Толкиен Джон Рональд Руэл. Властелин Колец

Они шатали, трясли, дробили, колотили, молотили - бум-бам, тррах-кррах,
- и через пять минут эти огромные ворота валялись, где сейчас; а стены они
рассыпали, как кролики роют песок. Не знаю уж, что там подумал Саруман,
понял ли он, какая напасть на него свалилась; но надумать он ничегошеньки не
надумал. Нынче он и маг-то, видно, так себе, плохонький, но волшебство
побоку, просто кишка тонка, а для храбрости ему нужны рабы в ошейниках и
колеса на ремнях, извините, конечно, за красивое выражение. Да уж, не то что
старина Гэндальф. Саруман небось потому и прославился, что всех облапошил,
запершись в Изенгарде.
- Нет, - возразил Арагорн. - Когда-то он был достоин своей громкой
славы. Велики были его познания, победительна сметка, на диво искусны руки,
а главное, он имел власть над чужими умами: мудрых он уговаривал, тех, кто
поглупей, запугивал. И эту власть он сохранил: во всем Средиземье немногие
устоят или поставят на своем, побеседовав с Саруманом, и это даже теперь,
после его поражения. Гэндальф, Элронд, пожалуй, Галадриэль, а кто еще - не
знаю, даром что козни его и злодейства очевидны и несомненны.
- Онты - они устоят, - сказал Пин. - Однажды ему их удалось объехать на
кривой, другой раз не удастся. Да он про них мало что понимает и очень
ошибся, исключивши их из расчетов. В его замыслах им места нет, а
передумывать уж теперь поздно, когда они сами за ум взялись. Словом, онты
пошли на приступ, остатки изенгардского гарнизона разбежались кто куда и,
точно крысы, полезли изо всех дыр. Людей онты отловили, выспросили и
отпустили; из здесь вылезло дюжины две-три, не больше. А вот из орков,
крупных и мелких, вряд ли кто спасся. От онтов - может быть, но от гворнов -
никак, а они тогда не все еще покинули долину, Изенгард был наглухо оцеплен.
Так вот, когда онты развалили и искрошили южные стены, а гарнизона и
след простыл, откуда-то выскочил и сам Саруман. Он, верно, ошивался у ворот,
провожал свое достославное воинство. Поначалу он ловко укрывался, и его не
заметили. Но тучи разогнало, звезды засияли; словом, для онтов стало светло,
как днем, и вдруг слышу - Скоростень кричит: "Древогуб, древогуб!" Он по
натуре тихий и ласковый, Скоростень, но тем страшнее ненавидит Сарумана -
его самые любимые рябины погибли под оркскими топорами. Он спрыгнул со стены
у внутренних ворот и помчался по дороге к Ортханку: они, когда надо, быстрее
ветра. Серенькая фигурка перебегала от столба к столбу и уже была у башенной
лестницы, но еще чуть-чуть - и Скоростень сцапал бы и придушил его возле
самых дверей.
Забравшись в Ортханк, Саруман тут же запустил на полную катушку все
свои прохиндейские машины; а в стенах Изенгарда уже набралось порядком онтов
- одних призвал своим криком Скоростень, другие вломились с востока и севера
- расхаживали и крушили что ни попадя. И вдруг скважины и шахты повсюду
стали изрыгать огонь и вонючий дым. Кого обожгло, кого опалило. Один
высокий, красивый онт - Буковец, кажется, его звали - попал в струю жидкого
огня и загорелся, как факел: ужас несусветный!
Вот когда они впрямь рассвирепели. Я по глупости думал, что они и так
уже здорово сердитые; но тут такое поднялось! Они трубили, гудели, голосили
- от одного этого шума камни стали сами трескаться и осыпаться. Мы с Мерри
забились поглубже в какие-то щели, заткнув уши плащами.
Точно смерч обрушился на Изенгард: онты выдергивали столбы, засыпали
шахты валунами и щебнем; обломки скал летали кругом, как листья, взметенные
вихрем. И посреди этого бушующего урагана незыблемо и невозмутимо высилась
башня Ортханка: ни малейшего вреда не причинял ей град каменьев и железок,
взлетавших на сотни футов.
