Уэллс Герберт. Очерки истории цивилизации

II и III, регулярно проводилась систематизация и составление каталогов
книжных накоплений.
В те дни, не будем забывать, книги не перелистывали страница за
страницей, а сворачивали в свиток. Для того чтобы отыскать нужное место в
тексте, читателю приходилось разворачивать и сворачивать эти свитки, от чего
страдали и книги, и нервы читателей. Поневоле представляешь какое-нибудь
незамысловатое приспособление, с помощью которого можно было бы, не тратя
лишних усилий, просматривать свиток от начала до конца. Но ничего подобного
так и не было придумано. Каждый раз, когда книгу читали, ее непременно
вертели две, и не всегда чистые, руки.
Для того чтобы сберечь время и силы читателей, именно Каллимах придумал
разбивать пространные сочинения, такие, как
"История" Геродота, на отдельные книги, или тома, как бы мы теперь
назвали,-- каждая на отдельном свитке.
Александрийская библиотека привлекала огромное множество учащихся, куда
большее, чем Мусей. Все эти посетители из самых разных концов света
представляли немалый денежный интерес для александрийских торговцев и
содержателей постоялых дворов.
Поразительно, но в Александрии, по всей видимости, не предпринималось
никаких попыток что-либо напечатать -- не только книги. Этот факт вначале
кажется совершенно непостижимым: весь тогдашний мир требовал книг, а кроме
книг, постоянно нужны были разного рода афиши, листовки, объявления и тому
подобное. Однако до XV в. в истории западных цивилизаций не появлялось
ничего, что можно было бы назвать книгопечатанием.
И дело не в том, что искусство книгопечатания было технически слишком
сложным или зависело от каких-то предварительных открытий и изобретений.
Печать -- это простейшее и самое очевидное из приспособлений. В принципе о
ней знали всегда. Как мы уже говорили, есть основания предполагать, что
палеолитический человек мадленского периода украшал свою кожаную одежду,
нанося на нее костяным валиком отпечатки различных узоров. "Печати" древних
шумеров -- это опять же печатные приспособления. Монеты также изготовляли с
помощью подобной технологии.
Неграмотные люди во все века использовали металлические или деревянные
печатки, чтобы поставить свою подпись. Вильгельм Завоеватель, норманнский
герцог и король Англии, пользовался подобной печатью и чернилами, когда
нужно было подписывать документы. В Китае классические тексты размножали,
делая оттиски с печатной доски, еще во II столетии до н. э. Но то ли из-за
формы книг или из-за сопротивления со стороны владельцев рабов-переписчиков,
защищавших свои прибыли; а может быть, потому, что скорописное
"демотическое" письмо было и так достаточно легким и быстрым, чтобы еще
думать о его ускорении и развитии (что было совершенно неизбежно в случае с
китайскими иероглифами или готическим шрифтом); или же потому, что пропасть
разделяла в общественной жизни человека мысли и знаний и человека
технических умений -- но книгопечатание так и не появилось, даже в
простейшем виде для воспроизводства иллюстраций.
Главная причина того, что не удалось организовать книгопечатание,
заключается, очевидно, в том, что не было в достатке материала необходимой
плотности и удобной формы, пригодного для печати книг.
Снабжение папирусом было строго ограничено. К тому же не существовало
единого формата для книжной страницы. Бума-
re еще предстояло прийти из Китая, чтобы сыграть свою роль в
освобождении разума в Европе. И даже если бы появились книгопечатные станки,
они все равно простаивали бы без дела, а в это время продолжалось бы
неспешное изготовление папирусных свитков. Но этим сложно объяснить, почему
не использовали копировальные доски или штампы для воспроизведения
иллюстраций или чертежей.
Египет -- единственный регион, где растет папирус. Это помогают нам
понять, почему Александрии так быстро удалось достичь значительных успехов в
области знания. Того же Эратосфена, учитывая те скудные приспособления,
которыми он пользовался, можно поставить на один уровень с Ньютоном или
Пастером. При этом Александрия почти никак не повлияла на политику или на
духовную жизнь своего времени.
