Толкиен Джон Рональд Руэл. Властелин Колец

-- Тринадцать, тринадцать дней назад, -- залепетал тот. - Пожалуй что и
так, правда тринадцать, И я был рядом с ним, когда он трубил в рог. Но
подмога не явилась. Только орки набежали.
-- Вот оно как, -- протянул Денэтор, пристально глядя в лицо Пину. - Ты
был рядом с ним? Расскажи, расскажи! Почему же не явилась подмога? И как
случилось, что ты спасся, а он погиб, он, могучий витязь, не одолел оркскую
погань?
Пин вспыхнул и позабыл робость.
-- Величайшего витязя можно убить одной стрелой, -- сказал он, -- а
Боромира пронзили едва ли не десятью. Помню, как он, прислонившись к дереву,
выдергивал из груди черноперую стрелу, А потом я упал без сознания, и меня
взяли в плен. Больше я его не видел, больше ничего не знаю. Но память его
мне дорога и доблесть памятна. Он погиб, спасая нас -- меня и друга моего,
родича Мериадока: нас подстерегли в лесу солдаты Черного Властелина; и пусть
он погиб и не выручил нас, я все равно благодарен ему до конца жизни.
Пин поглядел в глаза властительному старцу и сам вдруг загордился,
обиженный презрительным, высокомерным голосом.
-- И то сказать, что там какой-то хоббит у трона повелителя людей;
подумаешь, невысоклик из северной Хоббитании -- ну и пожалуйста, а я все
равно плачу мой долг: примите мою жизнь.
Пин откинул полу плаща, извлек меч из ножен и положил его к ногам
Денэтора. Бледная улыбка, словно луч холодного солнца, зимою блеснувшего
ввечеру, озарила лицо старика; он склонил голову и протянул руку, отложив
обломки рога. -- Дай мне твое оружие! -- сказал он.
Пин поднял меч и протянул его вперед рукоятью.
-- Откуда он у тебя? -- спросил Денэтор. -- Давным-давно был он
откован, Тысячу лет назад, а клинок нашей северной ковки, так ли,
невысоклик?
-- Он из могильников к северу от нашей страны, -- сказал Пин. -- Там, в
могильниках, теперь одни только умертвия, и я о них говорить лучше не буду.
-- Да ты, я вижу, нагляделся чудес на своем недолгом веку, -- покачал
головой Денэтор, -- недаром говорится, что человека сразу не разглядишь - а
невысоклика тем более. Что ж, принимаю твою жизнь. Ты за словом в карман не
лезешь, а говоришь учтиво, хоть и необычно, не по-нашему звучит твоя речь,
Учтивые, а паче того преданные приближенные нам очень нужны будут в грядущие
дни. Итак, приноси клятву!
-- Возьми меч за рукоять, -- сказал Гэндальф, -- и повторяй клятву за
своим государем, коль уж ты принял решение.
-- Я принял решение, -- подтвердил Пин. Старец возложил меч себе на
колени, Пин взялся за рукоять и размеренно повторил вслед за Денэтором:
-- Сим присягаю верно служить Гондору и государю наместнику великого
княжества, клянусь по слову его молвить и молчать, исполнять и пресекать,
являться и уходить -- в годину изобилия или нужды, мира или войны, в
радостный или же смертный час, отныне и навечно, ежели государь мой не
отрешит меня от клятвы, или смерть меня от нее не избавит, или же не рухнет
мироздание. Так говорю я, Перегрин, сын Паладина, невысоклик из Хоббитании.
-- Слушаю и принимаю клятву я, Денэтор, сын Эктелиона, наместник
Великого Князя, властелин Гондора, и не забуду клятвы твоей: да будет ей в
награжденье: любовь за верность, почести за доблесть и расплата за
клятвопреступление.
И Пин принял свой меч и вложил, его в ножны.
-- Так вот, -- сказал Денэтор, -- слушай первое мое веление: говори без
утайки! Расскажи все, как было, и не утаи ничего о сыне моем Боромире.
Садись и начинай рассказ!
С этими словами он ударил в серебряный гонг возле подножной скамейки, и
выступили из ниш по обе стороны дверей прежде незримые служители.
