Толкиен Джон Рональд Руэл. Властелин Колец

позволю. Не надо мстить за месть -- только зла в мире прибудет. Саруман,
уходи немедля!
-- Гниль! Эй ты, Гниль! -- крикнул Саруман, и из ближней хибары выполз
на четвереньках Гнилоуст -- точь-в-точь побитый пес. -- В дорогу. Гниль! --
приказал Саруман. -- Тут опять явились эти красавчики-господинчики, они нас
выгоняют. Пошли!
Гнилоуст поплелся за Саруманом. А Саруман поравнялся с Фродо, в руке
его блеснул кинжал, и он нанес страшный, молниеносный удар. Но клинок
скользнул по скрытой мифрильной кольчуге и обломился. С десяток хоббитов, и
первым из них Сэм, кинулись вперед и швырнули наземь незадачливого убийцу.
Сэм обнажил меч.
-- Нет, Сэм! -- сказал Фродо. -- Все равно убивать его не надо. И уж
тем более нельзя убивать, когда он в черной злобе. Ведь он был когда-то
велик, он из тех, на кого мы не смеем поднимать руку. Теперь он падший,
однако ж не нам судить его: как знать, может, он еще возвеличится.
Саруман встал; он пристально поглядел на Фродо -- с почтительным
изумлением и глубокой ненавистью.
-- Да, ты и вправду вырос, невысоклик, -- сказал он. -- Да, да, ты
очень даже вырос. Ты стал мудрым -- и жестоким. Теперь из-за тебя в моей
мести нет утешенья, и милосердие твое мне горше всего на свете. Ненавижу
тебя и твое милосердие! Что ж, я уйду и тебя больше не потревожу. Но не жди,
не пожелаю тебе на прощанье ни здоровья, ни долгих лет жизни. Ни того, ни
другого тебе не будет. Впрочем, тут уж не я виною. Я лишь предсказываю.
Он пошел прочь, и хоббиты расступались перед ним, побелевшими пальцами
сжимая оружие. Гнилоуст помедлил и последовал за ним.
-- Гнилоуст! -- сказал Фродо. -- У тебя, может статься, путь иной. Мне
ты никакого зла не причинил. Отдохнешь, отъешься, окрепнешь -- и,
пожалуйста, иди своей дорогой.
Гнилоуст остановился и жалко взглянул на него, почти что готовый
остаться. Саруман обернулся.
-- Не причинил зла? -- хихикнул он. -- Какое там зло! Даже ночью он
вылезает только затем, чтобы поглядеть на звезды. Тут кто-то, кажется,
спрашивал, куда подевался Лотто? Ты ведь знаешь. Гниль, куда он подевался?
Ну-ка, расскажи!
-- Нет, нет! -- съежившись, захныкал Гнилоуст.
-- Да ладно, чего там, -- сказал Саруман. -- Это он, Гниль, прикончил
вашего Генералиссимуса, вашего разлюбезненького Вождя. Что, Гниль, неправда?
Правда! Заколол его, я так думаю, во сне. А потом закопал, хотя вряд ли:
Гниль у нас всегда такой голодненький. Нет, ну что вы, куда вам с ним.
Оставьте эту мразь мне.
Диким бешенством загорелись красные глаза Гнилоуста.
-- Ты мне сказал это сделать, ты меня заставил, -- прошипел он.
-- А ты. Гниль, всегда делаешь, что тебе велит Шаркич, а? --
расхохотался Саруман. -- Так вот, Шаркич тебе говорит: за мной!
Он пнул Гнилоуста -- тот все еще был на четвереньках -- в лицо,
повернулся и пошел. Но тут случилось нежданное: Гнилоуст вдруг вскочил,
выхватил запрятанный нож, бросился, рыча, как собака, на спину Саруману,
откинул ему голову, перерезал горло и с визгом побежал по улице. Фродо не
успел и слова выговорить, как три стрелы пронзили Гнилоуста, и он упал
замертво.
