -- сказала Галадриэль, -- есть у нас дела и заботы
поважнее, чем гоняться за тобой. Тебе просто-напросто повезло: в последний
раз осенила тебя удача.
-- Если и точно в последний, то я этому рад, -- отозвался Саруман, --
больше, стало быть, не осенит, вот и спасибо. Мои удачи все позади, а ваших
мне не надо. Да и так ли уж вы удачливы? -- И глаза его злобно засветились.
-- Езжайте, езжайте! -- напутствовал он. -- Я недаром был книжником столько
долгих веков. Вы обречены, вы своими руками погубили себя. В скитаньях я
буду тешиться мыслью, что, разрушив мой дом, вы низвергли свой собственный.
И что же это будет за корабль, который унесет вас в безбрежный океан? --
ядовито спросил он. -- Это будет серый корабль, полный призраков. -- И он
разразился скрипучим, зловещим смехом. -- Вставай, дурак! -- крикнул он
своему спутнику, который съежившись сидел на земле, и ударил его посохом. --
Пошевеливайся! Нам с этой знатью не по пути, придется сворачивать. Живей, а
то ни корки хлеба не дам на ужин!
Сгорбленный нищий с кряхтеньем поднялся на ноги, хныча:
-- Бедный, бедный старый Грима! Бьют его и ругают, ругают и бьют. Да
будь он проклят! Ох, как же мне уйти от него!
-- Уходи -- и все тут! -- сказал Гэндальф.
Но Гнилоуст вскинул на Гэндальфа выцветшие глаза, вздрогнул от ужаса и
заковылял вслед за Саруманом. Возле хоббитов Саруман остановился и
ненавистно поглядел на них; те глядели жалостливо.
-- Ах, и мелюзга тоже явилась потешаться над нищим!-- сказал он.-- А
может, милостыньку подадите? Вон какие вы сытенькие, разодетые, все-то у вас
есть, и отменного табачку небось тоже хватает. Знаем, знаем, откуда он у
вас. Отсыпьте щепотку бедняге нищеброду, а?
-- Я бы с радостью, но у меня нет, -- сказал Фродо.
-- Погоди-ка, -- сказал Мерри, -- у меня немного осталось, возьми вот.
-- Он спешился, пошарил в седельной сумке, протянул Саруману кожаный кисет.
-- Сколько там есть, все твое. Кури на здоровье -- это с развалин Изенгарда!
--Мой это, мой табак, за него уплачено с лихвой! -- воскликнул Саруман,
хватая кисет. -- Всего лишь подачка-- уж вы там, конечно, награбились
всласть. Что ж, спасибо и на том: вор, как говорится, на возврат не тороват.
Поделом же вам будет, когда в Южном уделе вы увидите то, что увидите! Да
поразит ваши земли табачный недород на многие годы!
-- Спасибо на добром слове! -- сказал Мерри. -- Только уж тогда изволь
вернуть кисет, он не твой, я протаскал его за тридевять земель. Пересыпь
зелье в свою тряпицу!
-- Вор на вора наскочил, -- сказал Саруман, повернулся спиной к Мерри,
пнул Гнилоуста и направился в лес.
-- Ничего себе! -- сказал Пин. -- Оказывается, мы же и воры! А что нас
подстерегли, изувечили и протащили по всей Ристании -- это как?
-- Да-а! -- заметил Сэм. -- Уплачено, он сказал. С какой это лихвой,
хотел бы я знать? И совсем уж мне не по нутру его обещанье насчет Южного
удела. Ох, пора нам возвращаться.
-- Еще бы не пора, -- сказал Фродо. -- Однако ж не раньше, чем
повидаемся с Бильбо. Будь что будет, а я все-таки сперва съезжу в Раздол.
-- И правильно сделаешь, -- сказал Гэндальф. -- Да, а Саруман, похоже,
увы, уж ни на что доброе не годится: сгнил на корню. Только, боюсь, Древень
ошибся: как-нибудь напакостить он еще вполне в силах.
На другой день выехали на безлюдные, пышно заросшие долины северного
Дунланда. Подступил сентябрь: дни золотились, серебрились ночи, и засверкала
перед ними река Лебедянь у старинной переправы к востоку от водопадов,
обрушивавших поток в низины. Далеко на западе сквозь дымку виднелись заводи
и островки; река вилась, вилась и сливалась с Сероструем -- там, в
необъятных зарослях камыша, гнездились лебединые стаи.
Они заночевали на невысоком холме; просиял рассвет, и взорам их
открылась отуманенная Остранна, а на востоке утреннее солнце озарило
заоблачные вершины Карадраса, Келебдора и Фануиндхола. Неподалеку были
Ворота Мории.
Здесь они задержались на неделю, растягивая еще одно печальное
расставание: Келеборну и Галадриэли со свитой пора было сворачивать на
восток, к Багровым Воротам, Черноречному Каскаду и Серебрянке -- в Лориэн.
Они возвращались западным, кружным путем, чтобы наговориться с Гэндальфом и
Элрондом, и казалось, не будет конца их беседе. Хоббиты видели десятый сон,
а они сидели под звездным небом и вспоминали минувшие века, былые радости и
невзгоды или же обсуждали грядущее. Если бы случился тут путник, он бы
ничего не увидел и не услышал: разве что заметил бы серые изваянья,
памятники былых времен, затерянные в необитаемой земле. Ибо они были
недвижны и безмолвны, не отягощенные словами думы их сливались воедино, и
глаза то излучали, то отражали тихое сиянье.
