Уэллс Герберт. Очерки истории цивилизации

активности в Александрии. Начиная с этого времени сложные экономические,
политические и религиозные конфликты в Европе и За-
падной Азии подстегивали интеллектуальный прогресс. В этих регионах,
как мы уже видели, долгое время доминировали монархии восточного типа и
восточные религиозные традиции. Рим попытался перенять и отверг
рабовладельческий способ производства. Выросла и потерпела крушение по
причине своей внутренней слабости первая масштабная капиталистическая
система. Европа снова оказалась посреди всеобщего хаоса. Семитские народы
потеснили арийские и заменили эллинистическую цивилизацию по всей Западной
Азии и в Египте арабской культурой. Вся Западная Азия и половина Европы
оказались под властью монголов. Лишь к XII--XIII вв., как мы видели,
интеллект арийских народов снова открыл путь к ясному самовыражению.
Далее мы видели, как начинают появляться университеты в Париже,
Оксфорде, Болонье, все значительнее становится философская дискуссия. По
форме она в основном посвящена вопросам логики. Основа этой дискуссии --
учение Аристотеля, но не все, что осталось после него, а лишь его логика.
Позднее его труды станут более доступны через латинские переводы их
арабского варианта, с комментариями Аверроэса. Кроме этих плохих переводов
Аристотеля, Западная Европа почти ничего не читала из греческой философской
литературы вплоть до XV в.
Артистический Платон -- в отличие от научного Аристотеля -- был почти
неизвестен. Европе достался греческий критицизм без греческого творческого
импульса. Известны были лишь некоторые авторы-неоплатоники, но неоплатонизм
имеет такое же отношение к Платону, как "христианская наука" -- к
ортодоксальному христианству.
С некоторых пор дискуссия средневековых "схоластов" снискала славу
скучной и бессодержательной. Это совершенно не так. Схоластам приходилось
прибегать к строго догматическому языку, потому что недреманное око иерархов
церкви, невежественных и нетерпимых, повсюду выискивало ересь.
Схоластической философии недоставало той ясности, которую несет в себе
бесстрашие мысли. Она зачастую говорила иносказательно о том, чего не
отваживалась сказать в открытую. Но занималась она фундаментально важными
вещами, и это была долгая и необходимая борьба, чтобы выправить некоторые
присущие человеческому разуму изъяны; многие по-прежнему продолжают блуждать
в потемках из-за пренебрежения теми вопросами, которые обсуждали схоласты.
Основным спором средневековья был спор между "реалистами" и
"номиналистами". Реалисты в своих рассуждениях значительно превзошли обычную
человеческую склонность преувеличивать значимость класса. Они стояли на том,
что в каждом имени есть нечто, что содержит в себе зерно подлинной
реальности.
К примеру, они сказали бы, что существует некий типичный "европеец",
идеальный европеец, который гораздо более реален, чем каждый индивидуальный
европеец. Каждый отдельный европеец, получается, есть искажение, отклонение,
ухудшенный экземпляр этой более глубокой реальности. Напротив, номиналисты
были бы убеждены, что единственно реальны именно индивидуальные европейцы,
что само имя "европеец" -- не более чем имя, применимое ко множеству
отдельных случаев.
Так что пока на рыночных площадях и в заботах повседневной жизни люди
задавали друг другу вопросы о нравственности и праведности духовенства, об
оправданности и уместности целибата и о справедливости папской десятины,
пока в теологических кругах занимались поисками ответов на сложные вопросы
пресуществления, божественности хлеба и вина в мессе, в исследованиях и
лекционных залах постепенно обретала плоть и кровь куда более масштабная
критика методов и учения католицизма.
Мы не станем оценивать здесь значимость для этого процесса таких
средневековых схоластов, как Пьер Абеляр (1079--1142), Альберт Великий (ок.
1193--1280) и Фома Аквинский (прибл. 1225--1274). Они стремились перестроить
католичество на основаниях более здравой аргументации; и они склонялись к
номинализму. Основными их критиками и последователями были Дуне Скот (ок.
1266--1308), францисканец из Оксфорда, судя по прилежности и взвешенности
суждений,-- шотландец, и англичанин Уильям Оккам (ок. 1285--1349).