Все испугались, когда вокруг Саруманова трупа склубился серый туман и
стал медленным дымом, точно от большого костра, и поднялся огромный мглистый
облик, возникший над Кручей. Он заколебался, устремляясь на запад, но с
запада подул холодный ветер, и облик стал смутным, а потом развеялся.
Фродо глядел на мертвое тело с жалостью и ужасом, и вдруг труп
съежился, обнаружив тясячелетнюю смерть: дряблое лицо стало клочьями
иссохшей плоти на оскаленном черепе. Он укрыл мертвеца его грязным
изорванным плащом и отвернулся.
-- Хорошенький конец, -- сказал Сэм. -- Да нет, конец-то плохой, и
лучше бы мне его не видеть, но, как говорится, спасибо -- распрощались.
-- По-моему, война кончилась, -- сказал Мерри.
-- Надеюсь, что так, -- вздохнул Фродо. -- И где она кончилась -- у
дверей Торбы! Вот уж не думал, не гадал.
-- Скажете тоже -- кончилась, -- проворчал Сэм. -- Такого наворотили --
за сто лет не разгребешь.
Серебристая Гавань
Работы, конечно, было много, но все же не на сто лет, как опасался Сэм.
На другой день после битвы Фродо поехал в Землеройск освобождать узников
Исправнор. Одним из первых освободили беднягу Фредегара Боббера, теперь уж
вовсе не Толстика. Его зацапали, когда охранцы душили дымом повстанческий
отряд, который он перевел из Барсуковин в Скары, на скалистые холмы.
-- Пошел бы с нами, Фредик, может, так бы и не похудел, -- сказал Пин,
когда Фредегара выносили наружу -- ноги его не держали.
Тот приоткрыл один глаз и героически улыбнулся.
-- Кто этот громогласный молодой великан? -- прошептал он. -- уж не
бывший ли малыш Пин? Где же ты теперь купишь шляпу своего размера?
Потом вызволили Любелию. Она, бедняжка, совсем одряхлела и отощала, но
все равно, когда ее вывели из темной, тесной камеры, сказала, что пойдет
сама, и вышла со своим зонтиком, опершись на руку Фродо. Ее встретили такие
крики и восторги, что она расплакалась и уехала вся в слезах. Ей такое было
непривычно: ее отродясь не жаловали. Весть об убийстве Лотто ее едва не
доконала, и уехала она не в Торбу: Торбу она возвратила Фродо, а сама
отправилась к родне, к Толстобрюхлам из Крепкотука.
Несчастная старуха умерла по весне -- как-никак ей перевалило за сто,
-- и Фродо был изумлен и тронут, узнав, что она завещала свои сбережения и
все капиталы Лотто ему, на устройство бездомных хоббитов. Так что вековая
распря кончилась.
Старина Вил Тополап просидел в Исправнорах дольше всех остальных, и,
хотя кормили его не так уж плохо, ему надо было долго отъедаться, чтобы
снова стать похожим на Голову Хоббитании; и Фродо согласился побыть Головой,
покуда господин Тополап не поправится как следует. На этом начальственном
посту он только и сделал, что распустил ширрифов, оставив их сколько надо и
наказав им заниматься своими делами и не лезть в чужие.
Пин и Мерри взялись очистить Хоббитанию от охранцев и быстро в этом
преуспели. Прослышав о битве у Приречья, бандиты шайками бежали с юга за
пределы края; их подгоняли вездесущие отряды Хоббитана. Еще до Нового года
последних упрямцев окружили в лесах и тех, кто сдался и уцелел, проводили к
границе.
Тем временем стране возвращали хоббитский вид, и Сэм был по горло
занят. Когда надо, хоббиты трудолюбивее пчел. От мала до велика все были при
деле: понадобились и мягкие проворные детские ручонки, и жилистые,
измозоленные старческие. К Просечню^[3] от ширрифских участков и
других строений охранцев Шаркича ни кирпичика не осталось и ни один не
пропал; многие старые норы зачинили и утеплили. Обнаружились огромные склады
съестного и пивных бочек -- в сараях, амбарах, а больше всего -- в Смиалах
Землеройска и каменоломнях Скар, так что Просечень отпраздновали на славу --
вот уж чего не ожидали!