Но наконец все было сказано, и они снова расстались -- до той недалекой
поры, как выпадет срок Трех Эльфийских Колец. Владыки Лориэна и свита их в
серых плащах поехали к горному склону, мешаясь с тенями, исчезая среди
камней. Остальные же, чей путь лежал в Раздол, сидели на холме и смотрели им
вслед -- в густеющем тумане вспыхнула звезда, и мгла сомкнулась, Фродо
понял: это Галадриэль помахала рукой им на прощанье.
Сэм отвернулся и вздохнул:
-- Эх, кабы еще разок побывать в Лориэне!
Долго ли, коротко ли, но однажды вечером взъехали они на вересковое
всхолмье -- и вдруг, как всегда неожиданно, увидели далеко внизу, в долине,
светящийся дворец Элронда. Они спустились, проехали по мосту к воротам -- и
дворец засиял, и зазвенели приветственные песни. Прежде всего, не поевши, не
умывшись и даже не сняв плащей, хоббиты кинулись искать Бильбо -- и нашли
его в собственной комнатушке, замусоренной бумажным хламом, обломками перьев
и огрызками карандашей. Сам он сидел в сторонке, в кресле у пылающего
камина. Он был старый-престарый, очень спокойный и сонный.
Когда они ввалились, Бильбо поднял голову и приоткрыл глаза.
-- А, привет, привет! -- сказал он. -- Уже вернулись? Между прочим,
завтра мой день рождения. Здорово вы подгадали! А знаете ли, что мне стукнет
сто двадцать девять? Ежели еще годок протяну, сравняюсь со Старым Кролом.
Хорошо бы обставить его, ну, поживем -- увидим.
Отпраздновали день рождения, и четверо хоббитов до поры до времени
остались в Раздоле. День за днем просиживали они в комнатушке Бильбо, откуда
он спускался лишь ради трапезы. На этот счет он был точен как часы: сон
слетал с него мгновенно. Рассевшись у камина, они по очереди повествовали
ему о своих странствиях и приключениях. Оперва он притворялся, будто
записывает, но то и дело начинал клевать носом, а очнувшись, говорил:
-- Ну и чудеса! Даже не верится! Про что бишь вы рассказывали?
Они припоминали, на каком месте он заснул, и рассказ повторялся. Не
пришлось повторять только рассказ о коронации и свадьбе Арагорна: это он
выслушал, не смыкая глаз.
-- Ну, меня, конечно, чуть не силком тащили на эту свадьбу, -- сказал
он. -- И я ее давно дожидался. Но как нарочно -- впору выезжать, а тут дела,
дела, бросай все, поди укладывайся, нет уж.
Прошло недели две, Фродо, взглянув поутру в окошко, увидел, что ночью
был мороз: паутинки осеребрились. Стало быть, время ехать, надо прощаться с
Бильбо. После дивного, невиданного лета наступила тихая и ясная осень, но в
октябре все равно хлынут дожди и задуют ветры. А от Раздела до Хоббитании
путь не близкий. Да и не в погоде, конечно, было дело: просто он вдруг
почуял, что больше медлить никак нельзя. Сэм тоже растревожился, как раз
накануне он сказал:
-- Вот ведь, сударь, где мы только не побывали, всякого навидались, а
здесь все равно какое-то главное, что ли, место. Тут всего, понимаете, есть
понемногу: и тебе Хоббитания, и Златолесье, и Гондор с княжескими дворцами,
гостиницами, лугами, полями и горами -- словом, чего душа пожелает. И
все-таки не пора ли нам отсюда, а? По правде говоря, Жихарь мой у меня, хоть
ты что, из головы нейдет.
-- Да, Сэм, всего-всего здесь есть понемногу, только нет Моря, --
отвечал Фродо и повторил про себя: "Только Моря нет".
В тот день Фродо переговорил с Элрондом, и решено было, что они
отправятся в путь наутро. И Гэндальф сказал, им на радость:
-- Поеду-ка я с вами, хотя бы до Пригорья: мне с Наркиссом надо
повидаться.
На ночь глядя они пошли прощаться с Бильбо.
-- Ну, раз надо, так надо, -- сказал он. -- Жаль, конечно: тоскливо мне
будет без вас, я уж привык, что вы тут неподалеку. Но что-то меня все время
в сон клонит.
И он подарил Фродо свою мифрильную кольчугу и Терн, забыв, что он их
давно уж ему подарил, а потом отдал ему на придачу три книги преданий и
песен, плод многолетнего труда; листы были тесно исписаны его мелким
почерком, и на малиновых обложках красовались ярлыки: "Перевод с эльфийского
Б.Т.". Сэму он вручил мешочек с золотом.
-- Едва ли не все, что осталось из-под Смога, -- сказал он. -- Коли
жениться надумаешь -- вот оно и кстати.
Сэм покраснел.
-- А вам, голубчикам, мне подарить нечего, -- обратился Бильбо к Мерри
и Пину. -- Примите-ка в подарок добрый совет.