В трудах этих более поздних схоластов, как и у Аверроэса, проводилось
четкое различие между богословской и философской истиной; они вознесли
богословие на вершину пьедестала, однако оттуда оно уже не мешало заниматься
исследованием. Дуне Скот объявил, что невозможно умозрительными
рассуждениями доказать существование Бога или Троицы, или достоверность акта
Творения. Оккам еще более настаивал на этом отделении теологии от
практической истины -- отделении, которое помогло научному познанию
освободиться от догматического контроля.
Более же поздние поколения, которые сполна воспользовались плодами
свободы, добытой для них этими схоластами, и не зная, кто были первопроходцы
этой свободы, оказались настолько неблагодарны, что сделали имя Скота
нарицательным для тупости,-- отсюда наше английское "dunce", тупица.
Особый и неповторимый гений выделяет из всех его современников Роджера
Бэкона (ок. 1214--1292), также англичанина. Он был оксфордским францисканцем
и самым что ни есть типичным англичанином -- несдержанным, нетерпеливым,
честным и проницательным. Он на два века опередил свое время.
Вот как о нем пишет Г. О. Тейлор*:
"Жизненный путь Бэкона превратился в духовную трагедию, в полном
соответствии с законами трагического жанра: герой должен обладать
величественным и благородным характером, но не безупречным, чтобы
трагический финал был следствием изъянов характера, а не стечения
обстоятельств. Бэкон дожил до глубокой старости и в преклонные годы, как и в
молодые, сохранял преданность предметному знанию. Его поиску знаний, который
не всегда сводился лишь к ученой аудитории, не раз препятствовал Орден, к
которому имел несчастье принадлежать этот мятежник. Столь же фатально его
достижения оказались подвержены внутреннему искажению из-за тех принципов,
которые он перенял от своего века. Но на Бэконе остается ответственность за
его восприятие событий текущих; и поскольку его взгляды натолкнулись на
недоверие собратьев-францисканцев, своим нравом Бэкон сам навлек на свою
голову враждебность Ордена. Обходительность и умение убеждать были
необходимы тому, кто хотел поразить своих ближних столь необычными, как его,
суждениями -- ведь на дворе был тринадцатый век -- чтобы избежать
преследований из-за них.
Бэкон не щадил именитых особ, ни живых, ни почивших, рубил с плеча,
часто неоправданно и несправедливо. О его жизни мало что известно, разве что
с его собственных слов и со слов знавших его, но и этого недостаточно для
самого сжатого пересказа. Родился, учился в Оксфорде, отправился в Париж,
учился, ставил опыты, снова в Оксфорде, теперь уже францисканец. Учится,
учит, подозревается своим Орденом, его снова отправляют в Париж, держат под
наблюдением. Получает письмо от римского Папы, пишет, пишет, пишет -- три
наиболее известные свои работы. Снова в беде, на долгие годы заточен в
тюрьму, снова на свободе, и умирает, умирает весь целиком, и телом и славой
-- чтобы возвратиться своими трудами, да и то лишь отчасти, через пять
столетий".
Основное содержание этих "трех наиболее известных работ" -- неистовая и
совершенно бескомпромиссная атака на невежество и ограниченность своего
времени в сочетании со множеством догадок, как будет протекать грядущий рост
знаний. Страстно утверждая необходимость эксперимента и собирания знаний, в
нем словно оживает дух Аристотеля. "Эксперимент, эксперимент" -- таков девиз
Роджера Бэкона.
Но и самого Аристотеля Роджер Бэкон также не щадил, и вы шло так
потому, что люди, вместо того, чтобы смело обратиться к фактам, засели над
книгами и углубились в чтение плохих латинских переводов -- единственным,
что было доступно тогда из трудов учителя. "Будь моя воля,-- писал Роджер
Бэкон,-- я бы сжег все книги Аристотеля, читать их -- значит терять время,
плодить ошибки и растить невежество" -- мнение, которое, вероятно, повторил
бы и сам Аристотель, окажись он в том мире, где его труды не так читали, как
боготворили, и в самых недостоверных переводах.
* Тейлор Генри Осборн. "Средневековый разум".