Спасибо, Древень головы не потерял; его, кстати, по счастью, даже не
обожгло. Похоже было, что онты, того и гляди, угробят самих себя, а Саруман
улизнет в суматохе каким-нибудь тайным подземным ходом. Они с разгону, как
на стену лезли, кидались на черную гладкую башню - и без толку, разумеется.
Тут, видно, постарались чародеи почище Сарумана. Ни щелочки в камне не
сделали онты, только сами расшиблись и поранились.
Тогда Древень вышел за кольцо стен и затрубил так громко, что перекрыл
голосом дикий шум и грохот. Вдруг наступило мертвое молчанье, и из верхнего
окна башни донесся злорадный, пронзительный, леденящий хохот. Чудно он
подействовал на онтов. Только что они были сами не свои от ярости - и вмиг
стали угрюмые, холодные и спокойные. Собрались они в круг возле Древня: тот
держал к ним речь, а они молча, неподвижно внимали. Говорил он на их языке;
я так понял, что разъяснял им свой план, который был у него готов заранее, а
может, и давным-давно. Потом они словно растворились в серой темени; как раз
уже начинало светать.
С башни они, конечно, глаз не спускали, но дозорные притаились где-то в
тени, невидимые и неслышные. Другие все ушли на север и как в воду канули, а
мы остались сами по себе. Денек выдался мрачный; мы бродили, осматривались и
хоронились, как умели, от всевидящих и зловещих окон Ортханка. Искали мы
хоть чего-нибудь поесть, ничего не находили, присаживались отдохнуть в
укромном местечке и заглушали голод разговорами о том, каково-то воюют на
юге, в Ристании, и как нынче дышится прочим разнесчастным Хранителям. Время
от времени доносилось, будто с каменоломни, гулкое громыханье, и глухо
рушились глыбы, раскатывая эхо в горах.
Под вечер мы отправились взглянуть, что там такое делается. Угрюмый лес
гворнов вырос у края долины; другой подступил с северо-востока к
изенгардскому кольцу. Подойти ближе мы не отважились, только послушали
издали треск, грохот и шумы стройки. Онты и гворны копали пруды и канавы,
возводили дамбы: скапливали воды Изена, родников, ручьев и речушек. Мы им
мешать не стали.
В сумерках Древень явился к воротам. Он уехал, гудел и, кажется, был
доволен. Вытянул свои длиннющие руки, размял ноги и продышался. Я спросил
его, уж не устал ли он.
"Устал? - повторил он. - Не устал ли я? М-да, нет, не устал: так, разве
что заскорузнул. Сейчас бы испить как следует водицы из Онтавы. А вот
поработали мы на славу: перебросали камней и разворотили земли больше, чем
лет эдак за сто. Зато, почитай что, и кончили дело. Вы ночью-то держитесь
подальше от ворот и от этого, как его, туннеля! Вода оттуда хлынет -
поначалу гнилая, мутная, пока не вымоет все пакости Сарумана, а уж потом
Изен прикатит чистые, свежие воды" Он еще немного постоял, ковыряя стену и
так себе, для развлечения, обрушивая стопудовые обломки.
Мы принялись выбирать место, где бы это поспокойней улечься и
вздремнуть, но тут пошли диковинные дела. Раздался стук копыт: всадник
мчался по дороге. Мы с Мерри залегли, а Древень укрылся в тени под аркой.
Выскочил огромный конь, точно серебро заблистало. Темно уже было, но я
разглядел лицо всадника: оно как будто светилось, и он был в белом
облачении. Я сел и уставился на него разиня рот. Хотел позвать, да язык не
слушался.
Но звать не понадобилось. Он стал рядом и глядел на нас. "Гэндальф!" -
выговорил я наконец едва слышным шепотом. Вы думаете, он сказал: "Ах, Пин,
привет! Какая приятная встреча!"? Как бы не так! Он гаркнул: "Вставай,
лодырь-бездельник Крол! Куда, разрази вас гром, подевался в этой каше
Древень? Мне он сейчас же нужен. Сыщи его, да поживее!"