В Норгорде еще не успели снести новую мельницу, а уже принялись
расчищать Торбу и Кручу, возводить заново Исторбинку. Песчаный карьер
заровняли, разбили на его месте садик, вырыли новые норы на южной стороне
Кручи и отделали их кирпичом. Жихарь опять поселился в норе номер 3 и
говаривал во всеуслышание:
-- Ветер -- он одно сдует, другое нанесет, это уж точно. И все хорошо,
что кончается еще лучше!
Думали, как назвать новый проулок: может, Боевые Сады, а может,
Главнейшие Смиалы. Хоббитский здравый смысл, как всегда, взял верх: назвали
его Новый проулок. И только в Приречье, опасно шутя, называли его Могилой
Шаркича.
Главный урон был в деревьях -- их, по приказанию Шаркича, рубили где ни
попадя, и теперь Сэм хватался за голову, ходил и тосковал. Это ведь сразу не
исправишь: разве что праправнуки, думал он, увидят Хоббитанию, какой она
была.
И вдруг однажды -- за прочими-то делами у него память словно отшибло --
он вспомнил о шкатулке Галадриэли. Поискал, нашел эту шкатулку и принес
показать ее другим Путешественникам (их теперь только так называли) -- что
они посоветуют.
-- А я все думал, когда-то ты о ней вспомнишь, -- сказал Фродо. --
Открой!
Внутри оказалась серая пыль и крохотное семечко, вроде бы орешек в
серебре.
-- Ну, и чего теперь делать? -- спросил Сэм.
-- Ты, пожалуй что, кинь все это на ветер в какой-нибудь ветреный день,
-- посоветовал Пин, -- а там посмотрим, что будет.
-- На что смотреть-то? -- не понял Сэм.
-- Ну, или выбери участок, высыпь там, попробуй, что получится, --
сказал Мерри.
-- Наверняка ведь Владычица не для меня одного это дала, -- возразил
Сэм, -- тем более -- у всех беда.
-- Ты у нас садовод, Сэм, -- сказал Фродо, -- вот и распорядись
подарком как лучше да побережливее. В этой горсточке, наверно, каждая
пылинка на вес золота.
И Сэм посадил побеги и сыпнул пыли повсюду, где истребили самые
красивые и любимые деревья. Он исходил вдоль и поперек всю Хоббитанию, а
первым делом, понятно, Приречье и Норгорд -- но тут уж никто не обижался.
Когда же мягкой серой пыли осталось совсем немного, он пошел к Трехудельному
Камню, который был примерно посредине края, и рассеял остаток на все четыре
стороны с благодарственным словом. Серебристый орешек он посадил на Общинном
лугу, на месте бывшего Праздничного Дерева: что вырастет, то вырастет.
Всю-то зиму он вел себя терпеливей некуда: хаживал, конечно, посмотреть, как
оно растет, но уж совсем редко, не каждый день.
Ну а весной началось такое... Саженцы его пошли в рост, словно подгоняя
время, двадцать лет за год. На Общинном лугу не выросло, а вырвалось из-под
земли юное деревце дивной прелести, с серебряной корою и продолговатыми
листьями; к апрелю его усыпали золотистые цветы. Да, это был мэллорн, и вся
округа сходилась на него любоваться. Потом, в грядущие годы, когда красота
его стала неописуемой, приходили издалека -- шутка ли, один лишь мэллорн к
западу от Мглистых гор и к востоку от Моря, и чуть ли не самый красивый на
свете.