- Принесите вина, еды и сиденья для гостей, -- распорядился Денэтор, --
и пусть целый час никто нас не тревожит... Больше часа я не смогу вам
уделить, -- сказал он Гэндальфу. -- Меня ждут неотложные дела -- однако же
ладно, немного подождут. С тобой-то мы еще, наверно, поговорим ближе к
вечеру.
-- Надеюсь, даже раньше, -- отозвался Гэндальф. -- Я ведь не затем
скакал сюда от Изенгарда, вперегонки с ветром, чтобы доставить тебе нового,
необычайно учтивого и, паче того, преданного служителя. А что Теоден победил
в смертельной битве, что Изенгард низвергнут, что я преломил жезл Сарумана
-- эти вести для тебя не важны?
-- Важны, разумеется. Но я уже знаю обо всем этом -- знаю достаточно,
столько, сколько надо, дабы по-прежнему противостоять грозе с востока.
Он обратил свои темные глаза на Гэндальфа, и Пин заметил сходство двух
властительных старцев и почуял их обоюдную неприязнь: взоры их были точно
тлеющие уголья, готовые вот-вот полыхнуть пламенем.
И Денэтор был с виду куда больше похож на могучего чародея, нежели
Гэндальф: величавее, горделивее, благообразнее -- и старше. Однако же
вопреки зрению иным чувством Пин ощущал, что Гэндальф и могущественнее, и
мудрее, а истинное величье его до поры сокрыто. И он древнее, намного
древнее. "А сколько же ему правда лет?" -- подумал Пин и удивился: почему-то
такой вопрос ему никогда на ум не приходил. Чего-то там Древень толковал
насчет магов, но это было словно бы и не про Гэндальфа. Кто же такой
Гэндальф, на самом-то деле? Когда, в какие незапамятные времена явился он в
Средиземье, когда суждено ему покинуть этот мир? Очнувшись от раздумий, Пин
увидел, что Денэтор с Гэндальфом по-прежнему смотрят друг на друга, будто
читают в глазах. Первым отвел взгляд Денэтор.
-- Да, да, -- сказал он, -- хотя Зрячих Камней, говорят, больше нет на
свете, однако властителям Гондора зоркости по-прежнему не занимать, и
многими путями доходят до них вести. Но садитесь же!
Поставили кресло, скамеечку и столик, принесли на подносе чеканный
серебряный кувшин с кубками и белые хлебцы. Пин присел, не сводя глаз с
престарелого наместника. То ли ему показалось, то ли правда, упомянув о
Камнях, Денэтор искоса сверкнул на него взором?
-- Ну что ж, рассказывай, верноподданный мой, -- с милостивой усмешкой
молвил Денэтор, -- Ибо поистине дорого для меня каждое слово того, с кем был
столь дружен мой сын.
Пин запомнил навеки этот долгий час в пустынном чертоге под
пронзительным оком наместника Гондора, который непрестанно задавал ему
трудные, опасные вопросы; а рядом к тому же был Гэндальф, он смотрел, слушал
и (Пина не обманешь) еле сдерживал гнев и нетерпенье.
Час наконец истек, Денэтор ударил в гонг, и Пин был еле живой. "Да ведь
еще не больше девяти, -- подумал он, -- Эх, съесть бы сейчас три, что ли,
завтрака!"
-- Отведите гостя нашего Митрандира в жилище, уготованное для него, --
велел Денэтор, -- вместе с его спутником, если тот пожелает покамест
оставаться с ним. Да будет, однако же, известно, что он теперь у меня в
услужении: зовется он Перегрин, сын Паладина, скажите ему первые пропуска, И
передайте военачальникам -- пусть ожидают меня у дверей на исходе третьего
часа. И ты, государь мой Митрандир, прибудь к этому часу, а впредь являйся,
когда тебе угодно. Во всякое время тебя пропустят ко мне, кроме кратких
часов моего сна. Не гневись на стариковскую дурость и приходи утешить меня!
-- На стариковскую дурость? -- переспросил Гэндальф, -- Нет, государь,
из ума ты не выжил, для тебя это было бы смерти подобно. Как хитро
заслоняешься ты своим горем! Думаешь, я не понял, почему ты целый час
расспрашивал свидетеля, которому известно куда меньше моего?