Древень заслышал его голос и вышел на свет: вот встретились так
встретились! Меня, главное, поразило, что им хоть бы что. Гэндальф наверняка
здесь и искал Древня, а тот, поди, затем и торчал у ворот, чтобы его
встретить. А я-то старику рассказывал-разливался про Морию и тому подобное.
Помнится, правда, он странным глазом на меня при этом глядел. Только и
остается думать, что он то ли виделся с Гэндальфом, то ли что о нем
прослышал, да не торопился рассказывать. У него первое дело: "Спешить не
надо: поспешишь - людей насмешишь"; но спеши не спеши, а эльфы и те за
Гэндальфом не поспеют.
"Кгум! Вот и ты, Гэндальф! - проговорил Древень. - Ты как раз вовремя
явился. Вода, деревья, камни, скалы - это мне все под силу; а тут засел маг,
и я не знаю, как быть".
"Вот что, Древень, - сказал Гэндальф. - Мне, понимаешь ли, нужна твоя
помощь. Ты и так много сделал, но этого мало. Мне надо как-то разобраться с
десятком тысяч орков".
Потом они оба куда-то ушли совещаться, чтоб без помех. Наверняка
совещание это Древень счел поспешным и торопливым - да Гэндальф и правда
очень торопился, он говорил на ходу, потом уж их слышно не стало. Минут, что
ли, десять просовещались, самое большее - четверть часа. Потом Гэндальф
вернулся - и, видно, отлегло у него от сердца, даже повеселел и сказал,
спасибо, что рад нас видеть.
"Слушай, Гэндальф, - воскликнул я, - ты где вообще-то был? Ты остальных
наших видел?"
"Где был, там меня уж нет, - отвечал он на гэндальфовский манер. - Да,
кое-кого из остальных видел. Но с новостями подождем. Ночь опасная, медлить
нельзя, мне еще скакать и скакать. Но с рассветом, может быть, просветлеет;
увидимся - поговорим. Берегите себя и от Ортханка держитесь подальше. А пока
- прощайте!"
Древень очень задумчиво проводил Гэндальфа глазами. Он, видимо, многое
враз узнал и теперь медленно переваривал. Поглядел он на нас и говорит: "Хм,
да вы, оказывается, не такие уж и торопыги. Рассказали куда меньше, чем
могли, и ровно столько, сколько следовало. Н-да, целый ворох новостей, и
никуда от них не денешься! Вот тебе, Древень, и еще куча дел!"
Мы из него все ж таки кое-что вытянули - и новостям не порадовались.
Огорчались мы, правда, только из-за вас троих, а про Фродо с Сэмом и беднягу
Боромира и думать забыли. Оказывается, вам предстояла великая битва, и почем
еще было знать, уцелеете вы или нет.
"Гворны помогут", - сказал Древень. Потом он ушел и появился только
нынче утром.
- Муторная была ночь, - продолжал Мерри. - Мы кое-как пристроились на
высокой груде камней, а кругом все заволокло: мгла колыхалась над нами
огромным одеялом. Парило, слышались шорохи, трески, удалялось медленное
бормотанье. Не иначе, сотня-другая гворнов отправилась на подмогу своим.
Потом с юга донесся страшный громовой раскат, над Ристанией замелькали
молнии, на миг выхватывая из темноты далекие черно-белые вершины. У нас в
горах тоже гром грохотал, и долина полнилась эхом, но совсем по-другому, не
похоже на отзвуки битвы.
После полуночи онты разобрали свои запруды и затопили Изенгард через
северный пролом. Гворны ушли, их темень рассеялась, и гром понемногу стих
вдалеке. Луна спустилась к западному хребту.
А по Изенгарду расползались потоки, повсюду вскипали колдобины, черный
паводок бурлил в лунном свете. Вода впивалась воронками в сарумановские
шахты и скважины, оттуда вырывались столбы пара; свист, шипение, дым валил
клубами. Вспыхивали разрывы. Длинный сгусток тумана змея змеей оплел
Ортханк; он стал будто снежный пик, огнисто-рдяный внизу и лунно-зеленый
сверху. А вода все прибывала; Изенгард кипел, точно кастрюля супа на огне.
- Прошлой ночью Нан Курунир изрыгнул нам навстречу мутное облако дыма,
- сказал Арагорн. - Мы опасались, не Саруман ли это измыслил какое-нибудь
новое злодейство.