И через все, написанное Бэконом, временами завуалировано из-за
необходимости хотя бы видимо подстроить свои взгляды под всевозможные
ортодоксии, из страха тюрьмы, звучит настойчивый призыв человечеству:
"Перестаньте следовать догмам и авторитетам -- оглянитесь вокруг себя!"
Он обличал четыре основных источника невежества: почтение к власти,
обычай, мнение невежественной толпы и тщеславие, гордое нежелание
переучиваться, к которому предрасположены все мы. Преодолей мы их, и все
силы природы станут на службу человечеству:
"Машины для плавания смогут обойтись без гребцов, так что огромные
корабли, способные плыть по реке или океану, управляемые одним человеком,
будут двигаться быстрее, чем если бы они приводились в движение множеством
людей. Таким же образом можно будет делать экипажи, так что и без тягловых
животных они будут двигаться cum impetu inaestimabili какими мы представляем
боевые колесницы, на которых сражались в древности. Станут возможны и
летающие машины, а человек, заняв место посередине летательной машины,
поворотом рычага заставит искусственные крылья поднять машину в воздух,
наподобие летящей птицы".
Оккам, Бэкон -- вот ранние предшественники начавшегося в Европе
великого движения от "реализма" к реальности. Какое-то время прежние
тенденции сопротивлялись натурализму новых номиналистов. В 1339 г. на книги
Оккама был наложен запрет, а номинализм был торжественно предан проклятию. И
даже в 1473 г. была предпринята попытка, запоздалая и безуспешная, принудить
учителей в Париже преподавать только реализм. И только в шестнадцатом веке,
с интеллектуальным ростом и книгопечатанием, движение от абсолютизма к
эксперименту стало массовым и один исследователь стал сотрудничать с другим.
На протяжении XIII и XIV вв. эксперименты, проводимые с материальными
предметами, становились все многочисленнее. Люди добывали все новые знания,
но пока еще не было взаимосвязанного и поступательного продвижения. Работа
проводилась в одиночку и в глубокой тайне. Традицию обособленного
исследования Европа переняла у арабов, и теперь в лабораториях, оберегая
свои находки и открытия от соперников, трудились алхимики. И напрасно
современные авторы излишне спешат с насмешками в адрес алхимиков. Они были в
самой тесной связи с мастерами, работавшими по железу и стеклу, с травниками
и лекарями той эпохи. Алхимики проникли во многие тайны природы, хотя на
самом деле искали не знаний, но силы. Они были одержимы "практическими
целями" -- как делать золото из более дешевых материалов, как достичь
бессмертия с помощью эликсира жизни и другими такого же рода приземленными
мечтами. По ходу своих исследований алхимики немало узнали о ядах,
красителях, металлургии и т. д. Они открыли различные
отражающие поверхности и смогли, в итоге, получить прозрачное стекло и
тем открыли дорогу к линзам и оптическим инструментам. Но как мы узнаем от
ученых, и чего до сих пор не в состоянии усвоить "прагматики", только когда
ищут знания ради них самих -- только тогда они приносят богатые и
неожиданные плоды, щедро одаряя ими своих слуг.
Те идеи, которые выразил Роджер Бэкон, стали приносить первые плоды в
новых знаниях и широте взглядов не ранее XV в. Затем, внезапно, с началом
нового XVI в., когда мир оправился от бури общественных потрясений, которые
последовали за массовыми эпидемиями XIV в., в Западной Европе засияло целое
созвездие имен, которое затмило наивысшие научные имена золотого века
Греции.
Одним из самых первых и самым великолепным в этом созвездии был
флорентиец Леонардо да Винчи (1452--1519), человек с почти фантастическим
видением действительности. Он был первым, кто понял подлинную природу
ископаемых окаменелостей. Леонардо да Винчи доверял свои наблюдения
запискам, которые не перестают и теперь восхищать нас. Он был убежден и в
осуществимости механического полета.
Еще одно великое имя -- поляк Коперник (1473--1543), который сделал
первый ясный анализ движения небесных тел и показал, что Земля движется
вокруг Солнца. Датчанин Тихо Браге (1546--1601), работавший в Пражском
университете, отказался принять эту теорию, но его астрономические
наблюдения оказались исключительно важны для его последователей, и особенно
для немца Кеплера (1571 -- 1630).