-- Вот и хорошо, если понял, -- заметил Денэтор -- Безрассуден гордец,
пренебрегающий в трудный час помощью и советом; но ты помогаешь и советуешь
лишь со своим потаенным умыслом. А властелину Гондора негоже служить чужим
целям, сколь угодно достойным. И нынче нет в этом мире цели превыше спасения
Гондора, а Гондором правлю я, и никто иной, доколе не явится его законнейший
повелитель.
-- Законнейший, говоришь, повелитель доколе не явится? -- подхватил
Гэндальф. -- Именно так, государь мой наместник, ты поистине призван
сберегать доверенное тебе княжество в ожиданье неведомых сроков. И в этом
деле ты получишь всякую помощь, какой пожелаешь. Но я скажу тебе вот что: я
не правитель Гондора и не властвую иными краями, ни великими, ни малыми.
Однако же в нынешнем мире я в ответе за все, что достойно спасения. И коль
уж на то пошло, пусть даже Гондор падет, я исполню свой долг, если, когда
схлынет мрак, уцелеет хоть что-то от земной красоты, если будут для кого-то
расти цветы и вызревать плоды. Ведь я тоже наместник. Этого ты не знал?
Он повернулся и удалился из чертога, а Пин бежал рядом.
По дороге Гэндальф ни разу не взглянул на Пина, ни словом с ним не
обмолвился. Их проводили к дверям и через Фонтанный Двор в проулок,
стесненный высокими каменными строеньями. Они свернули несколько раз и
очутились перед домом у северной стены цитадели, неподалеку от перешейка.
Широкая мраморная лестница вела на второй этаж: они вошли в светлый и
просторный покой. Солнце струилось сквозь золотистые занавеси. Мебели всего
и было что столик, два стула и скамейка, да по обеим сторонам, в нишах,
застеленные кровати, а возле них кувшины с водой и умывальные тазы. Три
узких высоких окна выходили на север, и в дальней дали, за подернутой
туманом излучиной Андуина, виднелось, должно быть, Привражье, а еще дальше
-- водопады Рэроса. Пин взобрался на скамью, а то подоконник мешал смотреть.
-- Гэндальф, ты на меня, что ли, сердишься? -- спросил он, когда за их
провожатым затворилась дверь, -- Я очень старался.
-- Старался, старался! -- вдруг рассмеявшись, сказал Гэндальф; он
подошел к окну, стал рядом с Пином и обнял его за плечи. Пин удивленно
заглянул ему в лицо: он ли это смеялся так весело и беспечно? Нет, не может
быть: вид у старого мага был горестный и озабоченный, и, лишь вглядевшись,
Пин почуял за этим великую радость -- такое сокрытое веселье, что, пожалуй,
выплеснись оно наружу, расхохоталось бы и целое царство.
-- Да, -- сказал маг, -- ты и правда старался, и, надеюсь, не скоро ты
снова попадешь в такой переплет -- малютка меж двух устрашающих старцев. Но
как ты ни старался, Пин, а властитель Гондора вытянул из тебя больше, чем ты
полагаешь. Ты же не смог утаить, что вовсе не Боромир вел ваш Отряд от
Мории, а некий знатный витязь, который направлялся в Минас-Тирит, и при нем
был прославленный меч. В Гондоре памятны предания дней былых, а Денэтор,
провожая мыслью Боромира, немало раздумывал над прорицанием и доискивался до
смысла слов "Проклятие Исилдура". Он вообще не чета нынешним людям, Пин:
случилось так, что если не по крови, то по духу он -- истый потомок
нуменорцев; таков же и младший сын его Фарамир, в отличие от Боромира, хоть
тот и был любимцем. Он прозорлив. Он умеет распознавать людей, даже и
заочно. Провести его нелегко, лучше не пробуй. Так что держись, ты накрепко
связан клятвою. Не знаю, как это взбрело тебе на ум -- наверно, сердце
подсказало. Но это было ко времени, да и нельзя гасить благородный порыв
трезвым остереженьем. Ты его тронул, а пожалуй что и польстил ему. Во всяком
случае, ты волен теперь разгуливать по Минас-Тириту, когда позволит служба.