- Ну да, Саруман! - фыркнул Пин. - Ему уж стало не до смеха: он, поди,
задыхался в собственном смраде. Ко вчерашнему утру онтские воды затопили все
хитрые провалы, и расстелился плотный вонючий туман. Мы в ту самую караульню
и сбежали - и натерпелись там страху. Вода прибывала; по туннелю мчалась
река - того и гляди, захлестнет, и поминай как звали. Мы уж думали: все,
сгинем, как орки в норе; нашлась, спасибо, винтовая лесенка из кладовой,
вывела поверх арки. Там мы уселись на камушке над паводком и глядели на
великую изенгардскую лужу. Онты подбавляли и подбавляли воды, чтобы загасить
все огни и залить все подземные пещеры. Туман прибывал, густел - и склубился
в огромный гриб, с милю, не меньше, высотой. Вечером над восточным взгорьем
опрокинулась исполинская радуга, и такой потом хлынул грязный ливень, что и
заката видно не было. А в общем было довольно тихо, только где-то вдали
тоскливо подвывали волки. Ночью онты остановили наводнение и пустили Изен по
старому руслу. Тем все покамест и кончилось.
- И вода стала опадать. Небось там в пещерах есть нижние подвальные
ярусы. Вот уж не завидую Саруману: из любого окна, смотри не смотри, ничего
путного не увидишь, одна грязь да гадость. Мы тоже взгрустнули - кругом ни
души, ни тебе онта, и новостей никаких. Так мы и проторчали всю ночь над
аркою без сна, в холоде и сырости. Казалось, вот-вот что-нибудь такое
приключится: Саруман-то в башне сидит! Ночью и впрямь поднялся шум, будто
ветер свищет в долине. Вроде бы онты и те гворны, что уходили, вернулись
назад, но куда они подевались, даже не спрашивайте - не знаю, и все тут.
Промозглым туманным утром спустились мы вниз, огляделись, а кругом опять
никогошеньки. Ну вот, пожалуй, и нечего больше рассказывать. После всей этой
катавасии нынче тише тихого. А раз Гэндальф приехал, он и вообще порядок
наведет. Эх, соснуть бы сейчас!
Помолчали. Гимли выколотил и заново набил трубку.
- Мне вот что еще интересно, - сказал он, запаливши трут и затянувшись,
- про Гнилоуста. Ты сказал Теодену, что он в башне с Саруманом. Как он туда
попал?
- Забыл рассказать, - спохватился Пин. - Нынче утром он пожаловал.
Только это мы разожги очаг, немного позавтракали - глядь, ан Древень тут как
тут. Слышим: гудит, топочет и нас кличет.
"А, - говорит, - вот и вы, ребятки, ну как, не скучаете? А у меня для
вас, - говорит, - новости. Гворны возвратились. Там, в Ристании, все хорошо
и даже очень не худо! - смеется и хлопает лапищами по ляжкам. - Покончено, -
говорит, - с изенгардскими орками-древорубами. К нам сюда с юга едут и
скоренько будут здесь - кое с кем вы, пожалуй, не прочь будете свидеться!"
Только он это сказал, как раздался цокот копыт. Мы кинулись к воротам,
я глаза растопырил, жду Гэндальфа с Бродяжником во главе победного воинства,
но не тут-то было! Из тумана выехал всадник на заморенном коне и виду
довольно-таки неприглядного. А за ним - никого. Выехал он из тумана, увидел,
что здесь творится, разинул рот и аж позеленел от изумления. Совсем
растерялся, сперва даже нас не заметил. А когда заметил, вскрикнул и вздыбил
коня, но Древень шагнул раз-другой, протянул свою длинную руку и вынул его
из седла. Конь метнулся и умчался, а его Древень отпустил, и он сразу хлоп
на брюхо. Ползает и говорит: "Я, - говорит, - Грима, приближенный советник
конунга, меня, - говорит, - Теоден послал к Саруману с неотложными вестями.
Все, - говорит, - испугались ехать, кругом ведь гады-орки рыщут, я один
вызвался. Ужас, - говорит, - что претерпел, до смерти устал, сутки голодаю.