Мусей и Библиотека в Александрии были средоточием света, который можно
сравнить с затемненным фонарем, скрытым от остального мира. Не существовало
никаких средств донести эти достижения до благожелательно настроенных людей
за пределами Александрии, за исключением утомительного переписывания книг
вручную. В те времена не было способа общения, доступного большинству людей.
Ученым приходилось, тратя значительные средства, добираться до этого
многолюдного научного центра, потому что не было иного способа добыть хотя
бы крупицу знаний. В Афинах и Александрии единичному искателю можно было
приобрести самые разные манускрипты по разумной цене, но любая попытка
заняться образованием масс немедленно вызвала бы критическую нехватку
папируса.
Впрочем, образование вообще не шло в массы. Чтобы приобрести нечто
большее, чем поверхностные знания, необходимо было пожертвовать своей
размеренной жизнью, поменять ее на долгие годы ненадежного существования в
отдельном мирке неустроенных и перегруженных утомительной работой мудрецов.
Ученость, конечно, не означала такого полного разрыва с повседневной жизнью,
как посвящение в жрецы, однако по своей природе это были явления одного
порядка.
И очень быстро это чувство свободы, открытость и прямота суждений,
которые, как воздух, необходимы для подлинной интеллектуальней жизни,
исчезли из Александрии. С самого начала покровительство Птолемея I ставило
предел возможной политической дискуссии. Впоследствии разногласия между
школами впустили суеверия и предрассудки уличной толпы в научную жизнь.
Мудрость покинула Александрию, оставив вместо себя педантизм. Работа с
книгой заменилась преклонением перед ней. Очень скоро ученые превратились в
изолированный класс, со всеми присущими этому классу неприглядными
особенностями. Не успело
смениться и несколько поколений в Мусее, как Александрия познакомилась
с новым типом человеческого существа -- неуклюжим эксцентриком,
непрактичным, незнающим самых простых житейских вещей. С буквоедом, у
которого привычка выходить из себя из-за каждой мелочи сочеталась с зоркой
ревностью к коллегам по цеху и презрением к необразованной толпе за
пределами его мирка. Одним словом, миру явился Книжный Червь. Он отличался
такой же нетерпимостью, как жрец, только не имел алтаря, и таким же
невежеством, как знахарь, хоть и не жил в пещере. Его ничуть не утомляли
долгие часы, проведенные за переписыванием книг. Его можно было бы назвать
побочным продуктом интеллектуального процесса, но для многих поколений людей
этот побочный продукт оказался серьезной помехой, заграждая свет знаний,
зажженный человеческим разумом.
Поначалу творческая активность Александрии была сосредоточена вокруг
Мусея и носила главным образам научный характер. Философия в более
энергичный век была учением о контроле над собой и материальным миром и
побуждала к активным действиям. Не отвергая этих претензий, философия в
Александрии стала в действительности наукой о тайных, охраняемых от
непосвященных, способах примирения с этим миром. Стимулятор превратился в
наркотик. Философ не препятствовал миру катиться в пропасть -- миру, частью
которого был он сам,-- и утешался красивыми умозрительными построениями. В
них мир представал иллюзией, за которой скрыта некая квинтэссенция. Афины,
уже утратившие политический вес, но все еще многолюдные и знаменитые,
вступали в эпоху своего интеллектуального упадка почти незаметно для
постороннего взгляда. Они всегда пользовались странным уважением воюющих
государств и авантюристов всего мира и были еще одним центром подобного
философского учения.
Если в Александрии поздно сложилась своя особая философия, то уже с
самых ранних своих времен она стала заметным Центром создания и общения
религиозных идей.
Мусей и Библиотека представляют собой только одну из граней
тройственной природы этого города. Это были ее аристотелевский,
эллинистический, македонский элементы. Птолемею I
удалось ввести в жизнь Александрии еще два фактора, дополняющие
неповторимое своеобразие этого центра.
Первый -- это значительное количество иудеев, частично из Палестины, но
по большей части из тех поселений в Египте, в которых иудеи уже давно жили.