А служба отнюдь не всегда позволит: ты теперь его подданный, и он о тебе не
забудет. Будь осмотрительнее!
Он смолк и вздохнул.
-- Что проку загадывать на завтра? День ото дня будет все страшнее, и
ничего предотвратить я не могу. Игра идет, фигуры движутся. Вот только не
видно одной из главных фигур -- Фарамира, теперешнего наследника Денэтора.
Должно быть, в городе его нет, но мне и спрашивать-то было некогда и не у
кого. Мне надо идти, Пин, на совет военачальников и там разузнать все, что
можно. Игру ведет Враг, и он себя ждать не заставит. И пешки играют наравне
с фигурами: увидишь сам, Перегрин, сын Паладина, воин Гондора. Точи свой
клинок!
В дверях Гэндальф обернулся.
-- Я спешу, Пин, -- сказал он, -- У меня к тебе просьба. Надеюсь, ты не
очень устал, но все равно погоди отдыхать, сперва сходи проведай Светозара,
как его там поместили. Его, конечно, не обидят, народ здесь понятливый и
добрый, но к лошадям непривычный.
С этими словами Гэндальф вышел, и звонко ударил колокол на цитадельной
башне. Чистый серебряный звон прозвучал трижды: три часа минуло с восхода
солнца.
Пин спустился по лестнице, вышел на улицу и огляделся. Тепло и ясно
сияло солнце; башни и высокие дома отбрасывали на запад длинные четкие тени.
В лазури высился белый пик одетого снегами Миндоллуина. Ратники проходили по
улицам -- наверно, сменялись на часах.
-- По-нашему сейчас девять утра, -- вслух сказал Пин сам себе, --
Весна, солнышко -- сиди да завтракай у открытого окна. А что, позавтракать
куда как не мешало бы и здесь! Да нет, эти-то уж небось поели. А когда они
обедают, интересно, и где?
По узкой улочке от фонтанного Двора навстречу шел человек в
черно-белом, и Пин решил с горя обратиться хотя бы к нему, но тот и сам
подошел.
-- Ты -- невысоклик Перегрин? -- осведомился он, -- Мне сказали, что ты
присягнул на верность нашему государю и державе. Здравствуй! -- Он протянул
руку, и Пин пожал ее, -- Меня зовут Берегонд, сын Боранора. Нынче утром я
свободен, и меня послали сообщить тебе пропуска и рассказать обо всем, что
тебе должно и дозволено знать. Я тоже надеюсь узнать от тебя о многом, ибо
прежде невысокликов в наших краях не бывало, мы лишь краем уха слышали про
них. К тому же ты -- приятель Митрандира. А с ним ты хорошо знаком?
-- Да как сказать, -- отозвался Пин, -- За глаза-то я с ним знаком от
колыбели, хоть это и недолго; а теперь довелось вот постранствовать вместе.
Вроде как из большой книги читал страницу-другую. И однако же мало таких,
кто знаком с ним лучше. Из нашего отряда, пожалуй, только Арагорн знал его
по-настоящему.
-- Арагорн? -- переспросил Берегонд. -- А кто он такой?
-- Ну, -- Пин замялся, -- ну, был с нами один такой человек. По-моему,
он сейчас в Ристании.
-- Да, я слышал, что ты прямиком из Ристании. И о ней тоже я хотел бы
тебя порасспросить: надежды у нас мало, но какая есть, почти вся на
ристанийцев. Впрочем, мне ведь поручено первым делом ответить на твои
вопросы. Спрашивай, сударь мой Перегрин!
-- Дело в том, -- отважился Пин, -- что у меня сейчас, по правде
говоря, один вопрос на языке вертится -- как насчет завтрака или там
подзакусить? Ну, то есть когда у вас вообще едят, где, положим, харчевня:
есть, наверное, где-нибудь? Или трактир, может, какой? Я что-то по дороге ни
одного не заметил, а уж так надеялся с устатку хлебнуть пивка -- не в глушь
ведь заехал, а в город, да еще какой!
Берегонд сурово взглянул на него.