Был 1420 год сказочно погожий: ласково светило солнце, мягко, вовремя и
щедро струились дожди, а к тому же и воздух был медвяный, и на всем лежал
тихий отсвет той красоты, какой в Средиземье, где лето лишь мельком блещет,
никогда не бывало. Все дети, рожденные или зачатые в тот год -- а в тот год
что ни день зачинали или родили, -- были крепыши и красавцы на подбор, и
большей частью золотоволосые, среди хоббитов невидаль. Все уродилось так
обильно, что хоббитята едва не купались в клубнике со сливками, а потом
сидели на лужайках под сливами и ели до отвала, складывая косточки горками,
точно завоеватели черепа, и отползали к другому дереву. Никто не хворал, все
были веселы и довольны, кроме разве что косцов -- уж больно пышная выросла
трава.
В Южном уделе лозы увешали налитые гроздья, "трубочное зелье" насилу
собрали, и зерна было столько, что амбары ломились. А на севере уродился
такой ядреный ячмень, что тогдашнее пиво поминали добрым словом еще и лет
через двадцать. Какой-нибудь старикан, пропустивши после многотрудного дня
пинту-другую, со вздохом ставил кружку и говорил:
-- Ну, пивко! Не хуже, чем в четыреста двадцатом!
Сперва Сэм жил у Кроттонов вместе с Фродо, но, когда закончили Новый
проулок, он переселился к Жихарю -- надо же было присматривать за уборкой и
отстройкой Торбы. Это само собой, а вдобавок он разъезжал по всему краю как
-- хочешь не хочешь -- главный лесничий. В начале марта его не было дома, и
он не знал, что Фродо занемог. Фермер Кроттон тринадцатого числа между делом
зашел к нему в комнату: Фродо лежал откинувшись, судорожно сжимая цепочку с
жемчужиной, и был, как видно, в бреду.
-- Навсегда оно сгинуло, навеки, -- повторял он. -- Теперь везде темно
и пусто.
Однако же приступ прошел, и, когда Сэм двадцать пятого вернулся, Фродо
был какой обычно и ничего ему о себе не рассказал. Между тем Торбу привели в
порядок, Мерри и Пин приехали из Кроличьей Балки и привезли всю мебель и
утварь, так что уютная нора выглядела почти что по-прежнему.
Когда наконец все было готово, Фродо сказал:
-- А ты, Сэм, когда ко мне переберешься?
Сэм замялся.
-- Да нет, спешить-то некуда, -- сказал Фродо. -- Но Жихарь ведь тут,
рядом, да и вдова Буркот его чуть не на руках носит.
-- Понимаете ли, господин Фродо... -- сказал Сэм и покраснел как маков
цвет.
-- Нет, пока не понимаю.
-- Розочка же, ну Роза Кроттон, -- объяснил Сэм. -- Ей, бедняжке,
оказывается, вовсе не понравилось, что я с вами поехал; ну, я-то с ней тогда
еще не разговаривал напрямик, вот она и промолчала. А какие же с ней
разговоры, когда сперва надо было, сами знаете, дело сделать. Теперь вот я
говорю ей: так, мол, и так, а она: "Да уж, -- говорит, -- год с лишним
прошлялся, пора бы и за ум взяться". "Прошлялся? -- говорю. -- Ну, это уж ты
слишком". Но ее тоже можно понять. И я, как говорится, прямо-таки на две
части разрываюсь.
-- Теперь понял, -- сказал Фродо. -- Ты хочешь жениться, а меня не
бросать? Сэм, дорогой, все проще простого! Женись хоть завтра -- и
переезжайте с Розочкой в Торбу. Разводите семью: чего другого, а места
хватит.
Так и порешили. Весною 1420 года Сэм Скромби женился на Розе Кроттон (в
ту весну что ни день были свадьбы), и молодые поселились в Торбе. Сэм считал
себя счастливчиком, а Фродо знал, что счастливчик-то он, потому что во всей
Хоббитании ни за кем так заботливо не ухаживали. Когда все наладилось и
всюду разобрались, он зажил тише некуда: писал, переписывал и перебирал
заметки. На Вольной Ярмарке он сложил с себя полномочия Заместителя Головы;
Головою снова стал старина Вил Тополап и очередные семь лет восседал во
главе стола на всех празднествах.