За мной, - говорит, - волки гнались, я, - говорит, - к северу крюка дал".
Я примечаю, как он косится на Древня, и думаю: "Все врет". А Древень
посмотрел на него медленно-медленно: тот чуть в землю не вдавился. Потом
Древень говорит: "Кха, кхм, а я тебя давно поджидаю, сударь ты мой Гнилоуст.
- Тот совсем съежился и ждет, что дальше будет, а Древень-то: - Гэндальф уже
побывал здесь, я все про тебя знаю и знаю даже, куда тебя девать. Гэндальф
сказал, чтоб все крысы были в одной крысоловке: давай поспешай. Хозяин
Изенгарда теперь я, а Саруман сидит у себя в башне; ступай к нему, раз у
тебя такие неотложные вести".
"Пропусти меня, пропусти! - воскликнул Гнилоуст. - Я дорогу знаю".
"Раньше ты ее знал, это конечно, - сказал Древень. - Но теперь там
трудновато пройти. Впрочем, ступай посмотри!"
Гнилоуст поплелся под арку, мы шли за ним следом; миновал он туннель,
огляделся, увидел загаженную грязную топь между стенами и Ортханком и
попятился.
"Отпустите меня! - заныл он. - Отпустите! Вести мои запоздали!"
"Что правда, то правда, - сказал Древень. - Но тебе предстоит выбирать:
либо полезай в воду, либо оставайся со мной, подождем Гэндальфа и твоего
государя. Что тебе больше нравится?"
Тот как услышал о государе, задрожал и сунулся было в воду, но
отпрянул.
"Я не умею плавать!" - проскулил он.
"А там неглубоко, - сказал Древень. - Вода, правда, гнилая, но уж
тебя-то, Гнилоуста, она не осквернит. Ступай вперед!"
И несчастный подлец погрузился в жижу почти по горло; сначала брел
кое-как, потом схватился за бочонок, не то за доску. Древень проводил его.
"Добрался-таки, - сказал он, вернувшись. - А полз по ступеням и лязгал
зубами - ну крыса крысой. В башне сидят, как сидели: оттуда высунулась рука
и затащила его внутрь. Наверняка его встретили по заслугам. А я пойду
обмоюсь от этой гнуси. Если кому понадоблюсь, я на северной окраине, а то
здесь и воды-то чистой не сыщешь: ни тебе напиться, ни умыться, а онту без
этого никак нельзя. А вы, зайчатки, вот что: побудьте-ка у меня
привратниками. Тут ведь такие гости ожидаются - не кто-нибудь, а сам хозяин
ристанийских угодий! Вы уж его привечайте, как у вас положено. Едет он тем
более с победою: войско конунга одолело орков в кровавой битве. Нешто
простой лесной онт сообразит, как его надо чествовать? Вы-то небось лучше
нашего знаете людские словеса и обычаи. Много перебывало государей в зеленых
ристанийских степях, а я не то что языка их не знаю, а и самые имена
позабыл. Им, наверно, нужна будет людоеда`: позаботьтесь, поищите, чем не
стыдно угостить конунга". Ну, мы что могли, то сделали. Но хотел бы я
все-таки знать, кто этот Гнилоуст? Неужто он и правда был советником
конунга?
- Был, - подтвердил Арагорн. - А заодно шпионом Сарумана, его главным
соглядатаем в Ристании. Судьба его, впрочем, не пощадила: ему привелось
увидеть поверженным в прах то величие, которому он поклонялся, и пережить
крушение всех своих упований. Казалось бы, он довольно наказан, однако
худшее у него впереди.
- Да уж едва ли Древень запихал его в Ортханк по доброте душевной! -
сказал Мерри. - Очень он угрюмо посмеивался, когда пошел купаться и пить
водичку. Ну а мы принялись не покладая рук ворошить плавучий хлам да по
каморкам копаться. Нашли мы целых три незатопленные кладовки, и вдруг на
тебе - явились онты от Древня да и забрали все чуть не подчистую.
"Нам, - говорят, - нужна людоеда`, чтоб хватило на двадцать пять
человек". Так что, как видите, все поголовно подсчитаны, вы в том числе. Но
вы не огорчайтесь, что остались: мы себя не обидели, смею вас уверить. А
выпивки онты и вовсе никакой не взяли.