Этими последними были иудеи-диаспоры той ветви еврейского народа, что не
знала вавилонского пленения. Эти иудеи имели Библию и находились в тесном
общении со своими единоверцами во всем мире. Они населяли один из самых
обширных кварталов Александрии. Этот город стал самым большим еврейским
городом в мире: евреев в Александрии тогда было больше, чем в самом
Иерусалиме. Мы уже отмечали то, что они сочли необходимым перевести свои
священные тексты на греческий язык.
И, наконец, в Александрии жило множество египтян, в основном также
говоривших на греческом языке. Однако была жива их традиция, насчитывавшая
сорок веков храмовой религии и культов.
В Александрии сошлись три типа белой расы, три типа разума и духа:
здравомыслящий критицизм ариев-греков, нравственное рвение и монотеизм
семитов-иудеев и древняя египетская традиция мистерий и жертвоприношений.
Насколько ей удалось сохранить свою жизнеспособность в мире, мы уже видели
на примере таинственных обрядов и культов Греции. Подобные обряды хамитский
Египет открыто и торжественно совершал в своих величественных храмах.
Вот эти три элемента и были составляющими александрийской "закваски". В
порту и на рынках, где общались люди всех известных народностей и рас,
неизбежно взаимодействовали и сравнивались их религиозные представления и
обычаи. Сообщается, что в III в. до н. э. буддийские миссионеры,
отправленные царем Ашокой, прибыли в Александрию из Индии, и нет сомнений,
что в более поздние времена в Александрии постоянно существовала колония
индийских торговцев. Аристотель в своей "Политике" замечает, что религиозные
представления людей охотно заимствуют свои формы из их политических
институтов. "Люди заимствуют образ жизни своих богов в не меньшей степени,
чем их телесные формы, из своей собственной".
В эпоху огромных эллинистических империй, управляемых автократическими
монархами, уже было недостаточным поклонение лишь местным божествам, старым
покровителям племени и города. Людям нужны были боги, такие же
всеобъемлющие, как и царства, и всюду, кроме тех мест, где на пути стояли
интересы влиятельного жречества, шел любопытный процесс ассимиляции богов.
Как оказалось, все эти многоликие и разнообразные боги во многом схожи между
собой. Люди приходили
к заключению, что вместо различных богов на самом деле должен быть один
бог со множеством имен. Он был повсюду, но только под другим "псевдонимом".
Римский Юпитер, греческий Зевс, вавилонский Бел-Мардук, египетский Амон --
тот, с которым пробовал бороться Аменхотеп IV (он же Эхнатон), и
предполагаемый "отец" Александра Македонского -- все они были достаточно
схожи, чтобы слиться в единый образ.
Там, где различия между божествами казались слишком заметными, их
удавалось преодолеть, говоря, что это различные "аспекты" одного божества.
Однако Бел-Мардук давно уже утратил былое величие, от него осталось лишь
одно воспоминание, а такие старые боги, как Ашшур, Дагон и им подобные, боги
павших народов, и вовсе исчезли из памяти людей.
Осирис -- бог, популярный у египетского простонародья, стал
отождествляться с Аписом, священным быком Мемфисского храма. Осириса уже
путали и с Амоном. Под именем Сераписа он стал верховным божеством
эллинистической Александрии. Египетская богиня-корова Хатор, или Исида,
также предстает теперь в человеческом облике, как жена Осириса, которому она
родила сына Гора. Тот в свою очередь должен снова стать Осирисом, как только
вырастет.
Подобная простота, с которой боги превращались друг в друга, покажется
странной современному человеку. Но эти отождествления и смешения богов очень
показательны, как попытки набирающего силу человеческого разума сберечь с
помощью религии эмоциональные связи и близость людей, в объединении религий
сделать своих богов более понятными и универсальными. Подобное слияние
одного бога с другим называют "теокразией", и нигде в мире она не шла так
энергично, как в Александрии. Только два народа в этот период не поддались
этой тенденции: иудеи, которые уже имели свою веру в единого Бога Небес и
Земли -- Яхве, и персы, у которых был монотеистический культ Солнца.