Мерри с Пином для начала пожили в Кроличьей Балке, то и дело
наведываясь в Торбу. Они разъезжали по Хоббитании в своих невиданных
нарядах, рассказывали были и небылицы, распевали песни, устраивали пирушки
-- и прославились повсеместно. Их называли "вельможными", но отнюдь не в
укор: радовали глаз их сверкающие кольчуги и узорчатые щиты, радовали слух
их песни и заливистый смех. На диво рослые и статные, в остальном они мало
изменились: разве что стали еще приветливее, шутливее и веселее.
А Фродо и Сэм одевались, как прежде, и лишь в непогоду их видели в
длинных и легких серых плащах, застегнутых у горла изумительными брошами, а
господин Фродо всегда носил на шее цепочку с крупной жемчужиной, к которой
часто притрагивался.
...Все шло как по маслу, от хорошего к лучшему; Сэм с головой
погрузился в счастливые хлопоты и чуть сам себе не завидовал. Ничем бы год
не омрачился, если б не смутная тревога за хозяина. Фродо как-то незаметно
выпал из хоббитской жизни, и Сэм не без грусти замечал, что не очень-то его
и чтут в родном краю. Почти никому не было дела до его приключений и
подвигов; вот господина Мериадока и господина Перегрина -- тех действительно
уважали, теми не уставали восхищаться. Очень высоко ставили и Сэма, но он об
этом не знал. А осенью пробежала тень былых скорбен.
Однажды вечером Сэм заглянул в кабинет к хозяину; тот, казалось, был
сам не свой -- бледен как смерть, и запавшие глаза устремлены в незримую
даль.
-- Что случилось, господин Фродо? -- воскликнул Сэм. -- Я ранен, --
глухо ответил Фродо, -- ранен глубоко, и нет мне исцеленья. Но и этот
приступ быстро миновал; на другой день он словно и забыл о вчерашнем. Зато
Сэму припомнилось, что дело-то было шестого октября: ровно два года назад
ложбину у вершины Заверти затопила темень.
Время шло; настал 1421 год. В марте Фродо опять было плохо, но он
перемогся тайком, чтоб не беспокоить Сэма: его первенец родился двадцать
пятого. Счастливый отец торжественно записал эту дату и явился к хозяину.
-- Тут такое дело, сударь, -- сказал он, -- я к вам за советом. Мы с
Розочкой решили назвать его Фродо, с вашего позволения; а это вовсе не он, а
она. Я не жалуюсь, тем более уж такая красавица -- по счастью, не в меня, а
в Розочку. Но вот как нам теперь быть?
-- А ты следуй старому обычаю, Сэм, -- сказал Фродо. -- Назови именем
цветка: у тебя, кстати, и жена Роза. Добрая половина хоббитанок носит
цветочные имена -- чего же лучше?
-- Это вы, наверно, правы, сударь, -- согласился Сэм. -- В наших
странствиях я наслышался красивых имен, но уж больно они, знаете, роскошные,
нельзя их изо дня в день трепать. Жихарь, он что говорит: "Ты, -- говорит,
-- давай подбери имя покороче, чтоб укорачивать не пришлось". Ну а ежели
цветочное, тогда ладно, пусть и длинное: надо подыскать очень красивый
цветок. От нее и сейчас-то глаз не оторвешь, а потом ведь она еще краше
станет.
Фродо немного подумал.
-- Не хочешь ли, Сэм, назвать ее Эланор -- помнишь, такие зимние
золотистые цветочки на лугах Кветлориэна? -- В самую точку, сударь! -- с
восторгом сказал Сэм. -- Ну прямо как по мерке.
Малышке Эланор исполнилось шесть месяцев, и ранняя осень стояла на
дворе, когда Фродо позвал Сэма к себе в кабинет.
-- В четверг день рождения Бильбо, Сэм; -- сказал он. -- Все, перегнал
он Старого Крола: сто тридцать один ему стукнет.
-- И правда! -- сказал Сэм. -- Вот молодец-то!