Галилео Галилей (1564--1642) был основателем науки механики. До времени
Галилея господствовало убеждение, что если один предмет весит в тысячу раз
больше другого, то и падать он будет в тысячу раз быстрее. Галилей оспорил
это убеждение, но вместо того, чтобы изложить свои доводы как схоласт и
джентльмен, он подверг это мнение беспристрастному испытанию -- сбросил два
неравных груза с верхней галереи падающей Пизанской башни к ужасу ученых
эрудитов.
Галилей также сконструировал первый телескоп и развил астрономические
взгляды Коперника. Однако церковь в этот раз отважно приняла вызов. Поверить
в то, что Земля меньше Солнца и второстепенна в сравнении с Солнцем,
полагала церковь, значит ни во что не ставить человека и христианство. Так
что Галилею пришлось вернуть Землю на место как неподвижный центр Вселенной.
Тюремное заключение, а затем церковная епитимья -- три года подряд раз в
неделю читать семь покаянных псалмов -- таков был приговор семерых
кардиналов, принимавших его отречение.
Ньютон (1642--1727) родился в год смерти Галилея. Открыв закон
тяготения, он создал ясное научное представление видимой Вселенной. Но с
Ньютоном мы уже переносимся в XVIII в., слишком далеко от нашей нынешней
главы.
Среди более ранних имен необходимо упомянуть прежде всего Уильяма
Гильберта (1544--1603) из Колчестера. Роджер Бэкон призывал к эксперименту,
Гилберт был первым, кто стал практиковать его.
Можно не сомневаться, что его опыты, главным образом в области
магнетизма, помогли сформировать представления Фрэнсиса Бэкона, барона
Веруламского (1561--1626), лорд-канцлера английского короля Якова I.
Фрэнсиса Бэкона называют отцом экспериментальной философии, хотя его вклад в
развитие научных исследований порой слишком преувеличивают. Он был скорее не
основателем, но апостолом научного метода. Более всего для науки сделала его
фантастическая книга "Новая Атлантида". В этой книге Фрэнсис Бэкон
причудливым языком изложил свое представление о некоем дворце изобретений,
величественном храме науки, где поиск знаний во всех областях организован по
принципу максимальной полезности.
Из этой утопической мечты выросло Лондонское Королевское общество,
основанное по указу короля Карла II в 1660 г. Основной заслугой этого
общества была и остается публикация научных и популярных работ. Его
образование отмечает решительный шаг от изолированного поиска к совместным
исследованиям, от тайных и одиночных изысканий алхимика к отрытому отчету и
свободному обсуждению, которыми живет современный научный процесс.
Долго спавшая наука анатомия ожила в работах Гарвея (1578-- 1657),
который доказал циркуляцию крови. Впоследствии голландец Левенгук
(1632--1723) сконструировал первый примитивный микроскоп, и перед людьми
открылся мир мельчайших живых существ.
И это лишь ярчайшие звезды среди растущего множества людей, которые с
XV в. и до наших дней, с возрастающими совместными усилиями и энергией,
освещают наше видение Вселенной и увеличивают нашу власть над условиями
нашей жизни.
Мы с такой полнотой осветили возвращение к научным исследованиям в
средние века ввиду их неоценимой значимости для человеческой жизни. В
исторической перспективе Роджер
Бэкон гораздо более значим для человечества, чем любой из монархов его
времени. Но современный мир по большей части ничего не знает о той работе,
которая протекала тогда, неприметно для стороннего взгляда, в студиях,
лекционных залах и алхимических лабораториях и которой предстояло вскоре
изменить все условия жизни. Церковь, конечно же, внимательно следила за тем,
что становилось достоянием общественности, но это беспокоило ее лишь в том
случае, когда явным было непочтение к ее основополагающим догмам. Церковь
давно постановила, что Земля -- это центр Божьего творения, а Папа --
назначенный самим Богом правитель Земли, и не стоит смущать представления
людей, настаивала церковь, каким-либо противоречащим учением. Как только она
вынудила Галилея отречься от своих взглядов и сказать, что Земля не
движется, ей этого было довольно. Церковь, кажется, не отдавала себе отчет,
чем это может грозить ей, если подтвердится, что Земля на самом деле
движется.