Птолемей I основал в Александрии не только Мусей, но и Серапеум,
посвященный божественному триединству, которое отражает результат теокразии
богов Греции и Египта. Эта троичность объединяла в себе бога Сераписа
(Осирис + Апис), богиню Исиду (она же Хатор, богиня-корова и лунная богиня)
и бога-ребенка Гора. Так или иначе, почти все остальные боги могли быть
сопоставлены с одним из трех аспектов этого единого божества,-- даже Митра,
солнечный бог персов.
Эти три аспекта божества переходили один в другой; божеств было трое,
но при том они были единым целым. Поклонение им отличалось великим рвением и
страстностью и сопровождалось звоном особого музыкального инструмента,
систра -- металлических пластин, нанизанных на одну скобу.
Здесь мы впервые обнаруживаем, что идея бессмертия становится
центральной идеей религии. Она вышла со временем далеко за пределы Египта.
Ни ранних ариев, ни ранних семитов проблема бессмертия особо не волновала,
на духовной жизни монголоидных народов она также отразилась незначительно.
Но для египтян с самых ранних времен представление о том, что индивидуальное
существование не прекращается со смертью, а продолжается в потустороннем
мире, было исключительно важным.
Бессмертию души была отведена значительная роль и в поклонении
Серапису. В культовой литературе о нем говорится, как о "спасителе и
проводнике душ, ведущем души к свету и вновь принимающем их". О Сераписе
писали, что он "воскрешает мертвых, показывает долгожданный свет солнца тем,
кто видит, тем, чьи благословенные могилы содержат во множестве священные
книги", и снова "нам не миновать встречи с ним, он спасет нас, после смерти
мы будем спасены его промыслом".
Ритуальное зажжение свечей и подношение привесков -- маленьких
изображений различных частей человеческого тела, которые нуждались в
исцелении,-- было частью религиозного ритуала в Серапеуме. Многих
приверженцев, которые решали посвятить этой религии свои жизни, привлекал
культ Исиды. В храмах стояли ее изображения, в которых она представала как
Владычица Неба, с ребенком Гором на руках. Свечи горели и плавились перед
ней, а весь алтарь был увешан привесками. Неофита подвергали долгим и
тщательным испытаниям, затем он принимал обет безбрачия, после чего проходил
обряд посвящения; ему обривали голову и одевали в льняные одежды...
Гор был любимым и единственным сыном Осириса (Сераписа). Он был также и
богом солнца, его символом был скарабей с раскрытыми крыльями. Когда во
время солнечного затмения появляется солнечная корона, она действительно
напоминает раскрытые крылья скарабея. Гор был "солнцем праведности с
раскрытыми крыльями". В итоге он "восходил к отцу" и становился с отцом
единым целым. В более древней египетской религии Гор был посредником и
заступником перед своим отцом за грешников. В египетской Книге Мертвых Гора
изображали просящим о помиловании покойного; эту книгу обязательно клали в
могилу каждого, кто имел возможность заказать для себя копию. Многие из
гимнов, посвященных Гору, необыкновенно похожи на христианские песнопения по
своему духу и фразеологии. Такой прекрасный гимн, как "Свет моей души -- Ты,
о, Спаситель мой", в свое время пели в Египте Гору.
Культ Сераписа, широко распространившийся по всему цивилизованному миру
в III и II вв. до н. э., предвосхитил, как мы со всей очевидностью
наблюдаем, те ритуальные формы и прак-
тики, которым суждено было возобладать в Европе с наступлением
христианской эры. Живой дух христианства, та благая весть, которую оно
принесло человечеству, были, как мы увидим впоследствии, чем-то неожиданно
новым для разума и воли человека. Но одеяние, в которое было облачено
христианство, его символика, формулы и ритуалы были к тому времени уже
порядком изношены. Они остаются такими во многих странах и ныне. Это
одеяние, несомненно, было соткано в храмах и культовых практиках
Юпитера-Сераписа и Исиды, которые начали распространяться по всему
цивилизованному миру в век теокразии, во II и I столетии до Христа.