"Пить-то они что будут?" - говорю я им.
"Известно, что, - отвечают, - изенскую воду, она и для онтов, и для
людей вполне годится". Наверняка, впрочем, онты состряпали из родниковой
воды какой-нибудь свой напиток, и Гэндальф вернется с курчавой бородой.
Словом, они отвалили, а мы, вконец усталые и голодные, давай отдыхать и
кормиться. Внакладе-то мы не остались: усердствовали в поисках людоеды`, а
нашли такое, о чем и мечтать не смели. Пин притащил эти бочонки с клеймом
Громобоя, напыжился и говорит: "Поевши и подымить не грех". Ну вот и сказка
вся.
- Да, теперь все разъяснилось, - одобрил Гимли.
- Неясно одно, - задумчиво сказал Арагорн, - как хоббитское зелье
попало из Южного удела в Изенгард. Что-то я этого в толк не возьму. Положим,
в Изенгарде я прежде не бывал, но уж пустынные края между Хоббитанией и
Мустангримом исходил вдоль и поперек. Дороги там позаросли, места опасные,
товары не возят. Видно, были у Сарумана тайные поставщики из хоббитов. Что
ж, гнилоусты водятся не только в золотом чертоге конунга Теодена. Там на
бочонках дата не обозначена?
- Обозначена, - сказал Пин. - Сбор тыща четыреста семнадцатого,
прошлогодний, значит, то есть, виноват, уже позапрошлогодний, хороший был
сбор.
- Ну, пока что он свои лиходейские затеи поневоле отложит, да и нам, по
правде, нынче не до них, - сказал Арагорн. - А все ж таки скажу-ка я об этом
Гэндальфу: пустяки тоже упускать из виду не след.
- Что он там застрял, хотел бы я знать, - сказал Мерри. - Время уж за
полдень. Идемте прогуляемся! Вот тебе, Бродяжник, и представился случай
побывать в Изенгарде, только виды там сейчас незавидные.
Красноречие Сарумана
Они прошли разрушенным туннелем, выбрались на каменный завал, и перед
ними предстала черная громада Ортханка, ее окна-бойницы угрюмо и грозно
обозревали разоренную крепость. Вода почти совсем спала. Остались
замусоренные, залитые водой ямины в мутной пене, но большей частью дно
каменной чаши обнажилось, являя взору кучи ила, груды щебня, почернелые
провалы и торчащие вкривь и вкось столбы. У щербатых закраин громоздились
наносы, за стенами виднелась извилистая, заросшая темнолохматой зеленью
лощина, стиснутая высокими горными отрогами. Со стороны северного пролома к
Ортханку приближалась вереница всадников.
- Это Гэндальф и Теоден с охраной, - сказал Леголас. - Пойдем к ним
навстречу!
- Только поосторожней! - предупредил Мерри. - Плиты разъехались: того и
гляди, оступишься и провалишься в какую-нибудь бездонную шахту.
Они пробирались по расколотым, осклизлым плитам бывшей главной дороги
от ворот к башне. Всадники заметили их и подождали, укрывшись под сенью
огромной подбашенной скалы. Гэндальф выехал им навстречу.
- Мы с Древнем основательно побеседовали и о том, о сем договорились, -
сказал он, - а все прочие наконец-то хоть немного отдохнули. Пора и в путь.
Вы тоже, надеюсь, удосужились отдохнуть и подкрепиться?
- Еще бы! - отозвался Мерри. - Подымить и то удосужились - для начала и
напоследок. Мы теперь даже на Сарумана не очень сердимся.
- Вот как? - сказал Гэндальф. - А я все-таки сержусь, тем более что с
ним-то как раз и придется сейчас иметь дело. Разговор предстоит опасный, а
может, и бесполезный, но неизбежный. Кто хочет, пошли со мной - но глядите в
оба! Учтите, тут не до шуток!
- Я-то пойду, - сказал Гимли. - Охота мне толком на него поглядеть и
сравнить с тобой: будто уж вы так похожи?