-- Сразу виден бывалый солдат, -- сказал он, -- Говорят, солдат в
походе только и думает, где ему доведется поесть-попить следующий раз: знаю
понаслышке, сам я в дальних походах не бывал, Так у тебя, значит, сегодня
еще маковой росинки во рту не было?
-- Ну, из учтивости можно сказать, что была, -- признался Пин, -- Выпил
я кубок вина и съел пару хлебцев: ваш государь нас угощал, но зато же и
допрашивал меня битый час, тут поневоле проголодаешься.
Берегонд рассмеялся.
-- Как у нас говорится, и малорослый едок за столом витязь. Ты, однако
ж, утолил утренний голод не хуже любого стража цитадели, да еще и с немалым
почетом. Мы же в крепости, мы ее охраняем, а время военное. Встаем до зари,
перекусываем на рассвете и расходимся по своим постам. Погоди отчаиваться!
-- опять-таки со смехом воскликнул он, заметив унылую гримасу на лице Пина.
-- Кому пришлось труднее прочих, тем можно утром и лишний раз подкрепиться,
Потом -- полдничаем, кто в полдень, кто попозже, а главная общая трапеза,
какое ни на есть застолье -- в закатный час или около того. Пойдем!
Пройдемся немного, что-нибудь да раздобудем, устроимся на парапете, будем
есть-пить и любоваться: вон утро какое выдалось.
-- Погодите-ка! -- краснея, сказал Пин, -- От жадности или от голода --
думайте, как хотите, -- но я совсем было позабыл вот о чем. Гэндальф,
по-вашему Митрандир, просил меня проведать его коня Светозара, лучшего
скакуна Ристании, любимца конунга -- хоть он и подарил его Митрандиру в
награду за великие заслуги. Митрандир в нем души не чает, и если в городе
вашем чтут нового хозяина Светозара, то окружите коня почетом и заботой --
словом, будьте к нему, если можно, добрей, чем к голодному хоббиту.
-- К хоббиту? -- переспросил Берегонд.
-- Да, так мы себя называем, -- сказал Пин.
-- Спасибо, буду знать, -- сказал Берегонд, -- Пока же замечу, что у
чужестранца иной раз не худо поучиться учтивости и у хоббита -- красноречию.
Пойдем же! Ты познакомишь меня с этим дивным конем. Я люблю животных --
правда, здесь, в нашей каменной твердыне, мы их редко видим; но мои-то
предки жили в горных долинах, а прежде того в Итилии. Не вешай нос, мы
только наведаемся -- и оттуда сразу в кладовую.
Светозара устроили на славу -- в отличных конюшнях на шестом ярусе за
стенами цитадели, возле жилища для государевых гонцов, которых всегда
держали наготове на случай неотложных поручений Денэтора или высших
военачальников. Сейчас ни в стойлах не было лошадей, ни в жилище -- гонцов:
всех разослали.
Светозар встретил Пина ржанием и повернул к нему голову.
-- Доброе утро! -- сказал Пин, -- Гэндальф, как сможет, придет: его
задержали. Он шлет тебе привет, а мне велено узнать, всем ли ты доволен,
хорошо ли отдыхается после многотрудного пути.
Светозар встряхнул гривой и топнул копытом. Берегонду он, однако же,
позволил потрепать себя по холке и огладить могучие бока.
-- Да он, можно подумать, застоялся, а не отдыхает после многотрудного
пути, -- сказал Берегонд. -- Что за богатырская стать! А где его сбруя? Вот
уж, наверно, богатая и пышная!
-- Нет такой богатой и пышной, чтоб ему подошла, -- отвечал Пин. -- Да
и к чему она? Если седок ему по нраву -- никакая сбруя не нужна, а если нет
-- не помогут ни седло, ни подпруги, ни узда, ни удила. До свиданья,
Светозар! Потерпи немного, скоро в битву/
Светозар воздел голову и заржал так, что содрогнулась конюшня, а они
заткнули уши. И удалились, подсыпав зерна в ясли.
-- Теперь пойдем к нашим яслям, -- сказал Берегонд; они с Пином
вернулись в цитадель, подошли к северным дверям башни и спустились по
длинной прохладной лестнице в широкий коридор со светильниками. В ряду
низеньких дверей по правую руку одна была открыта.