Значение Александрии, как торгового и интеллектуального центра,
сохранялось еще много веков. Предвосхищая наши дальнейшие страницы, скажем,
что во времена Римской империи Александрия стала крупнейшим торговым центром
мира. Александрийские торговцы римской эпохи имели многочисленные поселения
в южной Индии. В Кранганоре на Малабарском побережье был храм, посвященный
Августу, а поселение вокруг него охраняли две римские когорты. Император
отправлял свои посольства к различным индийским владыкам. Более того, у
Климента, Хризостома (Златоуста) и других раннехристианских авторов мы
читаем об индийцах в Александрии и об их верованиях.

Глава двадцать четвертая. ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАСПРОСТРАНЕНИЕ БУДДИЗМА

1. История Гаутамы. 2. Конфликт учения и легенды.
3. Проповедь Гаутамы Будды. 4. Буддизм и Ашока.
5. Два великих китайских учителя. 6. Искажение буддизма.
7. Современное состояние буддизма

1

Интересно будет теперь обратиться от научных и нравственных достижений
Афин и Александрии и развития социальных представлений на Западе к почти
совершенно изолированной интеллектуальной жизни Индии. Эта цивилизация, как
кажется поначалу, выросла на собственных корнях и обладает своим уникальным
характером. Она была отрезана от цивилизаций на востоке и на западе
пустынями и горными преградами. Арийские племена, которые переселились на
полуостров Индостан, вскоре утратили связь со своими сородичами на западе и
стали развиваться по своему собственному пути. В особенности это относится к
тем из них, кто прошел в долину Ганга и далее.
Они обнаружили, что во всей Индии уже была распространена цивилизация,
древняя цивилизация дравидов. Она возникла независимо от других -- также,
как, по всей видимости, возникли шумерская, критская и египетская
цивилизации, в результате развития распространявшейся неолитической
культуры, черты которой мы уже рассматривали. Арии оживили и изменили
дравидийскую цивилизацию в той же мере, в какой греки изменили эгейскую, или
семиты -- шумерскую.
Условия жизни индийских ариев отличались от тех, в которых продолжали
жить родственные им арийские племена, все еще преобладавшие на
северо-западе. Это были земли с более теплым и влажным климатом, и привычный
рацион, включавший мясо и хмельные напитки, стал бы теперь губительным. Им
пришлось перейти на преимущественно вегетарианский способ питания, а
плодородная почва почти что сама давала все необходимое для
этого. Больше не было надобности кочевать, можно было смело полагаться
на надежность урожаев и климата. Тут ни к чему были теплые одежды или дома.
Для жизни нужно было так немного, что торговля у индийских ариев поначалу
была неразвита. Земли хватало для каждого, кто желал обрабатывать свой
участок, и даже с маленького клочка земли можно было снять достаточный
урожай, чтобы прожить, не зная голода.
Их политическая жизнь также была проста и сравнительно бестревожна. В
самой Индии пока еще не появилось никаких великих завоевателей, а природные
барьеры вокруг нее останавливали ранних империалистов на западе и на
востоке. Тысячи сравнительно мирных селений-республик и подворий племенных
вождей были разбросаны по всей стране. Не существовало никакого
мореплавания, не было ни набегов пиратов, ни торговцев-иноземцев. Можно
написать историю Индии почти на четыре тысячелетия в глубь веков, не
употребляя при этом слова море.
История Индии на протяжении многих столетий была более счастливой,
менее кровопролитной и больше похожей на прекрасный сон, чем история любой
другой цивилизации того времени. Знать, раджи -- развлекались охотой. Их
жизнь, главным образом, состояла из сватовства и женитьбы на новых женах. То
здесь, то там среди раджей появлялся какой-нибудь знаменитый махараджа
("великий царь"). Он закладывал город, отлавливал и приручал слонов,
истреблял тигров в своих владениях и оставлял в последующих поколениях
память о своем величии и своих великолепных процессиях.
Однако и эти ориентализированные арии жили активной духовной жизнью.
Складывались и передавались в устной традиции великие эпические произведения
-- в те времена еще не было письменности. Это также было и время глубоких
философских исканий; их лишь недавно удалось соотнести с философскими
системами Запада.