- Не многого ли захотел, любезнейший гном? - сказал Гэндальф. - Если
Саруману понадобится, ты его от меня ни за что не отличишь. И ты думаешь, у
тебя хватит ума не поддаться на его уловки? Ну что ж, посмотрим. Как бы он
только не заартачился: чересчур уж много собеседников. Онтам я, правда,
велел на глаза не показываться, так что, пожалуй, он и рискнет.
- А чего опасного? - спросил Пин. - Стрелять он, что ли, в нас будет,
огнем из окон поливать - или околдует издали?
- Да, наверно, попробует околдовать, в расчете на ваше легкомыслие, -
сказал Гэндальф. - Впрочем, кто знает, что ему взбредет на ум и что он
пустит в ход. Он сейчас опасней загнанного зверя. Помните: Саруман -
коварный и могучий чародей. Берегитесь его голоса!
Черная скала - граненое подножие Ортханка - влажно поблескивала; ее
чудовищные острые ребра, казалось, только что вытесаны. Несколько щербин да
осыпь мелких осколков напоминали о бессильной ярости онтов.
С восточной стороны между угловыми столпами была массивная дверь, а над
нею - закрытое ставнями окно, выходившее на балкон с чугунными перилами. К
дверному порогу вели двадцать семь широких и гладких круговых ступеней,
искусно вырубленных в черном камне мастерами незапамятных лет. Это был
единственный вход в многоглазую башню, исподлобья глядевшую на пришельцев
рядами высоких и узких стрельчатых окон.
Гэндальф и конунг спешились у нижней ступени.
- Я поднимусь к дверям, - сказал Гэндальф. - Я бывал в Ортханке, а
козни Сарумана не застанут меня врасплох.
- Я тоже поднимусь, - сказал конунг. - Мне, старику, никакие козни уже
не страшны. Я хочу лицом к лицу встретиться с врагом, который причинил мне
столько зла. Мне поможет взойти Эомер.
- Да будет так, - скрепил Гэндальф. - А со мною пойдет Арагорн.
Остальные пусть подождут здесь. Хватит с них и того, что они увидят и
услышат отсюда.
- Нет! - воспротивился Гимли. - Мы с Леголасом желаем смотреть и
слушать вблизи. У наших народов свои счеты с Саруманом. Мы последуем за
вами.
- Ну что ж, следуйте! - сказал Гэндальф и бок о бок с Теоденом медленно
взошел по ступеням.
Всадники разъехались по сторонам лестницы и остались на конях, тревожно
и недоверчиво поглядывали они на страховидную башню, опасаясь за своего
государя. Мерри с Пином присели на нижней ступени, им было очень не по себе.
- Это ж по такой грязище до ворот не меньше полумили! - ворчал Пин. -
Эх, удрать бы сейчас потихонечку и спрятаться в караулке! Чего мы сюда
притащились? Нас и не звал никто.
Гэндальф ударил жезлом в двери Ортханка: они отозвались глухим гулом.
- Саруман! Саруман! - громко и повелительно крикнул он. - Выходи,
Саруман!
Ответа долго не было. Наконец растворились ставни за балконом, но из
черного проема никто не выглянул.
- Кто там? - спросили оттуда. - Чего вам надо?
Теоден вздрогнул.
- Знакомый голос, - сказал он. - Кляну тот день, когда впервые услышал
его.
- Ступай позови Сарумана, коль ты у него теперь в лакеях, Грима
Гнилоуст! - сказал Гэндальф. - И без оттяжек!
Ставни затворились. Они ждали. И вдруг послышался другой голос, низкий
и бархатный, очарованье было в самом его звуке. Кто невзначай поддавался
этому очарованью, услышанных слов обычно не помнил, а если припоминал, то с
восторженным и бессильным трепетом. Помнилась же более всего радость, с
какой он внимал мудрым и справедливым речам, звучавшим как музыка, и
хотелось как можно скорее и безогляднее соглашаться, причащаться этой
мудрости. После нее всякое чужое слово язвило слух, казалось грубым и
нелепым; если же ее оспаривали, то сердце возгоралось гневом. Иные бывали
очарованы, лишь пока голос обращался к ним, а после с усмешкой качали
головой, как бы разгадав штукарский трюк. Многим было все равно, что кому