-- Знаешь, Сэм, -- сказал Фродо, -- ты пойди-ка поговори с Розой -- как
она, не отпустит ли тебя со мной. Ненадолго, конечно, и недалеко, пусть не
волнуется, -- грустно прибавил он.
-- Сами понимаете, сударь, -- отозвался Сэм.
-- Чего тут не понимать. Ладно, хоть немного проводишь. Ну все-таки
отпросись у Розы недели на две и скажи ей, что вернешься цел и невредим, я
ручаюсь.
-- Да я бы с превеликой радостью съездил с вами в Раздол и повидал
господина Бильбо, -- вздохнул Сэм. -- Только место ведь мое здесь, как же я?
Кабы можно было надвое разорваться...
-- Бедняга ты! Да, уж либо надвое, либо никак, -- сказал Фродо. --
Ничего, пройдет. Ты как был из одного куска, так и останешься.
За день-другой Фродо вместе с Сэмом разобрал свои бумаги, отдал ему все
ключи и наконец вручил толстенную рукопись в алом кожаном переплете;
страницы ее были заполнены почти до конца -- сперва тонким, кудреватым
почерком Бильбо, но большей частью его собственным, убористым и четким.
Рукопись делилась на главы -- восьмидесятая не закончена, оставалось
несколько чистых листов. Заглавия вычеркивались одно за другим:
Мои записки. Мое нечаянное путешествие. Туда и потом обратно. И что
случилось после.
Приключения пятерых хоббитов. Повесть о Кольце Всевластья, сочиненная
Бильбо Торбинсом по личным воспоминаниям и по рассказам друзей. Война за
Кольцо и наше в ней участие.
После зачеркнутого твердой рукой Фродо было написано:
ГИБЕЛЬ
ВЛАСТЕЛИНА КОЛЕЦ
И
ВОЗВРАЩЕНЬЕ ГОСУДАРЯ
(Воспоминания невысокликов Бильбо и Фродо из Хоббитании, дополненные по
рассказам друзей и беседам с Премудрыми из Светлого Совета)
А также выдержки из старинных эльфийских преданий, переведенные Бильбо
в Раздоле

-- Господин Фродо, да вы почти все дописали! -- воскликнул Сэм. -- Ну,
вы, видать, и потрудились в этот год!
-- Я все дописал, Сэм, -- сказал Фродо. -- Последние страницы оставлены
для тебя.
Двадцать первого сентября они отправились в путь: Фродо -- на пони, на
котором ехал от самого Минас-Тирита и которого назвал Бродяжником, а Сэм на
своем любезном Билле. Утро выдалось ясное, золотистое. Сэм не стал
спрашивать, как они поедут; авось, думал он, догадаюсь по дороге. Поехали
они к Лесному Углу проселком, что вел на Заводи; пони бежали легкой рысцой.
Заночевали на Зеленых Холмах и под вечер двадцать второго спускались к
перелескам.
-- Да вон же то самое дерево, за которым вы спрятались, когда нас
нагнал Черный Всадник! -- сказал Сэм, показывая налево. -- Честное слово,
будто все приснилось.
Смеркалось, и впереди, на востоке, мерцали звезды, когда они проехали
мимо разбитого молнией дуба и углубились в заросли орешника. Сэм помалкивал:
перед ним проплывали воспоминания. Но вскоре он услышал, как Фродо тихо-тихо
напевает старую походную песню, только слова были какие-то другие:
Быть может, вовсе не во сне
Возникнет дверь в глухой стене
И растворится предо мной,
Приоткрывая мир иной.
И лунный луч когда-нибудь,
Как тайный знак, укажет путь.

И точно в ответ с низовой дороги в долине послышалось пение:
А Элберет Гилтониэль
Сереврен ренна мириэль
А мэрель эглер Эленнас!
Гилтониэль! О Элберет!
Сиянье в синем храме!
Мы помним твой предвечный свет
За дальними морями!

Фродо и Сэм остановились в мягкой лесной тени и молча ожидали, пока
подплывет к ним по дороге перламутровое облако, превращаясь в смутный конный
строй.