-- Это наша ротная кладовая и раздаточная, -- сказал Берегонд, --
Привет, Таргон! -- крикнул он в дверь, -- Рановато вроде, но со мной тут
новобранец, принят по приказу государя, Он изголодался в долгом пути, и
нынче утром ему несладко пришлось. Сыщи уж там какой ни на есть снеди!
Им дали хлеба, масла, сыра и яблок, запасенных осенью -- сморщенных, но
душистых и сладких, -- дали кожаную флягу свежего пива, деревянные миски и
кубки, Все это они сложили в корзину и выбрались наверх, на солнышко.
Берегонд повел Пина к восточному выступу парапета, где под бойницей была
каменная скамья. Далеко видны были озаренные утренним светом просторы.
Они ели, пили и разговаривали о Гондоре, о здешних делах и обычаях,
потом о Хоббитании и прочих неведомых здесь краях, которые Пину привелось
повидать. Они говорили, а Берегонд изумлялся все больше и больше и все
растеряннее смотрел на хоббита, который то сидел на скамье, болтая короткими
ножками, то вставал на цыпочки и выглядывал в бойницу.
-- Не скрою от тебя, сударь мой Перегрин, -- молвил Берегонд, -- что ты
показался мне с виду ни дать ни взять девятилетним мальчишкой, а ты между
тем столько претерпел опасностей и столько навидался чудес, что хватило бы и
нашему седобородому старцу. Я-то подумал, что нашему государю угодно было
обзавестись пажом, какие бывали, говорят, в старину у королей. Но теперь
вижу, что дело обстоит совсем иначе, и ты уж не взыщи за глупость мою.
-- Чего там, -- сказал Пин, -- Да ты не так уж и ошибся. По-нашему-то я
сущий мальчишка и "войду в возраст", как говорят у нас в Хоббитании, только
через четыре года. И вообще, не обо мне речь. Давай лучше показывай и
объясняй.
Солнце уже поднялось высоко, и туманы в низине рассеялись. Последние
клочья рваными облаками проносились в небе, и на резком, порывистом
восточном ветру бились и трепетали белые стяги цитадели. За пять лиг от них
и дальше, сколько хватал глаз, серела и блистала огромная излучина Великой
Реки, выгнутая к востоку с северо-запада; устремляясь затем на юг, река
терялась в зыблющейся дымке, а до Моря оставалось еще добрых пятьдесят лиг.
Весь Пеленнор был виден как на ладони: россыпь огражденных усадеб,
амбаров, коровников, хотя нигде не паслись ни коровы, ни другой скот, Вдоль
и поперек пересекали зеленые пажити большие и малые дороги, и вереницы
повозок тянулись к Великим Вратам, а оттуда навстречу им катила повозка за
повозкой. Изредка подъезжали вскачь верховые, спешивались и торопились в
город. Поток от ворот направлялся по тракту, который круто сворачивал на юг
и, уходя от извива реки, вскоре исчезал из виду у горных подножий. Тракт был
просторный, гладко вымощенный; за восточной его обочиной, вдоль дамбы
проходила широкая зеленая дорожка для верховых. По ней мчались туда и сюда
всадники, а тракт, казалось, был запружен людским месивом. Потом Пин
пригляделся и увидел, что на тракте царил строгий порядок: там двигались в
три ряда -- один быстрее, конские упряжки; другой помедленнее, воловьи, с
громоздкими разноцветными фургонами; и у западной обочины, медленнее всех,
люди, впрягшиеся в тележки.
-- Уходят в долины Тумладена и Лоссарнаха, в горные селенья или еще
дальше -- в Лебеннин, -- сказал Берегонд. -- Старики и женщины с детьми; это
последние обозы. К полудню надо, чтобы на целую лигу дорога от города была
свободна. Таков приказ, а что поделаешь! -- Он вздохнул, -- Не многие
встретятся из тех, что разлучились. Детей у нас тут всегда было маловато, а
теперь остались только мальчишки постарше, которых и силком не вывезешь, --
вроде моего сына; ну ладно, может, на что и сгодятся.
Они помолчали, Пин тревожно глядел на восток, будто ожидая, что оттуда
вот-вот появятся черные полчища орков.