Между 560 и 550 гг. до н. э., когда в Лидии Крез еще был на вершине
славы, а Кир только готовился отобрать Вавилон у Набонида, в Индии появился
на свет будущий основатель буддизма. Он родился в маленькой племенной общине
на севере Бенгалии, в предгорьях Гималаев, в местности на границе с Непалом,
ныне покрытой непроходимыми джунглями. Это маленькое государство управлялось
одной семьей из племени шакьев, членом которого был и этот человек --
Сиддхартха Гаутама. Сиддхартха -- это его личное имя, как Гай или Джон,
Гаутама или Готама -- его фамильное имя, как Цезарь или Смит, а Шакья --
родовое, как Юлий.
Кастовая система в те времена еще не окончательно утвердилась в Индии,
и брахманы, уже тогда привилегированные и влиятельные, еще не пробились на
самую вершину общественной
системы. Но все равно сильны были различия между общественными слоями,
и практически непроницаемый барьер разделял благородных ариев и темнокожие
низшие группы общества. Гаутама принадлежал к народу завоевателей. Его
учение, обратим внимание, называлось "арийской правдой".
Лишь в конце XIX в., когда ученые основательно взялись за изучение
языка пали, на котором написано большинство оригинальных текстов раннего
буддизма, мир узнал, какова в действительности была жизнь и подлинная мысль
Гаутамы. До этого его история оставалась погребенной под чудовищным
напластованием легенд, а его учение самым нещадным образом искажалось.
Однако теперь перед нами открыто очень человечное и правдоподобное
повествование о нем.
Гаутама был красивым, одаренным и состоятельным молодым человеком и,
пока ему не исполнилось двадцати девяти, жил обычной жизнью, подобно другим
знатным людям своего времени. Эта жизнь, ее духовная сторона, вряд ли могли
удовлетворять его. Тогда еще не было литературы, за исключением традиции
ведийского эпоса, да и та была в основном монополизирована брахманами.
Научных знаний было еще меньше. Мир был ограничен снежными вершинами
Гималаев на севере и тянулся до бесконечности на юге. Город Бенарес
(Варанаси), в котором жил царь их земель, находился примерно в сотне миль от
них. Главными развлечениями были охота и флирт с многочисленными женами.
Все то лучшее, что могла предложить жизнь, Гаутама, по-видимому, имел в
полном достатке. В возрасте девятнадцати лет он женился на прекрасной
двоюродной сестре. Несколько лет они оставались бездетными. Гаутама
охотился, развлекался, наслаждался прогулками в своем ярком мире садов,
тенистых рощ и рисовых полей.
Именно эта жизнь заставила его однажды почувствовать великую
неудовлетворенность. Это была неудовлетворенность, которую всегда испытывает
ищущий разум, устав от праздности. Он жил среди изобилия и красоты, переходя
от удовольствия к удовольствию, но его душа не знала мира. Все складывалось
так, как если бы сама судьба его народа взывала к нему. Гаутама чувствовал:
все то, что окружает его,-- это не подлинная жизнь, это всего лишь праздник.
Праздник, который слишком затянулся.
Гаутама не переставал размышлять об этом, и пришло время, когда ему
открылись четыре незнакомые прежде стороны существования, задавшие
направление его мысли. Как-то он совершал прогулку на колеснице, и навстречу
ему попался старик, обезображенный годами. Нищий, согбенный, выбившийся из
сил, он потряс его воображение. "Такова жизнь,-- сказал на это его
возница,-- мы все будем такими". Гаутама еще не успел прий-
ти в себя, как им повстречался человек, испытывавший невыносимые
страдания от какой-то страшной болезни. "Такова жизнь",-- снова повторил
возница. И было третье зрелище, на котором остановился его взгляд:
непогребенное тело, распухшее, безглазое, истерзанное зверями и птицами и
самое ужасное. "Вот такова наша жизнь",-- только и мог сказать на это
возница.
Эти неожиданные открытия -- что все люди подвержены болезням и смерти,
что жизнь открыта для страданий, а счастье не приносит полного
удовлетворения,-- глубоко потрясли Гаутаму.