Очень значительные общественные сдвиги, так же как и интеллектуальные,
происходили в Западной Европе на протяжении этого периода позднего
средневековья. Но человеческий разум живее воспринимает события, чем
перемены; и люди тогда, как и теперь, по большей части продолжали
придерживаться своих традиций, несмотря на то, что обстановка вокруг них
изменялась.
В "Очерк", подобный этому, невозможно вместить все множество событий
истории, которые к тому же не слишком отчетливо демонстрируют основные
процессы человеческого развития, какими бы яркими и колоритными не были эти
события. Нам следует в первую очередь отметить неуклонный рост городов,
больших и малых, оживающую силу торговли и денег, постепенное восстановление
авторитета закона и обычая, возросшую безопасность жизни, подавление
непрерывных междоусобиц, которые продолжались в Западной Европе в период
между первым крестовым походом и XVI столетием.
О многом, что кажется таким важным в наших национальных историях, мы не
сможем сказать ни слова. У нас нет места для истории о возобновившихся
попытках английских королей завоевать Шотландию и утвердиться в качестве
королей Франции, о том, как английские норманны установили непрочное
владычество в Ирландии (XII век) и как Уэльс был присоединен к английской
короне (1282). Все средневековье Англия не прекращала попыток покорить
Шотландию и Францию. Было время, когда казалось, что Шотландия окончательно
завоевана, и когда английский король удерживал во Франции больше земель, чем
ее титулованный суверен (эпоха Столетней войны). В английских исторических
трудах часто представляют это так, будто Англия в одиночку пыталась
завоевать Францию и почти достигла этого. В действительности это было
совместным. усилием, предпринятым поначалу в союзе с фламандцами и
баварцами, а затем с влиятельным государством Бургундией, вассалом
французского короля, завоевать и разделить вотчину Гуго Капета.
Мы не сможем рассказать о том, как англичане бежали от шотландцев в
битве при Баннокберне (1314), о национальных героях Шотландии Уильяме
Уоллесе (ок.1270--1305) и Роберте Брюсе (король Шотландии в 1306-- 1329); о
сражениях при Креси (1346 г.), Пуатье (1356) и Азенкуре (1415) во Франции,
которые для англичан кажутся образцом их национальной доблести и в которых
упорным лучникам за несколько часов одного солнечного дня удалось посеять
панику в рядах закованных в латы французских рыцарей. Английского короля
Генриха V и то, как крестьянская девушка Жанна д'Арк, Орлеанская Дева,
изгнала англичан из своей страны (1429-- 1430) мы также оставим без
внимания, ибо каждая страна имеет подобные ценные для нее национальные
истории. Все они -- красочный гобелен в здании истории, но не стены здания.
Индия или Польша, Венгрия, Россия, Испания, Персия и Китай имеют свои
истории, которые могут сравниться или даже превзойти наиболее романтические
истории Западной Европы -- со столь же неутомимыми рыцарями, отважными
принцессами и героическими сражениями.
Не сможем мы рассказать сколько-нибудь детально и о том, как
французский король Людовик XI (1461 --1483), сын Карла VII, короля времени
Жанны д'Арк, усмирил Бургундию и заложил основы централизованной французской
монархии. Более значимым было то, что в XIII и XIV столетиях в Европе
появился порох -- подарок монголов, так что короли (в том числе Людовик XI)
и законность, опираясь на поддержку растущих городов, смогли сровнять с
землей замки полунезависимых разбойников -- рыцарей и баронов раннего
средневековья, и укрепить централизованную власть.
На протяжении этих столетий военная знать и рыцари, характерные для
периода варварства, медленно исчезают со страниц истории. Их поглотили
крестовые походы и династические войны, подобные Войне Алой и Белой розы в
Англии. Стрелы, выпущенные из длинных английских луков, пронзали их
насквозь, и пехота, вооруженная таким образом, вытеснила рыцарей с полей
сражений. Остались только их титулы -- сами они исчезли к XVI в. повсюду на
западе и востоке Европы, кроме Германии, где они превратились в наемников,
воинов-профессионалов.