-- А там что? -- спросил он, указывая на средину огромной излучины
Андуина, -- Там другой город, да?
-- Был там другой город, -- отвечал Берегонд, -- столица Гондора;
наш-то Минас-Тирит -- всего-навсего сторожевая крепость. Там, за Андуином,
развалины Осгилиата, который давным-давно захватили и сожгли враги. Мы,
правда, отбили его у них, когда еще Денэтор был молодой, но обживать не
стали, а сделали там передовую заставу и отстроили мост, чтобы перебрасывать
подкрепления. Но из Минас-Моргула нагрянули Лютые Всадники.
-- Черные Всадники? -- переспросил Пин, широко раскрыв потемневшие
глаза: ему припомнились давнишние ужасы.
-- Да, они были черные, - подтвердил Берегонд, - и я вижу, ты знаешь их
не только понаслышке, хоть и не упоминал об этом в своих рассказах.
-- Нет, не понаслышке, - тихо откликнулся Пин, -только я сейчас лучше
не буду говорить о них, а то близко, уж очень близко тут...
Он осекся и поглядел за реку: там простерлась необъятная и зловещая
черная тень. Может, это замыкали окоем темные горы, щербатые гребни которых
расплылись в туманной дали, а может, стеной склубились тучи, и за ними
чернел непроглядный мрак. И казалось, этот мрак на глазах расползался и
разрастался, медленно и неотвратимо заполняя солнечные просторы.
-- Близко от Мордора? -- спокойно закончил Берегонд. -- Да, он тут
недалеко. Называть его мы избегаем, но живем, сколько себя помню, в его
сумрачной тени: она то редеет и отдаляется, то сгущается и нависает. Сейчас
она чернее черного и разрослась -- оттого и мы в страхе и тревоге. А Лютые
Всадники - они год назад или около того обрушились на переправу, и много там
погибло лучших наших воинов. Тогда Боромир отогнал их и освободил западный
берег -- до сих пор мы удерживаем почти половину Осгилиата. Пока удерживаем.
Но они со дня на день снова нагрянут. Там, наверно, война и начнется, оттуда
будет главный удар.
-- А когда начнется? -- спросил Пин, -- Думаешь, со дня на день? Я
ночью видел, как зажигались маяки и вестники скакали: Гэндальф сказал --
это, мол, знак, что война началась. Он спешил, как на пожар. А теперь снова
вроде как тихо.
-- У Врага все готово -- вот и тихо, -- сказал Берегонд. -- Как,
представь себе, ныряльщик воздуху в грудь набирает.
-- Маяки-то почему вчера зажгли?
-- Поздновато было бы слать за помощью, когда уж тебя обложили, --
усмехнулся Берегонд. -- Я, правда, не знаю, как там рассудил государь и
прочие начальники. К ним стекаются все вести. А наш властитель Денэтор видит
дальше других, видит и недоступное взору. По ночам он, говорят, восходит на
башню, сидит там в верхнем покое и проникает мыслью в грядущее; иногда он
даже прозревает замыслы Врага и схватывается с ним. Потому-то он так и
постарел прежде времени. Ну, и к тому же Фарамира услали в набег за Реку:
может, от него прибыл вестник. Но я так думаю, что маяки зажгли после
вчерашних вестей из Лебеннина. Умбарские пираты скопили в устьях Андуина
огромный флот. Они давно уж не боятся Гондора и стакнулись с Врагом, а
теперь и выступили с ним заодно. Для нас это страшный удар: не жди, значит,
особой подмоги из Лебеннина и Бельфаласа, не придут многие тысячи опытных
воинов. Нам только и остается, что мечтать о северной, ристанийской подмоге
и радоваться твоим известиям о тамошних победах. Однако же, -- он помедлил,
встал и повел взглядом с севера на восток и на юг, -- после изенгардского
предательства стало яснее ясного, что сеть сплетена громадная и раскинута
широко. Бои на переправе, набеги из Итилии и Анориэна, засады, стычки -- это
все было так, прощупыванье. А теперь начинается подготовленная война -- и
вовсе не только против нас, что тут важничать, -- война великая, всемирная.