Стал виден Гаральд, засияли прекрасные лица эльфов, и среди них Сэм с
изумленьем увидел Элронда и Галадриэль. Элронд был в серой мантии и алмазном
венце; в руке он держал серебряную арфу, и на пальце его блистало золотое
кольцо с крупным сапфиром -- Кольцо Вилья, главнейшее из Трех Эльфийских.
Галадриэль ехала на белом коне, и ее белоснежное одеяние казалось мглистой
поволокой луны, излучающей тихий свет. Бриллиант в ее мифрильном кольце
вспыхивал, как звезда в морозную ночь, -- это было Кольцо Нэнья, властное
над водами. А следом на маленьком сером пони трусил, сонно кивая, не кто
иной, как Бильбо Торбинс.
Величаво и ласково приветствовал их Элронд, а Галадриэль улыбнулась им.
-- Ну что же, Сэммиум, -- сказала она, -- я прослышала и теперь сама
вижу, что подарком моим ты распорядился отлично. Теперь Хоббитания станет
еще чудесней -- а может статься, даже любимей, чем прежде.
Сэм низко поклонился ей, но слов не нашел. Он как-то забыл, что
Владычица прекраснее всех на земле.
Тут Бильбо проснулся и разлепил глаза.
-- А, Фродо! -- сказал он. -- Ну вот, нынче и перегнал я Старого Крола.
Это, стало быть, решено. А теперь можно и в дальний путь. Ты что, с нами?
-- Да, и я с вами, -- сказал Фродо. -- Нынче уходят все, сопричастные
Кольцам.
-- Да вы куда же, хозяин? -- воскликнул Сэм, наконец понимая, что
происходит.
-- В Гавань, Сэм, -- отозвался Фродо.
-- И меня бросаете.
-- Нет, Сэм, не бросаю. Проводи меня до Гавани. Ты ведь тоже носил
Кольцо, хоть и недолго. Придет, наверно, и твой черед. Ты не очень печалься,
Сэм. Хватит тебе разрываться надвое. Много еще лет ты будешь крепче
крепкого, твердыней из твердынь. Поживешь, порадуешься -- да и поработаешь
на славу.
-- Да ведь это что же, -- сказал Сэм со слезами на глазах. -- Я-то
думал, вы тоже будете многие годы радоваться. И Хоббитания расцветет, а вы
же ради нее...
-- Я вроде бы и сам так думал. Но понимаешь, Сэм, я страшно, глубоко
ранен. Я хотел спасти Хоббитанию -- и вот она спасена, только не для меня.
Кто-то ведь должен погибнуть, чтоб не погибли все: не утратив, не сохранишь.
Ты останешься за меня: я завещаю тебе свою несбывшуюся жизнь на придачу к
твоей собственной. Есть у тебя Роза и Эланор, будут Фродо и Розочка,
Мериадок, Лютик и Перегрин; будут, наверно, и еще, но этих я словно вижу.
Руки твои и твой здравый смысл будут нужны везде. Тебя, конечно, будут
выбирать Головой Хоббитании, покуда тебе это вконец не надоест; ты станешь
знаменитейшим садоводом, будешь читать хоббитам Алую Книгу, хранить память о
былых временах и напоминать о том, как едва не стряслась Великая Беда, --
пусть еще больше любят наш милый край. Ты проживешь долгий и счастливый век,
исполняя то, что предначертано тебе в нашей Повести. А пока что поехали со
мной!
Уплывали за Море Элронд и Галадриэль, ибо кончилась Третья Эпоха и с
нею могущество древних Колец, стихли песни, иссякли сказания трех
тысячелетий. Вышние эльфы покидали Средиземье, и среди них, окруженные
радостным почетом, ехали Сэм, Фродо и Бильбо, пока лишь печалясь, еще не
тоскуя.