Между XI и XV вв. в Западной Европе, и в особенности во Франции и
Англии, во множестве возводились своеобразные и прекрасные здания, соборы,
аббатства в готическом стиле. Мы уже отмечали его основные характеристики.
Этот замечательный архитектурный расцвет отмечает появление гильдий
ремесленников, тесно связанных в своих истоках с церковью. В Италии и
Испании снова начали строить красиво и свободно. Поначалу большинство этих
строений оплачивалось из средств церкви, затем начали строить короли и
богатые купцы. Рядом с церковью и замком появляются особняки и просторные
дома горожан.
Начиная с XII столетия, с оживлением торговли, по всей Европе
происходит значительное развитие городской жизни. Наиболее знаменитыми среди
европейских городов были Венеция с подвластными ей Рагузой и Корфу, Генуя,
Верона, Пиза, Флоренция, Неаполь, Милан, Марсель, Лиссабон, Барселона,
Нарбонн,
Тур, Орлеан, Бордо, Париж, Гент, Брюгге, Булонь, Лондон, Оксфорд,
Кембридж, Саутгемптон, Дувр, Антверпен, Гамбург, Бремен, Кельн, Майнц,
Нюрнберг, Мюнхен, Лейпциг, Магдебург, Вроцлав, Щецин, Гданьск, Кенигсберг,
Рига, Псков, Новгород, Висбю и Берген.
"Города на западе Германии между 1400 и 1500 гг. воплощали в себе все
достижения прогресса того времени, хотя с современной точки зрения многого
не хватало... Улицы по большей части были узкими и строились беспорядочно,
дома были в основном из дерева, почти каждый бюргер держал свой скот в доме,
и стадо свиней, которое утром выгонял на выпас городской пастух, составляло
неотъемлемую часть городской жизни". Чарлз Диккенс в своих "Американских
тетрадях" упоминает, что свиней держали на Бродвее в Нью-Йорке в середине
XIX столетия.
"Во Франкфурте-на-Майне после 1481 г. уже было противозаконно держать
свиней в Старом городе, хотя в Новом городе и Заксенхаузене этот обычай
сохранялся как само собой разумеющееся. Только в 1645 г., после того, как
провалом окончилась аналогичная попытка 1556 г., свинарники были снесены в
центральной части Лейпцига. Богатые бюргеры, которые порой принимали участие
в крупных торговых операциях, также были не менее состоятельными
землевладельцами и имели просторные внутренние дворы с внушительных размеров
амбарами внутри городских стен. Самые процветающие из них владели теми
великолепными патрицианскими домами, которыми мы восхищаемся и по сей день.
Но даже в старых городах большинство домов XV столетия исчезли. Только
изредка строения с выступающими деревянными деталями и нависающими верхними
этажами напоминают нам о стиле архитектуры, обычном в то время для домов
бюргеров. Значительная часть городского населения, которая жила
попрошайничанием или зарабатывала на пропитание трудом в городских
мастерских, обитала в убогих лачугах за пределами города; городская стена
часто была единой подпорой этих кособоких строений. Внутреннее убранство
домов, даже среди зажиточной части населения, было довольно скудным
сравнительно с современными представлениями. Готический стиль был столь же
мало приспособлен для тонких деталей предметов роскоши, насколько
великолепно он был приспособлен для возведения церквей и городских ратуш.
Влияние Ренессанса добавило многое к убранству жилого дома.
XIV и XV столетия стали свидетелями строительства многочисленных
готических церквей и городских ратуш по всей Европе, которые во многих
случаях до сих пор продолжают служить по своему первоначальному назначению.
В них нашли свое наилучшее проявление сила и богатство городов, как и в
оборонительных укреплениях, с мощными башнями и воротами. На каждой картине,
изображающей город XVI или более поздних веков, бросаются в глаза эти
сооружения более поздней эпохи, возведенные для защиты и славы своего
города.
Город делал многое, что в наши дни берет на себя государство.
Социальные проблемы решались городским управлением или соответствующей
муниципальной организацией. Регулированием торговли занимались гильдии по
договоренности с городским советом, опека бедняков принадлежала церкви, в то
время как совет следил за поддержанием в должном состоянии городских стен и