Вечером и ночью ехали они по Хоббитании, и никто их не видел, кроме
диких зверей; случайный путник замечал проблеск между деревьев, тени,
скользнувшие по траве, а луна плыла и плыла на запад. Кончилась Хоббитания;
мимо южных отрогов Светлого нагорья они выехали к западным холмам и к
Башням, увидели безбрежную морскую гладь, и показался Митлонд -- Серебристая
Гавань в узком заливе Люн.
У ворот Гавани встретил их Корабел Сэрдан -- высокий, длиннобородый и
седой как лунь; глаза его струили звездный свет. Он окинул их взглядом,
поклонился и молвил:
-- К отплытию все готово.
Сэрдан повел их к Морю, к огромному кораблю; а на набережной, у
причала, стоял высокий серебристый конь и рядом с ним кто-то, весь в белом.
Он обернулся, шагнул навстречу -- и Фродо увидел, что Гэндальф больше не
скрывает Третье Эльфийское Кольцо Нарья, сверкавшее рубиновым блеском. И все
обрадовались: это значило, что Гэндальф поплывет вместе с ними.
Но горестно стало на сердце у Сэма: он подумал, что, как ни скорбно
расставание, стократ печальнее будет долгий и одинокий обратный путь. Он
стоял и смотрел, как эльфы всходили на борт белого корабля; вдруг послышался
цокот копыт -- и Мерри с Пином остановили возле причала взмыленных коней. И
Пин рассмеялся сквозь слезы:
-- Опять ты хотел удрать от нас, Фродо, и опять у тебя не вышло, --
сказал он. -- Чуть-чуть бы еще -- и все, но ведь чуть-чуть не считается. На
этот раз выдал тебя не Сэм, а сам Гэндальф.
-- Да, -- подтвердил Гэндальф, -- потому что лучше вам ехать назад
втроем. Ну что же, дорогие мои, здесь, на морском берегу, настал конец
нашему земному содружеству. Мир с вами! Не говорю: не плачьте, бывают и
отрадные слезы.
Фродо расцеловался с Мерри и Пином, потом -- с Сэмом и взошел на борт.
Подняли паруса, дунул ветер; корабль медленно двинулся по длинному заливу.
Ясный свет фиала Галадриэли, который Фродо держал в поднятой руке, стал
слабым мерцанием и потерялся во мгле. Корабль вышел в открытое море, ушел на
запад, и в сырой, дождливой ночи Фродо почуял нежное благоухание и услышал
песенный отзвук за громадами вод. И точно во сне, виденном в доме Бомбадила,
серый полог дождя превратился в серебряный занавес; занавес раздвинулся, и
он увидел светлый берег и дальний зеленый край, осиянный зарею.
Но для Сэма, который стоял на берегу, тьма не разомкнулась; он глядел,
как серые волны далеко на западе смывают легкую тень корабля. Простоял он
далеко за полночь, слушал вздохи и ропот прибоя, уныло вторило его сердце
этому мерному шуму. Рядом с ним в молчанье стояли Мерри и Пин.
Наконец все трое повернулись и, уже не оглядываясь, медленно поехали
назад; ни слова не было сказано по дороге в Хоббитанию, но все же не так уж
труден оказался дальний путь втроем.
Наконец они спустились с холмов и выехали на Восточный Тракт; оттуда
Мерри и Пин свернули к Забрендии -- и вскоре издалека послышалось их веселое
пение. А Сэм взял путь на Приречье и подъехал к Круче, когда закат уже
угасал. Прощальные бледно-золотистые лучи озарили Торбу, светившуюся
изнутри; его ожидали, и ужин был готов. Роза встретила его, подвинула кресло
к камину и усадила ему на колени малышку Эланор. Он глубоко вздохнул.
-- Ну, вот я и вернулся, -- сказал он.


1 На оркском наречии - гондорец.
2 Минас-Тирит издревле назывался Минас-Анор, что значит Крепость
Заходящего Солнца. -- Прим. перев.
3 Прилипки (2-4 июля) знаменовали у хоббитов середину лета и года;
Просечень (30 декабря - 1 января) - середину зимы и конец года. - Прим.
перев.